Текст книги "Мытарь"

Глава 8

 
Кто верит в Магомета, кто ― в Аллаха, кто ― в Иисуса,
Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем.
 

В. Высоцкий. Песенка о переселении душ

Следующий мир, оказавшийся вдоль русла черной реки, кажется мне мрачнее, чем все предыдущие. Вечер. Серый холодный песок пляжа. Фонари вдали и светят едва-едва. Промозгло и пустынно. Я поднимаюсь в город ― людей почти нет.

В кармане своей матерчатой куртки, которая, конечно же, снова сухая ― нахожу сигареты. Этот я ― курящий? Что ж, тогда закурим. Эту процедуру, как оказывается, я помню хорошо ― даже не забываю размять сигарету. Меня окликает какой-то бездомный, лежащий на лавочке.

– Уважаемый! Эй, уважаемый! Не найдется ли сигаретки?

Иду к нему, достаю сигарету, протягиваю и даю прикурить.

– Спасибо. Что хочешь взамен?

«Взамен? Да что я могу хотеть от тебя?» ― спрашиваю себя мысленно.

Господин выглядит типичным бездомным, впрочем, смрада не чувствую, но видно даже в полутьме, что и одежда, и физиономия у него сильно помятые.

– А почему я должен хотеть что-то взамен? У вас тут тоже царство купи-продай?

– Не знаю, что за царство купипродая, ― господин садится и с наслаждением затягивается куревом, ― но ты же не хочешь, чтобы тебя съели ангелы? Да это, конечно, шутка ― за одну сигаретку тебе ничего не грозит. Садись. ― Он двигается, освобождая место на лавке. Я сажусь.

– Знаешь что? ― говорю я. ― Не знаю, что у вас тут за кусачий ангел, надеюсь, что Ангел ― это кличка собаки, которая не выносит табачного дыма. Но я придумал, какую бы мы с тобой могли совершить сделку. Я дам тебе, ― запускаю руку в карман, в котором опять бренчат монеты, ― немного денег и еще несколько сигарет, а ты за это расскажешь немного о вашем мире, хорошо?

– Ты что, хочешь, чтобы меня съели демоны? ― улыбается мужчина. Как я понимаю, он опять шутит. Я поддерживаю шутливый тон.

– Почему тебя все время кто-то должен съесть? Ты что, такой вкусный?

– Сам знаешь, они пожирают души не только вкусных, ― отвечает мой собеседник со вздохом, и на этот раз кажется, что он говорит серьезно.

– Не знаю, ― пожимаю плечами я.

– Как не знаешь? Шутишь?

– Да нет, не шучу, ― говорю я.

– Да ты откуда свалился-то, убогий? ― Судя по вытаращенным глазам и осипшему от удивления голосу, я действительно смог его удивить. Но то, что этот бездомный нищий называет меня убогим, вызывает у меня не раздражение, а смех.

– Что ты смеешься? ― звучит следующий сиплый вопрос бездомного.

– Прости… Почему я убогий-то? Потому что не знаю, что у вас тут водятся плотоядные демоны и ангелы?

«Плотоядные? Да, ведь и такое слово существует. Чудеса памяти продолжаются».

И вот что я выясняю. Оказывается, демоны могли бы съесть этого господина за то, что он согрешил ― взял слишком большую оплату за услугу, которая стоит меньше. В этом мире не только не принято, но даже опасно брать лишнюю копейку. Здесь бы не поздоровилось и градоначальникам, и налогоплательщикам Хаппера. Как я понимаю, система, в которую верят местные жители, такова: согрешил ― по твою душу может явиться демон. Сделал доброе дело ― не просто мелочь какую-то, а что-то поистине хорошее и важное ― тебе не избежать встречи с ангелом. И ангел не благословит, не одарит, не приголубит, а точно так же, как демон, утянет твою душу. Кроме того, можно оказаться в утробе ангела или демона даже если ты не делал ничего особенно плохого или хорошего, но количество деяний со знаком «плюс» или «минус» накопилось до определенной меры.

– Бред какой-то. ― Я закуриваю следующую сигарету прежде всего для того, чтобы спрятать улыбку. ― А ты сам хоть раз видел, чтобы ангелы или демоны пожирали людей?

– Ты как младенец, парень. Конечно, видел! Сначала человек умирает, а потом по его душу приходят ангелы или демоны. Как ты жил-то до этого, не зная всего?

– Погоди, погоди, ― тороплюсь я отвести внимание от своей персоны ― очень не хочется снова отвечать на вопрос, откуда я прибыл. Тем более что обманывать у меня получается плохо, это я понял по разговору с Марингом. Я слишком мало знаю об этих мирах, чтобы уяснить себе, какая ложь будет здесь похожа на правду. ― Я еще могу понять, почему демоны забирают души грешников, но если и ангелы высасывают души, то это не совсем по-ангельски вроде бы? ― спрашиваю я, продолжая бороться с наплывами смешливости.

– Ты откуда явился? ― Бездомный обращается ко мне с серьезностью полисмена.

– Не важно, ― улыбаюсь я. ― Приплыл.

– Приплыл. ― Этот ответ почему-то успокаивает собеседника, и он протягивает руку за второй сигаретой. Закуривает, смотрит на берег. ― А лодка где?

– Дальше поплыла. В ней еще были люди, им не сюда надо, ― вру я со вздохом.

– Я ― Скентий, ― сообщает мой собеседник. ― Как звать?

– Казимир.

– Каждому мальцу известно, Казимир, что ангелы питаются людьми. Как мы, например, едим кроликов или кур, так они насыщают свои ангельские утробы нашими душами. А если совершаешь плохие дела, тогда душу поглотят демоны, потому что она не созрела.

– То есть демоны съедают незрелые души?

– Точно так.

– Да как же она успеет созреть, если ее поглотили? ― удивляюсь я.

– В утробе демонов душа переживает перерождение и снова появляется в мире, но уже совершеннее.

– Ох, как все запутанно-то… ― говорю я. ― Давай повторю, правильно ли я понял: демоны пожирают, перерабатывают, вновь изрыгают в мир, чтобы потом эти же души сожрали ангелы. Так? ― Мне уже не хочется смеяться. Мне хочется кричать и трясти головой, чтобы выбросить из нее этот теологический бред.

«О! Теологический! Теология!» ― успеваю отметить я новое интересное слово, всплывшее из памяти.

– Да, ― деловито кивает Скентий.

– А как прожить так, чтобы тебя никто не слопал?

– Понятно как, ― отвечает тот, ― как все живут. Ну, или почти все. Стараться не выделяться. Не делать чересчур много ни слишком хорошего, ни слишком плохого.

И тут я вскакиваю и хочу убежать ― прямо на пляж в нескольких шагах от лавки опускается огромная птица. Нет, это не птица, а какой-то крылатый зверь. Я оглядываюсь, ища, где можно спрятаться, и вижу, что Скентий даже не думает суетиться. Он кидает на меня удивленный взгляд, потом спокойно подходит к огромной зверюге, треплет ее по лохматой шее, достает из кармана кусок хлеба и скармливает его животному. Зверь фырчит и ластится к человеку, потом роется носом в песке, словно что-то ищет. Делает несколько шагов и когтистой лапой раскапывает песок. Снова зарывается башкой, что-то извлекает и хрустит пойманным. Потом, издав пронзительный клекот, с шумом взмахивает крыльями и взмывает в ночное небо.

– Ты что, грифонов не видел? ― спрашивает Скентий, вернувшись к лавке.

Я мотаю головой, продолжая смотреть в ту сторону, где скрылся крылатый зверь.

– Что за сказочная страна, из которой ты приплыл? ― удивляется мужчина. ― Обычный грифон, моллюсков ищет, что тебя напугало?

Я молчу, давая себе успокоиться.

– А эти чудовища на людей не нападают? Я бы, пожалуй, такого больше боялся, чем голодного ангела, ― говорю наконец.

– Ты что? ― смеется Скентий. ― Грифоны безобидны. Многие их даже приручают, летают на них куда вздумается. Грифоны людей не трогают ― мышей, кроликов всяких, птицу, рыбу. Моллюсков тех же. Нас они не обижают, ― Скентий расплывается в широкой улыбке, обнажая редкие зубы, ― мы с ними дружим. Да и клювы у них мелковаты.

– Мне бы выпить, ― вдруг говорю я, отмечая, что мы разговариваем уже довольно долго, часа полтора, не меньше, а вечер все не темнеет, превращаясь в ночь.

– А деньги есть? ― интересуется Скентий. ― А, ну да, ты же предлагал мне заплатить…

– Деньги-то есть, но тебе же нельзя пить, наверное? ― иронизирую я. ― Тебя же сразу того… в переработку. Кстати, а как с теми, кто совершает по-настоящему большое преступление? Убийство, например? Их души тоже пожирают демоны для перевоспитания?

– Ох и из диких мест ты приплыл, ― качает головой Скентий. ― Выпить я могу, это не большой грех. Кроме того, вон я уже сколько времени тебя, убогого, просвещаю. Как раз и уравновешу. Что касается больших грешников… ― Скентий замолкает и медленно озирается, причем смотрит не только по сторонам, но и в небо, ― если злодея ни в какую не хотят забирать демоны, то дела у него совсем плохи. Значит, Всевышний больше не верит в перевоспитание такой души. И раз в год, в черный праздник Капуим, сам Сатана пожирает души всех, кого уже не спасти.

– Как это выглядит? Как они умирают? ― спрашиваю я.

– Они… ― Скентий снова оглядывается и продолжает негромко: ― …просто выходят на центральную площадь своего города и все вместе беззвучно гибнут.

– А если они не захотят выйти?

– Ну ты даешь. ― Скентий дружески похлопывает меня по плечу. ― Кто ж их спрашивает? Они чуют его волю и идут на зов.

– Чью волю? ― уточняю я.

– Его! Его волю! ― почти выкрикивает мой новый знакомец и тут же переходит на шепот. ― Сатаны!

– И от чего они умирают? ― допытываюсь я.

– А разве недостаточно для смерти, что они видят лик Сатаны?

– Ну это же все образы, откуда ты знаешь, что они там видят? Может, их просто травит кто-нибудь? ― говорю я, а сам думаю, что это было бы интересным, хотя и страшным полицейским приемом ― выдумать какой-то Капуим и под эту дудку душить ядами всех неисправимых… Чем тюрьмы-то забивать…

Ловлю на себе грустный, даже жалеющий взгляд Скентия.

– Зачем их травить, если Сатана просто берет их души, и они, цепляясь друг за друга, улетают вслед за ним?

– Красиво придумано… ― киваю я с видом умудренного ценителя чужих фантазий.

– Да что придумано-то? ― спрашивает Скентий, не спуская с меня внимательного взгляда. ― Это каждый ребенок не раз своими глазами видел! В каждом городе.

– Что, ― разоблачительно улыбаюсь я, ― прямо сам Сатана приходит и уводит за собой вереницу душ?

– Ох, не натворить бы мне с тобой бед. ― Скентий пятерней проводит по волосам, борясь с сомнениями. ― Ты меня этими расспросами точно кому-нибудь скормишь, либо демонам, либо ангелам. Давай лучше выпьем уже.

– Деньги-то есть, ― киваю я в надежде, что монет в кармане окажется достаточно, ― вот только где купить в это время?

– А какое такое сейчас время?

– Так темно же вокруг… Вечер, может быть, уже все закрыто?

– Не знаю, Казимир, что такое вечер и почему тебе темно. Фонари вроде не погасли.

– А у вас что, не бывает, когда солнце светит и небо светлое?

– Ха-ха-ха, ― разражается смехом Скентий. ― Ты говоришь о молнии? Ха-ха-ха… Бывает, конечно. Но если мы будем ждать молнии, чтобы купить… ― он аж захлебывается смехом, ― чтобы купить… водки… то я бы выпивал пару раз в год, не чаще.

«Вот как бывает. Дневного света у них нет… Как тогда растут всякие злаки и прочие плоды? Из чего они водку делают, в конце концов?»

Спрашиваю об этом бездомного.

– Понятно где ― в теплицах, ― отвечает Скентий, отсмеявшись. ― Он берет из моей ладони несколько монет и уходит в сторону каких-то трудно различимых с берега зданий.

Когда возвращается с бутылкой и косичкой сплетенного копченого сыра, ― мы приступаем. Пьем водку прямо из горла.

– Останься здесь на три месяца, сам все увидишь, ― говорит Скентий. ― И Сатану, и души, и вереницу… Насмотришься и на то, как демоны и ангелы пожирают…

– Да откуда ты знаешь, что пожирают-то! ― перебиваю я, не выдержав. ― Может, люди просто своей смертью умирают! Или от болезни! А вы потом придумываете, что они либо согрешили, либо чересчур благодетельны!

– Казимир, ты что, уже надрался? ― сочувственно спрашивает новый знакомец. ― Как откуда я знаю, что пожирают?! Я вижу это своими глазами!

– Что, прямо вот так подходят и высасывают души? ― Я все еще пытаюсь улыбаться.

Скентий кивает, глядя на меня с опаской и удивлением одновременно. Будто не он мне, а я ему сейчас небылицы рассказываю.

– Как можно этого не знать? ― качает головой он. ― Останься на день, не уплывай, сам все увидишь.

– Как я увижу-то?! ― нахожу я новую зацепку. ― У вас же тут полутьма все время? Что в ней разглядишь! Вот вам и мерещится всякое.

Скентий вздыхает и качает головой.

– Души-то светятся… ― говорит он.

И тут я понимаю, что он не шутит. Не преувеличивает, не приукрашивает. Так и есть, в этом мире некие сущности прилетают и высасывают души из только что умерших людей. А почему нет? Если у них тут грифоны мирно по пляжам бродят? Откуда я знаю, что бывает, а что не бывает на свете? Хотя в этом случае, что бывает или не бывает в полумраке.

Распивая бутылку водки, мы болтаем еще с полчаса. Когда она заканчивается, мой собеседник тоже исчерпан ― он начинает отвечать бессвязно, жалуется на сонливость и, в конце концов, засыпает. Я же вхожу в реку и долго плыву. Некоторое время слышу сзади плеск волн о песок пляжа, редкие людские голоса, но потом опять оказываюсь в черной реке.

На этот раз я не слышу Голос, не начинаю тонуть ― но спустя, наверное, четверть часа, небо начинает резко светлеть, а вместе с ним и река. Вдали вижу берег. Даже отсюда мне кажется, что на берегу какая-то суматоха. Долетают обрывки фраз, восклицания… Кажется, люди на берегу то ли дерутся, то ли бастуют. Я понимаю, что не хочу туда плыть, но и выбора нет. А потом, вдруг это, наконец, мой родной мир?

Стараясь обходить драчунов, под деревом, похожим на магнолию, рядом с ларьком, в котором продают прохладительные напитки, я нахожу лавку. На ней сидит сухопарый дедок с аккуратно расчесанными седыми волосами и белой бородкой клинышком. Дедок держит в руке наполненный картонный стакан, щурится на солнышко и с довольной улыбкой и хитрым прищуром наблюдает за мордующей друг друга толпой. Основные боевые действия разворачиваются возле большого фонтана в центре сквера.

Я, купив стакан лимонада, присаживаюсь рядом со стариканом, намереваясь исподволь его расспросить. Но тот сам начинает разговор:

– А вы что же не участвуете? Из воздержавшихся, не иначе? ― и смотрит на меня с хитрецой.

– Из воздержавшихся от чего? ― интересуюсь я.

– Это вас надо спросить, ― усмехается дедок, ― от чего вы воздерживаетесь, раз не хотите участвовать в властолюдии.

Наученный хождением по мирам, я понимаю, что значение непонятного слова лучше не узнавать, тем более что смысл его мне и так кажется ясным.

– Так я же ведь не обязан, ― уверенно говорю я. На самом деле, нет ни малейшей уверенности в том, что я обязан или не обязан здесь делать.

Однако старик меня успокаивает.

– Разумеется, не обязан, ― усмехается он. Во время нашего разговора дед почти на меня не смотрит, да и лимонада не пьет ― стакан без движения зависает в сухой стариковской руке, опертой на колено, а взгляд с доброй хитринкой прикован к драчунам.

Вдруг к нам подходят парень с девушкой. Оба одеты в темные пальто, у девушки еще и черный берет. Парень выглядит расхристанно ― пальто без пары пуговиц, шарф вот-вот свалится с шеи, под глазом синяк, губа разбита. У девушки тоже небольшая ссадина на щеке.

– А вы что же сидите? ― спрашивает она меня. ― Не хотите примкнуть к черным беретам?

– Нет, ― честно признаюсь я. ― А из-за чего драка?

– Как ― «из-за чего?» Мы выражаем свою свободную волю!

– Понятно! А можно, моя свободная воля будет выражаться в том, что я буду сидеть на лавочке?

– Ты из плюгавых, что ли? ― с неприязнью говорит парень и сплевывает.

– Из плюгавых? ― переспрашиваю я.

– Ну из «Партии любителей глядеть» ― «Плюг», ― говорит девушка.

– Да нет, я вообще не из какой-либо партии… ― сознаюсь я.

Девушка и парень удивленно переглядываются. К ним подбегает третий, рыжеволосый, с покрасневшей правой щекой.

– Ну вы что? ― возмущается он, обращаясь к приятелям. ― Куда пропали! Наших бьют! Хотите, чтобы курсацы победили?

«Тоже, видимо, сокращение, ― думаю я. ― А почему бы и не подраться, в конце концов? Должен же я в полной мере вспомнить, что такое ― быть в теле».

Этот мир кажется мне очень похожим на мой родной. Чем именно ― не пойму. То, что какие-то курсацы дерутся с черными беретами, а состоять в партии «Плюг» считается позорным, что-то очень мне напоминает. Что именно? Вот в чем вопрос.

Молодые люди разворачиваются, чтобы уйти, когда я, под одобрительный возглас седого соседа по лавке, встаю и ловлю девушку за рукав.

– Погодите, ― говорю. ― Я могу к вам присоединиться, только при одном условии ― вы сначала расскажете, что происходит и за что вы бьетесь. Если я сочту, что это достойный повод, можете располагать моими кулаками.

Неведомые силы черной реки тело мне дали крепкое, а то, что я не помню, как драться, ― меня не пугает. Еще с Пелси в Стриноре я понял, что тело знает больше меня.

Мне нравится девушка в черном берете, и, думаю, именно поэтому я и решаю принять участие в потасовке.

– Пойдемте, пойдемте, ― кивает незнакомка, обрадовавшись; уже сама перехватывает меня за рукав куртки и влечет за собой. ― Меня зовут Лада.

– Я ― Казимир.

Парень машет девушке рукой, скидывает пальто с шарфом, кидает их на ближайшую лавку и вмешивается в драку. Мы с Ладой поднимаемся по старым ступенькам, ведущим ко входу в здание, похожее на дом культуры или старый музей. С площадки у входа, окруженной каменным парапетом, гораздо лучше видно драку у фонтана.

– Смотрите, ― говорит Лада, продолжая держать рукав моей куртки, что мне нравится. ― Вон те ― справа ― курсацы. Вы, конечно, знаете, что это за мерзавцы.

– Нет, ― говорю я. ― Представляете, не знаю.

Она отпускает рукав и смотрит на меня с удивлением.

– Как не знаете? Это же самый большой партийный блок.

– Что такое ― партийный блок? ― ищу я ответа в ее больших, синих глазах.

– Как что? Партийный блок ― это объединение нескольких партий! ― отвечает Лада.

– Так это что, ― киваю я в сторону мордобоя, ― один партийный блок дерется с другим?

– Конечно, ― кивает головой Лада, продолжая смотреть удивленно. ― А как же иначе вершить дело властолюдия?

– А нельзя разве договориться?

– Да вы что? ― Девушка даже хватается за каменный парапет ― словно от странности моего вопроса у нее вдруг подкашиваются ноги. ― Вы где жили все последние… лет сто? Или двести?

– Ох ты… ― вырывается у меня. Я судорожно придумываю, что соврать. Наконец, нахожу. ― Я болел! Лежал в больнице долгое время. Был в бессознательном состоянии. Ничего не помню.

Девушка оглядывает меня с недоверием, ― видимо, я не похож на человека, только что выписавшегося из больницы.

– Не знаю… ― говорит Лада недовольно, ― но я не думала, что мне придется рассказывать то, что знает каждый ребенок. Я не могу с вами весь день объясняться. ― И снова смотрит на дерущихся ― по ней видно, что она рвется в бой.

Там, кстати сказать, наблюдается затишье ― люди с разбитыми носами и губами разбредаются по лавкам, только пять или шесть человек продолжают махать кулаками.

– Так там вроде поутихло все, ― говорю я, а сам украдкой любуюсь девушкой. На ней все черное: берет, пальто, башмаки. Темные шерстяные колготки… Даже волосы почти черные. И при этом ― синие глаза… Кажется, я влюблен.

– Это ненадолго. Сейчас будет подкрепление и с той, и с другой стороны. Вы как будто только что родились, в самом деле! ― Девушка поворачивается ко мне. ― Ладно, слушайте, только коротко. ― Она прислоняется к парапету и рассказывает:

– Раньше мы заблуждались, сначала у нас были короли, потом ― одна правящая партия. А потом человечество пришло к выводу, что все должно решаться простым большинством голосов ― любой вопрос. И это ― самое разумное. Ведь и нищий, и богатый, и мудрец, и дурак ― все являются частью общества, а значит, имеют одинаковое право голоса. Это и называется ― властолюдие.

Говоря это, Лада по-прежнему смотрит на меня с подозрением ― скорее всего, все еще не верит, что я этого не знаю, и думает, что я просто разыгрываю ее.

– Это понятно, ― говорю я. ― А зачем драки?

– Когда спорящих примерно одинаковое количество, единственный способ решить вопрос ― победить в бою.

– Ах вон что! Почему же без пулеметов и гранат?

– Нельзя. Строго-настрого запрещено одним из законов Борда. Это идет вразрез с основными принципами властолюдия.

– Отчего же?

– Да ведь выигрывать должны не те, кто лучше стреляет или у кого больше пуль, а те, кого большинство, или ― при равенстве бойцов ― те, кто больше уверен в своей правоте. Те, на чьей стороне правда, и выигрывают в рукопашном бою.

– А Борд ― это тот, кто выдумал эти законы?

Девушка замирает с открытым ртом.

– Вы знаете, я лучше пойду, ― говорит она.

– Постойте, не уходите, я не хотел вас обидеть, ― тараторю я, а сам в спешке пытаюсь понять, что я опять не то сказал? Ну, конечно! Борд ― это не изобретатель закона! Это мир их так называется! ― Вы меня неправильно поняли! ― говорю я. ― Я знаю, что ваш… наш мир называется Борд. Вот только не помню, в честь кого его так назвали? Вот и подумал, что в честь того человека, который этот закон изобрел!

Кажется, у меня краснеют уши… Да-с… Врать надо завязывать.

– Понятия не имею, ― пожимает плечами Лада, ― в честь кого назван наш мир. Вроде бы в честь какого-то древнего рыцаря. Тогда еще не было ни законов, ни пулеметов.

– Да, точно, ― улыбаюсь я. ― Извините, глупость спросил. Очень мне тяжело, знаете ли, после болезни…

– Ясно. ― Девушка прячет глаза. Она не верит ни единому моему слову и, наверное, давно решила, что я сбежал из больницы для душевнобольных.

– А что, среди драчунов нет мастеров рукопашного боя? ― спрашиваю я, торопясь увести беседу.

– Им участвовать в процессе властолюдия на стадии боя строго запрещено. Если выясняется, что у кого-то из бойцов есть разряд по любому виду… ― Лада вздыхает, устав объяснять, ― ну этих ваших… драк мужских… то та сторона считается проигравшей. Даже цирковым тяжелоатлетам нельзя участвовать.

После слов о цирковом тяжелоатлете перед моим внутренним взором всплывает господин в смешных трусах и майке, с большими, округлыми мышцами и залихватски закрученными усами. Когда-то я видел такого.

У фонтана вновь начинает скапливаться народ. Кто-то подъезжает на авто, кто-то приходит пешком. Неподалеку от сквера останавливается безлошадная конка ― кажется, так называется это транспортное средство. Из конки выбегают сразу человек десять – двенадцать парней и девушек в черных беретах, и драка вспыхивает с новой силой. Лада стоит ко мне спиной ― ее взор и сердце там ― в гуще боя. Глядя в затылок девушке, я понимаю, что мои шансы добиться ее расположения стремятся к нулю, и чтобы остановить их падение, придумываю новую ложь.

– Лада, поймите правильно, я не сумасшедший. Не сбежал из больницы. Я ― полностью здоровый человек, потерявший память. Думаю, что я потерял ее в боях за правое дело властолюдия! ― Я скромно опускаю взгляд, осознавая, что уши вновь полыхают.

Лада поворачивается и… проводит ладонью по моей щеке. Я поднимаю взгляд. Девушка слегка улыбается, но это ― хорошая улыбка.

– Лада, вы мне очень понравились, ― вдруг говорю я.

– Вы мне тоже… Могли бы понравиться. Если бы доказали свою приверженность делу властолюдия.

– Как же я могу это доказать, Лада? ― спрашиваю я с замеревшим от радости сердцем. ― Я готов драться!

– Хорошо, пойдемте, поможем нашим ― там каждый человек, каждый голос на счету. Но если хотите заслужить мое расположение, этого мало. Пойдемте же! ― Она хватает меня за руку ― на этот раз не за рукав, а именно за руку ― и увлекает вниз по ступенькам.

– Голос? При чем тут голос? ― спрашиваю на бегу.

– Так принято говорить! ― отвечает она, не оборачиваясь. ― Ведь бой ― это тоже вид голосования!

С непривычки надолго меня не хватает― особых бойцовых навыков я в себе не обнаруживаю. Пару раз успеваю кого-то стукнуть, пару раз бьют меня, а еще один раз мне влетает от кого-то из черных беретов, ― видимо, товарищ не понял, что я ― свой. Потом мне разбивают нос. Держась за него, я отхожу в сторону и сажусь на лавочку, задрав голову.

После остановки крови планирую продолжить «голосование», хотя очень не хочется. Но я обещал.

Да, мне плевать на дело властолюдия, на черные береты, красные кисеты или желтые штиблеты. Мне не плевать на Ладу, которую сейчас ― пока я прохлаждаюсь на лавочке ― могут избивать ее партийные оппоненты.

Но через мгновение Лада сама подбегает к лавке.

– Давай, я помогу! ― Она помогает мне вставить в ноздри кусочки ваты и прикладывает к переносице что-то холодное.

«Благодетельница», ― думаю я, борясь с желанием поцеловать ее в заботливую ладошку.

К счастью, нос не сломан и заживает быстро. В последующие два дня я ― по просьбе Лады ― занимаюсь вербовкой новых граждан в ряды Черных беретов. Хожу по городским учебным заведениям ― училищам, институтам, поджидаю студентов, рассказываю о нашем партийном блоке.

Все эти дни пытаюсь понять ― мой это мир или нет? Многое, очень многое кажется родным и знакомым, но что-то, какая-нибудь мелочь, то и дело перечеркивает это ощущение.

Политическое кредо Черных беретов выражается в девизе:

«Не бери чужого, не отдавай своего».

– Властолюдие ― в моем сердце, убеждениях и делах. Но семья и личные вещи ― только мои! ― так мне разъясняет Лада этот лозунг.

Большинство вербуемых относятся к моим призывам равнодушно, кто-то с гневом отказывается, но находятся и те, кто хочет примкнуть. У меня в сумке через плечо с десяток черных беретов и членские билеты, которые я раздаю новым однопартийцам.

В училище я становлюсь участником краткого «голосования» ― несколько ярых противников Черных беретов бросаются на меня с кулаками и приходится спасаться бегством.

Живу я в общем партийном доме. Мне выделяют комнату, но она одновременно является кабинетом партийного секретаря, то есть днем все время занята.

Очень мне нравятся осветительные приборы Борда. Все они работают от электричества. Подобный светильник есть в каждой комнате. Оказывается, безлошадные конки, которые я постоянно встречаю, тоже двигаются при помощи тока, а не на керосине.

Я здесь уже три дня, и вот вечером третьего ко мне стучится Лада. Она сегодня в светлых колготках, в юбке и пиджаке синего цвета и с цветастой косынкой на шее, ― можно сказать, нарядилась. Лада улыбается. Ее улыбка особенная ― она едва заметна, лишь слегка трогает кончики губ, но оттого еще более очаровательна. Мы пьем крепкий чай и водку. Из закуски ― бутерброды с колбасой и нарезанный лимон.

Я наливаю в стаканы по чуть-чуть ― на один глоток. Девушка выпивает смело, чувствуется, что опыт имеет. Я борюсь с желанием положить руку на колено Лады, но решаю, что рано, а потому начинаю «великосветский» разговор.

– Как обстоят партийные дела?

– Нормально, ― Лада занюхивает выпитое корочкой черного хлеба, потом кладет ее в рот. ― Боремся. Расскажи лучше, как твои дела на поприще вербовки? За первые два дня ты включил в партию десятерых, а каковы сегодняшние успехи?

– Двое вступили, еще три девушки сказали, что подумают, ― отвечаю я, наливая по второй. ― Но в конце концов, мне пришлось спасаться бегством.

– Да? ― Лада смотрит весело. ― Что так? Столкнулся с оппонентами?

– Именно, ― с улыбкой отвечаю я. ― Ощутил властолюдие на себе.

– Понятно. ― Лада хитро смотрит на меня и острыми зубками откусывает от корки. Видимо, любит ржаные корки. ― Все равно молодец. Это хорошие результаты. Я уполномочена от партии Черных беретов объявить тебе благодарность. Правда, на грамоту и денежное вознаграждение ты еще не наработал. Но какие твои годы!

За мои успехи мы выпиваем по второй. И вот сейчас я позволяю себе опустить руку на колено. Лада делает движение, чтобы я скинул руку, но как-то не настойчиво, а потому и рука остается.

– А вот что расскажи, Лада, ― стараюсь я не дать повиснуть паузе, ― не могу вспомнить, есть на свете другие страны, кроме Борда?

– Ха-ха-ха! ― Лада так искренне смеется, сотрясаясь телом, что рука все-таки соскальзывает. ― Борд это и есть весь наш мир! А страна наша называется ВРВ ― Великая республика Властолюдия. Эх, и сильно тебя ударили, видать, когда память отшибло! ― Она вновь смотрит хитро.

– Вон как! ― говорю я, досадуя, что теперь «тропку» к ее коленке придется прокладывать заново. Наливаю по третьей. ― А есть страны, которые не придерживаются идеи властолюдия?

– Конечно, есть! Даже не все приграничные государства дозрели до идей властолюдия.

– И вы к этому спокойно относитесь? ― спрашиваю я.

– Ну вот еще! ― возмущается Лада. Улыбка покидает ее губы. ― Если мы будем смотреть на это спокойно, идеи властолюдия могут и вовсе не прийти в эти страны.

– Так, может, их жители не хотят ничего подобного?

– Что значит не хотят? ― Лада ставит стакан и смотрит на меня удивленно. ― Что же они хотят, чтобы ими и дальше тираны правили?

– А что, все ― тираны? ― сомневаюсь я.

– Конечно! Людей казнят, свою власть насаждают, тюрьмы, пытки…

– Погоди, а в нашей стране, как ее… в ВРВ такого не бывает? ― Мне становится искренне интересно, и я на время забываю о манящей коленке. ― У нас не сажают людей в тюрьмы, не казнят, не насаждают, как ты сказала, власть?

– Как это? Конечно, сажают. И пытают, и расстреливают! Но это же ради идей властолюдия!

– Ах вон что?! Теперь понятно. ― Я стараюсь скрыть распирающую меня иронию.

– Но даже если бы эти люди и вправду хотели остаться под властью тирана, от идей нового времени им не спастись, ― задумчиво рассуждает Лада.

– Почему же? ― спрашиваю я и кладу руку на прохладную кисть девушки, лежащую на столе.

– ВРВ ― очень большая страна. И народу в ней проживает намного больше, чем во всех приграничных государствах, не принявших властолюдия. Поэтому мы, воплощая волю нашего народа, захватываем другие страны, свергаем тиранов и насаждаем властолюдие.

Моя рука замирает на пальцах Лады.

– А если они ― эти государства ― объединятся и народу в них станет больше, чем в вашей, извини, нашей стране ― что тогда?

– Тогда будет бой! ― Лада смотрит с восторгом.

– А если их будет больше? Вы согласитесь уступить им? Ведь по законам властолюдия, их будет большинство, значит правда ― за ними.

– Нет, ― злорадно улыбнувшись, отвечает девушка. ― Не могут противники властолюдия побеждать, основываясь на идеях властолюдия! Право народа на самоопределение имеет только народ, заслуживший это право!

– Но тем не менее, ― я придвигаюсь ближе и говорю в ушко красавице, отчего трепещут завитки ее черных волос, ― вы считаете себя вправе нападать на те страны, которые не доросли до властолюдия, чтобы их ему научить?

Лада поворачивается ко мне, отчего ее губы оказываются рядом с моими.

– Конечно, ― говорит она шепотом.

– Но почему? ― тоже тихо говорю я.

– Это же очень просто… ресурсы. Каменный уголь, нефть, из которой делается бензин и керосин, ископаемые руды ― все это должно принадлежать народу.

– Так оно и принадлежит народу. Их народу.

– Но должно принадлежать тому народу, который дорос до идей властолюдия. То есть ― нам.

Я понимаю, что ничего не понимаю. Точнее, понимаю, что лицемерная логика, которая насаждается в газетах и по радио в ВРВ, настолько испортила кровь ее жителей, что донести до них другую точку зрения просто невозможно. Поэтому решаю не спорить и просто целую Ладу.