Текст книги "Танцы мертвых волков"

Часть 2
Червонный валет

Игорь

Я открыл глаза и пару минут смотрел в потолок мутным взглядом. Утро, пропади оно пропадом… На дворе дерьмовенькое лето средней полосы, с внезапными дождями, сыростью и скупым на ласку солнышком. Вот уже который день начинался серыми окнами со скупыми капельками на стеклах. Дождь… дождь, будь он неладен. Унылая пора… Никакого очарования усталым очам, которые хотят закрыться, а руки тянут одеяло на голову, опутав себя уютным коконом. Спать… спать… спать… Не выходить из квартиры. И пусть холодильник пуст, а сигареты наверняка выкурил любимый братец… Не шевелиться, не вставать. Нет этого стылого мира, где даже зелень листвы выглядит ирреальной декорацией. Спать… Игнорировать противный писк заведенного на сотовом будильника…

Я потер костяшками пальцев веки и отчаянно зевнул. На кухне тихо играло радио – невероятно пластмассово-бодрые голоса ди-джеев разбавляли галдеж дешевой попсы. Снизу немилосердно дуло, сквозняк доносил запах сигарет. Значит, Олег сидел на кухне и курил…

Со стоном поднявшись с продавленного дивана и поежившись, я сунул ноги в линялые тапки. Голова гудела от недосыпа. Комната недружелюбно дышала в темя и давила потолком. Особым уютом здесь и не пахло, как часто бывает в съемных квартирах, чьи хозяева охотно сдают свои халупы любому, готовому отдать деньги за четыре стены с нехитрым скарбом, фанерной дверью и перекошенными оконными рамами. Все было старым, убогим и каким-то прогорклым, как испортившееся масло. В дешевые обои навеки впитался запах грязи и почему-то жареной рыбы, на жалком подобии югославской стенки единственным притягивающим взгляд предметом была стоящая на полочке фотография с двумя почти идентичными мальчишескими мордашками. Близнецы лет десяти в одинаковых синих футболках радостно скалились в фотоаппарат. На соседней полке за стекло была сунута еще одна. Здесь близнецам было лет по двадцать – двадцать пять, и они уже слегка отличались друг от друга. Один, в ярко-красной рубашке, придавив телефон к уху плечом, улыбался в объектив, второй, с зализанными назад волосами, облаченный в черную футболку с черепами и костями, смотрел в сторону и курил. Камера запечатлела момент, когда дым только-только начинал выходить из четко очерченных порочных губ. Если в облике первого еще присутствовала какая-то детскость и наивность, то второй, мрачный и серьезный, производил другое впечатление. Все в нем было со знаком «минус», нарочито и выставлено напоказ. «Да, я плохиш, а что мне еще остается?» – именно это назойливо лезло в глаза.

Квартиру, где сейчас приходилось жить, я ненавидел и искренне завидовал брату, обосновавшемуся где-то в другом месте. В его новой берлоге бывать не приходилось. Когда мы в последний раз виделись на даче, он похвастался, что из окна открывается потрясающая панорама. Олега всегда вдохновляли красивые пейзажи, он фотографировал их, пару раз порывался устроить персональную выставку. Удержала его, по-моему, лень. У меня же чувство прекрасного отсутствовало напрочь, поэтому я и жил в вонючем клоповнике, утешая себя лживым оптимизмом. Есть стол, есть кровать, с потолка не течет, а в ванной бесперебойно подают горячую воду. Чего еще желать? Главное – недорого.

– Олег? – хриплым со сна голосом, позвал я. На кухне резвились ди-джеи, призывая из динамиков сыграть с ними в какую-то веселую игру, главным призом которой был аж целый диск новой звезды тысячелетия, вертлявой певички с прозвищем не то Гангрена, не то Бацилла. Певичка была, кстати, так себе, худовата, страшновата, да и песенки у нее крутились вокруг извечной темы любви прыщавых недоносков. «Я тебя любила, я твоя звезда. Ты – мой клевый мальчик. Ты мой навсегда-а-а». Я поморщился. Попса не вызывала энтузиазма, как, впрочем, и у единоутробного брата. Странно, что он оставил приемник на этой волне…

– Олег? – уже более уверенным голосом позвал я. Радио пищало примитивный мотивчик с ритмичной долбежкой ударных. На кухонном столе подмигивал зеленым глазом ноутбук, стояла чашка с недопитым кофе. Зеленая пепельница из прозрачного стекла была набита окурками. Рядом – россыпью карточная колода рубашкой вверх. Старый холодильник затрясся в истерическом припадке и отключился, раскачав стоящий на нем горшок с полумертвым аспарагусом. Олега в кухне не было. Окурки, провонявшие всю квартиру, давно остыли. Ворча, я открыл форточку. Струя свежего воздуха ударила в спрессованный щит смрада, но ей не под силу было развеять вонь с первого раза.

Ноги лизнуло холодом сквозняка. Я недоуменно завертел головой, а потом решительно отправился в прихожую. Входная дверь была не заперта. Из узкой щели веяло сыростью и кошачьей мочой. Соседка снизу, сердобольная дама, подобрала трех кошек, которые ленились ходить по своим кошачьим делам на улицу, облюбовав для этой цели подъезд.

Я покачал головой и захлопнул дверь. Братец, поработав, удалился в свою берлогу, забыв запереть замок. Это, кстати, случалось с ним не так уж и редко. Все давно пошло кувырком. Мы разъехались по разным квартирам, почти не разговаривали и совсем перестали обсуждать планы на жизнь. Незримая пуповина, связывавшая нас всю жизнь, в последние годы совершенно исчезла.

Когда все началось? Сейчас уже трудно провести параллели, ткнуть пальцем в бешено крутящийся циферблат дней, недель и лет, пытаясь установить точку стихийного разрушения. В один момент все изменилось и полетело в тартарары – когда нам захотелось самостоятельности, отдельной жизни, – желания, основанные на ребяческом бунте и духе противоречия. Слишком долго нас воспринимали единым организмом, живущим в одном ритме. Тогда каждый вдруг захотел чего-то своего, целого, как яблоко, которое в детстве мама делила на две половинки. Мы впивались в сочный плод зубами и с обидой и завистью думали – половинка брата больше и вкуснее.

Однажды все кончилось. Не помню, ругались ли мы или нет. Просто однажды, проснувшись в гулкой квартире, я понял – Олег ушел, забрав свои вещи и предоставив мне возможность насладиться свободой. И поначалу так и было… Правда, совсем недолго.

С уходом Олега жизнь не стала легче. Упиваясь поначалу свободой, я неожиданно понял, что без брата скучно, не с кем обсудить соседских девчонок, груди которых так и вываливались из смелых декольте, некому пожаловаться на дебила-начальника, и даже в магазин за сигаретами и аспирином никто не сходит. Голова частенько болела с самого утра, так что спасаться от мигрени приходилось самому.

Олег жил другой жизнью. На работе бывал набегами, в основном затем, чтобы забрать заказ и потом на домашнем компьютере сделать из разрозненных и хаотичных мыслей шедевр полиграфической продукции. Идеи у него были самыми сумасшедшими, но каждый раз заказчики причмокивали от удовольствия при виде конфетки в яркой обертке, которую Олег небрежно подсовывал им под нос.

Моя жизнь была проще. Работа не радовала, но позволяла существовать в относительно свободном графике. С утра я оббегал магазины, принимал заказы, а потом, отчитавшись перед мерчендайзером, спешил домой, в скучное, убогое существование поеденного молью положительного персонажа. Даже перед самим собой было стыдно признаться, как мне не хватало брата, с едкими комментариями, ядовитыми репликами, бесконечным тормошением. Олег привык вести за собой, как жесткий командир, не спрашивая мнения рядового. Доходило до того, что я звонил брату, заманивал его к себе на обеды, во время которых ластился, как верный пес. Олег снисходительно жевал подношение, иногда ночевал и даже работал на моем компьютере, чтобы потом умчаться в пышущую приключениями ночь.

Олег мог запросто заявиться пьяным в три часа ночи и, силком вытащив меня из постели, заставлял слушать какой-то бред. Часто был настолько агрессивен, что я предпочитал не спорить, опасаясь, что он попросту начнет меня бить. В его рассказах он был то бичующим себя, то злорадным деспотом. Я кивал, согласно принимая каждую из сторон, он же злился, что его слушают вполуха, стучал кулаком по столу и требовал внимания. Думаю, в глубине души он тоже остался очень одиноким, несмотря на всю браваду.

Пугало не это. Его пьяная злоба была, по крайней мере, понятна. Лично я чувствовал нехороший зуд в кончиках пальцев, когда брат с абсолютно стеклянными глазами вкрадчивым мяукающим тоном напившегося сливок кота начинал рассказывать о своих фантазиях. В сочетании с фанатичным блеском глаз это выглядело по-настоящему пугающим. А желания, о которых он говорил все чаще, заставляли волосы вставать дыбом.

С ним что-то происходило. Вот уже несколько месяцев Олег нервно дергал плечами на все расспросы и сурово обрывал попытки вывести его на чистую воду. Он был зол, психовал по пустякам и бесконечно кому-то звонил. Поведение, отрывки фраз и зловещие интонации настораживали. Не то чтобы я беспокоился всерьез, но его нарастающее с каждым днем возбуждение не могло остаться незамеченным.

Вчера он тоже был дерганым. Любое слово, вскользь брошенное мною, его раздражало. Предпочтя не ссориться, я рано ушел спать, выпив на ночь пару таблеток цитрамона. Голова просто раскалывалась.

Я открыл двери ванной. На полочке засыхал открытый тюбик зубной пасты. В раковине валялась зубная щетка. На старой побитой ванне висела рубашка. Олег не дал себе труда даже сунуть ее в бачок стиральной машины. На какое-то мгновение слепое раздражение взяло вверх. Я схватил рубашку и уже готов был швырнуть ее в корзину с грязным бельем, но что-то вдруг притянуло мой взор.

Обшлага рукавов были вымазаны чем-то бурым. Несколько темных пятен отчетливо выделялись на мокром шелке. Я поднес рубашку к носу. Запах был слишком слабым, чтобы наверняка определить его происхождение, но мои колени вдруг затряслись.

Так выглядела только кровь.

Я отшвырнул рубашку, точно она была гадюкой. Я слишком хорошо знал своего брата и понимал, что все это – неспроста. Судорожными, торопливыми движениями я рванул краны и, направив струю из душа на рубашку, мутным взглядом смотрел в клокочущую воду.

Кирилл

Юлия позвонила в половине четвертого утра, когда я сладко спал в своем кабинете на старом продавленном диванчике, укрывшись бушлатом. Дежурившему со мной Семенову мягкого места не досталось, оттого он, уронив голову на сложенные руки, дрых сидя за столом. В стекло стучал дождь.

Трезвон мобильного застал меня в тот самый момент, когда разгоряченная Шэрон Стоун уже готова была стать моей. Голливудскую диву звонок расстроил, и она удалилась вместе с липкими остатками сна. Семенов не шевелился, в углу подмигивал красным глазом циклопа масляный обогреватель. Вылезать из-под теплого бушлата не хотелось, но телефон все трясся в истерике, не желая замолкать. Я выудил мобильный из чехла и взглянул на дисплей. Номер мне ни о чем не говорил, но зазвеневший в трубке голос я узнал сразу.

– Кирилл? – тревожно осведомилась Юлия. – Я, наверное, разбудила? Это Юля Быстрова. Вы меня помните?

– Доброй ночи, Юля, – без намека на любезность ответил я и малодушно соврал, устыдившись тона: – Нет, вы меня не разбудили, я на дежурстве. Что-то случилось? Или вы из профессионального интереса?

– Я не настолько бессовестна, чтобы звонить в четыре утра из профессионального интереса, – фыркнула Юля и, похоже, даже чуть повеселела. В звенящем жестью голосе появились бархатистые нотки.

– Тогда – что? – осведомился я, почувствовав, как в желудок точно ухнула тяжелая кувалда. Юля пару мгновений молчала.

– Кирилл, – нерешительно произнесла она. – Только что позвонил этот урод.

Теперь молчал я. Откинув бушлат в сторону, я толкнул Семенова. От неожиданности он едва не рухнул на пол, соскочил с места и вытаращил глаза. Я схватил ручку и бумагу.

– Что он сказал?

– Примерно то же самое. «Привет, красавица, не спится? Хочешь поиграть…» Какую-то муть в духе голливудских ужастиков. Я спросонья не разобрала, а потом испугалась и бросила трубку.

– Он перезвонил?

– Нет.

– Еще что-нибудь сказал?

– Больше ничего, – нервно ответила Юля, и по голосу я понял – она боится. – Кирилл, что мне делать?

– Ничего, – отрезал я. – Из дома не выходите. Вы уверены, что звонил тот же самый человек?

– Уверена. Вы поедете проверить?

– Куда, интересно? – фыркнул я. – По всему городу рыскать прикажете?

– Почему же? – с неожиданной агрессией выпалила Юля. – Он мне с городского позвонил.

– И вы молчали? – возмутился я.

– Ну, вот сейчас говорю. Номер дать?

– Давайте, – раздосадованно сказал я. Теперь как пить дать придется ехать. Мелькнула слабая надежда, что адрес окажется не в нашем районе, и тогда я с чистой совестью переадресую звонок соответствующему отделению, а сам просплю остаток дежурства. Взглянув на продиктованный адрес, скривился. Надежда улетучилась.

– Спасибо за звонок, Юля, мы все проверим, – вежливо сказал я и надавил на кнопку отбоя, хотя она еще что-то кричала в трубку. Семенов смотрел на меня с преданностью пса.

– Семенов, вот скажи, есть на свете справедливость? – осведомился я. – На улице такая пакость – хозяин собаку не выгонит, а мы должны переться проверять адресок. А ведь так не хочется.

– Не хочется, – согласился Семенов. – Можно высказать здравую мысль?

– Валяй, – милостиво согласился я.

– У нас же усиление действует, – вкрадчиво заговорил Семенов. – Патрули ходят. Надо попросту отправить кого-нибудь туда. Наверняка рядом есть наши.

– Голова, – обрадовался я и побежал в дежурку.

В дежурке дремал Чернов. Он лишь на миг покосился на меня, когда я схватил рацию и громко рявкнул:

– Это Центральная. Есть кто рядом с Гоголя, восемнадцать?

– На приеме двести двадцатый, – почти мгновенно отозвался из динамика искаженный голос патрульного. – Мы рядом.

– Очень хорошо, – обрадовался я. – Поднимитесь в семнадцатую квартиру, проверьте, все ли там в порядке. О результатах доложите.

– Вас понял, – отозвался двести двадцатый и отключился. Воспользовавшись паузой и дремой Чернова, я налил в его кружку чаю, стащил пару карамелек и уселся за стол. Время тянулось липкой патокой. В данный момент мне больше всего на свете хотелось, чтобы патрульные не смогли попасть в квартиру и, в случае, если Юле действительно звонил убийца, труп нашли не в мое дежурство. Семенов тоже спустился вниз, вопросительно поднял брови и дернул подбородком, мол, что там? Я едва успел отрицательно покачать головой и пожать плечами, как рация ожила.

– На приеме двести двадцатый. Дверь в квартиру открыта. На звонки не реагируют. Входим.

Я подавился карамелькой и замер. Чернов тряхнул головой и посмотрел мутным взором. Семенов прильнул к стеклу с другой стороны. Рация молчала всего минуту, а потом несколько тревожный голос сообщил:

– Центральная, здесь жмурик в ванне плавает. Вызывайте бригаду, тут все в крови.

– Блин, – выругался я, припомнив Быстрову недобрыми словами. – Подежурили. Семенов, собирайся, едем жмура осматривать. Сегодня Милованов дежурит?

– Милованов, – кивнул проснувшийся Чернов. – Что там, Кирилл?

– Убийство, похоже, – отмахнулся я. – А из следаков кто?

– Земельцева. Она в кабинете начальника устроилась. Сейчас я ей позвоню.

– Еще лучше, – скривился я. – Ладно, мы во дворе, если что. Пойду скажу, чтобы нам нашу «антилопу-гну» подали.

Ехали мы в полном молчании, едва втиснувшись в служебную «Волгу». Хмурая, сонная Земельцева, сидевшая рядом с водителем, отрешенно смотрела в окно. Жора Милованов, придавленный тяжестью своего чемоданчика, сердито сопел. Семенов, прижатый к дверце, душераздирающе зевал. У самого дома, прежде чем выйти из машины, Земельцева повернулась к нам:

– Быстрову ко мне на допрос с утра, – неприязненно произнесла она.

Я хмуро кивнул. Бедной Юлии достанется… Вместо помощи следствию попадет под раздачу, даже былых заслуг не вспомнят… Надо будет не забыть посоветовать не лезть в это дело… если, конечно, послушает…

Обшарпанная трехэтажка встретила нас мрачным зевом подъезда. В подъезде было тихо, и только где-то наверху негромко разговаривали люди да шаркали подошвы по сырому бетону. Чем выше мы поднимались, тем сильнее становилась непонятная вонь: не то от грязи, не то от гнили – запах подъездной жизни, которую приходилось вдыхать всем обитателям этого дома. Так пахло безразличие, скаредность и плохо скрываемая нищета. В подъезде, не запирающемся на замок, наверняка ночевали бомжи. Тусклые лампочки не слишком усердно развеивали сумрак, а летавшая вокруг них мошкара отбрасывала на стены эпилептически пляшущие тени. Звуки наших шагов гулко отдавались под самым потолком, словно падающие в темную воду камни.

На лестничной клетке бдили патрульные. Увидев нас, они обрадованно перевели дух и с неестественной расторопностью распахнули простенькую деревянную дверь квартиры. Они явно желали спихнуть находку в чужие руки, за что их даже не осуждали. Я бы тоже хотел.

Покойник плавал в наполненной до краев ванне. Глядя на него, Земельцева побледнела и качнулась. Семенов, рванувшийся поглядеть на покойника, едва не сбил ее с ног. Труп, лежа на боку, колыхался в воде черной медузой. Сходство усиливала широкая майка и вздувшиеся пузырями темные спортивные штаны. Старый кафель, местами побитый и заляпанный потеками мыла, был забрызган подсохшими капельками крови. Вокруг лысой головы клубилась багровая туча. Широко вытаращенные глаза страшно смотрели сквозь бурую пленку воды.

– Ну, приступим, помолясь, – выдохнул Милованов и зачем-то перекрестился. Земельцеву он отодвинул в сторону как неодушевленный предмет, та, хватая ртом воздух, ничуть не противилась и все сползала по стеночке, пока бдительный Семенов не приволок ей табуретку из кухни.

– Семенов! – рявкнул я. – Нельзя же ничего трогать!

– Виноват, товарищ капитан, – казенно извинился Семенов и покраснел как девушка.

– Да, ребятки, вы там сильно не топчите, гляньте поверху, – попросил Жора. – А я пока покойничка оприходую.

– Жор, ты хотя бы сейчас сказать можешь, давно он тут лежит или свеженький? – спросил я.

– Ну, часа три он плавает, хотя фиг его знает, – отозвался Жора, сунув руку в воду и нашаривая цепочку с пробкой, – если судить по трупным пятнам… Вон розовенькие какие. Экхимозы еще не наблюдаются. Хотя… водичка теплая, может, и меньше трех часов.

В трубах зашумела вода. Я оставил Жору в ванной, а сам вышел на кухню, где уже рыскал Семенов. Увидев меня, он кивнул на стол. На нем в феерическом беспорядке красовались бутылка водки, немудреная закуска, одинокая рюмка, скомканная тряпка, складной нож и смятая газета.

– Он тут один был, похоже, – сказал Семенов. – Выпивал, закусывал…

– Или посуду вымыли и убрали, – возразил я. – В шкафу смотрел?

– Смотрел. Тут посуды вообще нет, она вся на столе.

– А в мусорном ведре?

Семенов закрутил головой и начал осторожно открывать шкафчики. Ведро отсутствовало как таковое, вместо него в старом колченогом шкафу обнаружился забитый до отказа пакет, чье содержимое угрожающе перевешивалось через края. В дверях показался криминалист, незнакомый и мрачный, и невежливо кашлянул.

– Семенов, – скомандовал я, – хватай пакет и пошли, в коридоре его вывалим куда-нибудь на газетку, пока тут на пальцы все проверят. Вы в комнате проверяли?

– Нет еще, – хмуро сказал эксперт и душераздирающе зевнул. – Не лапайте там ничего, а то потом я концов не найду. И чего столько шуму из-за алкаша какого-то…

В мусорном пакете ничего интересного найдено не было. Семенов брезгливо сгреб все обратно, а я, воспользовавшись моментом, сунулся в комнату и бегло огляделся. Эксперт, закончив с кухней, протиснулся мимо, одарив меня неприязненным взглядом.

В комнате царил жуткий беспорядок, так что сказать навскидку, боролись ли тут люди или все угваздал еще при жизни хозяин квартиры, медленно остывавший в ванне, было тяжело. Воспользовавшись паузой, мы вышли на лестницу покурить.

Вернувшись, я увидел, что Жора уже сидит в кухне и диктует Земельцевой результаты осмотра.

– Жор, ну что там? – спросил я, сунув голову в проем.

– Вы нам мешаете, – сказала Земельцева противным голосом, не поднимая глаз от протокола. Жора на нее не обратил внимания.

– Ну что я могу сказать. Покойничка нашего шандарахнули по голове, а уже потом приволокли в ванную и там, еще раз тюкнув по темечку, утопили. Трупное окоченение почти не выражено, так что жмурик свежий. Били его, кстати, молотком, скорее всего, он под трупом на дне ванны лежал. Так что смерть насильственная. Кроме того, вряд ли покойничек сам себе вот эту штуку в пасть засунул.

Ловким жестом фокусника Жора продемонстрировал полиэтиленовый пакетик, в котором лежала игральная карта – червонный валет.

– Интересная штучка, правда? – усмехнулся Жора и почесал макушку. – А вот на прошлой неделе мы случайно на бережку девочку не находили с картой? И тоже в водичке, что характерно. У кого-нибудь мыслишки есть по этому поводу?

– Занимайтесь своим делом, а вопросы оставьте следствию, – злобно прошипела Земельцева. – Ваше мнение никого тут не интересует.

По мгновенно налившимся кровью щекам Жоры я понял – сейчас он будет орать, и, возможно, очень громко. И потом к нему на кривой козе не подъедешь. Уйдет на больничный и поминай как звали…

– Как же убийца в квартиру попал? – громко спросил я. – Дверь вроде бы не взломана.

– Там замок булавкой можно открыть, – влез Семенов. – У моей бабки такой был, я постоянно ключи терял, так в дом попадал без проблем.

– По документам некий Боталов здесь не прописан… Надо документы еще поискать, – задумчиво произнес я. – Семенов, пошарь потом по тумбочкам.

– Вам заняться нечем? – язвительно осведомилась Земельцева. – Обойдите квартиры, опросите жильцов. Неужели вас этому учить надо? А вы, товарищ эксперт, не отвлекайтесь…

– Не надо нас учить, – успокоил ее я. – Семенов, давай на поквартирный обход. Начни с соседей по лестничной клетке.

Я поспешил убраться и, плюнув на опрос соседей, спустился вниз из этой провонявшей сигаретами и смертью квартиры. Пролетом ниже до меня донесся львиный рык Жоры. Молодец Милованов! Земельцевой теперь придется туго. Как она работать с нами будет, интересно?

Я вышел из подъезда и на мгновение поднял голову вверх. Дождь так и не прекратился. Правда, это было даже кстати. Хотелось под горячий душ, яичницы с колбасой, чаю с плюшкой, и спать, спать, спать… Мысль, что предстоит поквартирный обход, а потом отчет в отделе, энтузиазма не добавляла. Плотные тучи на востоке слегка посветлели. Ну да… утро… летом солнце встает рано.

Грозным эхом из арки донесся гул мотора. Оранжевая «инфинити», до самой крыши забрызганная грязью, резко затормозила у подъезда, едва не тюкнув своим хищным рыльцем служебную «Волгу», в которой уже сидел Жора. Дверцы распахнулись так стремительно, что я нервно дернул рукой, нащупав кобуру под мышкой. Запоздалая мысль, что киллеры предпочитают менее гламурные машинки, пришла в голову с некоторым опозданием.

Юлия и Никита, громко хлопнув дверями, решительно направились ко мне. Я вздохнул.

– Кирилл, ну что там? – спросила Юля.

Я кивнул ей, пожал руку Никите и неопределенно пожал плечами. Бдительный Семенов выскочил из подъезда и бросился к шефу на подмогу.

– Вы как тут оказались? – недовольно спросил я.

Никита гаденько ухмыльнулся, Юля закатила глаза.

– Так он же с городского позвонил, – пояснил Никита. – Мы по ментовской базе квартирку-то и пробили.

– Откуда у вас наша база? – сурово осведомился я, но Юля перебила меня.

– Не занудничай! – нервно рявкнула она, не заметив, что стихийно перешла на «ты». – Что там? Труп?

– Труп, – кивнул я, а Семенов шагнул вперед, буквально растопырив уши. Очень ему не хотелось пропустить что-либо интересное. – Некий Боталов Андрей Валерьевич. В квартире не прописан, жил в районе Бензостроя. Это квартира его бабки. Знаете его?

Юля отрицательно покачала головой, потом нахмурилась и вновь помотала своей роскошной черной гривой. Никита же задумался.

– Боталов… Боталов… Что-то вертится у меня такое в голове… Как будто я писал про такого… Он не судимый, часом?

– Судимый, – кашлянул Семенов. Я приподнял брови. – Рецидивист. Только с зоны откинулся, еще двух месяцев не прошло. Карманник.

– Кличка Валет? – осведомился Никита.

– Угу, – буркнул Семенов и осторожно заглянул начальству в глаза – не выражает ли оно недовольства. Я не выражал, поскольку в голове замелькали нехорошие ассоциации. – А вы его откуда знаете?

– Да ниоткуда не знаю, – отмахнулся Никита. – Статью писал про карманников, ну и про Боталова этого. Он же в прошлом году попался на том, что у заместителя мэра паспорт стибрил вместе с кошельком. Его охрана и повязала. Смешное дело было. Чего ж он так рано вышел? Ему вроде бы три года дали…

– Амнистия, наверное, – рассеянно сказал я. – Или сбежал.

– Амнистирован, – подтвердил Семенов. – Хорошо себя вел на зоне, слушался старших товарищей…

– Семенов, – скривился я, – помог человеку – отойди, не напрашивайся на грубость. Или лучше квартиры обойди, поговори с людьми.

– Так полшестого утра, – огорчился Семенов. – Люди спят еще.

– А тебе что за дело? Иди, говорю, а то наболтаешь тут независимой прессе…

Обиженный Семенов потянул на себя тяжелую дверь и скрылся в подъезде. Юля и Никита молчали, глядя на меня: он – алчно, она – встревоженно.

– Кирилл, это не шутки, – нерешительно сказала Юля. – Почему он звонит мне, да еще и запугивает?

– Возможно, вы знакомы, – пожал плечами я. – Ты не узнала его по голосу?

– Да где там, – возмущенно фыркнула она. – Он натужно хрипел, явно не хотел, чтобы узнали. Поди разбери, какой у него нормальный голос…

– Между прочим, в этом что-то есть, – оживился Никита. – Значит, он из твоих знакомых.

– Радость-то какая, – саркастически закатила глаза Юля. – Да у меня тут полгорода знакомых. Что мне теперь – от всех запереться?

– Необязательно, что он знакомый, – охладил я пыл Никиты. – Может просто проявлять осторожность, вдруг ты разговор записываешь?

– Кирилл, а вдруг это… ну, кто-то из той банды? – спросила Юля. – Или кто-то связанный с ними. К примеру, Алишер?

– Алишер же в дурке, – возразил Никита[7]7
  Подробнее об этих событиях рассказывается в романе «Не умирай в одиночку» (2008).


[Закрыть].

– Ты уверен? – сладким голосом поинтересовалась она. – Дурка – не тюрьма все-таки, а он вроде бы не буйный. Мог уже сбежать восемь раз.

– Я узнаю, – пообещал я и ненадолго задумался. – Никит, тебе в связи с Тыртычной ничего не говорит цифра десять? Может, она была азартным человеком? В карты играла?

– Да разве что на раздевание, – пожал плечами Никита. – Азартна… не знаю, не замечал. А вот десять… Она как-то обмолвилась, что живет в окружении десяток: у нее день рождения был десятого октября, в этом году ровно двадцать бы исполнилось… Мать ее и сестра тоже десятого родились, только одна в июле, а другая не то в январе, не то в декабре, не помню. И жила она в десятой квартире. А при чем тут это?

– Да так, – отмахнулся я. – Просто спросил. Сестра сказала, что Мария встречалась с каким-то дизайнером, возможно, брюнет, зовут Олегом.

– Ой, по полиграфии – это к Юльке, – отмахнулся Никита. – Я мало кого знаю из этой области.

Юлия ненадолго задумалась.

– Олег… Ну есть такой. Точнее, я знаю двух Олегов, но один – шкня запойная, у нас в типографии работал, но ему лет тридцать пять, он женат, ребенок есть точно, а может, и два. Я, если честно, не помню. Фамилия Шишкин. Только его давно не было видно. Может, уехал куда. А второй – Олег Муроенко. Молодой, лет двадцати шести, действительно брюнет, интересный… Но он в штате нигде не работает, вольный художник. К нему часто обращаются для чего-то экстраординарного. Театр вот наш он оформлял, и на дни города к нему администрация идет на поклон. Совершенно нереальные вещи делает. Но малый он капризный, хотя все делает вовремя. Может быть, еще какой-нибудь Олег есть, у нас же знаете как: кто освоил градиентную заливку, тот и считает себя дизайнером… Но больше с именем Олег у меня никто не ассоциируется.

– А телефоны Шишкина и Муроенко у тебя есть? – спросил я.

– Шишкина нет, а Муроенко где-то был, сейчас поищу, если не удалила. – Юля вынула из сумки телефон и принялась давить на клавиши.

– Так почему с Машкой должна была десятка ассоциироваться? – не отставал Никита.

– По кочану, – отрубил я. – Просто спросил.

Никита поморщился:

– Юлия Владимировна, вы не находите, что нас тут разводят как лохов? Мы тебе помощь следствию, а нам дулю под нос. А-абыдна, да?

– И не говори, – согласилась Юля, продолжая рыться в памяти сотового. – Я вот возьму да и уеду от греха подальше. Пусть убийца им звонит. Или номер сменю.

– Номер мы на прослушивание поставим, – обрадовал ее я. – Только санкцию у следователя возьмем. Ты не возражаешь?

– Да пожалуйста… Ага, вот он, Муроенко… Записывай.

Я старательно перенес данные из телефона в блокнот. Никита заглядывал мне через плечо, стараясь разобрать что-то в моих заметках. Потерпев фиаско, он сморщился и отошел в сторону.

– Кирилл, – вдруг сказала Юля, – меня Земельцева спрашивала про две даты. Как ты думаешь, это связано со звонками?

– Какими датами?

– Двадцатым мая и одиннадцатым июня. В эти дни что-то происходило?

Я пожал плечами.

– Возможно, но ничего такого я не помню. Надо сводки посмотреть. Земельцева со мной не откровенничала. Тебе никто не звонил в эти дни?

– Нет, я бы запомнила… Противная баба эта Земельцева.

– Противная, – согласился я. – Езжайте домой, вы же промокли с ног до головы.

Юлия хотела что-то еще сказать, но потом лишь рукой махнула и влезла в свой оранжевый танк. Никита еще пару минут стоял рядом, но, отчаявшись выудить из нас еще хоть какую-то информацию, пошел к машине.

– Никит, ты это… – крикнул я вслед, – …не пиши об этом пока.

– Да о чем тут писать, – скривился он. – Подумаешь, алкаша грохнули… Кто у меня этот материал возьмет? Или есть связь с убийством Машки?

Затормозив у авто, Никита вперил в меня пронизывающий взор.

– До скорой встречи, – ответил я, помахал ручкой и, утянув за собой Семенова, позорно спрятался в подъезде.

– А кто они такие? – спросил Семенов. – Чего вы с прессой так любезничаете? Может же и по шапке прилететь. Или не может?

– Помнишь, два года назад у нас в области убивали молодых женщин, а потом посадили сразу половину администрации и нашего непосредственного начальника?

– Это когда жертв в Интернете искали? – вспомнил сообразительный Семенов.

– Вот-вот.

– Помню. А при чем тут?..

– А вот Никита и Юля на след и вышли. Шмелеву тогда убийца даже голову проломил, чудом выжил. А Юльку мы с ее мужем спасли в последний момент…

Семенов почесал макушку. Я же, припомнив события тех дней, невольно скривился, точно пули, выпущенные из ружья, достались не маньяку, а мне.

– А чего они тут делали? – осторожно спросил Семенов. – Юле звонил убийца?