Текст книги "Неприкаянная"

– Вы лучше помогите снег убрать…

Он был в роскошной дубленке, норковой шапке. Засмеялся, охотно взял движок и стал энергично швырять им снег. Через пять минут от него пошел пар. Он прерывисто дышал, лицо густо покраснело, по нему заструились капельки пота. Шапка съехала набок, конец шарфа выбился из под дубленки и болтался на спине. Еще через пару минут он отдал Лане движок и, мученически улыбаясь, сказал:

– Готов. Выдохся. Я уже не гожусь на эту роль. Извините. – И нетвердыми шагами двинулся своей дорогой.

Работа отнимала у Ланы много сил, но она относилась к ней как к неизбежному злу и не больше. Все ее помыслы были заняты другим. В свободное время они с Дылдой бегали по магазинам, если позволяли финансы, посещали бары и кафе, жадно рассматривали журналы мод, слушали магнитофонные записи. Родители Дылды довольно щедро помогали ей – единственной, хоть и непутевой дочери.

– Клевая вещь, – по-кошачьи потягиваясь на Веркиной тахте, говорила Лана. – Поставь, пожалуйста, «Айрон мейдон». Кстати, что это значит по-русски?

– Железная девственница, – объяснила чуть более образованная Дылда.

Они часами обсуждали свой и чужой гардероб. Мечтали о будущих покупках, о «вареных» штанах и куртках, черных рейтузах-лосинах, как у знаменитой Аллы, о юбке-баллоне.

– Мода – мое больное место, – заметила как-то Лана.

– А мое – красивая жизнь, – отозвалась Дылда, прищуриваясь от сигаретного дыма, попавшего в глаза.

– Мое – тоже, – подхватила Лана. – А как ты себе ее представляешь?

Дылда мечтательно закатила глаза, многозначительно улыбнулась, будто ведала какую-то тайну, покачала головой.

Модно одеваться, ужинать в ресторанах, отдыхать на море, иметь машину, дачу, ездить в турпоездки за границу. Что да, пожалуй, главное как можно больше развлекаться.

– Подходяще, – согласилась Лана и добавила: – и иметь богатых поклонников.

– Это само собой, – на полном серьезе кивнула Дылда. Однажды она примчалась к Лане вся не в себе. Обычно ее бледное до легкой синевы лицо было покрыто розовыми пятнами.

– Кричи «Ура!» – распахивая дверь, в восторге, выпалила она.

– Сыр, масло, колбаса, лом, Америка, чума… – Прикрыв за собой дверь, не ожидая вопроса, объяснила с придыханием: – Сегодня я сняла двух таких навороченных мальчиков, что закачаешься. Элита. Тоже любят красивую жизнь. Родители в загранке. Дома полная чаша. Имеют видеомагнитофоны и видеокамеры. У Кирюши – «Вольво» – папочкин подарок. А одеты – что там «вареные» брюки и куртки – в стиле ретро. Широкие штаны с защипами. Двубортные пиджаки. Широченные галстуки. А прически – проборчики – каждый волосок уложен. А зубы! Как на американской рекламе. Помнишь, мы видели? Одевайся, мчим ловить кайф.

– Мне не в чем, – закапризничала не лишенная сообразительности Лана.

– Не ной, я дам тебе свой длинный свитер и брюки «Слейкс». Будем танцевать степ и чарльстон.

Возвращались они домой, пошатываясь – очевидно в гостях с лихвой хватили кайфа.

Роман с Кирюшей у Ланы развивался в стремительном темпе. Как в ускоренном кино. Спустя несколько дней она взахлеб делилась с Дылдой:

– Он сказал, что любит меня. Клянется, что такой, как я, у него никогда не было.

Дылда, слушала и скалила свои зубы… У нее все было проще, без «романтики».

Какая уж тут тщательная уборка участка. До нее ли? Тем более, если она не сегодня-завтра выскочит замуж. Лана с первой минуты держала это в голове. Лишь бы не лезли. Техник, сволочь, конечно, тут как тут. Ей только этого и надо. Вцепилась мертвой хваткой. На каждой планерке грызет. Хоть плачь. Валентина Михайловна молчит, хмурится. Никогда не знаешь, что у нее на уме.

Галя зазвала Лану к себе на чай, пыталась вразумить.

– Ланок, будь осторожней. Не давай повода придираться, хочешь мы с Игорем поможем тебе? А то ведь эта язва подведет под увольнение. И никакой местком не поможет.

– У меня любовь, – сказала Лана с гордостью. – Я никого не боюсь. Любишь – так уж тут не до царей. Выйду за него замуж и всем нос утру.

– Ой ли! – недоверчиво молвила Галя. – Такие на нас не женятся. Поиграет и бросит.

– Не бросит. Ты не знаешь, как он меня любит. Все сделает, как я скажу. Почему другим можно, а мне нельзя. Чем я хуже? Почему другие все имеют, а я ничего. Я тоже хочу жить красиво.

– Можно жить красиво без видеокамер и коктейлей, – сказала Галя. – Ты заклинилась на поклонниках, рок-музыке, на лосинах, кроссовках на липучке. Живешь в голубом тумане. Надо думать о будущем, твердо стать на ноги. На бога надейся, а сама не плошай.

– Мне так нравится, – сказала Лана с вызовом. – Когда мне будет тридцать лет, как тебе, тогда и буду жить по-другому. Что плохого в том, что я хочу модно одеваться? Не понимаю…

Она ушла, надув губки. Галя не убедила, а только рассердила ее. Все последующие дни от Ланы только и слышали: «Мы с Кирюшей ходили… Кирюша сказал… Кирюша обещал…» Дылда млела и скалила зубы, Галя пожимала плечами…

Однако время шло, а дело с женитьбой как-то не двигалось с места. Лана беспокоилась и однажды, о, святая наивность, напрямик спросила Кирилла:

– Когда мы пойдем подавать заявление? Он сделал вид, что не понимает: – Куда?

– А ты не помнишь? Расписываться…

Кирилл попробовал увернуться от прямого ответа:

– Давай отложим на некоторое время. Я пока не готов.

– А когда ты будешь готов?

– Точно не знаю. Может быть… – он задумался, поднял глаза кверху, – месяца через три-четыре…

– Хорошо. Я подожду, – кротко сказала Лана, но сомнение уже вползло в ее сердце. «Хитрит, виляет, – скажет она Дылде – своей поверенной в сердечных делах, – выгадывает время. Ждет, что все само собой пройдет».

Ждать три-четыре месяца не пришлось. Помог случай. Однажды вечером Кирилл мчал на своем «Вольво» по улице, которую со всем тщанием подметала Лана. Что-то показалось ему знакомым в маленькой одинокой фигурке с метлой в руках на пустынной в этот час улице. Он затормозил, дал задний ход, подкатил к Лапе. Она узнала его машину, поспешно выронила из рук метлу, шагнула к нему. Он резко рванул вперед, за машиной взвился снежный вихрь. Прошло несколько дней. От него не было ни слуху, ни духу. Дылда советовала пренебречь гордостью и самой позвонить ему. Они долго обсуждали, что она скажет, каким тоном. Здесь была одна закавыка, которую они никак не могли обойти. При знакомстве Лана была отрекомендована Кириллу как секретарь директора, а тут на тебе, такой скуловорот.

– Скажу, что был воскресник, – сказала Лана и решительно набрала домашний номер телефона «жениха». Казалось, он был и рад, и растерян одновременно.

Дылда, стоя рядом с Ланой, подсказывала, что говорить. Лицо ее искажали невообразимые гримасы.

– Хочешь я подъеду к тебе? – как можно более нежно спросила Лана. Играть, так играть. – Нам надо поговорить.

– Я встречу тебя на улице, – промямлил Кирилл.

Лана, тщательно причепурившись, помчалась на свидание. Она еще надеялась. Они ходили по улице пока не замерзли.

– Разве мы не пойдем к тебе? – наконец решилась спросить она.

– Видишь ли, – сказал Кирилл, – ко мне больше нельзя.

– Почему? Родители приехали?

– Нет, не приехали. Но как бы тебе сказать… После нашей последней встречи, когда вы приходили вдвоем с Веркой, исчез флакон дорогих духов. Ну и еще кое-что по мелочи. Это, конечно, пустяк, но, тем не менее, сама понимаешь, все это очень неприятно.

Лана вспыхнула, поперхнулась. Именно после того вечера Дылда похвалилась, что купила французские духи. И ей дала подушиться его же духами. Сквозь землю можно провалиться. Но как он ловко…

– Мы купим и вернем тебе эти духи, – сердито сказала она.

– Не надо ничего покупать, – вздохнув, сказал Кирилл. – Сама понимаешь, как после этого мы можем смотреть друг другу в глаза. Я, например, не могу. Подумай, кто ты и кто я.

– Кто же, интересно, по-твоему, я? – сжав губы и сдерживая гнев, спросила Лана.

– Пожалуйста, могу сказать. Мы с тобой находимся на разных этажах общества, – явно осмелев, охотно объяснил Кирилл, – Ты на одном, я – на другом. Ты – дворник, я – без пяти минут кандидат. С самого начала все между нами было обречено на неуспех. То, что для тебя самое главное в жизни, для меня лишь один из ее элементов, причем не главный. Запад есть запад, восток есть восток и с места им не сойти. Я не хотел тебя обидеть, думал ты сама все поймешь…

Закончить фразу словоохотливый кавалер не успел. Размахнувшись, Лана с такой силой ударила его по щеке, что у него громко клацнули зубы. Круто повернувшись, она широкими, как у рассерженного мужчины, шагами двинулась прочь.

Несколько дней она не могла прийти в себя, опомниться. У нее было ощущение, будто ее обокрали. Она была так настроена, так верила. Неужели все оказалось впустую, все зря? Ведь столько отдала этой любви чувств и сил. Никого не хотелось видеть, ни с кем говорить. Особенно Дылду. С ней она тоже порвала. И вот осталась одна. Все надежды перечеркнуты. Вокруг звенящая пустота.

И все-таки еще на что-то, может быть, на чудо надеялась. Еще пыталась зацепиться за удачу. И вдруг как гром среди ясного неба: дикие боли внизу живота. Отвезли в больницу. Внематочная беременность. Там еще раз со всей обнаженной горечью ощутила, как она одинока.

Добрая, отзывчивая Галя не сразу узнала, где она, что с ней. Лане и раньше случалось исчезать на день-два. Резал ее ночью, не вынимая изо рта папиросы, Борис Филиппович – немолодой хирург с сонным одутловатым лицом, с красными прожилками в водянистых глазах, с курчавой, словно посыпанной серым пеплом головой.

Еще до операции она успела попросить, чтобы позвонили Гале. И когда очнулась, то увидела ее у своей кровати. По испуганному лицу Гали догадалась, что выглядит не очень…

– Как ты, цыпленок? – спросила Галя сочувственно. – Стрелять их надо, сволочей, – сказала она.

Галя принесла цветы, апельсины и еще что-то. Когда уходила, оглянулась. У двери приостановилась. Лана слабо улыбнулась, помахала рукой.

– Все будет о'кей! – сказала она. Губы у нее были синими. Увы, все оказалось далеко не о’кей. У нее оказалась плохая свертываемость крови и ее снова резал тот самый хирург. Только на этот раз его одутловатое лицо было не сонным, а злым и встревоженным. «Цыпленок», хотя и потерял много крови, но выжил.

В больнице, чуть оправившись, Лана все думала: что же дальше? Иногда, особенно ночами, накатывало отчаяние. Лежала на спине, уставившись невидящим взглядом в потолок, слезы ручейками бежали из уголков глаз. Когда-то она видела, как чистивший дорогу бульдозер вместе со слоем снега со скрежетом снял верхний слой асфальта. Сейчас у нее было такое чувство, словно тяжелый бульдозер проехал по ней и своим острым ножом срезал целый живой пласт ее жизни.

Рядом с ней в палате лежала худенькая ткачиха средних лет – Раиса Петровна. Она посочувствовала:

– Поезжай к маме. Рядом с ней тебе будет спокойней, и не гонись за какой-то особенной жизнью. Все простое лучше, надежней… А хочешь – пойдем к нам, на комбинат. У нас люди хорошие.

– Надоело. Все до чертиков надоело, – с сожалением сказала Лана. – Я сама не знаю, чего хочу. Если бы я знала…

Из больницы она вышла растерянная, внутренне притихшая. Оглядывалась вокруг с любопытством, будто первый раз видела высокие дома, машины, спешащих людей. А в городе уже буйствовала весна. Долго пустовавшая кровать у Нины была занята. Переночевала на ее койке. Сама Нина устроилась на полу. Спустя несколько дней Лана уехала.

Она возвращалась в зеленый белокаменный курортный город, туда, откуда уехала полная надежд. Никаких определенных планов у нее не было. Устроюсь на работу, буду жить в общежитии, думала она, а там видно будет.

На вокзале ее никто не встречал, но в лицо пахнуло таким зноем, пропитанным сладковатым запахом цветов, смолистым настоем кипарисов, смешанным с запахом пыли и горячего асфальта. Она шла, подставив лицо яркому обжигающему солнцу, и улыбалась сама, не зная чему. С ней поравнялся моложавый шатен, Черты лица его были не совсем правильны, к тому же у него были неровные редковатые зубы, слегка вздернутый нос-картошкой. Он заглянул ей в лицо теплым улыбчатым взглядом темно-серых глаз к приветливо спросил:

– Девушка, вам куда? Хотите, подвезу?

Она улыбнулась, кокетливо повела плечиком, вступая в игру:

– Я еще не решила. Он быстро нашелся:

– Меня зовут Валерий. Если захотите, можете остановиться у меня. Пока осмотритесь.

Она с благодарностью кивнула. "Было в нем что-то такое, Располагало к доверию и такая в общем-то симпатичная мордаха. Всю дорогу до его дома творчества – он оказался художником – Лана не могла сдержать улыбки.

У Валерия она прожила неделю в его большой комнате с кроватью и кушеткой, но которой она и располагалась. Держался он дружески, корректно и вопреки ее ожиданию даже не пытался перейти известную грань в их отношениях, даже пальцем до нее не дотронулся. Потом он объяснит ей, что не хотел воспользоваться ее затруднительным положением. Через неделю Лана устроилась официанткой в столовую санатория в перешла в общежитие.

Наверное, он был первый мужчина, которого она по-настоящему полюбила. Что такое любовь? Возможно вы, читатель, знаете это лучше меня. Одно могу сказать определенно – у каждого своя любовь. Лана поняла, что любит его только тогда, когда они расстались. Точнее – когда они расставались. Она почему-то с самого начала была уверена, что они расстанутся, что это неизбежно и не пыталась удержать его. Его отъезд не вызвал у нее ни горечи, ни грусти, только острое сожаление, что все так быстро закончилось, промелькнуло как одна прекрасный миг. Он бережно-ласково относился к ней, но в его сдержанности таилась взрывная сила. Своим женским чутьем она угадывала, что он тоже любит ее. Они оба любили, но вслух не говорили о своих чувствах. Так уж получилось.

Лана проводила Валерия на аэродром. Оба они безмятежно улыбались и со стороны казались счастливой парой. Прощаясь, он задержал ее безвольную руку в своей руке и торопливо, словно уговаривал себя, сказал:

– Я приеду. Я обязательно приеду. Можешь не сомневаться. И помни, о чем я говорил…

Накануне он горячо убеждал, что она должна учиться и найти свое место в жизни. Что у нее должна быть надежная моральная опора, что ее судьба в ее собственных руках…

Она в ответ улыбалась.

Работала она старательно. Встреча с Валерием словно зарядила ее энергией и жаждой что-то делать. Одетая в свое серо-сиреневое платьице, облегающее фигуру, она сноровисто катила перед собой тележку на колесиках с супами, борщами, котлетами, рагу, сырниками и компотами, приветливо кивала отдыхающим, отвечала на их шутки. И только по мелким бисеринкам пота на лбу и носу, да растрепавшимся прядям золотисто-светлых волос на висках можно было догадаться, как ей нелегко.

Пока Валерий не уехал, он обычно ждал ее в конце смены. У столовой на зависть другим – мужчина хоть куда – модно одетый, ладная фигура атлета, мужественное открытое лицо. 00 принимала душ, переодевалась, и они шли куда-нибудь развлечься.

– Кто это? – однажды игриво-заинтересованно спросила шеф-повар – огрузшая молодящаяся женщина в летах, прицениваясь взглядом к Валерию, который прохаживался снаружи вдоль окон пищеблока.

Лана поежилась, ей не хотелось ничего объяснять – есть ведь досужие люди, так и норовят сунуть нос в чужие дела.

– Так, один человек, – нехотя сказала она.

– Смотри, девочка, не подцепи чего-нибудь, – съязвила шеф-повар. – Не дай бог, принесешь сюда какую-нибудь гадость. Не забывай, где работаешь.

– Вы лучше за собой смотрите, – огрызнулась Лана. Шеф-повар недобро посмотрела на нее и отвернулась. Она не простит Лане этих слов.

Валерий уехал, Лана стала ждать, сама не зная чего. Ведь он не обнадеживал и не обещал писать. А вдруг все-таки. Но писем не было. Постепенно день за днем все, что у них было, стало затушевываться в памяти, все дальше уплывать в прошлое.

У нее как-то незаметно начало побаливать внизу живота. То ли простыла, думала она, то ли натаскалась тяжестей. Время от времени в самый неподходящий момент возникала тянущая, исподволь нарастающая боль. Дальше – больше. Пройдет, надеялась она, старалась отогнать тревогу, не думать о боли, как будто если не думать о боли она сама собой исчезнет.

Однажды в гастрономе в толпе нос к носу столкнулась с Юрием Гавриловичем. Он не мог сдержать восторга, бросился обнимать ее, выкрикивая:

– Родная, милая, здравствуй! Как я искал тебя! Где ты прячешься, мое золотко?!

Лана, нерешительно улыбаясь, смотрела на него. Все-таки того, что было, не выбросишь из жизни. На радостях Юрий Гаврилович расщедрился на бутылку шампанского. Дома у него и распили ее. Юрий Гаврилович был неумеренно весел, то и дело подмигивал ей, острил как в лучшие времена, ходил вокруг, касался нервно бегающими пальцами ее плеч, шеи, спины. По нему видно было, что он хочет восстановить их прежние отношения.

Лана смотрела на него сейчас совсем другими глазами, резво и холодно. Жалкий человечишко, фигляр. Интересно, чем он надеется на этот раз прельстить ее.

– Какие у тебя планы? – вкрадчиво спросил Юрий Гаврилович.

«Начал плести свою паутину паучок, неприязненно подумала она. Только ничего у тебя не выйдет».

Лана неопределенно пожала плечами. Он по-своему понял это.

– Возвращайся ко мне, – с веселым вызовом предложил он. – Начнем все с начала.

Словно бы между ними ничего и не было. Смотрит ласково и искательно – этакий паинька, такой милый, скромный, интеллигентный старичок.

– На каких условиях? – не в силах сдержать ироничной улыбки спросила Лана. Хватит, попользовался.

Он все понял – нужно отдать ему должное – он не так уж глуп. Глаза его испуганно метнулись туда-сюда. Но он еще надеялся.

– Я согласен на любые условия, мое солнышко. Неужели ты не заметила, как я поумнел.

– Поздно, Юрий Гаврилович, – твердо сказала Лана, поднимаясь. – Мне пора. Спасибо.

Он не стал ее удерживать. Как сидел нахохлившись будто старая мышь, так и остался сидеть, проводив ее недоверчивым, обиженным взглядом.

Иногда наедине Лана вспоминала свои разговоры с Валерием, словно читала заветные письма. Даже сказанные, казалось бы, в шутку его слова были исполнены смысла. Однажды, смеясь, он спросил:

– Знаешь, чего тебе больше всего не хватает? Она скорчила смешливую гримаску.

– Золотого браслетика? Дубленки? Обручального кольца? Он тепло-тепло улыбался, покачал головой:

– Диплома о высшем образовании. Ты вполне можешь его получить, если только очень захочешь…

Есть слова, которые могут перевернуть жизнь.

Она все чаще в мыслях возвращалась к ним, будто примеривалась к такой возможности. Почему она никогда не задумывалась всерьез над тем, чтобы поступить в институт? Просто не хотела? Не верила в себя? А на что же тогда тратить свое время и силы? На поклонников? Танцульки, дискотеки? Ей всего двадцать лет. Когда же, как не сейчас, заняться этим?

А приступы боли учащались и с каждым разом становились все сильнее и продолжительнее. Иногда они скручивали ее в спираль прямо на работе и тогда она, с трудом доковыляв до угла, сидела и ждала, пока отпустит, с застывшим взглядом и стиснутыми зубами. Ее столики в это время обслуживала напарница.

Близились ноябрьские праздники. Накануне их она получила открытку, вдохнувшую в нее новые надежды. Еще не – дочитала ее, а сердце уже затрепетало от радости. Там было несколько строк. Поздравление с праздником и приписка: «Я помню и думаю о тебе. Валерий». И все. Лана вновь и вновь перечитывала открытку и та подрагивала в ее тонких, нервных пальчиках.

Мама тоже прислала письмо. Рада, что Лана устроилась, работает. Советовала с явным беспокойством: «Сиди, доченька, на месте. А то мечешься как неприкаянная. Это к добру не приведет».

Как Лана ни старалась обмануть беду, ни пряталась от нее, в один из дней ее прихватило так, что пришлось вызывать скорую помощь в общежитие. Ее госпитализировали с острым воспалением придатков. Девочки из общежития два раза навещали ее.

Спустя три недели она вышла из больницы. Лицо ее заострилось, побледнело: А взгляд стал осмысленней, взрослее. «Пора относится к жизни серьезней», – сказала она сама себе. В больнице было твердо решено поступить на подготовительные курсы. Осталось окончательно выбрать институт. Хорошо было бы посоветоваться с Валерием. Но первой написать ему мешала гордость. На его открытку она ответила, но больше от него ничего не было.

Лана сдала бюллетень, а на следующий день вышла на работу в свою смену. Ее сразу больно задело, как отчужденно-холодно здоровались с ней работницы столовой. Шеф-повар та вообще даже не ответила на ее приветствие, лишь презрительно хмыкнула… Весь день Лана чувствовала вокруг себя какую-то странную пустоту. С ней не заговаривали, а если она сама о чем-то спрашивала, отвечали сдержанно, односложно, не смотрели в глаза, сразу же норовили отойти. Лана не могла понять, в чем дело. Некоторые вообще смотрели на нее с какой-то откровенной брезгливостью.

В конце смены ее вызвала к себе заведующая производством – с круглым, гладким, похожим на спелую тыкву лицом и заплывшими, густо накрашенными острыми ледышками-глазами. В ее маленьком кабинетике сидела с каменным лицом и шеф-повар. Зав. производством сухо объявила Лане, что они не могут допустить ее к дальнейшей работе в столовой так как…

Она выбежала из кабинета с ужасом в глазах, остановилась пыталась что-то понять, осмыслить…

Вначале крик был немым. Он как бы задыхался, корчился от боли, никак не мог вырваться наружу. Потом резко выплеснулся из груди, брызнул словно тугой, горячий ток крови из раны. Она беспорядочно размахивала руками, словно пытаясь защититься от стаи налетевших на нее хищных птиц. На ее крик сбежались официантки, посудомойки, поварихи.

– Не допускают меня к работе, потому что я лежала в отделении венерологии, – объяснила она, с тихим отчаянием взывая к ним. – Но у меня ничего такого не было. Я лежала там совсем по другой причине.

– А ты объясни, – сострадая, посоветовала пожилая уборщица. – Бывает, что если мест нет, кладут туда.

– Объяснила, а она говорит, что в таких случаях в бюллетене правду не пишут. Главное, где он выдан.

– Пойди к главному врачу, в местный комитет…

– Зачем? Они меня все равно заставят уйти. Будут поедом есть за каждую разбитую тарелку. Что же мне делать? Это такая грязная сплетня. – Она вертелась на месте как; подстреленная птица.

– Что же мне делать? – спрашивала она с тихим отчаянием. – Я хотела начать все с начала. Я хотела остаться здесь. Почему я должна снова уезжать? Куда мне теперь деться? Куда?