Текст книги "Оптина Пустынь. История обители и жизнеописания скитян"

С увеличением в Оптиной Пустыни и в новоустроенном скиту братии предстояла необходимость установить подробные правила для общежития о правах и обязанностях должностных лиц и послушников. А так как Святейшим Синодом уже был издан и предложен для подражания устав Коневской обители, то о. игумен Даниил с братиею обратились к преосвященному с прошением о введении Коневского устава к руководству в Оптиной Пустыни со скитом, и преосвященный Филарет вручил братству архипастырскую грамоту, в которой изложено следующее:

«Божиею милостию смиренный Филарет, епископ Калужский и Боровский.

Богоспасаемой Калужской епархии Козельской Введенской Пустыни настоятель игумен Даниил со всею во Христе братиею во время посещения нами сея святой обители, лета 1824 года августа 28 дня, представили нам прошение следующего содержания: воспоминая данныя ими пред алтарем Господа нашего Иисуса Христа и Церковию Его святою обеты провождать постническое по Бозе житие во всякой трезвенности, целомудрии, нестяжательности, послушании и взаимной друг ко другу любви евангельской, в надежде получить от Господа Царствие Небесное, обетованное любящим Его и работающим Ему всем сердцем в хранении святых Его заповедей, по примеру преподобных отец, установивших правила общежительных монастырей, имеют они искреннее и единодушное желание исполнять устав общежительнаго монастыря, писанный для Коневской обители, Святейшим Правительствующим Синодом рассмотренный и для подражания во все епархии Российской Церкви разосланный. Почему, призвав в помощь Господа и Спасителя нашего, да сила Его совершится в немощах их, просили нас благословить их намерение и для введения означеннаго устава в Козельской Оптиной Пустыни снабдить их архиерейскою нашею грамотою. Имея пастырское попечение о благоустройстве сей обители, по местному своему положению весьма способной к монашескому житию, вручили мы вышеозначенный устав, яко душеспасительный, игумену Даниилу при всей братии, в соборной Введения в храм Пресвятыя Девы Марии Божией церкви, для всегдашняго хранения изложенных в нем правил, как в обители, так и в устроенном при ней, по благословению нашему, от доброхотных христолюбивых подателей, ските, для желающих провождать безмолвную жизнь. Калужской духовной консистории препоручаем препроводить сию грамоту к настоятелю игумену Даниилу с братиею, и пастырским нашим словом завещаваем пред Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, дабы данный сей обители устав навсегда сохраняем был нерушимо. Дана в богоспасаемом граде Калуге, в доме нашем, в лето от мироздания 7332, воплощения же Слова Божия 1824 года месяца Септембрия в 8 день, с приложением архиерейской печати».

Ввиду явившейся потребности иметь помощника игумену Даниилу преосвященный Филарет в письме от 13 октября 1824 года между прочим писал ему следующее:

«Очень знаю и чувствую, что тебе нужен добрый, твердый и опытный помощник, и я бы крайне хотел, чтобы согласился быть таковым боголюбезный брат о. Моисей, так чтобы и обитель и скит были единое неразрывное, что и весьма нужно для утверждения навсегда скита. Поговорите с ним, вместе прочитавши сие мое послание; и ежели нужным найдете, то чтобы он ко мне приехал для личного собеседования».

Между тем на окончание постройки скита нужны были деньги, а их не было, потому о. Моисей вынужден был вторично отправиться в Москву для сбора подаяний в январе месяце 1825 года. Только что приехал о. Моисей в Москву и приступил к сбору, как получил от игумена Даниила письмо с нарочным на монастырских лошадях (от 5 февраля 1825 г.), извещавшее, что преосвященный Филарет, по указу Св. Синода, полученному им 28 января, переведен на Рязанскую кафедру, а он, Даниил, – в должность настоятеля Добринского монастыря, с возведением в сан архимандрита, с поручением по обязанности благочинного смотреть за всегдашним порядком общежительности и скитской жизни иночествующих Оптиной обители, а Оптина Пустынь со скитом поручена в управление и настоятельство ему, о. Моисею.

Прибыв из Москвы в Оптину Пустынь, о. Моисей принял по описи все церковное имущество при братии и членах Козельского духовного правления, о чем и донес Консистории 21 марта того же 1825 года за № 16.

На Калужскую кафедру вступил преосвященный Григорий (Постников), который и утвердил о. Моисея в строительской должности 12 сентября 1826 года.

Глава V
Настоятели Оптиной Пустыни и старцы (по устроении скита)

Сын серпуховского купца Ивана Григорьевича Путилова Тимофей (в монашестве Моисей) родился в г. Борисоглебске Ярославском 15 января 1782 года. В 19 лет поступил на службу к откупщику Карпышеву в Москве. Там все свободное от службы время он проводил в чтении Священного Писания и изыскивал случаи видеть опытных духовных лиц, получать от них благословение и назидание. В то время в Москве жила монахиня Досифея[15]15
  Таинственная монахиня, по догадкам, была известная княжна Августа Тараканова, дочь императрицы Елизаветы Петровны.


[Закрыть], по повелению Екатерины II заточенная в 1785 году в Ивановский монастырь. По смерти Екатерины II она стала пользоваться большею свободою. Годы уединения и созерцательно-благочестивой жизни обогатили ее высокими духовными дарованиями, так что она преподавала духовные советы и другим людям, подходившим к окну ее кельи и просившим ее молитв и благословения, причем допускала некоторых и в свою келью. От нее Тимофей получил совет поручить себя духовному руководству наместника Новоспасского монастыря – иеромонаха Александра (впоследствии архимандрита Арзамасского монастыря) и его духовного друга – иеромонаха Филарета. Оба находились в духовном общении с Паисием Величковским[16]16
  Через посредство его учеников.


[Закрыть]. По совету о. Александра Тимофей с меньшим братом Ионою отправились в 1805 году сначала в Саровскую Пустынь, где в то время подвизались: о. Серафим (в дальней пустыни), больной строитель Исаия, валаамский игумен Назарий, схимонах Марк и др. Затем, в 1808 году, по совету о. Александра Тимофей перешел в Свенский монастырь, где жили старцы: о. Серафим, ученик его Василий Кишкин, ученик Паисия Величковского – схимник Афанасий, из сенатских секретарей, иеродиакон Афанасий и др.

В 1810 году Тимофей представлен был в Св. Синод к пострижению, но Синод указом 8 марта 1810 года в пострижении отказал, так как в этом монастыре еще не был им пройден трехлетний искус.

Через несколько времени пришлось брать в Москве новое увольнение, но, получив его 16 марта 1811 года, о. Моисей, по совещанию с опытным старцем Адрианом, избрал жизнь пустынную в рославльских лесах, о каковой жизни он наслышан был от свенских монахов, там бывавших, и в особенности по указанию о. Александра (Симоновского). О. Моисей жил десять лет в этих лесах под руководством старца Афанасия. Отличаясь природным даром красноречия, он был, однако, строгий молчальник, избегая многоречия, чтобы не сказать праздного слова и не отвлекаться от внутренней молитвы.

В свободное от молитв время главным занятием отца Моисея было чтение и переписывание святоотеческих книг. Еще будучи в Свенском монастыре в 1810 г. и в Белобережской Пустыни в 1813 г., он переписал полууставом с перевода Паисия Величковского книгу св. Иоанна Лествичника – житие Симеона Нового Богослова, поучительные слова его и «стишную книгу». В Рославльском лесу у старца Афанасия он нашел еще многие другие рукописи святоотеческих книг, переведенных тем же Паисием. На обязанности о. Моисея лежал также прием и успокоение странных; он приготовлял для них, кроме хлеба, какую-нибудь горячую пищу: щи или похлебку. В подобных трудах и подвигах, между которыми молитва и богомыслие занимали главное место, мирно протекала жизнь о. Моисея вплоть до назначения в строители Пустыни.

В должности строителя о. Моисей утвержден 12 сентября 1826 года преосвященным Григорием, преемником Филарета, 43 лет от роду.

По всей справедливости следует сказать, что он, подобно древним знаменитым старцам устроил монастырь и собрал братию в полном смысле слова – и наружно, и внутренно.

Пустынь принята была им с долгами до 12 тысяч рублей. В ней, по спискам за 1826 год, состояло братства 46 человек, в том числе 8 иеромонахов, 4 иеродиакона, 17 монахов и 17 послушников.

Указом Св. Синода от 20 июня 1832 года дозволено иметь 30 монахов и столько же послушников.

По Высочайше утвержденному 8 февраля 1857 года определению Синода, разрешено к прежнему монастырскому штату прибавить 12 монахов и 12 послушников, для Предтечева скита[17]17
  В августе 1865 года уже дозволено принимать и постригать столько, сколько обитель может содержать.


[Закрыть].

При приеме Пустыни в 1826 году в ней находились следующие здания: одна каменная церковь (Казанская), колокольня, трапеза, настоятельский корпус, два братских корпуса каменных и два деревянных одноэтажных, собор Введенский, очень тесный, и больничная церковь во имя Владимирской иконы Божией Матери.

Попечением о. Моисея Введенский собор был распространен через пристройку к нему двух боковых приделов с папертями; к больничной церкви сделана пристройка келий. Из старой братской трапезы устроена церковь во имя преподобной Марии Египетской, построена церковь кладбищенская. Над братскими одноэтажными корпусами надстроены верхние этажи; построены вновь семь братских корпусов внутри Пустыни; устроена каменная ограда с семью башнями, новая трапезная, библиотека, гостиницы из восьми корпусов с тремя флигелями; два конных двора с братскими при них келиями, скотный двор, заводы кирпичный и черепичный; на месте сгоревшей Болотской мельницы выстроена новая. Наконец, построен скит.

Лежавший на Пустыни долг в 12 тысяч рублей уменьшен на 5 тысяч. Остальной же долг по кончине о. Моисея заплатил один почитатель его, в уважение к памяти почившего.

Число братства в 1832 году было 57 человек, в том числе 13 иеромонахов, 2 священника, 5 иеродиаконов, 12 монахов и 25 послушников.

А в 1857 году было уже 104 человека, в том числе: иеромонахов 19, иеродиаконов 13, монахов 22, послушников 44 и сверх штата 6 человек.

При управлении Пустынью о. Моисею надлежало осуществить, по желанию братии и благословению епископа Филарета, устав Коневской обители, рекомендованный Св. Синодом и напечатанный в руководство всем обителям Российской империи.

По этому уставу (ч. 2, гл. а и б) «подобает в духовная начальства избирать благонравных и в житии иноческом искусных, безпорочных и свидетельствованных, добре сведущих разум писания и устав жития монастырскаго и монашескаго, да печется о спасении братних душ, а не о устроении точию стен, и собрания многаго богатства».

Таков был на самом деле и о. Моисей как настоятель.

Десять лет, прожитых им в рославльских дремучих лесах в уединении, послужили ему прекрасной предварительной подготовкой к усовершению своего внутреннего духа.

Пустынники рославльские имели по маленькой келье в версте одна от другой и жили в полнейшем уединении. В полночь вставали для келейных молитвословий, а в праздник собирались в келью к одному из старцев на общую молитву. На великие праздники приходил к ним из ближайшего села старец священник и приобщал их запасными Св. Дарами. Питались они своими трудами в огороде, в котором, по дурному качеству почвы, мало что родилось, кроме репы. Пища, впрочем, была у них последней заботой. Они занимались рукоделием и на выручку за рукоделие покупали хлеб. Безмолвие было полнейшее. Для людей плотских такое уединение – это смерть. Для человека же духовного уединение есть неиссякаемый источник духовной жизни, наилучшее средство обогащения души благодатными сокровищами.

Все время своего строительства и настоятельства в Пустыни о. Моисей строился. Но строился не по прихоти, а по нужде и в особенности потому, что постройки служили для него лучшим средством к оказанию действительной помощи рабочему народу. И постройки начинал он всегда без средств, в надежде только на Бога. В особенности в неурожайные годы, каков был, например, 1839 год. В такое голодное время о. Моисей увеличил работы по постройке большой каменной ограды, начатой в 1832 году, вокруг всего монастыря. В тот злополучный год, когда Господь заключил небо для дождей и земля не принесла плодов, когда пуд муки ржаной продавался по три с половиной рубля (ассигнациями) и доходил до 4 рублей, а мера круп гречневых по 4 рубля, о. Моисей послал сборщиков в северные губернии: Ярославскую, Костромскую, Вологодскую и Тверскую для сбора пожертвований на содержание братии.

Сборщики и в тех местах встретили общую нужду. «Едешь лесами и деревнями, – говорил один сборщик, – а там слышится стон от вопля голодных». Не находя ничего дома, чем бы утолить голод, крестьяне скитались по лесам, сбирали древесный лист, рубили и ели его пополам с мякиной и соломой. А то раскапывали гнилые пни, мешали гнилушки с мякиной и листьями и ими питались. Глядя на великую нужду народа, слезами обливались сборщики, и им было уже не до сбора.

Кроме ограды, о. Моисей начал в то же время строить каменные гостиницы для приезжих, которым доселе служил приютом один деревянный флигелек с мезонинчиком. Для новой гостиницы нужно было срыть гору. Землю срыли и вывезли в озеро, что у берега Жиздры, и насыпали земли на три аршина вышины. Одновременно с этим перевоз через Жиздру был устроен на другом месте. Причем к новому месту перевоза о. Моисей сделал насыпь и обсадил дорогу ракитами, так что теперь озеро осталось лишь по другую сторону дороги, для прачечной и для пожарных случаев.

Строительская деятельность о. Моисея вызвала вначале ропот некоторых маловерных из братии, которые стали высказывать, что самим-де есть нечего, а вот такие постройки затеваются! О. Моисей терпеливо сносил это недовольство, несмотря на то что последнее склонен был поддержать даже родной брат о. Моисея, иеромонах Антоний. Всегда имевший к нему (настоятелю) полное послушание, как к родному отцу, о. Антоний решился, однако, объясниться с о. Моисеем. «Я так думаю, батюшка, – сказал однажды о. Антоний, – уж не оставить ли до другого времени эти постройки? Сами видите, какие трудные времена застали вас за этими делами?»

В это время действительно весь монастырь битком набит был голодными людьми, и у многих из них не было дома и корки хлеба.

О. Моисей остановился, потер себе руку об руку, опустил в землю глаза, пошевелил губами (это была его привычка, когда что обдумывал) и говорит о. Антонию: «Надо оставить. Да!» И, переждав, пока отступил от них подалее келейник, стал внушать о. Антонию вполголоса: «Эх, брате мой! На что ж мы образ-то ангельский принимали? Спасителем нашим клялись! На что ж Он душу-то Свою за нас положил? Зачем же слова любви-то Он проповедал? На то ли, чтобы мы только пред людьми казались ангелами, чтобы великое слово о любви к ближнему повторяли только устами, а на деле втуне его оставляли? Чтобы ругались Его страданию за нас? Что ж народу-то – разве с голоду умирать? Он ведь во имя Христово просит избавить его от голодной смерти. Что ж, мы и откажем Христу-то, нашему Спасителю, нашему Благодетелю, Которым мы и живем, и движемся, и есмы? Да разве это можно? Разве можно сказать голодному: ты мне чужой, мне до тебя дела нет; уходи отсюда; умирай!.. Нет! Нет! Будем делать для самого же народа, дондеже Господь не закрыл еще для нас щедрую Свою руку. Он подает нам Свои дары для того, чтобы мы не прятали их под спудом, не накопляли себе горячих угольев на голову, а чтобы возвращали в такую-то вот годину тому же народу, от которого их получили. Мы для него берем на сбереженье его трудовые лепты». И, говоря это, о. Моисей прослезился. О. Антоний пал пред ним на землю тоже в слезах, так же пал и послушник. Старец смутился. «Что вы, что вы, – говорит, – братие! Встаньте, Господь с вами!»

Иной не решился бы и подумать начинать дело без денег, но он так был уверен в помощи Божией, что нисколько не задумался начинать необходимую постройку. И рабочие привыкли к мысли, что Бог на долю их пошлет средства. Если понадобятся им деньги, а он попросит их повременить день-другой, – рабочие уже знают, что денег действительно у батюшки нет, и не ропщут. И точно: Бог не оставлял помощью. Глядишь, и везут что-нибудь с почты. И он же первый сам, бывало, придет на работы и скажет рабочим: «Ну, братие (он всех звал братиями), мне Господь на вашу долю послал. Давайте поделимся!» И сейчас же раздаст, кому что нужно.

Только и помышлений было у этого старца, чтобы всякого успокоить, утереть слезы, облегчить скорбь. О благотворительности его невозможно всего передать. Придут к нему, бывало, из города бедные женщины попросить на зиму сенца для своих коров, он и спросит эконома: «Много ли у нас сена-то?» – «Да, батюшка, сена только про себя». Покойный будто и согласится с ним и скажет женщинам: «У нас у самих столько-то коров и лошадей, и сено самим тоже нужно». Между тем запишет их адреса и отпустит, не обнадежив и не отказав. Потом, когда придет время поднимать стога, позовет к себе эконома и спросит: «Вот у тебя на лугу у города стоит стожок. Когда ж ты будешь его возить»? – «Да, думаю, завтра, если благословите». – «То-то, ты уж поскорей, а то занесет его снегом, к нему и подъехать будет нельзя. Да, кстати, вот случилось какое дело: приходили ко мне из города женщины и просили продать им сенца. Я и говорил им, что сено нужно самим, да они набросали тут денег, одна полтора рубля, а другая два. Так уж нечего делать, надо им отвезти. Ты уж им отвези». Но женщины и не думали давать денег. Это он сначала узнает, действительно ли они нуждаются в помощи, есть ли у них дети и коровы, а потом и пошлет им помощь.

В его время братья заготовляли в лесу на зиму дрова, каждый для своей кельи. Не было отказа в валежнике и бедным козельским жителям, не говоря про пособие хлебом и деньгами по возможности.

Приехал к старцам в Оптину один настоятель и, проходя по дорожке к келье о. Моисея, увидел мальчика, сидящего при дорожке. «Ты что тут делаешь?» – спросил настоятель. «Кротов ловлю», – отвечал он. «И жалованье за это получаешь?» – «Получаю». Идет настоятель далее. Сидит у яблони другой мальчик. «А ты что делаешь?» – спрашивает настоятель. – «Ворон пугаю от яблони, чтоб яблоки не портили». – «И жалованье получаешь?» – «Получаю».

Входит настоятель к о. Моисею и при разговоре высказывает ему свое удивление, что «мальчики у вас на жалованье: один тут кротов ловит…» – «Да, – прервал его старец, – крот – это вредный зверек, у лучших растений иногда подкапывает корни». – «Но другой-то только ворон пугает». «Да, и эта птица вредна, самое лучшее яблоко испортит, да испортит. Вот я и должен нанимать мальчиков, да и мальчики-то – сироты». А это было во время неурожая. Как ни прикрывал о. Моисей дела милосердия, но иногда случалось, что они нечаянно обнаруживались. Так, при посетителях однажды вошла бедная женщина с подушкою в руках. О. Моисей вышел к ней в переднюю и спросил ее: «Что тебе надобно?» – «Да вот, батюшка, не купите ли подушку?» – «Нет, нам не надобно!» – отвечал отец Моисей. – «Возьмите, батюшка, сделайте милость! У меня дети голодные, нам нечего есть!» – «А что стоит эта подушка?» – «Полтора рубля». – «Хорошо!»

Пошел к себе в спальню, взял кредитную бумажку и подал вдове. Женщина поклонилась и вышла. Но едва сел он на место для беседы с посетителем, как женщина вернулась в переднюю и говорит: «Батюшка, вы, должно быть, ошиблись, дали пять рублей». – «Ступай, ступай, – сказал о. Моисей, – я цену знаю». Женщина ушла.

Такие сердечные отношения к ближним постоянно им поддерживались, и вся забота о пропитании братии и о помощи нуждающимся лежала на нем одном.

Он держался по отношению к себе следующих правил.

Пищу принимать однажды в день, в обед.

Не начинать разговора о душевной пользе брата, не выслушав наперед его объяснений, и после обращения своего ума к Богу.

После беседы вместе помолиться.

Ради смирения призывать молитвы братии.

Погрешности, братом исповедуемые, принимать на себя и каяться как в собственных своих; не судить их строго, не воспламеняться гневом.

Стремясь сохранять в братстве мир и любовь, старец и сам искал мира со всеми. Он не приступал к священнослужению, не примирясь с теми, кого он, по его мнению, поставил к себе в немирные отношения. К старшим из братии сам ходил, а младших к себе призывал и первый сам испрашивал прощение. В откровенной беседе с присными своими он говаривал: «Когда я готовлюсь служить, меня всегда озабочивает помысл: все нам Бог посылает; мир не оставляет нас приношениями. Но есть, может быть, человек, которого я оскорбил неумышленно, отказал ему в чем-нибудь, лишил его, может быть, крова, не дал ему дневного пропитания, и он держит гнев на меня. А я не знаю его и не примирился с ним. Поэтому, когда я приступаю к служению, первый поклон пред престолом я всегда кладу за таких и молю моего Господа: укажи мне его, чтобы я имел возможность примириться с ним и седмерицею воздать за все, чего я лишил его».

Почти сорок лет управлял о. Моисей обителью, но его начальственного голоса как будто и не слышно было. Никому никогда не колол глаза он своим настоятельством и не выделялся он старшей братии, а был первый в храме, первый в трудах, по евангельскому слову: «болий в вас да будет всем слуга».

К братии относился он с искреннею любовию, имея в виду, что молодой человек – как воск: из него все можно сделать при благоразумии и братском терпении. Никого из монастыря не выгонял; напротив, чем большими одержим был человек немощами, тем больше он на него обращал внимания и ходил, бывало, за ним, как мать за малым ребенком. «Он пришел к нам в обитель искать спасения, – так рассуждал о. Моисей, – с любовию пришел к нам, доверил нам душу и вечное спасение нам поручил. А мы за его любовь заплатим ему презрением. Да не будет! Христос немощи всего человечества восприял на Свои рамена, а мы не потерпим немощи одного человека? Падших поднимают, немощных врачуют, а не топчут, не изгоняют. Какой же врач будет гонять от себя больных? За каждую порученную нам душу мы должны отчет Богу дать. Бог истяжет нас на Страшном суде, если мы дадим погибнуть душе нашего брата. Мы взяли его на свои руки, мы за ним ходили, мы его пестовали, за что же другой-то примет мзду за наше насаждение».

Нужно ли было вразумить кого, он не нашумит, не накричит, не оскорбит. Если кто сделает что-нибудь неподобное, он только потрет себе руки, пожует губами и молвит: «Да, недостаточек, брат, ты». И больше ни слова. Если с кого требовалось взыскать за какую-либо вину, так он не тотчас позовет его к себе, дабы не дать места гневу, а позовет к себе на другой день, когда утихнет волнение, и выйдет к провинившемуся не прежде, как побывав в своей образной, – постоит, помолится и тогда только выйдет, начнет говорить тихо, кротко и с любовию, с чрезвычайною осторожностью в словах. Иной виноватый согласился бы лучше положить в трапезе двести поклонов, чем выслушивать его кроткое увещевание.

Иногда же о. Моисей и наказывал – чем бы вы думали? – подарками! Это смотря по вине. С трепетом ждет провинившийся в чем, как о. Моисей пришлет келейника с приказом явиться к нему на другой день, и, явившись, ждет себе выговора от настоятеля. Но он, встретив виновного благодушно, любовно, заговорит совсем о другом каком-либо предмете, не касающемся вины, и вместо выговора вынесет чаю или сахару и скажет: «У тебя, брат, чай небось уже вышел! Возьми, кушай на здоровье». И только.

Обладая даром слова, знанием сердца человеческого и изучивший Св. Писание и учение свв. отец – словом, исполненный духовной мудрости, о. Моисей признавал, однако, трудность совмещения в одном лице трех обязанностей – настоятеля Пустыни, духовника и наставника или старца, и потому, исполняя одну многосложную настоятельскую должность, поручил духовное руководство братии Пустыни и скита о. Леониду, к нему же направлял и посетителей Пустыни для очищения совести и руководства в духовной жизни[18]18
  Основанием к сему был устав Коневской пустыни, по которому, между прочим, «должность духовника состоит в совершении Таинства Покаяния», а должность «наставника (или старца) в том, чтобы желающего иночества руководительствовать к богоугодной жизни частыми и полезными наставлениями». «Наставником иногда может быть по благословению настоятеля и простой монах, искусный в духовной жизни, который вразумляет брата, открывающего ему свои мысленные брани, противоборствовать искушениям вражеским, возбуждает к покаянию и исповеданию грехов пред отцом духовным, а сам он не разрешает от грехов».
  Всех более духовник должен помогать настоятелю в спасении братии. В спасительном деле духовник должен руководиться Словом Божиим, богомудрыми отеческими писаниями, правилами Святыя Церкви и правилами, положенными в сем уставе. В недоумении же вопрошать настоятеля и его рассуждению и воли, по воле Божией, всегда следовать.
  Относительно же скита содержатся в уставе следующие правила.
  1) Избрание в скит начальника из братии зависит от настоятеля со старшею братиею.
  2) Женам вход в трапезу и кельи воспрещается.
  3) Посвятившие себя скитской жизни подчинены начальнику скитскому, о спасении которых он должен иметь попечение.
  4) Содержание как церкви скитской всем потребным, так и скитян пищею, одеждою и иными потребностями зависит от монастыря. А посему и доходы скитские, и плоды трудов скитян обращаются в пользу монастыря. Дано ли будет от благотворителей кому-либо из скитских подаяние ему собственно, он может получить. Но не должен почитать сего своею собственностью, вопреки доброй совести и правил свв. отец, а должен все подаяние обратить в общий монастырский доход.


[Закрыть].