Текст книги "Избранное. Том II"

«Когда Блок писал „Двенадцать“…»

 
Когда Блок писал «Двенадцать»,
Он был зол.
Когда Платонов писал «Чевенгур»,
Он был зол.
Когда Борис Пастернак писал
Свой знаменитый роман,
Он опять-таки
Был зол.
Ненависть!
Вот что может создать
Гениальное произведение.
Ибо, как говорит Булгаков,
Мир невозможен без теней.
Но ненависть невозможна
Без любви.
Ненависть должна быть светлой.
Без Иисуса Христа в конце
Поэма «Двенадцать» была бы
Бредом.
Чтобы описание человеческой
Трагедии
Стало гениальным произведением,
Необходим
Белый
Венчик
Из роз.
 

Август 1977

Кривулин

 
Виктор Кривулин, мудрец и эстет,
Ищет в религии смысл бытия.
Мёртвый Христос, улыбаясь в ответ,
Шепчет: «Да сбудется воля твоя…»
 
 
Виктор Кривулин смыкает глаза…
Знаков и цифр за окном хоровод.
Тройка… семёрка… а вместо туза —
Буквочка «г» – сокращённое «год».
 
 
Дьявольской меткой отмечен журнал[9]9
  Самиздатский журнал «37», который выпускал Виктор Кривулин.


[Закрыть].
Номер квартиры – могильным крестом.
Некий опальный поэт умирал,
Кажется, тоже в тридцать седьмом.
 
 
Виктор Кривулин рыдает навзрыд:
«Боже, помилуй, спаси, помоги!..»
Дьявол круги за окном мастерит,
Первый… девятый… чертит круги.
 
 
Виктор Кривулин, опальный поэт,
Ищет в поэзии смысл бытия.
Мёртвый Кузмин, улыбаясь в ответ,
Шепчет: «Да сбудется воля твоя».
 

Август 1977

«Дано в привычках нам и ощущеньях…»

 
Дано в привычках нам и ощущеньях
Какое-то незримое родство,
Безумное смешенье: волшебство
И будничность обманутого зренья,
 
 
И трижды повторённое одно
Свершенье мысли, слова и творенья,
И вечное единство повторенья
В неясных ощущеньях нам дано…
 

1977

«В брошенной деревне…»

 
В брошенной деревне
На исходе дня
Тихо Время дремлет,
Греясь у огня.
 
 
Гостем Дождь заходит
В опустевший дом.
Время о погоде
Говорит с Дождём…
 
 
В брошенной деревне,
Ветхой и больной,
Умирает Время
За чужой стеной.
 
 
Лишь часы маячат
В тихой темноте.
Дождь и Время плачут
О чужой беде…
 

Ноябрь 1977

«Над домом поэта всегда – догорающий свет…»

 
Над домом поэта всегда – догорающий свет.
Над словом поэта всегда – ощущение тайны.
Налево – знамения света и слов не случайны.
Направо – ни дома, ни тайны давно уже нет.
 
 
Над телом поэта всегда – современников суд.
Над тенью поэта всегда – пересуды потомков.
Налево – одно из имён назовут вам негромко;
Направо же – в списки десятки других занесут.
 
 
Над жизнью поэта всегда – ожиданье конца.
Над смертью поэта всегда – дуновение славы.
Налево – признанье, портреты, венки…
А направо —
Презренье невежды и недоуменье слепца.
 

Ноябрь 1977

«Воображенье – суетный удел…»

 
Воображенье – суетный удел
Поэта, музыканта и бродяги.
Мы все тоскуем по плащу и шпаге,
Нам кажется, что все мы – не у дел.
 
 
Воображенье – время, годы, дни…
Участники печальной пантомимы,
Мы ищем то, что невообразимо…
О, Господи, спаси и сохрани!
 

«Две стрелы…»

 
Две стрелы.
Движение по кругу.
Маятник почти что невесом.
Месяц май.
Двенадцать.
Ближе к югу
Солнце.
Люди, вспомнив о своём
счастье,
поднимаются с постели,
одеваются,
куда-нибудь
тихо направляются
без цели.
Две стрелы
указывают
путь.
 

«Век мой! Я ли жил…»

 
Век мой! Я ли жил
под синим солнцем Крыма,
взглядом останавливая
облака?
Жизнь моя ни с чем
не была сравнима,
как изгиб реки,
жизнь была легка.
 
 
Лёгкою рукой
с камешками моря
капельки дождя я
собирал в горсти.
Руки целовал
смуглолицей Флоре,
при дворе дриад
будучи в чести.
 
 
Велика ли честь?
С черноморской влагой
в чаше дня смешав
чистое вино,
медлил я прочесть
книгу Карадага,
видя в глубине
золотое дно.
 
 
Золотой мой век
не имел начала,
он не знал границ,
но имел конец.
Перейдя мостки
древнего причала,
минул я твоё
устье, Ингулец.
 
 
Пантикапей! Здесь
сны мои ютились,
в письменах твоих
на листах дерев.
Велика ли честь —
явь? – когда нам снились
золотых веков
строчки – нараспев.
 
 
Где ты, певчих снов
длительная глосса?
Что осталось нам?
Лишь сердец союз.
Подмосковный лес.
Память. Знак вопроса.
Знак молчанья. Речь
полусонных муз.
 
 
Музыка! С тобой
свита Аполлона!
Сны молчат. Но ты
до сих пор живёшь
в нас. И ныне мы,
как во время оно,
истиной твоей
проверяем ложь.
 
 
В водах древних рек
время быстротечно,
вечен лишь один
Бог. Но если так,
золотой наш век
вечен, ибо вечны
музыка,
стихи,
Солнце,
Карадаг.
 

«Читать стихи Марины и совсем…»

 
Читать стихи Марины и совсем
Не думать о постывших наважденьях,
Жестокости, о суетных движеньях
Земных или же Солнечных систем.
 
 
Кому-то снится сон
О вечности времён;
Кому-то виден свет
Звезды, которой – нет;
Кому-то слышен зов
Литых колоколов,
А мне ни звёзд, ни снов не знать —
Твои стихи читать.
 
 
На очертаньях птиц уснувший взор
Остановить, полёта ожидая.
В полотна Доменико Гирландайо
Входить – как во дворец или в собор.
 
 
Кому-то падать ниц
Пред сонмом светлых лиц.
Кому-то – мерить бег
Быстротекущих рек.
Кому-то строить дом
На острове пустом,
А мне – в твоих полотнах жить,
Тебя благодарить.
 
 
Искать в картинах или же в словах,
В реальном мире действий несомненных
Тебя. Быть отражением Елены
Прекрасной в неотступных зеркалах.
 
 
Кому-то снится свет
Быстротекущих лет,
Кому-то строить мост
Над сонмом светлых звёзд,
Кому-то слышен зов
Пустынных островов,
А мне – твои лишь руки греть,
С тобою – умереть.
 

Декабрь 1977

Соло

 
Я запомнил, как кровь
Наполняла ладонь —
Это красный огонь,
Это красный огонь.
 
 
Я не помню, зачем,
Я не помню, когда
Я ушёл от тебя,
Я ушёл навсегда.
 
 
Я запомнил, что ночь
Была слишком темна,
Ночь кошмарного сна,
Ночь кровавого сна.
 
 
Я не помню ни звёзд
В небесах, ни луны,
Только свет тишины,
Только страх тишины.
 
 
Я запомнил в крови
Утопавший восход,
Это страшный исход,
Это смертный исход.
 
 
Мой конец будет прост,
Ведь от ног моих мост
Перекинут до звёзд,
А потом – на погост.
 

«Сотрите с лиц следы тупого грима…»

Я рос тебе чужим, отверженный народ…

Надсон

 
Сотрите с лиц следы тупого грима.
Пусть вам сердца изранят стрелы слов!
Отверженный народ, людьми гонимый,
Я бросил вызов тьме твоих врагов.
 
 
С огромным, но облитым кровью сердцем,
Расстрелянный, сожжённый, но живой,
Святой народ, в чьей памяти Освенцим
И Бабий Яр – кровавой пеленой.
 

«О тех, кто верует в Христа…»

 
О тех, кто верует в Христа
И поклоняется Иуде,
О тех, чья совесть нечиста,
Чьи речи – россыпь словоблудий,
Кто в меру хвалит и клянёт
В других безверие и веру,
Кто в меру жрёт и в меру лжёт
И распинает – тоже в меру,
 
 
О тех, кто верует, что Бог
Простит любые прегрешенья,
Для коих трусость – не порок,
Но грех – малейшее сомненье,
Чьи речи – мёдом на устах,
Поющих Господу Осанну,
Сжигавших с Библией в руках
В огне костра святую Жанну,
 
 
О тех, кто лгал и кто молчал,
Но Божьему молился Сыну,
О тех, кто молча предавал
И Мандельштама, и Марину,
И кто, читая их теперь,
Помянет Господа при этом,
О них, в свой дом открывших дверь
Ещё не преданным поэтам,
 
 
Молись о них, святой отец,
Проси прощения – Иуде,
Предавших Господа конец
Страшней иных греховных судеб.
Молись о них, святой монах,
Погрязших в лести и во блуде,
Пусть их простят на небесах,
Прощенья на земле – не будет.
 

«В полночь над Сеной пляшут тени…»

 
В полночь над Сеной пляшут тени…
Время по-прежнему идёт…
Сена по-прежнему течёт,
Но жизнь Парижу не вернёт
Былое время…
 
 
Где ты теперь, Париж, стоявший
На одиноком островке?
Город, рождённый на реке,
Но не потопленный никем
И бед не знавший…
 
 
Где ты теперь, Париж Сорбонны,
Еретиков и сорванцов,
Прямо святым отцам в лицо
Бросавших крепкое словцо
Франсуа Вийона…
 
 
Где ты, Париж средневековый,
Город соборов и мостов,
Узеньких улиц и дворов,
Давно разрушенных домов,
Париж лиловый…
 

«Память, упавшая в Лету, не надо забвенья…»

Л.Б.

 
Память, упавшая в Лету, не надо забвенья.
Вечность не помнит о веке и месяц о дне.
Бабочки Времени машут крылами в огне.
Дни предаются бесплотному самосожженью.
 
 
Ночь наступает – и мир умирает во сне.
Время, как бабочка, ждёт своего пробужденья.
Память, упавшая в Лету, покойся на дне.
Я закрываю глаза перед собственной тенью.
 

23.09.1978

Жемчужина

 
Мне скучно с вами, женщины земли,
Вам нет числа, ракушки без жемчужин,
Но ваш постылый панцирь мне не нужен,
А жемчуг сохранить вы не смогли.
 
 
Жар-птицею горит в слепом огне
Ваш хворост эротических истерик.
Ракушки море выбросит на берег,
Жемчужины останутся на дне.
 
 
Мне скучно с вами, юноши земли.
Любой из нас безумием недужен.
Скажите мне, искатели жемчужин,
Ценою жизни что вы обрели?
 
 
За женской тенью Данте сходит в ад,
За ней же поднимается на небо.
Отказываясь от воды и хлеба,
Мы веруем в дурацкий маскарад.
 
 
Недолог век. Считаете ли дни,
Вы, неженки, тепличные растенья,
Для коих жизнь – желанье наслажденья,
А смерть – предлог для праздной болтовни?
 
 
Мне скучно с вами, люди. Вечен свет.
Волненья тела можно успокоить.
Но скольких же страданий будет стоить
Жемчужина, которой в мире нет!
 

8.11.1978

Подражание М.Ц.

 
Никаких земель
Не открыть – вдвоем
 

Марина Цветаева

 
Одинок не тот
Кто всегда – один
Не один ли черт —
Раб иль господин
 
 
Что – свистящий кнут?
Что – согбенность спин?
Господи, Твой суд
Господи, Твой Сын.
 
 
Есть иной отсчет
(Что там – бег минут?)
Время вечно лжет
Если люди лгут.
 
 
Есть отсчет чужбин
И неверных вех
Твой, Антихрист, spleen
Твой, Антихрист, смех.
 

«Есть в этом мире обители чистой святой тишины…»

 
Есть в этом мире обители чистой святой тишины
Дева Мария живет в Ченстохове на Ясной горе
Сколько б ни жили мы, видим мы вечные сны
Вечные сны о высокой нездешней стране
 
 
Там, за окладом из золота вечный сияет рассвет
Свет возникает из Слова, и лик возникает из слез
Сколько б ни жили мы – сумрак бессмысленных лет
Тает на Пасху, когда воскресает Христос
 
 
Лето уходит, и зимнее время звенит в серебре…
 

«Я с Вечностью на ты. Но не запанибрата…»

 
Я с Вечностью на ты. Но не запанибрата,
А просто потому, что мы давно друзья.
Она стучится в дверь. – Скажи, к тебе нельзя?
– Пожалуйста, входи. Вина нет – вот досада…
 
 
И летний вечер тих – и тих наш разговор
О том, что «никогда», о том, что «будет время».
В её живых глазах – вопрос или укор?
– С кем празднуешь? – Один. С кем молишься? – Со всеми.
 

«Я заключил себя в бумажный храм…»

 
Я заключил себя в бумажный храм
Поэзии негаданных поверий.
Колонны стен – и ни единой двери,
И окон нет, и доступа врагам.
 
 
А, впрочем, может быть, наоборот,
Неведомо врагам, что здесь – твердыня,
И мне грозит забвением отныне
Готовый рухнуть неприступный свод.
 

«Слышу весть о Солнце! Мне ли…»

 
Слышу весть о Солнце! Мне ли
Не воспеть восход светила.
В оно время Руставели
Славил имя Автандила.
Зависти своей не скрою;
Мне с Великим не сравниться.
Я, певец, перед тобою —
Лишь пылинка на странице,
Но, однако, дерзновенный
Прославляю то же имя.
Как словами мне земными
Петь о радости священной?
Петь о витязя отваге
И красе его невесты?
Как построить из бумаги
Храм Венеры или Весты?
Не тебя ли наградила
Жизнь, сестра моя, сегодня?
Кто прекрасней Автандила,
Кто смелей и благородней?
Если день сегодня минет —
Пусть останется – стихами.
Будьте счастливы отныне,
Ибо весть о Солнце – с вами.
 

«Сначала клетку нарисуйте…»

 
Сначала клетку нарисуйте
С открытой дверцей,
А затем
Прекрасное, простое что-нибудь
Для птицы
И поместите вашу клетку
В сад иль в рощу – всё равно,
А сами спрячьтесь
За деревом. Отныне
Одно лишь вам: безмолвно ждать
Осталось.
Бывает – птица сразу прилетит,
Однако,
Быть может, много лет вам ждать
Придётся, пока она явиться соизволит,
Но только не отчаивайтесь.
Значит, терпения
Набраться вам придётся,
Ведь время ожиданья не влияет
На то, живым ли будет полотно.
Когда же прилетит она
Однажды
(коль прилетит вообще),
То снова ждите. Ждите,
Пока она войдёт в свой дом
Из прутьев.
Здесь тихо дверцу вы должны
Закрыть,
А дальше – нарисуйте
Шелест ветра и ветвь
Прекраснейшего из дерев,
И также пыль лучей,
Пыль света Солнца,
И шум листвы, и голоса зверей,
И снова ждите.
Вскоре ваша птица
Должна запеть. Итак,
Услышав пенье, должны вы знать,
Что это – знак удачи,
Удачи полотна. Ну а молчанье,
Наоборот, есть неудачи признак.
Но если ваша пленница
Запела, то это означает,
Что вы вправе
Поставить на портрете ваше имя.
Тогда должны у ней перо
Вы незаметно вырвать
И имя ваше
В полотно вписать.
 

«Вначале было Слово. Слово Бог…»

 
Вначале было Слово. Слово Бог —[10]10
  Стихотворение в переработанном виде вошло в книгу «Празднество нищих»


[Закрыть]
Начало Слова. Альфа и омега —
Конец начала. Семидневный срок
Был дан из бездны созданному ego.
 
 
И в понедельник бездна стала дном,
Соединившим воды и пустыни.
Во вторник мы решили строить дом
На золотом песке и чёрной глине.
 
 
В четверг был дом построен из среды,
А в пятницу на землю пали звёзды,
Сожгли наш дом и замели следы.
Мы ждали смерти – было слишком поздно.
 
 
В субботу ждали Страшного Суда,
Надеялись, что, смерти незаметней,
Падёт на нас последняя звезда
Благословить нас горечью последней.
 
 
Мы ждали, что приидет благодать
И снимет с нас печати всех заклятий.
Прошло шесть дней – и мы устали ждать
Седьмого дня Господней благодати.
 

«Мир возвращается утром в покинутый дом…»

 
Мир возвращается утром в покинутый дом,
Солнечный свет из окна переходит на стены,
Ветер уносит из комнаты тени измены
И ожидает хозяина в доме пустом.
 
 
Хмурый хозяин, проведший бессонную ночь
На площадях и проспектах холодной столицы,
Молча проходит по скверу, листая страницы
Памяти и изгоняя видения прочь.
 
 
Только вернувшись, он в смутном бреду полусна
Слышит, как ветер играет на солнечной скрипке.
Губы его замирают в спокойной улыбке.
Мир возвратился – и значит, вернётся весна.
 

16.01.1979

«Здравствуй, чистая Россия…»

 
Здравствуй, чистая Россия,
Край, где все равны.
Где мундиры голубые
Власти лишены,
 
 
Где на вечной тройке Время
Движется вперёд,
Где законы строги с теми,
Кто пешком идёт.
 
 
Здравствуй, край – спаситель мира,
Радостный Эдем,
Где не умолкает лира
Тех, кто глух и нем.
 
 
Здравствуй, мачеха-отчизна
Множества племён,
Неизбежный, ненавистный
Новый Вавилон.
 

18.01.1979

Спичка

 
Я спичкой, как смычком,
Касаюсь коробка,
И вспыхивает мир
Любовью к красоте.
 
 
Огонь равняет век
Смычка и мотылька,
Но музыка ещё
Мерцает в темноте.
 

Сигарета

 
Огня без дыма нет,
Как дыма без огня,
И пламенный аккорд
Так тает, словно дым.
 
 
Он вьётся надо мной,
И он – внутри меня.
Что делать мне, Господь,
С безумием моим?
 

Пепельница

 
Пепельница, бедный мой, заплёванный мой друг,
Не покинь меня, странное созданье.
Наш с тобой удел – словно подаянье,
Пепел принимать из знакомых рук.
 
 
Как твоя доверчиво протянута ладонь.
Не покинь меня, добрая подруга.
Нам не излечить тяжкого недуга
Чёрной благодарности за святой огонь.
 
 
Вечно пепел наших душ и наших дел храня,
Как ты терпишь боль – и хранишь молчанье.
Не покинь меня, хрупкое созданье,
Молчаливый друг, не суди меня.
 

1.02.1979

«Город, давно изнемогший от выспренних слов…»

 
Город, давно изнемогший от выспренних слов,
Недостижимый и скорбный полуночный город,
Ты полагаешь основою прочих основ
Камень, который слепыми руками расколот.
 
 
Ты, словно звёздам, часам начинаешь отсчёт
Против вращенья железной стрелы циферблата.
Город, источник забвения вечно течёт,
И к твоим бредням вчерашним не будет возврата.
 
 
Город, не верь сновиденьям мостов и камней,
Вечность рассудит все наши ночные раздоры.
Ночь угасает – и над колыбелью твоей
Солнце тебе возвращает бессмертие, город.
 

Март 1979

Благословение

 
Моих друзей случайные слова
Напоминают мне о чувстве долга
Перед воображением. Недолго
Идти до Рубикона, – и едва
Лишь перейдя, сжигаю все мосты,
Ведущие от берега поэмы
Назад, а также белые листы
Бумаги, все галеры и триремы,
Сонанты, силлогизмы и морфемы,
И те сосуды, что всегда пусты.
 
 
Осуществить задумав сей поход,
И избираю тактикой – движенье.
Победа или даже пораженье —
Лишь средства продвижения (вперёд
Или назад – неважно, ибо цель
Любого шага – только бесконечность),
Как говорит сеньор Джауфре Рюдель,
Любовь издалека и бессердечность
Суть – разные понятья: только вечность
Равняет летний ливень и метель.
 
 
Поэмой называю я родство
Меж тем, что было прежде, есть и будет,
И пусть меня ревнитель Формы судит
За то, что изменил я естество
Классической поэмы. Только мне
Не разделить на части сочетанья.
И музыка, горящая в огне,
И гордость, что живёт на подаянье,
Неразделимы. Лишь одно молчанье
Их разделить сумело бы вполне.
 
 
Но Время нас не ждёт – и говорить
Приходится, пожалуй, поневоле.
Грамматика Времён, увы, не боле
Чем правило: её легко забыть,
Но нелегко постичь. Из века в век
События и даты жизни – тленны,
Меняются созвездья, русла рек,
Но правила всё так же неизменны.
Узнать разгадку? Будь благословенна
Твоя попытка, смертный человек.
 
 
Прошу благословения у вас,
Оракулы, провидцы, звездочёты,
Пророки Воскресенья и Субботы,
Я верил вам всегда – и вот сейчас
Вы будете со мною в той стране,
Где разве только вымысле реален,
На празднестве, в огне и на войне,
Где дух ваш будет весел и печален,
В стране, где лёд блестит среди проталин
И тень Зимы ответствует Весне.
 
 
О, времена вращения Земли,
У вас теперь прошу благословенья,
Благословите дерзкое стремленье
Вернуть те дни, что некогда ушли,
Остановить Сегодня силой слов
И предсказать по знакам Зодиака
Грядущее (от равенства Весов
До знака Скорпиона вплоть). Однако
Поэма ждёт. Так некогда Итака
Ждала царя – и он услышал зов.
 
 
Итак, я отдаю на строгий суд
Читателя поэму без сюжета,
Поэму, где ни одного предмета
Не назову, где лишь одни приметы
Времён их поимённо назовут.
Отныне вспять минуты потекут,
Жизнь явится в зеркальной оболочке
Перед тобой, читатель. Только Лета
Нам сохраняет память. Только строчки
Стихов насущный хлеб в себе несут.
 

Декабрь 1978 – октябрь 1979

«Надежда на античность умерла…»

 
Надежда на античность умерла
На переломе тёмного столетья,
И мнится нам расставленною сетью
Грядущее. О смерти нам рекла
 
 
Кассандра. Но грядущий век манит
Иной надеждой – верой в Возрожденье,
И вновь невнятны нам предупрежденья
Немногих, кто о смерти говорит.
 

2.12.1979

Tertium non datur[11]11
  Третьего не дано (лат.).


[Закрыть]

 
Я – Локи, вездесущая молва,
Я – Гелиос, всевидящий цветок,
Языческий неприручённый бог.
А вы – всего лишь мёртвая трава.
 
 
Я – тот, кто объявил земле войну,
Я вызывал сожженья без числа,
Языческий союз добра и зла.
А вы – всего лишь пепел на ветру.
 
 
Я дал вам выбор: Солнце или мгла,
Я дал вам выбор: сгнить или сгореть,
Я дал бессмертным – счастье умереть.
А вы – всего лишь бренные тела.
 

16.12.1979

«Пока не стало пылью звездных тел…»

 
Пока не стало пылью звездных тел
То, что моей душой звалось когда-то,
Люби меня, пока я не успел
Уйти туда, откуда нет возврата.
 
 
Пока еще живет вечерний свет
И нас не развела судьба ночная,
Люби меня, пока на свете нет
Верней слуги у Королевы Мая.
 
 
Запомни, от единственной весны
Недалеко до осени последней…
 

«Братья, над нами чужой небосвод…»

 
Братья, над нами чужой небосвод
И недоступные облака.
Может быть, здесь свой исток берёт
Царства теней река.
Братья, река забвенья несёт
Нынешний день и ушедший год
В будущие века.
 
 
Братья, под нами чужая земля,
Ветром и волками стёртый след.
Распре нищего и короля
Места в изгнанье нет.
Братья, не нам горевать, деля
Реки, дороги, леса, поля —
Родины больше нет.
 
 
Братья, за нами чужая молва
И неотступный следует страх.
Скоро с дерев упадёт листва
И обратится в прах.
Братья, не нами ли смерть жива.
Дрогнет Танат, услышав слова
Радости на устах.
 

2.01.1980

«Услышь меня, пойми меня, пойми…»

 
Услышь меня, пойми меня, пойми,
Войди со мною в тот незримый храм…
Мы были в Древней Греции детьми
И сказочным молились божествам.
И Афродита нам венки плела,
И Громовержец с нами говорил
На том, подобном клёкоту орла
Бессмертном языке небесных сил…
 

«Вновь и вновь было утро – и воздух дрожал…»

 
Вновь и вновь было утро – и воздух дрожал
От предчувствия снов и свободы.
Луч, как шустрая мышь, между штор пробежал
И сорвался со стенки комода.
 
 
Вновь и вновь было утро – и книг корешки
Западали, как в старом рояле,
Но на клавишах этих бессмертье души
Я теперь разыграю едва ли.
 

«Смерть не лукавый приторный обман…»

 
Смерть не лукавый приторный обман,
Не чёрный пёс, хромой и косоглазый.
Смерть не скелет, не бред чумной заразы,
Не призрак, что безумьем обуян.
 
 
Смерть не тюрьма, не каменные стены,
Смерть не припадок в брызгах белой пены,
Не кладбище, не траурный гранит.
 
 
Смерть – церковь с золотыми куполами,
Смерть – это Рай с блаженными садами,
Смерть – это мир, в котором Бог убит.
 

«Никто не знал, когда настанет полдень…»

 
Никто не знал, когда настанет полдень
И наконец придёт конец войне.
Никто не слушал сводки о погоде,
И каждый жил, как будто в полусне.
 
 
Был холод. На дорожных поворотах —
Сугробы. Тьма в колодезных дворах.
Был страх. И смерть. Но город полумёртвых
Ждал полдня – и бежали смерть и страх.
 

«На каждом окне – крест…»

 
На каждом окне – крест,
Чтоб ночью не жгли свет
В больницах, где нет мест,
В колодцах, где вод нет.
 
 
Но всё же горит месть
В сердцах. Пока жив век —
Нет хлеба? – но снег есть,
И мы будем есть снег.
 
 
И мы будем жить так,
Как будто врага нет,
Пока не умрёт мрак,
Пока не придёт свет.
 

«Вот дом, который построил Катулл…»

 
Вот дом, который построил Катулл,
чтоб оградить себя
и Лесбию. Вот стул.
Вот стол – и за столом – семья.
 
 
К чему смотреть на сучок в глазу,
если бревно – в стене.
Брёвна – в стене, и вода – в тазу,
то есть вода – в вине.
 
 
Что до вина, то зачем же пить
горечи полный плод.
Лучше приправить и подсластить
или наоборот
разбавить
и без конца толочь и мутить
в амфоре бездну вод.
 
 
Впрочем, вино, как всегда, ни при чём.
Речь не о нём. Вот стул.
(Начнём сначала). Вот стол. Вот дом,
который построил Катулл,
 
 
Чтоб оградить от случайных встреч
музу и чтобы впредь
было сподручнее встать и лечь
и спокойней сидеть,
 
 
Чтобы спокойней любить, и тем
более за стеной
каменной.
Крыша над домом надёжней, чем
небо над головой.