Текст книги "Избранное. Том II"

«Меня ждёт смерть. Письмом, на полуслове…»

 
Меня ждёт смерть. Письмом, на полуслове
Прервавшимся, – остановись, мой век.
Душа моя, пребудем наготове.
Другим дано прервать теченье рек.
 
 
Рек крови. Рек постылых слёз. Рек желчи
(Канализационный водосток!)
Рек страха, коим стыд наш искалечен,
Текущих в ночь на северо-восток.
 
 
Меня ждёт смерть, к которой в наказанье
Я раньше времени приговорён
За то, что, видя сны, имел дерзанье
Кричать на перекрёстках всех времён
 
 
О том, что страшен мир и что иного
Нам не дано увидеть и во сне,
О том, что сновидениям больного
Подобна жизнь людей в моей стране,
 
 
В стране, где все нелепости законны
И где закон бессмысленно жесток,
Где ложь любой строки всегда резонна,
А правда обитает между строк.
 
 
О, как мы все успели изолгаться
В преддверии Последнего Суда.
Меня ждёт смерть. Но ведь должны остаться
Хотя бы письма боли и стыда.
 
 
Хоть полстроки не-лжи, ценою крови
Написанные, хоть полслова, хоть…
Меня ждёт смерть. Письмом, на полуслове
Прервавшимся, – прими меня, Господь!
 

11.03.1983

«Научи меня дыханью…»

 
Научи меня дыханью
Лёгкому, как пенье птиц.
Городское мирозданье
Дышит ветром колесниц.
 
 
Символ города – одышка,
Улиц лестницы круты.
Не спасёт Амур-мальчишка
От привычной суеты.
 
 
Бросив толчею-злодейку,
С неким страхом беглецов
Так и сядем на скамейку
Отдыхать в конце концов.
 
 
Что нам пыльная дорога
Перед волей облаков!
Здравствуй, воздух – хатха-йога,
Вдох и выдох – дар богов.
 

22.03.1983

Письмо почти всерьёз

 
Говори мне о птицах и бедной траве,
О приметах и тайнах растений,
О цветочной пыльце, о пчелиной молве,
О значениях переплетений
Всех ветвей на деревьях, которые ждут
Дуновения ветра и влаги,
И о море, в котором качаясь плывут
Корабли из небесной бумаги.
 
 
И о море другом, где белее, чем снег,
Умирает холодная пена,
Где скалой из базальта стал Ноев ковчег
И стоят над скалой неизменно
Восемь звёзд, будто восемь медлительных дней,
Будто восемь неярких соцветий,
И в толпе суеверной прибрежных камней
Бьётся зеркало тысячелетий.
 
 
Говори мне о камне и о зеркалах,
Отражающих лица лукаво,
Ибо в зеркале смехом становится страх
И нередко бесславием – слава,
И не сводят с нас статуи каменных глаз,
Неподвижных в безмерной печали,
Ибо камень и зеркало видели нас
В наши чёрные дни – и молчали.
 
 
Я умолкну. Но ты говори о весне
И о бабочках золотокрылых,
Говори мне о том, что ты видишь во сне,
И о древних таинственных силах,
И о правде тех слов, что хранит от людей
Неприступная Библиотека,
И о том, наконец, что ты будешь моей
До скончания ЭТОГО века!
 

22–23.03.1983

«Я пишу ни для кого…»

 
Я пишу ни для кого,
Вывожу слова в тетради,
Осознав своё родство
С тем, кто шутит смеха ради.
 
 
Отдаю поклон земле,
Улыбаюсь небосводу,
Расставляю на столе
Застеклённую природу.
 
 
Мне, конечно, всё равно,
Кто прочтёт, кто отчитает.
Лучше просто пить вино.
Счастлив тот, кто обретает
 
 
Дух веселья в тишине,
Детские припомнив годы.
Счастлив, кто нашёл в вине
Не свободу – тень свободы,
 
 
Кто, не глядя в зеркала,
Песенки поёт лукаво,
Чья бесславно умерла
Неразгаданная слава.
 

9.04.1983

Письмо к Марии

 
Найди, Мария, чистую тетрадь
И в ней отметь, что было время года,
Когда нам приходилось собирать,
Как ягоды, частицы небосвода,
Упавшего на редкие кусты
Смородины. Был свет вокруг. И было
Едва понятно, почему кресты
На церкви солнце не позолотило.
 
 
Найди, Мария, в памяти мой смех
И бедный дом. И чистые озёра,
Где нам хватало воздуха на всех,
Округлый склон холма для кругозора,
И тишину. И плеск листвы впотьмах,
Когда под вечер вырывался ветер
Из леса. И почти знакомый страх,
Как будто мы совсем одни на свете.
 
 
И где же мы теперь, Мария? Как
Вернуться нам? Где та дорога в поле?
Где аисты? И где дорожный знак?
Где наша жизнь? От городской неволи
Друзья уходят в тишину садов,
В пустые книги и в дома веселья.
И пьём мы горечь солнечных часов
И памяти таинственное зелье.
 
 
И вот, Мария, мы опять одни,
И нет у нас ни Севера, ни Юга.
Нам не хватает воздуха. И дни,
Как близнецы, похожи друг на друга.
Но в памяти – сквозь шум чужих речей
Мы возвращаемся – и видим снова
Озёра, нимб из солнечных лучей
Над церковью Онуфрия Мальского.
 

13.04.1983

Дао навыворот

 
Я сяду в жестяной трамвай
За три гроша куплю билет
И стану втайне наблюдать
За выраженьем лиц
Прохожих. И услышу лай
Собак, шарманку злых бесед
Молчанье тех, чей долг молчать
И тихий смех блудниц
 
 
И я увижу мертвых птиц
Повсюду – и живых людей
Воровок, скупщиков картин,
Поэтов и солдат
Как ясен взор пустых глазниц!
Страна последних новостей
Гремит костьми лихих годин,
Железками наград
 
 
На площади, где предки спят,
Где под асфальтом спит земля,
Где каждый камень знает толк
В обмане, смерти, зле
Целуются, плюют, кричат,
Бегут как крысы с корабля
И гордо вьется красный шелк
На гиблом корабле
 
 
И город варится в котле
На черной кухне суеты
Клокочет, льется через край
Но не найти огня
И дребезжит в живом стекле
Мой страх: искажены черты
И в ночь идет пустой трамвай
Где больше нет меня.
 

21–22.04.1983

Письмо из XVIII века

 
Добрый день – а лучше добрый вечер.
Добрый вечер, мой далёкий друг.
Я опять играю в чёт и нечет,
Свечи жгу и отпускаю слуг.
 
 
В чёрной шляпе, выцветшем камзоле
Пережил я тёмные года.
Я один в моём высоком холле
И пишу тебе Бог весть куда…
 
 
Скоро время долгожданной встречи.
А пока – летят пустые дни…
Вот и всё, мой ангел. Добрый вечер,
В добрый час – Господь тебя храни!
 

22.04.1983

Эпитафия

 
Печаль неуместна, и речь не о том,
Что вашей достойно печали.
Когда я исчезну, я стану кустом
Шиповника. Всем обещали
 
 
Бессмертие ангелы. Я не сойду
Под землю, где темень и тленье.
Взгляните – я с вами! Я в вашем саду!
И скоро наступит цветенье!
 
 
Что толку в граните под чёрным венком,
В молчании вашем глубоком?
Когда я исчезну – я стану цветком,
Нарциссом над синим истоком.
 
 
Нет смерти на свете и нет пустоты.
Бессмертье – поэзия света.
Взгляните, влюблённые, ваши цветы —
Ожившие души поэтов!
 
 
Хвала Тебе, Агнец Господень, за то,
Что Ты подарил мне дыханье,
Что жил я песчинкой под синим крестом
В кругу Твоего мирозданья,
 
 
Что дышит душа моя Словом Живым,
Склонив лепестки золотые,
Что в мире последним дыханьем моим
Останется «Ave Maria…»
 

12.05.1983

«Сильнейший из сильных идёт на войну…»

 
Сильнейший из сильных идёт на войну,
Хитрейший из хитрых ласкает жену,
Чистейший из чистых не знает утех,
Беднейший из бедных – счастливее всех.
 
 
Сильнейший из сильных в бою знаменит,
Хитрейший из хитрых ночами не спит,
Чистейший молитву творит без помех,
Беднейший из бедных счастливее всех.
 
 
Сильнейший за храбрость получит медаль,
Хитрейший ночами вкушает миндаль,
Чистейший уже стал белее, чем снег,
Беднейший из бедных счастливее всех.
 
 
…Сильнейшего скоро уложит война,
Хитрейшего скоро оставит жена,
Чистейший введёт свою душу во грех,
Бог видит – беднейший счастливее всех.
 

25–26.05.1983

«Чем дольше длится день, тем солнце ниже…»

 
Чем дольше длится день, тем солнце ниже
Чем ниже солнце – синий вечер ближе
И темнота из синевы встаёт
Торжественно – и в то же время просто
И скоро все невидимые звёзды
Из рукава достанет небосвод
 
 
Не разобрать который час на свете
Как будто тень семи тысячелетий
Спустилась на деревья и холмы
Становится прохладней чёрный воздух
И света нет. И долог путь при звёздах
И тьма идёт на смену полутьмы
 
 
Нам надо возвращаться. Ночь всё ближе
Здесь есть дорога меж холмов и хижин
Но где она? И как её найти?
Мы на границе вечера и ночи
И видимо нас зрение морочит
И путь мы видим там, где нет пути
 
 
И всё же мы идём – идём куда-то
На ощупь, потеряв страну заката
В тени семи безвестных тысяч лет
Мы – дети, полулюди, полубоги…
Никто не знает где конец дороги
И будет ли когда-нибудь рассвет.
 

27.07.1983

Русский язык

Е.В.Ф.

 
Русской речи злой жаргон,
Пафос чёрных междометий,
Где, во тьме каких столетий
Этот выговор рождён?
 
 
Древний диалект Москвы,
Просторечие подростка,
Лоскуты былого лоска
Там, на берегах Невы.
 
 
О, Москва и Петроград —
Два наречья русской речи —
Звон набата, гром картечи,
Площадная брань солдат.
 
 
Корни дикой татарвы,
Цвет славянских окончаний,
Фрахт Голландий, фрунт Германий,
Византийский слог молвы.
 
 
Слог молитвы, слог мольбы,
Проповедь иконоборцев,
Лесть неверных царедворцев,
Вероломство похвальбы.
 
 
Вот он – дерево-язык,
Чьи плоды порой незрелы.
Лет старинных устарела
Речь – к иному век привык…
 
 
И теперь иных веков
Истребляема крамола
На жаргоне комсомола
В словаре большевиков.
 

[Незавершённый венок сонетов]

 
Молчанье держит за руку меня,
И всё кругом молчит. И все предметы
Безмолвны. Это похороны лета.
Здесь неуместны смех и болтовня.
 
 
Приходит осень, пред собой гоня
На поводу дожди, листву, приметы,
И память в золотую ткань одета,
И ночь-болезнь уносит силы дня.
 
 
Ну что ж, прощай, весёлый, вольный век
Поющих трав и виноградных рек! —
И лето исчезает в чёрной Лете,
 
 
И спотыкаясь тень моя бредёт
В начало осени, где время ждёт
И неспокойный слух раскинул сети.
 

 
И неспокойный слух раскинул сети
Вдоль стен моих – и ловит каждый звук,
Но тишина очерчивает круг,
Круг тишины – как бы катрен в сонете.
 
 
Проходит мимо время, не заметив
Меня, летит куда-то бог разлук.
Слепой Эрот натягивает лук,
Но стрелы далеко уносит ветер.
 
 
Лучник, у ветра слишком много дел,
Нет дела ветру до любовных стрел,
Ему подвластны семь тысячелетий.
 
 
Ему подвластны все: и я, и ты,
Чернила, перья, белые листы
И византийский символ на монете.
 

 
И византийский символ на монете,
Ромейский герб, российский исполин
Готов взлететь с серебряных равнин,
Затмив все звёзды. Так, слепой комете
 
 
Подобный, он промчался бы, из клети
Освобождённый в век лихих годин,
О двух венчанных головах – один,
Но нет – он скован цепью лихолетий.
 
 
Но нет: молчанье, страж его, стоит
Над ним и надо мной – и держит щит,
Пока не сгинет ложь земного рая.
 
 
Орлу нет места в стае воронья,
И всё же он – назло вороньей стае —
Готов перелететь границу дня.
 

 
Готов перелететь границу дня
Мой дух. Вот-вот часы пробьют двенадцать.
О тишина, пора нам разобраться
Во всём, без слов, друг друга не браня.
 
 
О тишина, коней своих гоня,
Куда же ты спешишь? – и кони мчатся
Всё дальше… Мне бы за тобой погнаться,
Но у меня – ты знаешь – нет коня
 
 
И времени – ты видишь – тоже нет.
Так ночь темна, и так далёк рассвет,
И ты так далека. И значит, даром
 
 
Я прожил день, ярмо твоё кляня.
Но бьют часы. С двенадцатым ударом
День умирает, тишину храня.
 

 
День умирает, тишину храня.
Так умирают люди и растенья.
И ночь из света звёзд сковала звенья
Цепочки, что упала вниз, звеня.
 
 
Верлен в углу бормочет: «Il n’y a
Plus de Silence»[18]18
  «Молчанья больше нет» (франц.).


[Закрыть] – и вот я слышу пенье
Не птиц – теней осенних. Тень за тенью
Они проходят, лето хороня.
 
 
Так было много лет. И будет так
Всегда. Цепочкой света Зодиак
Благословляет осень на планете
 
 
Пустынных городов. И ночь одна
Молчит. В её пределах – тишина,
И в тишине хранится сон столетий.
 

 
И в тишине хранится сон столетий.
Не помнящим родства – им нет числа.
Кто сосчитал века? Кого спасла
Цифирь времён? Что – пафос междометий?
 
 
Где? – в Вифлееме или в Назарете
Искать спасенья? Горестная мгла
Нас окружает. Тёмные дела
Уносят жизнь в её пустом расцвете.
 
 
Нас окружают тёмные века,
Нам не сорвать тернового венка
И не взойти на крест. И кто в ответе
 
 
За все распятья ночи? – Мы одни,
И сон веков уносит наши дни,
Столетья спят – и вот темно на свете.
 

 
Столетья спят – и вот темно на свете,
Книг не прочесть, икон не различить,
И кажется, осталось лишь почить
С тем миром, что бессмертен в чёрном цвете.
 
 
И всё же мы – слепцы, поэты, дети —
Во тьме столетий продолжаем жить.
Поэт ещё пытается сложить
Во сне легенду о другом поэте,
 
 
Слепой ещё пытается прозреть,
Дитя играет, чтоб не умереть,
И жизнь по кругу водит их впустую.
 
 
Смеётся смерть, над ними суд чиня.
Ночь наступает. Ветер торжествует.
Пора искать защиты у огня.
 

 
Пора искать защиты у огня.
Огонь, ты был всегда моей защитой.
Твой светлый щит, плющом любви увитый,
Хранил меня надёжней, чем броня.
 
 
Твою приязнь и мощь твою ценя
В мой чёрный век, печально знаменитый,
Я знал: ты – Солнце над святой Бригиттой,
Ты – жизнь моя! Ты, как мираж, маня,
 
 
Вёл разум мой. Ты посылал мне сны,
И вот теперь, когда без тишины
Приходит осень – будь моей опорой…
 
 
Молчанье держит за руку меня,
И неспокойный слух раскинул сети,
И византийский символ на монете
Готов перелететь границу дня.
 
 
День умирает, тишину храня,
И в тишине хранится сон столетий.
Столетья спят – и вот темно на свете,
Пора искать защиты у огня.
 
 
И вот огонь нарушил тишину,
Молчанье уступает место сну.
Орёл двуглавый уронил державу.
 
 
Сон держит руку на моём виске,
Мир гаснет. Жизнь висит на волоске,
И в воздух кто-то подмешал отраву.
 

31.08–06.09.1983

Тёмные сонеты

 
Где ствол стальной и чёрная листва
Бросают тень на ветер до-минор,
Где город искривляет корни гор
И впитывает кровь земли трава,
 
 
Где спорят, чуть не плача, острова
И морем дышит их бесплодный спор,
И пахнут прелью отголоски ссор
Островитян, не помнящих родства,
 
 
Здесь, в этом мире есть пустое место,
И ветер до-минор с подсказкой «presto»
Несёт туда осколки нот своих.
 
 
Но тень ствола ему ломает крылья —
И острова звенят туманной пылью —
Лишь человек живёт в местах пустых.
 

 
Ладонью влажной небо нас укрыло,
И воздух стал темнее, чем вчера.
Спадает с нас древесная кора,
В нас темнота движенье обнажила.
 
 
Мы все – деревья. Всё, что с нами было —
Лишь горечь страха в золоте костра.
Дыханье нам дано лишь до утра,
Пока судьба нам кроны не вскружила.
 
 
Но вот, держась ветвями друг за друга
И корни вырывая, вдоль стены
Идём во тьме к морскому побережью…
 
 
Неясный свет с востока. Ветер с юга.
Деревья спят. Всегда одни и те же
Им видятся несбыточные сны.
 

«Бабочки шепчут ночью…»

 
Бабочки шепчут ночью,
Воду из чашек пьют,
Сонному многоточью
Песенку лжи поют.
 
 
Определяют тенью
Каждый печатный знак,
Строят свои владенья
На белизне бумаг.
 
 
Бабочки ночью плачут,
Чтоб не сойти с ума,
Прячут свою удачу
В чёрные терема.
 
 
Бросив глухое пламя
В пепельный миоцен,
Медными коготками
Чертят морщины стен.
 
 
Бабочки ночью крылья
Бьют, не разбив стекла.
Книжной чернильной пылью
Вьётся узор крыла.
 
 
И когда наступает
В комнате смерть огня,
Бабочки умирают,
Не дожидаясь дня.
 

28.09.1983

«Зажгите огонь хотя бы во сне…»

 
Зажгите огонь хотя бы во сне,
Хотя бы во сне – зажгите,
И ваша печаль исчезнет в огне
Всех писем и всех событий.
 
 
Бумаги цветной пустые цветы
Останутся в чёрном цвете,
И выйдет из недр земли темноты
Огонь – и угаснет ветер.
 
 
Зажгите огонь, не знающий слёз,
Откройте окно без света.
Над пеньем сверчков, над звоном стрекоз
Во тьме умирает лето.
 
 
Храните огонь разбитых зеркал
В каком-нибудь чёрном склепе.
Он скоро умрёт – и светлый кристалл
Во тьме превратится в пепел.
 

«Дарвин заводит шарманку свою…»

 
Дарвин заводит шарманку свою,
И происходят различные виды
Трав и животных. В едином строю
Люди и черви, козлы и сильфиды
Множатся в благоприятной среде,
В совокуплениях, страхе, вражде…
Жизнь их конечна и смерть первозданна.
…Во исполненье великого плана
Крутит шарманку старик неустанно
И наблюдает круги на воде.
 

1983

«Идти по незнакомой улице легко…»

Он заблудился в бездне времён…

Н. С. Гумилёв

 
Идти по незнакомой улице легко.
Но мы идём и ничего не слышим.
И всё, что видим мы,
становится привычным…
И вдруг
рушатся декорации!
Молния ослепляет!
Музыка!
Ритм шагов, грохот трамвайных колёс,
огонь на пути, город и человек…
Ввысь! рельсы напоминают лестницу.
Вверх! мир не умирает, но, распадаясь на части,
переливается радужными цветами.
Смешаны карты времён, планеты
переменили
свои орбиты!
Это поэзия.
Поэзия всегда блуждает в бездне времён.
Поэзия всегда возвращается.
Из небытия.
Из забвения.
Из бездны.
 

«Храни свои воспоминанья в тайне…»

 
Храни свои воспоминанья в тайне
от ненависти, лжи и недоверья.
Не забывай того, что заставляет
забыть времён неверное теченье.
Храни свой дом, свой долг, свой труд упорный,
свою любовь… Без них ты вряд ли сможешь
достойно жить и умереть спокойно.
Но прежде – сохрани живую память,
твой горестный укор, твой день вчерашний.
Запомни: прошлое – не мёртвый сумрак.
Оно – зерцало будущих событий,
напоминанье и предупрежденье.
Его нельзя заставить замолчать!
Но в чёрный день, когда тебе придётся
признать, что возвращенье невозможно,
потерян путь и некуда идти,
вчерашний свет взойдёт звездой высокой
и память возвращенья незаметно
к сиянью солнца выведет тебя.
 

Неправильная сирвента

 
Синее солнце и белый камень.
Ветром раздетыми деревами —
Поздняя осень. И рядом с нами —
Незнакомые лица.
Между стеклянными берегами
Окон плывёт городское пламя
Там, где в разорванном проводами
Воздухе реют птицы.
 
 
Там, где не помнить родства так просто,
Как вам живётся, братья и сёстры?
Каждый ваш дом – не крепость, но остров
Золотой середины.
Лезвие вольности слишком остро.
Бродят в толпе весёлые монстры,
Пишет портреты граф Калиостро
И продаёт картины.
 
 
Нет, одиночество нам не лгало:
Будущее в прошедшем восстало.
Каждый теперь читает журналы,
Бывшие прежде хламом.
Но в настоящем времени мало.
Как бы свобода опять не стала
Высшею мерою трибунала
Или снесённым храмом.
 
 
Я говорю об осени поздней.
Вновь зимний холод нам строит козни.
Небо темней и воздух морозней,
Море города стынет.
Чьё-то чужое горе серьёзней
Жалких причин бесконечной розни.
Жизнь – солёная влага. Что с ней
Делать в морской пустыне?
 
 
Время хлопочет о вечной ренте.
Снится мне зелень на континенте
(Слишком мне тесно в моей сирвенте,
Слишком слова упорны…).
Снится мне мёртвый Дантон в Конвенте,
Солнце в оптическом инструменте,
Лезвие вольности в чёрной ленте —
Меч Бертрана де Борна.
 

«Я голос тёмной комнаты. Переведи меня…»

 
Я голос тёмной комнаты. Переведи меня
на диалект твоей косноязычной речи
дословно – и без лишних слов – гордиться нечем —
прости, что искалечен воровством вранья.
Твоих метаморфоз непривлекателен словарь
и то, чем ты богат, не обещает чести,
и сердце у тебя в не слишком тёплом месте,
творец небесных бестий, ты – земная тварь.
Но выслушай меня, переведи мой крик глухой
на измерение мерцающего слова,
но выведи меня хотя бы из пустого
тщеславия – и снова в неутешном счастье скрой…
Я тоже голос – существо пространства твоего —
дыханье сорвано – твоё существованье…
…Кровь горлом – если может кровь идти из ничего.
Из тёмной комнаты, из пепла, из молчанья.
 

Ныне и прежде

 
Тягостным мартом, о Цезарь, тоска твоя
напоминает, что нет над страхом судьи.
Ныне и прежде никто себе не судья,
что бы ни обещали иды твои.
 
 
Мир отвечает улыбками древних лиц
на удивленье доносчиков правых дел.
Фасции славы – защита одних убийц,
чтобы с другими равняться никто не смел.
 
 
Снег продолжает таять и старость – спать,
небо тревожней, чем варварский дым костров.
В марте опять умирает Цезарь. Опять
меньше крови и лести и больше цветов.
 
 
Вчерашнее счастье – сегодняшним страшным сном,
повышены цены – и август в новой цене…
Ныне и прежде живём мы как бы в другом
измерении – в неизменной стране.
 

«Город опять оглох и ослеп…»

 
Город опять оглох и ослеп.
Век мой – холодный каменный склеп.
Я здесь один и полночь темна…
Жизнь моя, ты – кувшин без вина.
 
 
Я здесь один. Мы все здесь одни.
Все вечера, все ночи и дни…
 

Автопортрет
(подражание Пушкину)

 
Мне заказали мой портрет,
И вот, написанный с натуры,
Он выглядит в овале лет,
Как старые миниатюры.
 
 
Привыкнув время тратить зря,
Лениво проходил я классы.
Так, без фасона говоря,
Но и без менторской гримасы,
 
 
Я вышел праздным болтуном,
А не профессором Сорбонны.
Сквозь правду сердца врать умом —
Центральный штрих моей персоны.
 
 
Добавим к этому еще,
Как ансамблируется проседь
С открытым лбом, брылами щек —
И кисть, пожалуй, можно бросить.
 
 
Хотя никак бы я не мог
Красавцем писаным назваться,
Каким меня уж создал Бог,
Таким хочу я и казаться.
 
 
Две волчьих искорки глазам
Придать, конечно, не премину —
И вдруг портрет мне сделал сам
Многозначительную мину.
 

«Я подарю тебе долгие дни…»

 
Я подарю тебе долгие дни.
Солнце блаженных согреет нам руки.
Что ж, нарисуй или лучше начни
На проведённом сквозь Стикс акведуке
 
 
Азбуку водных растений учить,
Чтобы сумел кто-нибудь различить
Непостоянство времён своенравных.
 
 
Что же касается тайных и явных
Знаков – здесь цвет и эпитет на равных.
Это не сможет тебя огорчить.
 

1983

«Когда тростник сломается…»

 
Когда тростник сломается,
Земле отдав поклон,
И я впаду в беспамятство
И украду твой сон,
 
 
И ты проснёшься вечером,
Когда не будет дня,
И будешь ты обвенчана
Со мной, но без меня,
 
 
И будешь ты обязана
Предметам новостей,
И будешь ты рассказана,
Как сказка для детей,
 
 
Тогда душа ранимая
Не станет помнить зла,
И я скажу: «Любимая,
Как долго ты спала!»
 

1983

Баллада одиночества

 
Я не умею забывать
людей – и помнить не умею
слова. Земля всё холоднее,
и память умерла опять.
Мне больше нечего скрывать —
я знаю, что всего страшнее:
кругом всё тише, всё темнее
и никого не надо звать.
 
 
Я не умею долго ждать
иных событий – и не смею
их торопить; и вновь скорее
спешу дурную весть узнать.
Мне больше не с чего начать —
я знаю, что всего больнее.
Пусть Эвридика ждёт Орфея —
и никого не надо звать.
 
 
Я разучился различать
добро и зло. Всего важнее
иная музыка. Сильнее
лекарства нечего искать.
Мне надоело умирать
в толпе: бесплодная затея.
Я знаю, что всего вернее.
И никого не надо звать.
 

26.12.1983