Текст книги "Танцы мертвых волков"

Рассказывая, Жанна носилась по кухне, доставала из холодильника снедь и накрывала на стол. Мои вялые попытки помочь были с презрением отвергнуты. Заглянув в духовку, Жанна убедилась, что вынимать еще рано, и уселась напротив с загадочным выражением лица. Я молчала.

– Ну? – не выдержала Жанна.

– Гну.

– Чего ты меня не поздравляешь?

– С чем? С удачным замужеством? Так я тебя поздравляла, как и с рождением твоих корозябок. Или есть что-то еще?

– Есть, – хихикнула Жанна. – Уже два месяца…

– Ух ты, – восхитилась я. – Неужели?

– Ужели. Вот, надеюсь, что будет дочь. Двое пацанов враз – это, конечно, круто, но надо же будет кому-то оставить фамильные бриллианты.

– Откуда у тебя фамильные бриллианты? – фыркнула я.

– Ну это я так, образно, – отмахнулась Жанна. – Давай по рюмочке, пока мне еще можно… Да, я там тебе посылку привезла, сейчас принесу.

Не успела я остановить подругу, как она вылетела из кухни. Когда Жанна, кряхтя, ввалилась обратно, мне поплохело. «Посылочка» оказалась набитой доверху здоровенной сумкой.

– Ты с ума сошла? – запротестовала я. – Ты чего туда натолкала?

– А чего? – обиделась Жанна. – Что, мне жалко? Вот, набор посуды, все как ты хотела, глиняное… Смотри, даже сковородка. У тебя дома есть глиняная сковородка? То-то. А сейчас будет! Ну, тут бутылочка вина, вот ткани отрез…

– Знаешь, – поспешила я сбить ее с мысли, пока она не принялась перечислять содержимое сумки, – а роды пошли тебе на пользу. Ты как-то мягче стала, округлилась в нужных местах…

– Да? – обрадовалась Жанна. – Вот и я мужу сказала: я вылитая Волочкова, просто много ем.

Жанна попыталась изобразить батман, пнула табурет, и тот опрокинулся на пол.

– Не тяжело тебе будет с тремя детьми? – спросила я. Подруга подняла табурет, заглянула в духовку и снова уселась напротив.

– Знаешь, это с одним тяжело. А где два, там и три. Особой разницы нет. И потом, у меня такая свекровь… Я там не одна, Юль. Мне очень помогают и она, и сестры Романа. Не поверишь, но они дерутся, кто будет возиться с моими детьми. Так что я лежу в саду, ем черешню… Потому что клубнику уже видеть не могу. – Жанна рассмеялась. – Когда Ромка узнал, что у него будут дети, он мне ноги целовал. Сказал, что полюбил меня с первого взгляда.

– А ты?

– Ну и я, не будь дурой. Тебе когда-нибудь мужчина целовал ноги?

Я отмахнулась.

– Ты как в том анекдоте, Жанн. Когда Волк говорит Красной Шапочке: «Я тебя сейчас поцелую туда, куда никто не целовал». А она: «В корзинку, что ли?» Так вот и я… Куда меня только не целовали… Ромка-то почему не приехал?

– Через два дня приедет. Ты давай рассказывай, что у тебя происходит. Шмелев нагнал тут страху, что ты опять с какими-то маньяками якшаешься. Погоди, пирог достану…

Под пирог и киндзмараули я выложила Жанне все, позабыв, что за рулем и пить мне вообще-то не следовало. Жанна, пригубив рюмочку, слушала молча, время от времени изумленно ахая.

– А потом я снова отправилась на допрос в прокуратуру, – уныло закончила я, описав последнюю встречу с Кириллом у дома убитого Боталова. – Эта мерзкая мымра из меня все соки выпила. Можно подумать, я знаю, почему убийца мне звонит.

– Как, говоришь, ее фамилия? – задумчиво спросила Жанна.

– Земельцева Лариса… отчества не помню. Игоревна, кажется. Или Егоровна.

– А выглядит как?

– Да никак. Тощая, патлатая, типичный антисекс с черными мешками под глазами. Мерзкая такая, как паучок скукоженный. И взгляд такой… мутный, как у ненормальной. А что?

– Ничего. Кажется, я поняла, о ком ты говоришь. Ей что-то около сорока?

– Да. Она вроде в районной прокуратуре где-то раньше трудилась, а потом ее в город перевели. Не знаю, за что нам такое счастье…

– Я знаю, – скривилась Жанна. – Ее под шумок перевели, чтобы скандал замять.

– А что за скандал?

– Ну, дело давнее, я не все помню. У нас это в посольстве известно стало, когда кое-кого посадили за торговлю левыми паспортами… Только ты никому не говори!

– Жанн, ну ты же меня знаешь…

– Знаю, потому и говорю – никому. И Никитке не говори, он же наверняка начнет там землю рыть, а дело скользкое было. В общем, Лариса эта хотела вызволить с зоны любимую свою.

– Любимого?

– Дура, ты чем слушаешь? Любимую. Лесбиянка она.

Я вытаращила глаза.

– Ну надо же! То-то она смотрела на меня как-то… ну, мужики так смотрят. И чего?

– И ничего. Земельцева вела ее дело, ну и… чего-то у них там закрутилось. Обещала она с кичи свою подружку вызволить, паспорт ей левый заказала через посольских, за грузинку хотела выдать и во время следственного эксперимента устроить побег.

– Устроила? – выдохнула я, боясь упустить хотя бы слово.

– Тебе еще пирога отрезать?

– Жанка, ты меня доконаешь! Я ж нервная! Устроила она ей побег?

Жанна все-таки отрезала мне еще кусочек, хотя в меня все равно больше бы не влезло. Подвинув ко мне тарелку, она вздохнула.

– Нет. Чего-то у нее там не вышло. То ли ее подружка сама проболталась, то ли узнал кто. В общем, у нас в посольстве многие потом с теплых мест полетели. Скандал был жуткий. Сама знаешь, с этой войной бесконечной многие люди документы теряли, переезжали, мы частенько документы леваком делали, через знакомых передавали. В общем, Земельцева нас под монастырь подвела. Хорошо, что я на тот момент уже замуж вышла и уехала. Меня не тронули, хотя могли бы порыться в биографии.

– Почему ж ее-то не посадили? Организация побега, фальшивые паспорта…

– Потому и не посадили. Земельцева вовремя соскочила и пригрозила, что всех сдаст. А может, и сдала в обмен на неприкосновенность. Знаешь, кто ей документы помогал оформлять? Сам посол!

– Да ладно?

– Вот тебе и ладно. Посла на пенсию спровадили, наших поувольняли, а эта стерва, как видишь, живет и здравствует, причем ее ведь не просто перевели в другое место. Она теперь в городе. Так что еще выиграла на этом.

– Обалдеть, – изумилась я. – А подружка ее где? Так в тюряге и осталась?

– Наверное. Не знаю, если честно. Да и какая теперь разница?

– Никакой, – вздохнула я. – Просто баба неприятная. Не хочется с ней общаться. Может, спросить, пишет ли ей подруга с кичи?

– Спроси, – рассмеялась Жанна. – Это отобьет охоту вызывать тебя.

– Лишь бы домогаться не начала, – хихикнула я.

Сумочка затряслась и принялась исполнять известный хит, в котором кто-то улетел навсегда.

– Шмелев? – спросила Жанна.

– Он. Наверное, подъехал. Главное – не давать ему пить, иначе меня некому будет везти домой.

– А я ему тоже подарок привезла, – задумчиво протянула Жанна и покосилась на холодильник, где стояла двухлитровая оплетенная прутьями бутыль.

– О господи, – простонала я, закатив глаза.

Кирилл

– Шеф, ты гениален, – восхищенно сказал Семенов. Я лишь криво усмехнулся.

Собственно, восторги Семенова были несколько преувеличены. Говоря иными словами, особо хвастать было нечем, разве что версией. Во всяком случае, пока только она все объясняла, хотя зияла логическими дырами. Больше в голову ничего не приходило. А версия была не хуже других.

Делом утонувшей в котловане Ирины Кутеповой занимался мордастый Юрик Салимов, которого я еще немного помнил по учебке. С тех пор Юрий сильно изменился, отрастил изрядное брюхо и усы, обзавелся плешью на темечке и шрамом через все лицо. Но улыбаться не перестал. Когда он скалился, обнажая железный зуб, казалось, что лучше человека в этом подлунном мире нет, отчего хотелось открыть душу нараспашку, что его подопечные и делали. Юра тоже был капитаном и на труп выехал натаскивать молодежь, не видя поначалу в покойнике ничего криминального.

– Дело было утром, – почесывая объемистое пузо, поделился он. – Только моя смена началась – звонок, дежурный говорит – бабка в котловане утонула. А в отделе только я да практикант зеленый, первый день…

– Как я тебя понимаю, – с притворным сочувствием, в тон телевизионной рекламе поцокал языком я.

– Нет, не понимаешь, – хитро сощурился Юрка.

– Прекрасно понимаю… Ну и что там с бабкой?

Чайник вкусно щелкнул кнопкой, красный глаз на его пластмассовом боку умер. Юра сунул в веселенькую желтую кружку с нарисованной рожей пакетик фруктового чая, залил кипятком и подвинул ко мне. Сам он пил из громадной красно-белой кружки с надписью «BOSS» уже вторую порцию, заедая карамельками.

– Ну, поехали мы. Дел особо не было. Погода еще такая стояла… хорошая погода. Я и подумал – чего бы не проехаться? Практиканта за шкирку – и вперед, нехай жизни поучится, заодно на жмурку посмотрит первый раз. Приехали, глядим – да, плавает бабуля.

– А что за котлован был? Где?

– Да на Пугачева, там впритык на Степной сауна, и чего-то то ли трубы прорвало, то ли еще какая напасть. Приехали коммунальщики, землю расковыряли и бросили, а тут дожди, да грунтовые воды, ну, может, и с трубы тоже текло, не знаю. Котлованчик неглубокий, но вылезти из него бабуся вряд ли бы смогла. Мы и протокол начали составлять, сразу подумали – несчастный случай. Сверзилась бабка, на рынок пошла да и утонула. Там кричи не кричи – не дозовешься, пока магазин не откроют. А больше и нет ничего поблизости. Следачка с прокуратуры приехала, тоже вниз глянула и сказала – наверняка несчастный случай, а потом говорит – а чего это вон там? Мы глянули – и точно…

– Что – точно?

– Следы. Бабушка наша не сама свалилась. Кто-то старушку к котловану оттащил и вниз скинул, так сказать, проверить хотел, умеет ли бабка плавать кролем на спине.

– А причина смерти – точно утопление?

Юрка кивнул и сделал внушительный глоток из своей кружки.

– Утопили бабусю. Когда ее достали, у нее на голове была ссадина, руки сбиты и два пальца сломаны. Эксперт сказал – раздробили ударом чего-то тяжелого, возможно, подошвой ботинка. Мы по краешку котлована походили – и точно, в одном месте, где склон более пологий, следы рук и вырванный ноготь. Бабуся жить хотела, за соломинку цеплялась, а этот гад ей ногами по пальцам…

– Следы были?

– Были, вон фототаблицы глянь… Армейские ботинки сорок второго размера. На глине хорошо отпечатались.

– Юр, – осторожно пригубив горячий чай, осведомился я, – а карту где обнаружили?

– А в пальто. Хотя на дворе лето, но, видать, бабулька зябла, вот пальто и нацепила. В кармане мы восьмерку пик нашли.

Помучив Юрку вопросами, я выпил еще одну кружку чая и откланялся, скупо рассказав о двух утопленниках с игральными картами в карманах. Подгоняемый изумленным «Едрит твою мать!», я спешно выскочил из отделения и поехал на другой конец города.

В отличие от словоохотливого Юрки в другом райотделе меня встретил неприветливый сержант Николай Парумов, долго и нудно выспрашивавший о цели визита. Чаю не предложил, от сигарет отказался, дважды звонил моему начальнику, но в конце концов сдался и вытащил дело из пыльного сейфа.

– Мне этот Курочкин поперек горла уже стоит, – пожаловался Парумов. – А все эта Земельцева, грымза патлатая. На хрена теперь этот висяк? Ну, выпил мужичок, пошел купаться, а водица-то в мае еще холодная. Ногу судорогой свело, вот он и утонул.

– Утонул, а потом сам на берег выбрался? – фыркнул я. Парумов моей шутки не понял и обиделся.

– Ну мало ли. Может, волной прибило. А эта горгона как начала орать: убийство, убийство… Прямо попугай Флинта.

– Он «Пиастры! Пиастры!» кричал, – поправил я.

– Один хрен. Хотя, если честно, кое-какие следы борьбы на теле были. Царапины, под ногтями частички кожи, синяки на шее. Утопили, в общем, голубчика, а потом разыграли сценку с купанием. Раздели, одежку на берегу сложили…

– Курочкин пьяный был?

– Пьяный. И бутылка на берегу валялась, с его пальчиками, между прочим. На работе его день рождения отмечали. Потом толпой на природу поехали, напились до зеленых чертей и укатили, а про именинника вспомнили только на другой день, когда тот на работе не появился.

– Кем он трудился?

– Курьером на кабельном телевидении. Поди-подай-принеси, короче говоря. У него, насколько я знаю, зрение было очень плохое, около двадцати процентов видимости осталось. На серьезную работу не мог устроиться, вот и прозябал.

– А карту игральную где нашли?

– Шестерку-то? Она прямо на одежде лежала, камушком придавленная. Я еще удивился, думал, может, на ней телефон записан или еще что… Но там ничего не было… Следачка тоже ее в руках вертела, потом плечами пожала и на этом успокоилась… А в чем, собственно, дело?

Я загадочно улыбнулся и попрощался.

В своем кабинете я положил на стол лист бумаги и начал делать записи, игнорируя вопросы любопытствующего Семенова. И только когда работа была закончена, я милостиво согласился дать разъяснения.

– Что мы имеем, Саня, – неторопливо начал я. – Двадцать второго мая на берегу реки был найден труп Антона Курочкина, утопленного неизвестным. На месте преступления, кое осматривала мадам Земельцева, найдена игральная карта без отпечатков пальцев, а именно – шестерка бубен. Дальше у нас труп Ирины Кутеповой – и опять карта, на этот раз пиковая восьмерка. Теперь смотри – июль, начало месяца, – и мы находим на берегу реки Машу Тыртычную и десятку бубен. И спустя всего несколько дней – Андрей Боталов и червонный валет… После убийства Тыртычной убийца звонит Быстровой, потом делает то же самое после убийства Боталова. И что у нас получается?

Семенов внимательно смотрел на лист бумаги совершенно тупым взглядом. Я терпеливо ждал.

– Это что же, – наконец сказал он, – получается серия?

– Получается, – кивнул я. – И не получается. Вот именно это меня и гложет.

– Почему не получается-то? – удивился Семенов. – Все сходится. У нас тут, по ходу, маньяк орудует. Вот только…

Семенов задумался и еще раз посмотрел на мои записи.

– Семерки нет и девятки, – наконец произнес он.

– Верно. И почему, как ты думаешь?

– А чего тут думать? Мы их просто пока не нашли.

– Молодец, – похвалил я. – Но, возможно, этих трупов попросту нет.

– Как это? – не понял Семенов.

– А так это. Помнится, классик юмористического жанра рассказывал приколы эмигрантов в Америке. Так вот, в одном из городов наши пацаны запустили в здание школы трех свиней с цифрами на боках: один, два и четыре. Так потом вся школа месяц искала свинью под номером три. Так что вполне возможно семерки и девятки не существует. Но твоя версия тоже имеет место быть. Трупы могли и не обнаружить. И именно в ее пользу говорят звонки.

– То есть?

– Если это маньяк, то ему хочется славы. Смотри, что получается: он убил Курочкина, потом кого-то еще, потом Кутепову, нашел новую жертву, а славы-то нет! Город не гудит, никто его не боится… И тогда, после убийства Тыртычной, он звонит Быстровой. И делает то же самое после расправы над Боталовым.

– Почему Быстровой? – резонно спросил Семенов. – Она работает в гламурном журнале, с криминалом никак не связана. Позвонил бы Шмелеву, Сахно или еще кому, кто работает в криминальной теме. Тогда огласка была бы обеспечена.

– Вот именно, – согласился я. – И этого я понять не могу. Возможно, он знает Быстрову лично, а она либо не колется, либо не отдает в этом отчета. Возможно, его прельстило ее фото на страницах журнала, а узнать телефон труда не составит. Ну, или третий вариант – он слышал о той истории с виртуальной бандой и решил ее впутать.

– Она может быть сообщницей, – скривился Семенов. – Но мне бы не хотелось… Она… ну… такая…

– Красивая? – услужливо подсказал я. Семенов покраснел. – И мне бы не хотелось. Как минимум на два убийства у нее алиби, насчет остальных – не знаю. Она может и не вспомнить, где была месяц назад. Но проверить нужно.

– Интересно, как он выбирает жертв? – задумчиво произнес Семенов и отошел к подоконнику, где стоял чайник. Долив его из стеклянного графина, Семенов вытащил из висевшего на ручке пакета сверток с бутербродами и уселся за стол.

– Не пойму, – честно признался я. – И потому начинаю сомневаться в том, что это – серия.

– Почему?

– По той же причине. Что в них общего? Разный пол, разный возраст, разный социальный статус… Надо, конечно, проверить, но в протоколах по делу Курочкина и Кутеповой Юля Быстрова ни разу не всплыла. Надо поискать связи, ведь не первых попавшихся он убивает. Думаю, за ними он следил, и довольно долго.

– Почему?

– Да вот из-за этой нарочитой привязанности к картам. У Боталова была кличка – Валет. Тыртычная жила в десятой квартире и родилась десятого октября девяностого года. Чуешь? Одни десятки?

– Понятно, – кивнул Семенов и с сомнением добавил: – А Курочкин и Кутепова?

– Наверное, из-за профессии. Ни в дате его рождения, ни в адресе на первый взгляд ничего связанного с шестерками нет. А вот работал он типичной «шестеркой» – курьером. Что до Кутеповой, то единственное, что приходит в голову, – это возраст. Ей было восемьдесят лет. Ровно.

– Ну ведь тогда все сходится, – обрадовался Семенов.

– Это и не нравится. Понимаешь, слишком уж очевидна эта аналогия. На месте этих людей мог оказаться кто угодно, если моя версия верна.

– Почему бы нет? – пожал плечами Семенов. – Я вот слышал про америкоса, который убивал по знакам зодиака.

– Я тоже слышал и даже знаю, что фильм про него есть, но не смотрел. Единственное, что знаю, там был какой-то хитрый код, который следовало разгадать. А у нас что? Утопление и игральная карта. Примитивно очень. Тут какой-то подвох.

– Кстати, утопление – не самый легкий способ убийства. Почему он их топит?

– А вот это как раз хорошо укладывается в психологию маньяка. Вода для него может быть чем-то возбуждающим. Или ему кажется, что таким способом он их очищает.

Тут Семенов и выразил свое согласие, восхищенно сверкая глазами.

– Шеф, ты гениален.

– А толку? – усмехнулся я. – Представляешь, как мы с этой версией пойдем к начальству?

– Смутно.

– А я так вообще не представляю. Это все ну очень притянуто за уши.

– Я вот чего думаю, – задумчиво произнес Семенов. – Четыре трупа из известных осматривала Земельцева. В этом что-то есть, как ты думаешь?

Признаться, эта мысль мне в голову не пришла, но уронить авторитет начальника я не мог.

– Это как минимум странно. Хотя и понятно. Лето, народ в отпусках, а она – баба одинокая, вот и припрягли. Хотя, как мне кажется, она раньше нас заподозрила серию. Я ведь после ее реакции на трупе Тыртычной начал думать – нечистое это дело. Только она информацией делиться не пожелала.

– Карьеристка, – фыркнул Семенов.

– Наверняка. Но сейчас другое беспокоит.

– Что же?

– Смотри сюда. У нас есть шестерка, восьмерка, десятка и валет. Предположительно где-то лежат трупы с семеркой и девяткой в карманах. Что у нас дальше?

– Дама, – выдохнул внезапно побледневший Семенов. – И это будет Быстрова.

– Боюсь, ты прав, – кивнул я. – Покойники появляются с интервалом в два-три дня, и Юле наверняка в этом пасьянсе уготовано свое место. Он ведь ей звонит, не слишком опасаясь разоблачения. А это возможно в том случае, когда собеседник все равно определяется на убой.

– Но кому тогда он будет звонить? – возмутился Семенов.

– Возможно, кому-то еще. А возможно, никому. Если он задумал избавиться от Юлии, ее смерть незамеченной не останется. В городе поднимется такая буча, что внимание к этому делу будет обеспечено.

– Что же нам делать?

Я сгреб разложенные бумаги в кучу. Семенов смотрел на меня с плохо скрываемым беспокойством.

– Пошли к шефу, – вздохнул я. – Авось выслушает и не прогонит. Ну а прогонит, тогда сами чего-нибудь придумаем.

– Быстрову надо охранять, – быстро сказал Семенов, зардевшись как девица.

– Само собой, – буркнул я. – Вот ты и пойдешь.

Игорь

День – это чистый лист.

Ночь – точка невозвращения…

Однажды глупый деревянный мальчик сунул длинный нос в чернильницу и уронил черную каплю на белый лист. Эта клякса и стала точкой невозвращения. Казалось бы, с чего все началось? С проданной азбуки? Пяти золотых? Поля чудес? Нет, его никчемная жизнь завертелась в калейдоскопе пестрых событий после кляксы на листе бумаги, ибо за чернотой мы прячем самые мрачные мысли, в которых стесняемся признаться даже самим себе. Ибо Зло – подлинное и древнее – всегда безобразно. Творя его, мы испытываем толику стыда и страха быть уличенным и опозоренным, как нагая Ева с надкушенным райским плодом.

Нет ничего страшнее, чем быть изгнанным из рая в пустую неизвестность бытия, ощущая, как захлопываются двери Эдема, а святой Петр с ужасающим скрежетом поворачивает золоченый ключ. И ты, голый и босой, ранишь руки об ажурную изгородь из переплетенных роз, умоляя впустить тебя обратно. Но святые немы, а небеса лишь презрительно усмехаются, бросая вслед плевки дождя. Тогда ты, плача, поднимаешь с грязной земли сырое рубище и уходишь, осознавая, что свою точку невозвращения уже пересек. Рай с его манящими купелями, нежными плодами и простынями мягких облаков никуда не делся. Просто теперь твое место заняли другие, и уже им велеречивый змей будет петь свои льстивые песни.

Кто сказал, что сожаления – пустая трата времени?

Я не сразу осознал, что проснулся. Шелест ночи наполнял комнату. В стекла уже который раз ударяли тугие капли дождя, жалостливого нытика, мечтавшего, чтобы я впустил его внутрь. Дождю, как вампиру, требуется лишь приглашение, а затем он наполнит твою жизнь холодом. «Мне нужно всего лишь немного сочувствия, – вкрадчиво шептал ливень, – впусти меня, и мы откроем душу друг другу…»

Вместо ответа я лишь натянул одеяло по самые уши. Каждое чудовище должно знать свое место. Раздосадованный моим отказом, дождь забарабанил в окно. Ветер сгибал ветви деревьев, а фонари отбрасывали в окно переплетающиеся тени, цепляющиеся друг за друга, словно руки с тонкими кривыми пальцами. Шелестящие листья-сплетники передавали друг другу новости, бились друг о друга в истерических аплодисментах.

Я не сразу понял, что меня разбудило, а потом вспомнил – сон, старый сон, закончившийся резким хлопком двери. Поежившись, я все-таки вылез из кровати и посмотрел на часы. Ветер раздувал линялые шторы. Из кухни несло сигаретным дымом. Оттуда же доносилась тихая мелодия. Французская дива печальным голосом просила прощения:

 
Pardonne-moi
Si la douleur remue tout
Qu’elle me broie
De t’aimer comme un fou
Que tu n’es pas
Pardonne-moi[9]9
  Прости… // Если боль умеет жечь, // Пусть сожжет меня, // Пусть сожжет во мне // Безумную любовь – // Ведь ты не безумец, // Прости… (фр.) Фрагмент песни «Pardonne-moi» (Mylene Farmer).


[Закрыть].
 

Я остановился на пороге. Ноутбук был включен, хотя экран зиял пустым провалом темноты. Подрагивающий синий глаз говорил: я живой, я функционирую, и хотя ты совсем не обращаешь на меня внимания, я делаю то, что ты приказал. Я всемогущ, как джинн из восточной сказки. Сегодня я запер в своем пластиковом чреве эту развратную француженку, и она будет петь, пока ты не попросишь ее замолчать или пока у нее не закончатся песни…

Олега в квартире не было. Значит, хлопок двери не приснился. Скорее всего, я просто элементарно проспал его приход, а он, открыв дверь своим ключом, не стал меня будить. В раковине стояла грязная чашка, кружка, валялась вилка. Я раздраженно рванул на себя дверцу холодильника и убедился, что Олег сожрал мой завтрак. Значит, утром придется готовить себе что-то еще. Заунывная песня из динамиков действовала на нервы. Вдобавок внутри чувствовалось что-то неприятное, словно тяжелый бильярдный шар катался под кожей.

«Нервишки, – усмехаясь, подумал я. – Днем была куча проблем на работе, шеф орал как резаный, а завтра – точнее, уже сегодня – геморрой начнется заново. Все-таки быть свободным художником куда привлекательнее. Ни тебе рабочего графика, ни деспота-начальника… Олег – счастливчик…»

Я провел пальцем по тачпаду. Монитор приветственно вспыхнул. Бросив взгляд на новое творение Олега, я невольно поежился.

С монитора смотрел волк. Судя по броским оплывшим буквам, хищник рекламировал охранную контору. Однако в этом логотипе от охранника ничего не было и в помине. Волк был отнюдь не сторожем, что отчетливо читалось в его приземистой коренастой фигуре, застывшей перед прыжком. Желтые глаза смотрели с плотоядным интересом, а пасть искривлена в недоброй ухмылке: зверь был готов вцепиться в беззащитное горло. Я даже усмехнулся: неужели заказчики настолько глупы? Или же охранная контора на самом деле плохо замаскированные рэкетиры? Кто доверит свою безопасность скалящемуся хищнику?

Выключив компьютер, я бухнулся на диван и закрыл глаза, но сон не шел. Смутное клубящееся беспокойство сидело где-то за мозжечком, пуская метастазы по всему телу. Тревога висела в воздухе, зудя и дергая за нервные окончания. Иногда я не совсем понимал: сплю ли или еще бодрствую, перекатывая в памяти обрывки воспоминаний, словно те были речной галькой. Дождь бил в окно. Наверное, это и всколыхнуло старую, почти забытую историю, начинавшую подгнивать и ныть каждый раз, когда крутившийся в теле бильярдный шар задевал за заросшие нечувствительными наростами болевые точки, и тогда все вспыхивало заново…

Боль – это тоже точка невозвращения. Только ты не сознаешь этого до тех пор, пока не оказываешься один на один на ринге с двухметровым верзилой, а рефери в этот момент как раз решил уйти на перекур. Сидя в директорской ложе, он, попивая чаек, смотрит, как боксер-тяжеловес делает из соперника котлету, а ты, беспомощный и голый, летаешь по рингу, падаешь, падаешь, разбрызгивая кровь и рассыпая выбитые зубы. А все потому, что не ожидал, ведь это не по правилам…

Сколько нам было тогда? Кажется, около пятнадцати. Можно с уверенностью сказать, что темнота, заползшая в душу моего брата, тогда впервые выплеснулась наружу, словно гнойный нарыв. Сейчас, когда воспоминания нахлынули со всех сторон, я отчетливо вспомнил тот душный июльский день…

Мне показалось, что я совсем не спал, перебирая события прошлых дней, собирая копившиеся странности на общую нить. Но резкий звонок выдернул меня из безжалостных объятий старого кошмара. Подскочив на своем ложе, я не сразу сообразил, что звонят в дверь. Вытирая пот с ледяного лба, я пошел в прихожую, стараясь избавиться от старого видения: Олег, вцепившись в мое горло, тянет на дно реки, а зеленоватые волны смыкаются над головой зыбким киселем.