Текст книги "В зените [Приглашение в зенит]"
Автор книги: Георгий Гуревич
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ИЗ КОСМИЧЕСКОГО БЛОКНОТА
Не могу удержаться от невинной мести. Диктую Гилику отчёт о приключениях на планете Аксиома Великого и после каждого эпизода добавляю:
– Вот они, твои хвалёные машины! Безукоризненная логика, трудолюбие, неутомимость. А в результате что?
– Это устаревшие модели, – оправдывается Гилик. – Забракованная конструкция “Дважды два”. Механические питекантропы.
– Уверяю тебя: машины как машины. Связь, обратная связь, память оперативная, память долговременная, вводы, выводы, все как у тебя. Типичные машины.
– Смотря какие машины! – вырывается у него.
– То-то! “Смотря какие”! И люди смотря какие, смотря где, смотря в чём. И логика смотря какая. Смотреть надо, дорогой мой, рубидиевоглазый, смотреть и думать, не только высчитывать.
Граве я тоже поддразниваю легонько: “Какие же вы хозяева вселенной? В своём собственном шаровом потеряли единственного человека. Месяц искали, не могли найти”.
Он объясняет волнуясь. До сих пор принимает близко к сердцу моё исчезновение. От волнения у него трясутся дряблые щеки (при анаподировании, конечно). Говорит: искали, старались. Говорит: неудачное стечение обстоятельств – как раз в этот день потерпела аварию и упала в океан Эалинлин некая ракета. Думали, что моя. Пока нашли, пока извлекли, пока убедились, что моего трупа нет поблизости… К тому же, выбирая маршрут, я трогал пальцами кнопки Чбуси и Чгедегда… Меня начали искать на всех станциях на букву Ч.
– Мы никак не могли представить себе, что ты изберёшь такую невыразительную цель. Для тебя разработана предельно насыщенная программа, а ты тратишь целый месяц на планету устаревших моделей… Срывается прекрасно продуманный план.
Я приношу извинения. План срывать нехорошо… Признаю…
– Ну а если бы, – любопытствую всё-таки, – если бы вы не нашли меня ещё через месяц… Пришлось бы снова на Землю?..
В глубине души ожидаю, что скажут: “Ах, ты такой незаменимый!”
– Зачем же возвращаться? – удивляется Граве. – Копию сделали бы. Ведь тебя же записали при отправке.
Копию сделали бы! Вот друзья! Потому и искали так лениво.
Копию сделали бы!
И ходил бы по белу свету человек, называющий себя моим именем, помнящий всю мою жизнь, все, чем горжусь, все, чего стыжусь, любящий мою жену, считающий себя отцом моего сына, владельцем моей квартиры, автором каждой странички, написанной мною. А кого из нас вернули бы на Землю? Как разобрались бы, кто настоящий? Хотя разобраться можно: я – то помнил бы про восьминулевых, а он их не видал никогда, перед отлётом был записан. Да, но зато он летал бы на другие планеты, выполняя прекрасно продуманную и предельно насыщенную программу. Набил бы голову более нужными знаниями и повёз бы их на Землю.
– Удивительно жёсткий вы народ, – говорю. – Сделали бы копию, а меня на произвол судьбы…
– Нет, мы нашли бы тебя рано или поздно, – уверяет Граве.
– Рано или поздно? Дряхлого старика, искалеченного нулёвками.
– Нашли бы и исправили. Ноги можно вырастить, молодость вернуть.
– Как это вернуть молодость?
– Ну, проглотил бы хирурга, он разобрался бы…
– Что это значит: проглотил хирурга?
Теперь удивляется Граве:
– А у вас разве не умеют глотать хирургов? Все ещё режут, кромсают, ранят больного человека, толстыми пальцами и инструментами копаются во внутренностях? Но это же так болезненно и так… негигиенично.
Хирургов глотают? Все надо учить заново.
Хирург-ису – искусственное существо. Стесняюсь назвать его машиной. Какая же это машина – с высшим образованием!
С виду он похож на металлическую змею – маленькая головка и длиннющий хвост. На головке глаза и всякие манипуляторы, в хвосте главным образом блоки знаний, как и у Гилика. Кроме того, змеевидное тело меньше травмирует ткани. Проползать удобнее.
Сначала опрос, как в военном деле, точность требуется.
– Ису-хирург, изложи задание.
– Задание заключается в том, чтобы вернуть молодость объекту.
– Как будешь выполнять?
– Объект относится к тому типу сапиенсов, у которых периодизация жизни запрограммирована в железах и мозгу. Я должен посетить необходимые железы и нижний отдел мозга, чтобы переключить их с режима увядания на режим расцвета…
– Как ты будешь производить переключение?..
Здесь записи в моем блокноте обрываются. Я не хотел загромождать страницы названиями органов того сапиенса, всё равно у людей они не совсем такие. Но, насколько я понял, у нас речь шла бы о гипоталамусе и гипофизе.
Наконец экзамен закончен. Подаётся команда:
– Приступаем к миллитации.
Миллитацию мне демонстрируют тут же. Змея-хирург заползает в ёмкий блестящий шкаф, зеркальный даже. Я уже видел такие шкафы, назвать их можно ратоматорами – расстановщиками атомов. Их применяют для копирования и размножения любых предметов, дубликаты пресловутых персиков копировали для меня, пока я лежал больной, нуждался в земной пище. Обычно ратоматоры двойные – кладёшь персик-образчик в левое отделение, из правого вынимаешь точную копию. Здесь же слева был полномерный шкаф размером с будку для телефона-автомата, а справа ящик как бы для второго телефона. Змей заполз в будку, дверца за ним захлопнулась, и когда всё, что надо, отмигало и отгудело, за дверцей ящика оказалась небольшая змейка, копия, но уменьшенная раз в десять, этакий блестящий браслет. И, подняв свою крошечную головку, она просвистела что-то осмысленное о гипофизе и гипоталамусе.
Миллитация – это и есть копировка с уменьшением.
После второго уменьшения браслет превращается в колечко, после третьего – в сверкающую точку, после четвёртого его вообще не разглядишь. После пятого микроскопический хирург сам заползает в пилюлю и её глотают, если болезнь желудочная или лёгочная, или вводят в уголок глаза, или в ухо, или в вену, если надо лечить сердце, или железы, или мозг, как в данном случае[1]1
Об этом подробно повествуется в отдельном рассказе “Глотайте хирурга!”.
[Закрыть].
– Вот какие машины делают на Чгедегде, – гордится Гилик. – Экстра-машины. Меня тоже сделали на Чгедегде.
– А зачем, – спрашиваю, – возиться, изготовлять бездушного хирурга? Нельзя ли просто миллитировать опытного врача? Я и сам не отказался бы сопровождать его в качестве корреспондента.
– Трудновато, – говорит Граве. – Мы, биологические сапиенсы, слишком сложны и чувствительны. Нам подай среду благоприятную, воздух, подходящую температуру, еду, питьё. В чужой крови мы просто захлебнулись бы, отравились бы, лейкоциты нас съели бы. Микрокосмос подобен макрокосму. Там и тут сапиенсу нужен корабль с надёжными непроницаемыми стенками, запасами пищи и воздуха, регенерацией, канализацией, системой жизнеобеспечения, да ещё с веером манипуляторов снаружи. Главная трудность – не лечить, а хирурга обезопасить, ради безопасности врача целую ампулу вталкивать в тело.
– Жалко, – говорю. – Я уже настроился на путешествие внутрь. Значит, не получается?
Все ещё злорадствую, когда узнаю, что местные сапиенсы не могут чего-то. Не таким уж младенцем чувствуешь себя.
– Бывали такие экспедиции, – говорит Граве.
И мне показывают документальный фильм. Назывался он “Экспедиция в палец”.
Нежнотелых биосапиенсов уменьшали плавно, не рывками, как хирургов-ису, поэтому внешний мир рос для них постепенно, как бы растягивался и наплывал на зрителя. Вот на экране громадный палец, розовый, с белыми дактилоскопическими узорами. Борозды все шире, вот они уже превратились в чешую. Очень похожи на чешую ороговевшие клетки, сразу видно, что, мы многомудрые – прямые потомки ящериц. Острый нос микроракеты проникает в кровь. И кровь-то на кровь не похожа: студень с волокнами, красными тарелочками и амёбовидными лейкоцитами. Один из них заполняет экран; внутри струи, струи потоков, и узлы, и какие-то зёрна. Наезжаем на зерно, видно, что это станок-автомат, целая автоматическая линия: цепь накручена на него, ниточки подаются, одни пристают, другие отчаливают отталкиваясь. Когда ниточки вырастают, вижу разную форму. Догадываюсь, что заплетённые косички – это ДНК, тоненькие извилистые – РНК, а клубочки – белки. И вижу, как белок прицеливается к другому. Прилип, примерился, словно ключ вставил в замок, искра… и разломал сложную молекулу. С уважением гляжу на свой собственный палец. И у меня такое же производство – автомат-комбинат в каждой клетке.
– Бывали такие экспедиции, – говорит Граве. – Но вообще нам, органическим, миллитация даётся трудно. В пластинке кремния превратил миллион атомов в тысячу, всё равно это кремний. А у белка, у гемоглобина например, отними атом железа, это уже не гемоглобин. Так что ису-хирурги пока незаменимы при массовых операциях омоложения.
– Да, мы незаменимы, – гордится Гилик.
И опять в моем блокноте В—О, В—О: вопрос—ответ, вопрос—ответ. Невольно вспоминаешь пословицу про одного “любопытного”, который столько вопросов задаст, что десять умных не ответят.
В. И всех вы можете омолаживать, Граве?
О. Как правило, можем. Конечно, у нас разные способы, в зависимости от физиологии сапиенса. Лучше всего удаётся то, о чём ты слышал, – выключение выключателя молодости.
В. (обязательный эгоистический вопрос). А меня?
О. Вероятно, и тебя. Пошлём хирурга, он разберётся в твоей эндокринной системе, твоём мозгу…
В. И сколько раз удаётся омолаживать? До бесконечности?
О. Нет, не до бесконечности. Раз двадцать – тридцать получается, у разных рас по-разному, у самых счастливых – до ста раз. А есть и расы-неудачники, те, которые и раньше не ведали старости, росли, росли до самой смерти (“Как у нас крокодилы и удавы”, – думаю). У этих, видимо, нет выключателя молодости, нечего и отключать. И у нас, человекоподобных (“это он-то человекоподобный – скелет пятнистый!”), со временем получается сходно. При повторных омоложениях мы возвращаемся уже не в юность, а в позднюю зрелость – как бы в возраст около сорока. И все грузнеем, тяжелеем, становимся этакими борцами-тяжеловесами, тело таскаем пыхтя, как бы в гору ползём. Ползаем, пока сердце выдерживает.
В. Значит, смерть неизбежна? – допытываюсь.
О. Смерть конкретна. Без причины никто не умирает. Смерть из-за выключателя молодости – первая причина, смерть из-за необратимых изменений – вторая. Разберёмся и с ней справимся. Может, сердце надо ставить мощнее, может быть, рост мускулов и костей притормаживать. Я ещё надеюсь дожить до такого открытия. У меня только шесть омоложений позади.
(“Шесть – мне бы столько! Значит, лет триста мне подарят. Не составить ли план жизни на триста лет вперёд? Сотню лет на изучение Звёздного Шара… на отчёт лет двадцать. А потом? Сундуки времени. Вот богатство-то!”)
– А мы бессмертны, – вставляет Гилик. – У нас все агрегаты заменимы, даже голова и блоки памяти.
– Ты стареешь морально, не зазнавайся.
– И ты, Человек, стареешь морально.
К удивлению, Граве поддерживает вертлявого кибера:
– Да, и мы устареваем, – вздыхает он
Новый букет В—О.
В. Удлинение—уменьшение – выключение—переключение – это все простые, почти механические действия. Но есть задачи посложнее. Вот я некрасивый, а хочу быть красивым. Внешность мою хирург способен изменить?
О. Нет, это задача не для микрохирурга. Он не может же стёсывать нос или волосы по одному подсаживать в брови. Тут должна действовать воля. Нужно, чтобы воля диктовала изменение тела. Вот непостоянноформные, помнишь, сиделка была у тебя такой породы, ты ещё удивлялся, какие у неё ласковые руки, те могут отрастить сколько угодно рук и ног, любой длины, любого вида. Нам же, владельцам неподатливого, непослушного тела, надо укреплять, усиливать волю многократно… Чем? Тренировкой, гипнозом, энергогипнозом, мультипликаторами всякими. Как это выглядит? Сидишь, сидишь часами и думаешь сосредоточенно: “У меня растёт третья рука, третья рука, третья рука…” И вырастает.
В. Третья рука?
О. Третья рука, нога, плавники, крылья, рога, шерсть, хвост – всё, что потребуется. Вообще можно превратиться в любого зверя.
В. Как в сказке – и во льва и в мышонка?
О. Лев – пожалуйста, мышонок не получится. Череп у него маловат, мозг не поместится.
Ага, невозможно! Все-таки признался Граве в бессилии.
– А зачем превращаться в мышонка? – спрашивает Граве. – Чтобы спрятаться? Так лучше глаза отвести, внушить, что ты невидимка. Вот я у вас в Ленинграде, как правило, ходил невидимкой. Впрочем, можно внушить, что ты мышонок. Научить?
В. Ну а мёртвых вы умеете оживлять?
(Рассчитываю на отрицательный ответ. Хоть что-нибудь должно быть невыполнимое).
О. Если есть добротная матрица, оживляем. Это не труднее, чем изготовить копию по зафонограмме. Оживший безукоризненно помнит всё, что было до момента записи. Все, что было после записи, пропало.
Хуже, если “объект” умер до изобретения матриц. Тут ищут волосы, личные вещи, бумагу, по которой водил руками, в надежде установить формулы ДНК, РНК и прочие. Это трудно… и делается редко. Счастья не приносит, больше огорчений. На нашей планете Хох мы восстановили великого поэта прошлых веков, такого масштаба, как ваш Шекспир. Но он был великим в свою эпоху, в новой показался напыщенным, многословным, старомодным. И несведущим даже, ему учиться пришлось заново. Обидно быть памятником самому себе, живым портретом бывшей знаменитости. Так что это делают редко.
Другое дело с современниками. Сапиенс отправляется на чужую планету, в опасную экспедицию, может погибнуть. Тогда для страховки снимают матрицу. Если путник не вернулся, можно восстановить. Но и тут он помнит только предотъездное. Просыпается и спрашивает: “Меня восстанавливали, что ли? Значит, я погибал? Ну, расскажите о моей смерти”.
Глаза можно отвести, внушить окружающим, что ты лев, мышонок и невидимка. Можно стирать память и заполнять её, как амбарную книгу. Возвратить молодость можно, оживить мертвеца можно, я сам семь раз уничтоженная и семь раз восстановленная копия самого себя. Машины создают своё машинное государство, другие машины копаются в моем сердце, чинят клапаны изнутри. И если завтра мне скажут: “Пойдём играть в футбол звёздами и щекотать пятки господу богу”, – я не удивлюсь ничуть Запасы удивления у меня исчерпаны, чувство сомнения атрофировано. Осуществимо все, если не сегодня, то завтра, не тем способом, так другим. А если возможно все, чему же удивляться? Гилик напоминает, Граве предлагает, уговаривает, а я тяну меланхолично:
– Стоит ли время тратить?
Граве смотрит на Гилика, Гилик на Граве:
– Покажем Человеку полигон Здарга?
– Покажем полигон. А что же ещё?
ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ПОЛИГОН
Наконец получено “добро”!
Полигон закончил серию опытов и согласен потратить день на гостя с Земли.
Привычно ввинчиваюсь в подпространство, потом вывинчиваюсь. Измочален, но не потрясён. Неизбежное зло для космического туриста. Воспринимаю его как шприц с лекарством, как бормашину. Неприятно, но терпеть надо. Взрослый человек морщится, но не охает.
А путь от астродрома до полигона и вовсе приятен.
Сидишь в мягком кресле, спину нежишь, забот никаких, ведёт ракету автомат. Поглядываешь в окошко на незнакомый узор созвездий, думаешь в ленивой истоме: “Куда занесло!”
Вспоминается моё первое и единственное путешествие за океан, в Канаду на всемирную выставку. И тогда было сходное чувство: вывернув шею, смотрел на синие кудряшки лесов (американских!), расчерченных на прямоугольники автодорогами, на серебряную фольгу рек (американских!) и тоже охал: “Куда занесло! На чужой материк! За шесть тысяч километров от дома! Кто бы мог подумать!”
Кто бы мог подумать тогда, что через два года меня занесёт в звёздный шар М-13, за тридцать тысяч световых лет и от Москвы, и от Канады. После этого чему удивляться?
Рядом со мной Граве. После приключения с восьминулевыми он не решается отпускать меня в одиночку. Ну и пожалуйста, мне даже удобнее так. Я полёживаю, коллекционирую впечатления, разбавляю их глубокомыслием, а Граве беспокоится о моей безопасности, ёрзает, вглядывается в звезды, рацию теребит.
– Что вам не сидится, Граве? Автомат же у руля.
– Не пойму, куда он ведёт, с картой не совпадает. Глядите, сколько звёзд высыпало. Боюсь, что мы попали на опытное поле.
“Правильно, бойся. Это твоя обязанность – бояться за меня”.
Немного погодя:
– Человек, впереди по курсу планета. Я хочу высадиться и подождать, пока наладится связь. Опасаюсь, что автомат ведёт нас не туда.
“Давай опасайся, не возражаю, это твой долг – опасаться, высаживать и налаживать. Моё дело – смотреть и запоминать, как и что выглядит”.
Выглядит эта планета как Восточный Крым. Невысокие горы с жёсткой травой, колючие кусты, изредка отдельные деревья, точнее, что-то среднее между деревом и кактусом – мясистые и извилистые, как ветки, листья. Возможно, суждение моё скороспелое. Вероятнее, планета разнообразна. Но в этом районе сухие предгорья, древокактусы и ночь.
Связь никак не налаживается. Граве кряхтит, колдует с манипуляторами, ничего у него не получается. В конце концов он объявляет, что виноват корпус ракеты, видимо, намагнитился в какой-нибудь заряженной зоне, предлагает оттащить рацию в сторону, метров за триста. И опять он стучит и кряхтит, а я сижу рядом и любуюсь созвездиями. Кажется, это слова Сенеки: “Если бы звезды были видны только в одной местности, люди со всех стран стекались бы туда, чтобы полюбоваться”. Интересно, что изрёк бы римский стоик, увидев небо шарового. Не узор, а звёздная сыпь. Особенно здесь, на полигоне. И мигают и разгораются. И новые появляются. Вот в этом пятиугольнике не было ничего, а теперь появилась звезда… и какая яркая.
– Граве, я, кажется, открыл сверхновую. Вот там – в пятиугольнике. Стойте, там ещё одна. Это бывает у вас?
Хотел было привстать, чтобы рассмотреть получше, и вдруг чувствую – не могу подняться. Отяжелел. Тело налилось свинцом, как в ракете при перегрузке. Но на планете-то с какой стати перегрузка? С ускорением движется она? Курс меняет?
Впрочем, это я потом подумал – тогда не до размышлений было. Тяжесть распластала, вдавила в острые камни. И надо было ползти, помнил: в ракете спасение – противоперегрузочное кресло.
Но триста метров! Шутя отошли мы с рацией на ближний холм, ещё и в лощинку спустились ради экранирования. А теперь, обезноженные, барахтались, подтягивались, хватаясь за корни, перекатывались. Ползли, словно бы из груды мешков выбирались, а на нас все валили и валили невидимые мешки.
Вот попали!
Перегрузка исчезла так же внезапно, как появилась. Сползли со спины мешки, расправились сдавленные ребра. Вдохнул полной грудью, встал, потянулся…
– Что это было, Граве?
Мой проводник не без труда взгромоздил тело на подгибающиеся ноги.
– Идём, Человек. Скорее. Небезопасно тут.
– Подождите, Граве, дайте дух перевести.
– Не мешкай. Скорее, скорее к ракете!
Да, мешкать не стоило. Аттракцион, оказывается, не был закончен. На смену перегрузке пришла недогрузка. Вес убывал, убывал, шаги становились все длиннее. Шагнул… и плывёшь-плывёшь, никак не дотянешься до твёрдой почвы. Несёт куда-то над кустами, над ямами, совсем не туда, куда прицеливался ступить. Меня вынесло на отвесную скалу. Оттолкнулся руками что есть силы. Теперь назад понесло, а сзади кактусы с колючками в локоть длиной.
– Ракетницу вынь, Человек. Ракетницей правь.
Хорошо, что ракетница была при себе. Вообще-то она нужна в мире невесомости, в межпланетном пространстве. Стреляешь налево – несёт направо. Принцип движения каракатицы.
Вытащил из наружной кобуры. Соображаю, куда же стрелять.
И тут очередной фокус. Мир переворачивается. Планета бесшумно выворачивается из-под ног со всеми своими кактусами и колючками. Выворачивается и начинает медлительно удаляться вверх. Задрав голову, вижу Граве, уцепившегося за кусты. Тянусь к нему руками, но отстаю безнадёжно, отстаю, как пассажир, упавший за борт.
– Стреляй же, Человек!
Ах да, ракетница в руке. Вспышка, вспышка, вспышка! Хватит ли зарядов? К счастью, пересилил, начинаю догонять. Навстречу сыплется град камешков, свалившихся с твёрдого неба, бывшей почвы. Стучат по шлему, но несильно. Тут ещё невысоко, не успели разогнаться. Ещё стреляю, ещё. Граве свесился, как акробат на трапеции, сумел ухватить меня за руку, молодец старик! Картина: наш космический корреспондент под куполом цирка! Помогаю себе последним зарядом и с разбегу врезаюсь в ветви.
Держимся за верхушку дерева, под ногами звёздная бездна. Туда, в чёрное ничто, валятся камни, здоровущие валуны и целые утёсы, те, что стояли непрочно. И видим мы, как скользит вниз нечто удлинённое и блестящее – наша собственная ракета. Причалив, мы просто поставили её на ноги, нам и в голову не пришло крепить намертво. И этот коварный мир стряхнул наш корабль, сбросил, словно котёнка, со своей спины.
Но в тот момент мы не думаем о ракете. Как бы и нас не стряхнуло – вот чем мы озабочены. Мимо проносится соседнее дерево. Собственная крона вырвала корень из грунта, как морковку, дерево само себя вытащило за волосы. Наше держится пока. Надолго ли?
– Граве, когда нас записывали в последний раз?
– Каждый межзвёздный спутник записывается на старте. Так что потеряем только один день.
Один день потеряем, начнём жить заново на межзвёздном вокзале. Но сейчас меня что-то не утешает эта звёздная страховка. Да, гражданин К. сохранится, он потеряет только один день жизни, у его жены будет тот же муж, у его сына тот же отец. Но я – то сорвусь в пространство, буду там болтаться, пока не задохнусь, исчерпав кислород в баллонах. Едва ли даже сапиенсы с их могучей техникой найдут одинокий скафандр в космосе.
– Караул, трещит!
Трещит дерево, за которое мы цепляемся. Вот один из корней выдернут из почвы, вылез, как шатающийся зуб. Обнажается и второй корень, голый, не защищённый корой. Карабкаемся вверх от макушки, подтягиваемся к корням, хотим зацепиться за край ямы. Непрочные комья крошатся, сыплются на голову. Ой, сорвусь!
И падаю вниз головой в яму, за которую хотел зацепиться.
Опять перевернулось!
Шмякаются с неба вернувшиеся комья, камни, камушки и валуны. Улетевшее раньше возвращается позднее. А вот и наша ракета. Иголка, поблёскивающая в небе, превращается в веретено, в снаряд среднего калибра, большого, максимального… Сработает ли система автоматического торможения? Если сработает, есть шанс удрать из этого ненадёжного мира. Ближе, ближе! Ракета скрывается за ближайшим пригорком…
Тугие клубы оранжевого, подцвеченного пламенем дыма вспухают за холмом.
Не включилась автоматика.
Перед нами все та же перспектива медленной смерти, но в ином варианте. Недельный или двухнедельный запас воздуха и энергии в скафандре. Робинзонады не удаются в космосе. Едва ли мы сумеем жевать местные кактусы.
И тут приходит спасение. Объявляется в наших собственных наушниках:
– Внимание, всем, всем, всем! Утеряна связь с автоматической пассажирской ракетой, следовавшей на полигон имени Здарга. Всех находящихся в данном районе просим принять меры к розыску. Держим связь на волне…
Конец того же дня. Сижу в уютной кают-компании космической станции полигона. Уют, конечно, в звёздном духе: почти пустая комната, низкие складные кресла расставлены вдоль стен у откидных столиков. На стенах дверцы, дверцы и экраны, экраны, экраны. К дверцам подведены трубы из кухни, кладовой, библиотеки, мастерской, к экранам – провода от аппаратуры и информатория. На свободных экранах картины: бурное море, лес, подводные скалы, городская улица. Цвет великолепен, стереоскопичность безукоризненная, не экраны – окна в мир. Забываешь, что за стеной космическая пустота. Считается, что эта иллюзия поднимает настроение.
Сижу, развалившись в удобном кресле. Светло, тепло, безопасно, рядом приятные собеседники. Приятными на вид их делает мой анапод, конечно. Но в обществе я не снимаю анапода, предпочитаю беседовать с человекоподобными, а не со слизнями и скелетами, преодолевая тошноту и жуть, гадать, что же выражает игра пятен на их лице.
А так, спасибо анаподу, передо мной люди. Вот начальник станции, он похож на ленинградского Физика, того, что честил меня, а потом угощал до отвала. И жена его тут же – их звёздная Дальмира. Здесь на ней простенький сизо-голубой чистый комбинезон, в разговоре она уверенно сыплет формулами. Но анапод упорно показывает мне Дальмиру. Подозреваю, что и эта звёздная красавица только разыгрывает интерес к физике, на самом же деле ищет новые чувства. Возможно, ей нравится быть единственной женщиной в компании молодых талантов, наперебой старающихся привлечь её внимание.
Больше всех старается выделиться бойкий молодой физик, смуглый, горбоносый, с острой бородкой, этакий оперный Мефистофель. Но это не жёлчный, угрюмый немецкий черт с больной печенью. Здешний Мефистофель жизнерадостен, остёр на язык, колюче-насмешлив, любитель похохотать. Тут же главный объект его насмешек – молчаливый румяный толстяк с кудрявыми баками. Он все время благодушно улыбается и сонно жуёт, глядя на мир, прищурившись то одним глазом, то другим. Видимо, считает, что поднимать сразу оба века – нерациональный труд.
– Журналисты посещают нас часто и даже чаще, чем нужно, – говорит старший физик. Он держится сухо, сдержанно и уверенно. Возможно, что и мой земной физик так же разговаривает в своём НИИ. – В Звёздном Шаре широко известно, что наш полигон – форпост науки, как бы выдвинутый в будущее, в следующие века. Мы заняты делами последующей эпохи и мыслим в её категориях – количественно-точных – математическими уравнениями. К сожалению, этот образ мышления распространяется туго, он требует мысленных усилий. Не понимая математики, журналисты пытаются подменить её неточными, несовершенными словами, в результате искажают суть и попадают впросак. Ваше приключение – яркий пример подобной подмены. Безукоризненно выверенный до четвёртой девятки, идеально запрограммированный автомат доставил бы вас сюда секунда в секунду. Но вы усомнились в нём, выключили легкомысленно и чуть не погибли. (Граве сконфуженно молчит.) Вот я и опасаюсь, что мои жёстко сформулированные объяснения вы тоже выключите, начнёте переводить на язык неточных образов, спутаете, исказите, вывернете наизнанку…
– Шеф, разрешите, я попробую, – вмешался весёлый Мефистофель. – Иногда у меня получаются переводы с научного на житейский. Слушайте, гость. Я не знаю, на вашей планете верят ещё в богов, которые создали небо, сушу, воду и огонь? Большей частью разуверились? Поняли, что природа делает сама себя? Превосходно. Но здесь вы попали в общество всемогущих, можно сказать, квазибогов. Этот сонный жвачный – тоже всемогущий, хотя он и спит, но во сне генерирует идеи, расчёты, проекты и пояснительные записки вариантов переустройства вселенных. Я же личность трезвая и критически мыслящая, в некотором смысле антипод. Посочувствуйте мне; критическое мышление – тяжкий крест. Увы, я первый вижу, что идеи и проекты моего жвачного друга задолго до его рождения были воплощены слепой и бессмысленной природой.
Мы же, существа зрячие и осмысленные, не хотим подражать бессмысленной, не рассуждая. Мы сомневаемся, что новые миры надо лепить по образу и подобию старых. Вот природа штамповала планеты в виде каменных шаров. А может, лучше шары пустотелые или ячеистые, как соты, или кубы, или пирамиды, или даже лепёшки? И надо ли придерживаться всех законов, стихийно установленных стихиями? К примеру, хорош ли закон тяготения? Удобно ли, что притяжение убывает пропорционально квадрату расстояния? Не лучше ли куб расстояния? Или первая степень? Или неубывание? И вообще, стоит ли монтировать вселенные на скучнейшем принципе тяготения – все притягивается ко всему? Не лучше ли электрический принцип – что-то притягивается, а что-то и отталкивается? Или же химический принцип: притягивается и отталкивается по-разному, с учётом валентности. Или клеточный принцип: слой наклеивается на слой и форма любая. Или генетический… Мало ли принципов в природе и технике. Все это надо проверить. Мы проверяем, пробуем. Всемогущий, не спи. Какие параметры мы покажем гостям завтра?
– Антитяготение разве, – пробормотал толстяк. – Стыдись, всемогущий. Даже твой мистический предшественник, невежественный и самовлюблённый, не ведающий начал теории относительности, был все же бесконечно сообразительнее тебя. Антитяготение наши гости уже испытали сегодня, когда висели вверх тормашками на макушке дерева.
– А если метод “тыка”?
– Боже, сегодня ты дискредитируешь себя и весь наш Олимп. Иди спать, продифференцируй что-нибудь умное во сне. Кстати, проводи гостя, его комната рядом с твоей.
Итак, гибель не состоялась. Не раздавленный перегрузками, не сорвавшийся с дерева в космос, спасённый, накормленный и обогретый, лежу на удобной кровати. “Эх, потягусеньки!” – как в детстве.
Заснуть я, однако, не успел, ещё и не потянулся как следует. Стена вдруг раскрылась надо мной, в проёме показалась Дальмира.
– Я жду тебя! – закричала она, протягивая руки. Такого со мной ещё не бывало в Звёздном Шаре.
– Вы на меня не обижайтесь, – сказал я, – но это явное недоразумение. Мы различные существа, совершенно не подходящие друг для друга. Вы анапод снимите, иллюзия рассеется. Я эстетически неприятен для вас, вероятно.
– Иди же, иди!
Я идти не собирался, но кровать моя, вняв призыву, мягко снялась с ножек и поплыла в объятия Их-Дальмиры.
– Снимите же анапод, – взывал я.
И тут ветреница исчезла. Я услышал рык ревнивого мужа, в проёме показалось разгневанное лицо ушастого Физика.
– Никак не ожидал, – прорычал он. – Тебя допустили на передовой форпост науки, выдвинутый в будущее. А ты, позорный притворщик, думал только о шашнях. Изгнать его… Нет! Утопить, и немедля!
Проем в стене зарос, и в темноте я услышал журчание. Вода стекала по всем стенкам, на полу бурлили ручьи. Хорошо ещё, что кровать моя висела под потолком, застряв на полпути к Дальмире.
– Откройте! – взывал я. – Это сплошное недоразумение.
И дверь приоткрылась. В светлую щель просунулась бородка клинышком.
– Не пугайся, всемогущий, – сладко пропел знакомый голос. – Это всего лишь вода – окись водорода в жидкой фазе, абсолютно безвредная для твоего организма. Но неужели ты, всемогущий, не превратишь жидкую фазу мановением руки в твёрдую или газо… Ой, кто тут? Ребята, влопались! Здесь гость. Ой, извините, пожалуйста!
Потом я ощупывал стену – ни швов, ни рамы, никаких следов проёма. Должно быть, сама окраска была светочувствительной, мне показали объёмное кино. Как был снят фильм, участвовала ли чета физиков в розыгрыше, не ведаю. А вот вода была подлинная, мокрая и очень холодная.
Наутро, скрывая бесовский огонёк под томными веками, Антибог говорил мне сладчайшим голосом:
– Я понимаю, что вы оскорблены и взбешены. Право, я предпочёл бы не показываться вам на глаза. Хотя, в сущности, виноват этот хитрющий всемогущий. Он нарочно засунул вас в свою комнату, у него нюх на спокойное ложе. В результате вы злы на меня, но положение у вас безвыходное: только я могу переводить на житейский. Остальные скажут вам: “Вот наша опытная лаборатория, она оснащена УМППП и УММПП с многоканальной семантикой и продольно-поперечными умножителями ППУ”. И вы пропали: уедете, ничего не поняв и не записав. В результате вы вынуждены сменить гнев на милость и выслушивать мой перевод.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?