Текст книги "Избранное. Том II"

«Ты помнишь, были дни, которых не бывает…»

Промчались дни мои – как бы оленей косящий бег

Петрарка в переводе О. Э. Мандельштама

О. А.

 
Ты помнишь, были дни, которых не бывает,
Медлительные дни осенней тишины.
О ветер счастья, как теперь нам не хватает
Тебя зимой, чьи дни недолгие темны.
 
 
Всё решено для нас – на час, на день и на год
Вперёд, что толковать – всё решено навек.
Пора навек забыть любовную отвагу,
Чтоб снова не уйти в немыслимый побег.
 
 
Как ясно и легко – печаль ушла из дома.
Её заменит нам соединенье тел.
А души пусть живут всё так же незнакомы.
Черней, чем уголь, ночь и день белей, чем мел.
 
 
Не спросим никого, никто нам не ответит.
Чтоб до весны дожить, мы молимся зиме.
Разъединенье душ незримо в белом свете,
Соединенье тел заметней в чёрной тьме.
 
 
Ты помнишь, были дни, когда мы сами были
Другими. Но теперь, то счастье пережив,
Да, мы забыли всех и все о нас забыли,
Мы изменили мир, себя не изменив.
 
 
И скованные уз телесных древней властью,
Храним мы наши души в тесноте темниц.
Скажи, не унесёт ли осень наше счастье
От нас на лёгких крыльях перелётных птиц?
 
 
Так неужели жизнь – пустая небылица,
Любовь – слепая тень, а осень – долгий сон?
Поговори со мной. Как трудно говорится,
Когда на склоне дня темнеет небосклон.
 
 
Как видно, нет любви спасенья от сомнений.
Всё больше прошлых дней – кто этому виной?
Но пусть «промчались дни мои, как бы оленей
Косящий бег» – лишь ты поговори со мной.
 

27–28.11.1984

«Пройдёт три дня – и станет мир другим…»

 
Пройдёт три дня – и станет мир другим.
Духовный смысл событий станет ясен.
Бег времени над пропастью опасен,
Но ждать ещё страшней – и мы бежим.
 
 
Доверившись предчувствиям своим,
Чей ложный страх бесстрастен и безгласен,
Мы догоняем время – и напрасен
Наш бег – и всё же неостановим.
 
 
Но остановка есть, и нет потерь,
И всё зависит от тебя теперь:
Падёт ли в землю, прорастёт ли семя,
 
 
Лишь ты ему поможешь прорасти.
Три дня пути. Остановилось время.
И нам осталось три шага пройти.
 

2.02.1985

«Всё тот же дом и те же окна. Свет…»

 
Всё тот же дом и те же окна. Свет
Всё тот же в этих окнах и всё то же
В той комнате: стол, книжный шкаф, буфет…
У стула сломана одна из ножек.
 
 
Всё так, как было встарь – и всё же нет
Чего-то. Смысл отсутствия тревожен.
Нет нас самих – и только лёгкий след
Случайно тишиной не уничтожен.
 
 
Фигурки из стекла упали ниц,
Цветы и пепел в книгах меж страниц,
И только фотографии упрямо
 
 
Улыбку прячут и глядят в упор,
И ветер входит крадучись, как вор,
Через окно, где выставлена рама.
 

2.02.1985

Нарисованный Мир

Яне умею рисовать. Ни так, как рисуют дети, потому что я уже не ребёнок. Ни так, как рисуют взрослые, потому что во мне, как и во многих других, ещё слишком много детского. С удивлением смотрю я, как мой отец-художник волшебными палочками пастели создаёт полупрозрачные профили человеческих лиц. Удивленье не оставляет меня, когда я вижу, как под пальцами моей жены-художницы возникают как бы сами собой лёгкие контуры цветов и древние геометрические узоры. Чудо живописи необъяснимо для меня. Но при каждом взгляде на любимые картины, старинные миниатюры и иконы я чувствую, что всё это живёт во мне. В моём воображении возникают удивительные произведения живописи, настолько прекрасные, что я никогда не могу описать их. А если я пробую это делать, то вновь и вновь понимаю, что я обречён на вечную неудачу. И всё же… всё же я рисую. Я рисую, не прикасаясь к краскам и кисти. Я рисую мои картины буквами на белой бумаге, потому что, даже если они и бедны, я знаю: никто никогда не увидит то, что вижу я, кроме меня самого. Так же как никто никогда не увидит то, что видишь ты, мой друг, если ты не перенесёшь свои видения на бумагу с помощью красок, нот или слов.

 
Перенесём на бумагу
огонь.
А если хочешь —
дым.
Красный костёр,
а дым от него
сделаем
голубым.
 
 
Сначала сделаем всё
как есть.
Бросим зелень
в листву.
А океан превратится
весь
в тёмную синеву.
 
 
Перенесём на бумагу
день.
А если хочешь —
дом.
Серебряной краской
положим
тень
под золотым
крыльцом.
 
 
А вместо портного,
царя в венце,
сапожника,
ну и проч.
будет сидеть
на златом крыльце
королевская
дочь.
 
 
Будет платье её
белей
облака в небесах.
А глаза
синее морей,
и цветы в волосах.
 
 
Белые руки её
тонки.
Платья полёт
незрим.
Видишь —
рядом с ней
два слуги:
добрые братья
Гримм.
 
 
Видишь,
как всё это просто?
Так
просто, что проще
нет.
Хочешь —
сначала полночный
мрак,
затем полуденный
свет?
 
 
Хочешь —
сначала осенний
дождь,
затем перезвон
весны?
Хочешь —
явь превратится
в ложь,
истиной станут
сны?
 
 
Хочешь, всё будет
не так,
как есть,
а так,
как захочешь ты.
Мне ведь по пальцам
не перечесть,
друг мой,
твои мечты.
 
 
Что не понравится —
переправь.
Воля твоя —
закон.
Перенесём на бумагу
явь.
Нет!
Всё же лучше —
сон.
 

Всё всегда начинается сказкой. Вся истинная поэзия, вся истинная музыка всегда сказка. Мы проходим мимо неё, уходя из детства, но вновь неизбежно возвращаемся. Тогда мы находим её изменившейся. Но ведь это мы изменились и увидели то, что прежде не замечали. А сказка осталась той же. И когда под старость мы замечаем, что все наши жизненные трагедии слишком похожи на злоключения её героев, мы удивляемся. Быть может, сказка – единственная вещь на свете, которая заставляет человека удивляться и улыбаться, несмотря ни на что, даже в конце жизни.

 
Испокон веков она сродни
Облакам, живущим в небесах.
Кто её придумал? Где они,
Те, кто прежде жил в её лесах?
 
 
Те, кто из обрывков смутных снов
Выдумал кентавров и дриад?
Те, кто прежде жил в лесах богов
Бог весть сколько тысяч лет назад?
 
 
Сказка! Где твой вековечный лес?
Где огни волшебников твоих?
Может быть, не видим мы чудес,
Потому что мы не верим в них?
 
 
Может быть, когда темнеют дни,
На поляне, где цветёт шалфей,
Зажигают синие огни
Гномы и танцуют стаи фей?
 

1985

«Расскажи мне о весне – и я поверю…»

 
Расскажи мне о весне – и я поверю
Брось на землю ожерельем первый дождь
И поверю я, что есть счастливый берег
Берег времени, в котором ты живёшь.
 
 
Ты живёшь на берегу, где все знакомы
Меж собой, никто у века не в долгу.
Ты живёшь почти незримо, невесомо
На твоём недостижимом берегу.
 
 
Между нами лишь река. Её теченье
Незаметно – и твой берег так хорош
А молва твердит: бесплодно возвращенье
Мол, теченье века вспять не повернёшь.
 
 
Но поверь и ты – не слову песен лживых
И не веку, что во тьму несёт волну
Но поверь: нет берегов недостижимых
Для любви – а ложь у времени в плену.
 
 
Расскажи мне о любви – и я поверю
Что нам век? ведь он один, а мы вдвоём.
Дай мне руку! Вот он, наш счастливый берег,
Берег вечности, где мы с тобой живём.
 

14.05.1985

«Только печаль прекрасна, если она чиста…»

 
Только печаль прекрасна, если она чиста.
Это над дольним миром тень Твоего Креста.
 
 
Только любовь бесценна, если она жива.
Это на сон грядущий радость: Твои слова.
 
 
Только молчанье горько, если оно – ответ.
Это над светом Солнца Твой изначальный свет.
 
 
Только прощанье вечно, если мёртвые спят.
Это в саду Эдема – Твой Гефсиманский сад.
 

14.05.1985

«Венок любви из золотых цветов…»

 
Венок любви из золотых цветов —
Двенадцать солнц – их нет на небосклоне.
И ветер птицей на твоей ладони
Покоится – он для тебя готов
 
 
На всё. Настало время Близнецов,
И звёздами цветы в твоей короне
Блистают. Тень моя летит в погоне
За счастием – вослед за тенью слов
 
 
Любви, чей неостановим полёт,
И если юго-запад твой цветёт
Надеждой – подари ей свет под вечер.
 
 
И если ночь – лишь тёмный дом пустых
Видений – помни: в этом мире вечен
Лишь свет любви – двенадцать солнц твоих.
 

26.05.1985

«Дождь приходит незаметно…»

 
Дождь приходит незаметно,
растворив окно в пустом
доме, бьётся безответно
в стены, пляшет над столом.
 
 
Это монотонный танец,
древний долгий ритуал —
навести на стены глянец,
тёмный затопить подвал.
 
 
Крыша протекает сразу
в нескольких местах – одна,
и, уже ничем не связан,
дождь разбил стекло окна.
 
 
Дождь расходится весельем
мести или торжества,
отравляя чистым зельем
память, что ещё жива.
 
 
Память, что живёт без цели,
умирает без хлопот.
…В гости – справить новоселье
дождь беспамятство зовёт.
 

22.05.1984-11.06.1985

«Господи, не надо мне удачи…»

 
Господи, не надо мне удачи
Ни в одной из тягостных забот
Дней моих. Избавь меня тем паче
От бессмертья, ибо смерть не ждёт.
 
 
Пусть недолгой будет и безвестной
Жизнь моя – и канет без следа…
Об одном прошу, Отец Небесный:
Пусть она не плачет никогда.
 

13–14.06.1985

«Через век, гремящий славой…»

 
Через век, гремящий славой,
Через память долгих дней
Шествуй, мой солдат лукавый,
Маршируй в толпе теней.
 
 
Тайный книгочей, случайно
Прочитавший свой Устав,
Помни: время книжной тайны —
Не для воинских забав.
 
 
Дни свои считай веками,
Долг равнения велик:
Век равняется на знамя,
Вечность – на страницы книг.
 
 
Где уж здесь дойти до сути,
Отслужив немалый срок,
Госпожа Свобода шутит —
Юмор женщины жесток…
 
 
Что ж, поэт, нам всем отмечен
Срок – но и в кромешной мгле
Службы срок не бесконечен
(Как и жизни на земле…)
 

14.06.1985

Почтовые карточки

 
С Новым Полугодием. О неком
Торжестве – не все ли сны сбылись.
Полугодие – как четверть века,
Год – как будто прожитая жизнь.
 

 
Ни к чему в Иной Отчизне
Нам вести бесплодный спор.
После смерти или в жизни
Дай нам Бог войти в Собор…
 

 
Утром вышли из дома.
Днём прошли по мосту над рекой.
Вечером слышали отзвук грома.
Ночью ушли домой.
 

 
Кто-то оставил следы на песке.
Кто-то на лодке плыл по реке.
Кто-то лежит в траве у ручья.
Может быть это я?
 

 
В гробнице правителя И нашли
Более сотни колоколов.
Он музыку слышал во тьме земли
И не любил лишних слов.
 

Декорации

 
Дождь тишины глубокой.
Небо медного цвета.
Лаской зеленоокой
Прячется в листьях лето.
 
 
Дверь приоткрыл садовник,
Дверь, ведущую в вечер.
Дождь, никем не замечен,
Влагой поит терновник.
 
 
Юноша письма прячет.
Женщина ищет мелочь.
Нищий у двери клянчит
Мелочи неумело.
 
 
Это начало пьесы.
Это первая сцена.
Пахнет на сцене лесом,
Тишиной и изменой.
 
 
[Зачеркнуто:
О любви и погоде
Зрители верно судят…
С третьим звонком приходит
Смерть. Спектакля не будет.]
 
 
Женщина глаз не сводит
С юноши. Дождь стал тенью.
Нищий часы заводит.
С третьим звонком приходит
Смерть. Конец представленью.
 

30.06.1985

«Мне нужен человек, хоть ненадёжней…»

 
Мне нужен человек, хоть ненадёжней
его ни вещи нет, ни существа.
Его душа проверена таможней,
в его руках бумажные права.
Смешное бессловесное созданье,
бегущее из дома в дом, опять
боящееся вечно опозданья,
хотя ему нельзя не опоздать.
 
 
Мне нужен человек, хотя на свете
его жестокость кажется игрой.
Все люди – лишь играющие дети,
что убивают бабочку иглой.
И взрослый так же весело смеётся
над солью шутки радостной и злой,
когда в любви своей живое Солнце
он целится смертельною стрелой.
 
 
Мне нужен человек, хотя опасней
его стихии в мире не найти.
Он вас предаст мучительнейшей казни,
хотя в душе желал бы вас спасти…
Он угостит доносчика на славу
и будет горд, что сам он не донёс,
и сохранит в груди святое право
утешить вас при виде ваших слёз.
 
 
И всё же, хоть темна его природа,
что без него пустая жизнь моя?
Нам друг без друга не прожить и года:
я – тот же он, и он – всё тот же я.
Но он честней меня – и в нём свобода
поднять готова яростный мятеж.
И он ещё надеется на что-то
в свой чёрный день растоптанных надежд.
 
 
Мне больно – Человек раскинул руки,
распятый на невидимом кресте.
И мне уже не пережить разлуки,
мне страшно жить в холодной пустоте.
И я кричу сквозь сон неволи вьюжной,
кричу сквозь чёрный дым и белый снег:
«О Господи, мне ничего не нужно!»
Но нет, я лгу – мне нужен человек.
 

15.07.1985

«Здравствуй, глупенькая старость…»

 
Здравствуй, глупенькая старость,
ты не вовремя пришла.
Вот и всё, что нам осталось
от ушедшего тепла.
Вот и вся беда – свобода —
долгий день, последний год,
ожидание прихода
той, что вовремя придёт.
 

Ночь 15–16.07.1985

«Ненависть спросила у Любви…»

 
Ненависть спросила у Любви:
– Отчего, сестра, ты так светла?
– Чтоб слова правдивые мои
Никому не причинили зла.
 
 
И Любовь спросила: Отчего ж
Ты темна, о Ненависть-сестра?
– Чтоб твоя бессмысленная ложь
Никому не сделала добра.
 

15–16.07.1985

Баллада-письмо к ***

 
Как некогда, хотя у нас не в моде
Старинный пафос и балладный слог,
Пишу балладу, ибо в переводе
На русский древних писем знаю толк,
И, не распространяясь о погоде,
Вверяя память сердца ритму строк,
Надеюсь: дар без фальши Вам угоден,
А если не судьба – храни Вас Бог.
 
 
Итак, расправим крылья на свободе,
Не будем льстить: какой от лести прок,
Союз любви и лжи неблагороден,
И нам ни страх не ведом, ни упрёк,
И если горечь и любовь доходят
До Вас с трудом – настанет некий срок
(понять потом – не в женской ли природе?),
А если не судьба – храни Вас Бог.
 

1985

«Холодный вечер. Тихий свет…»

 
Холодный вечер. Тихий свет.
Вот-вот сорвётся на фальцет
Мой голос – слишком уж здесь тихо и светло.
Я в этом городе один,
Я клином вышибаю клин
И пальцы судорогой холода свело.
 
 
Кругом ни звука, ни души.
Спеши, душа моя, спеши,
Спеши понять, что здесь никто тебя не ждёт.
Я в этом городе чужой
И мне нельзя идти домой.
Здесь дома нет, здесь только свет и только лёд.
 
 
Здесь ни родных и ни друзей.
Скорей, душа моя, скорей,
Скорей пойми, что сбились мы с тобой с пути.
Здесь только снег и только свет,
И скоро будет тридцать лет,
Как я стою здесь – и мне некуда идти.
 
 
Здесь слишком холодно, душа,
И нет в кармане ни гроша,
И свет сошёлся клином, видимо, на том,
Что, доживая до седин,
Мы клином вышибаем клин
И умираем в этом городе пустом.
 
 
И как легко нам, видит Бог,
Замёрзнуть здесь, свалиться с ног,
И ни души кругом, ничем уже не помочь.
И если нас никто не ждёт,
Пусть Солнце вечера зайдёт
За горизонт и наконец настанет ночь.
 
 
Ну что ж, я думал, поделом
Мне. В этом городе чужом
Как пёс издохну я. Здесь нет пути домой.
И вдруг подходит человек
И говорит: «Тебе ночлег,
Я вижу, нужен. Ты замёрз. Пойдём со мной.
 
 
Пойдём со мной. Тебя лишь я
Могу спасти. Я здесь судья,
Я здесь начальник, я здесь царь и я здесь бог.
Одной лишь волею моей
Здесь всё живёт. Пойдём скорей,
Пойдём со мной, ведь ты замёрз, ведь ты продрог».
 
 
Так он сказал и замолчал,
И, еле ноги волоча,
Бог весть куда поплёлся я вослед за ним.
В глазах мешались снег и свет
И лёд. Я ждал здесь тридцать лет
И я дождался – город не был мне чужим.
 

«Невидимая паутина сна…»

 
Невидимая паутина сна
Улавливает смертные предметы.
Поёт глухая птица. Пахнет мятой
И дерево бесплодное цветёт.
Вода лесного озера ясна,
Но в зеркале таится соглядатай.
Холмы бесплотным сумраком одеты,
И кажется, меня здесь кто-то ждёт.
 
 
Плывёт, плывёт куда-то синий свет,
Звенит струна, прохладной позолотой
Осыпан лес. Тень птицы пролетела.
Тень человека прочь метнулась. Тень
Существованья растворилась. Нет
Здесь никого – и лес объят дремотой.
Вот лестница. Взойди, мой призрак – тело,
На первую истёртую ступень.
 
 
(Мы верим все в единственном числе,
Как будто нет другой счастливой веры,
В неразделимость влаги и сосуда,
Звезды и света, тела и души.
Но лишь во сне есть небо на земле.
Приметы яви – только лишь химеры.
Я вижу сон. Прощай, земное чудо).
Ну, что ж ты медлишь, призрак мой, спеши.
 
 
Спеши, спеши, мой призрак, в никуда
По лестнице, по лестнице, всё выше.
Нет больше леса и умолкла птица,
Все запахи исчезли, свет померк.
Несётся вниз хвостатая звезда,
Всё гуще мрак, звучанье сфер всё тише…
 

«Объясни мне, что случилось…»

 
Объясни мне, что случилось
Ночью в городе моём?
Что за ласковая милость
Нам дарована вдвоём?
 
 
Тихие ночные тени,
Звёзды сонных фонарей,
Ряд безжизненных строений,
Праздник запертых дверей…
 

«Кварталы тишины проснулись наконец…»

 
Кварталы тишины проснулись наконец,
И синий цвет летит, сверкает и лепечет.
И вот земля и снег играют в чёт и нечет,
И почитает грош за счастье продавец.
 
 
Все дерева стоят, как будто онемев.
Они удивлены, мы их не потревожим.
И повторяешь ты молитвы нараспев.
Последний снег летит на головы прохожим.
 
 
Последний снежный день, последняя зима
На сердце. Что ж, встречай иное время года.
Да не оставит нас весенняя свобода,
Да не предстанет нам холодная тюрьма.
 

«Оружие растёт из наших жил…»

 
Оружие растёт из наших жил,
Из нашей жизни, как железный сор,
Из тел тепла, как будто обнажил
Нам стыд сердца и разорвал тела,
Теперь железным лезвиям простор,
И в нас живая совесть умерла.
 
 
Металл растит из нас свои шипы,
Колючей проволоки стебель остр,
А мы всё шепчем в ночь: «Мы не рабы.
Рабы – не мы», – и не хотим войны,
Но в нас самих растёт кровавый монстр,
И пахнут страхом смерти наши сны.
 

«Ещё одно беспечное прощанье…»

 
Ещё одно беспечное прощанье,
И в сердце возвращение зимы,
Без окон дом, и место без названья,
В час полусвета – или полутьмы.
 
 
Кто говорит, что сон растений долог,
Тот не узнает в снежных зеркалах
Себя, не разгадает недомолвок
Своей судьбы, затерянной в снегах.
 
 
Ещё одна неласковая полночь,
Душа распалась на осколки льда,
Одни лишь звёзды мне спешат на помощь
И в чёрном небе тонут без следа…
 
 
Зима, чей холод в нас, а не над нами,
Ты ничего не сделаешь со мной.
Кто видел смерть – простится с зеркалами,
Где полусвет граничит с полутьмой.
 

«Когда над Вечным городом луна…»

 
Когда над Вечным городом луна
Взошла – в мой дом пустой вошло молчанье
И нежности моей бесплодное желанье
Во тьме истлело: я была одна.
 
 
Цвела любовью римская весна,
В деревьях ветер затаил дыханье,
Но я ждала тебя – и ожиданье
В ту ночь меня лишило сил и сна.
 
 
Ты не пришёл. Ты свой берёг покой,
И стало мне вино – водой морской,
Молчанье в доме – грохотом прибоя.
 
 
И солнца нет. И пуст мой небосвод.
И нет меня. Где прежде жили двое,
Одна любовь бессмертная цветёт.
 

«Нет, не чердак, скорей всего – подвал…»

 
Нет, не чердак, скорей всего – подвал.
Шестой этаж – лишь ширма. Вы не знали,
Что я который год живу – в подвале?
Как странно! Впрочем, я и сам не знал…
 
 
До сей поры. Я жил, как все живут
В моей больной стране. Куда уж выше!
У нас над головой всегда есть крыша,
Цените все домашний наш уют!
 
 
И я ценил. Я приходил домой,
Где вечны беспорядок и разруха,
И радовался: здесь тепло и сухо!
Вот чудо-то! – особенно зимой.
 

«Где рифма к тебе, мой старинный Арбат?..»

 
Где рифма к тебе, мой старинный Арбат?
Слова остаются пустыми.
Но только старинное слово булат —
С тобой неразрывное имя.
 

Тени[20]20
  Вариант стихотворения из цикла «Бумажный Парфенон» (см. т. 1).


[Закрыть]

 
Тени, зачем эти тени, кому и когда?
Тень – понедельник и тени – четверг и среда.
Наши недели – лишь тени сомнительных дней,
И воскресенье одно не имеет теней.
 
 
Refrain: Тень куплета над тенью припева,
Тени справа и тени слева,
Разума тень над тенью сердца,
И никуда от теней не деться.
 

 
Тени вокруг. Это тени от них и от нас.
Женские лица – лишь тени накрашенных глаз,
Лица мужчин – что оттенки для зренья слепца,
Лишь у безумия тень не скрывает лица.
 

R.

 
Тени воркуют, как голуби на чердаках,
Тени смеются старушками в сонных дворах.
Вечные стражи – что может быть тени верней,
Чистая совесть одна не имеет теней.
 

R.

«Твой голос смеется – и гости сидят за столом…»

 
Твой голос смеется – и гости сидят за столом.
Я молча допью черный чай. Я закрою окно.
Мерцает вчерашнее время за тусклым стеклом
Сегодня и завтра – а третьего нам не дано.
 
 
Над миром и городом сумрак стеною встает,
Над вечером века – парад сумасшедших планет,
И гости смеются – но время счастливых не ждет.
Прошедшее в будущем – а настоящего нет.
 

[1985–1986]

«Всё произойдет совсем не так…»

 
Всё произойдет совсем не так,
Как тебе когда-то обещали.
Будет площадь и толпа зевак,
Ледяные розы нежной стали.
 
 
Смерть наденет шутовской колпак
…
Жизнь поднимет молча белый флаг.
Ночь придет – и площадь опустеет.
 

[1985–1986]

«Мы выросли в мире асфальта и смога…»

 
Мы выросли в мире асфальта и смога,[21]21
  Впервые опубликовано в сборнике: Стихи этого года. Поэзия молодых. М.: Советский писатель, 1988.


[Закрыть]
Бумажных цветов и зачитанных книг,
Мы знали: пространство – пустая дорога,
А время – бессмертный холодный родник.
 
 
Мы думали, жизнь – это музыка света,
Мы верили: смерть – тишина темноты.
И в детстве нам мёртвые снились планеты
И лиц незнакомых живые черты.
 
 
Мы жили в домах из бетона немого
При свете созвездий цветного стекла.
Но юность учила нас горечи слова,
Свободою тайной в нас память цвела.
 
 
И мы научились той строгой печали,
В которой веселие духа живёт.
Над городом камня, забвенья и стали
Мы – вечер столетья и – новый восход.
 
 
Свобода, простишь ли нам непостоянство
К тебе, – из твоих вырываясь тенет,
Мы поняли: тьма – измеренье пространства.
Но есть измерение времени – свет.
 

Поколение[22]22
  Впервые опубликовано в сборнике: Молодая Поэзия 89. Стихи. Статьи. Тексты. М.: Советский писатель, 1989.


[Закрыть]

 
Живые люди. Мы живые люди,
А не игрушки, не марионетки.
Но судят нас учителя. И судьи
За поведенье ставят нам отметки.
И зал суда напоминает школу,
Где следствие ведёт экзаменатор.
И судят нас за тайную крамолу,
В которой явно мы не виноваты.
 
 
Встаёт во фрунт, вытягиваясь в струнку,
Отличников закоренелых свора.
Хвала ученикам, поднявшим руку,
Приветствуя судью и прокурора!
Они постигли право обвиненья
И вызубрили истину признанья.
Им нужно дать понять – и, без сомненья,
Они дадут любые показанья.
 
 
А мы виновны в том, что правдой лгущих
Наш неподкупный разум не обманут.
Мы в этой школе были в отстающих,
Но я боюсь, что скоро нас подтянут…
Нас спрашивали – мы не отвечали.
Мы провалились. Нас приговорили.
Они всё очень точно рассчитали,
Но только об одном они забыли.
 
 
О том, что если нет у нас защиты, —
За нас ответит белая бумага.
Пусть наши тексты стёрты и забыты
И музыка не соберёт аншлага.
Нам надоело счастье подсудимых,
Разбор судьбы стихов по данной схеме…
И если здесь ответить не смогли мы —
За нас ответит будущее время!
 

Март-апрель 1986