Текст книги "Избранное. Том II"

Памяти Высоцкого

 
Не скончался,
не умер,
он просто ушёл.
Так уходят минуты
и годы.
Так бессмертная юность
уходит из школ
на войну
ради смертной свободы.
 
 
Так уходит любовь
и весна за весной,
так уходит
и молодость тоже.
Чтоб вернуться
принявшею облик
иной,
чтобы ближе нам стать
и дороже.
 
 
Так уходят поэты
из дома:
пора!
Велика их святая
беспечность.
У поэзии нет
ни кола ни двора,
только перья, бумага
и вечность.
 
 
Их ни зависть,
ни жадность
с тугою мошной
не удержит —
им путь уготован.
У поэзии нет
ни гроша за душой,
есть одно лишь бесценное
Слово.
 
 
Слово сказано.
Песенка спета.
Печать
наложили, чтоб эхо
молчало.
Но поэта
заставить нельзя
замолчать,
даже если
его и не стало.
 
 
Жжёт огонь
наши души,
молчанье нам лжёт.
Мы живём,
к тишине приготовясь.
Нам остались лишь песни,
в которых живёт
наша полусожжённая
совесть.
 
 
Всё едино.
Высоцкий,
для нас ли одних
ты всегда говорил
про другое.
Вот и кончился бой.
Мы остались
в живых.
Только ты не вернулся
из боя.
 
 
Наши мёртвые
нас не оставят в беде,
и когда
корабли мы сжигаем,
они сходят с небес
и идут по воде.
Шторм стихает,
и мы оживаем.
 
 
И разомкнуты песней
немые уста
всех,
казалось, навеки уснувших.
Наши мёртвые живы.
Могила пуста,
а Высоцкий
живёт
в наших душах.
 

2.05.1982

«Церковь…»

 
Церковь.
Церковь и ограда.
Церковь и ограда. Склон.
Сад.
Скорей подобье сада.
Кладбище.
Часовня.
Звон
колокола еле слышен.
Небо с четырех сторон
неподвижно.
Еле дышит
ветер.
Вечер.
Вечный сон.
 

10.05.1982

«Детским почерком…»

 
Детским почерком
в тетради учениц
переписывать псалмы,
да из тьмы
увидев свет,
простёршись ниц,
помолиться
нараспев: «Якоже мы
оставляем…»,
оставляя всё
как есть,
должникам,
которых ныне и не счесть,
несть числа им.
Но забыв, что несть
числа,
отнести всё зло
к добру,
не помня зла.
 

10.05.1982

«В доме напротив горит…»

 
В доме напротив горит
красное окно.
Тёмная улица спит,
и на душе темно.
 
 
Капли дождя текут
вниз по стеклу.
Зевс поднимает кнут,
правит Амур стрелу.
 
 
Спящие. Лучше нет
цели. Из тишины —
в сердце. Далёк рассвет.
Спящие видят сны.
 
 
Окна домов черны,
словно глазницы душ.
Отраженье Луны
бьётся в осколках луж.
 
 
Дождь в темноте дрожит.
Жизнь уходит на дно.
В доме напротив горит
красное окно.
 

25.05.1982

«Небосвод из серого камня…»

 
Небосвод из серого камня,
Известняк седых облаков,
Вновь известье несёт тоска мне,
Что на свете есть город Псков.
 
 
Сонный город пустых соборов
И медлительных горожан,
А за ним – простор косогоров
И полей, где вдоль по межам
 
 
Дождь проходит почти неслышно,
Словно осень плачет во сне,
На коленях перед Всевышним
Кто-то молится о весне.
 
 
Скоро праздник святой Натальи.
В небесах между серых плит —
Два просвета синей эмали
И под ними церковь стоит.
 

22.08.1982

«Здесь есть деревни без названья…»

 
Здесь есть деревни без названья.
Зачем названья деревам?
Дома из дерева, из камня
Соборы: дом, как будто храм.
 
 
Но здешний край весельем беден.
Здесь всё молчит. И на краю
Небес лишь колокол из меди
Звонит заутреню свою.
 

22.08.1982

«Нам никто не ответит…»

Татьяне

 
Нам никто не ответит.
Дай мне руку. Идём
Выше – туда, где ветер,
Где наш истинный дом.
 
 
Выше – туда, где травы,
Где небосвод звенит.
Дальше – туда, где слава
Так похожа на стыд.
 
 
Солнечный путь был долог
Меж полей и холмов.
Ночь раскрывает полог.
Тише… не надо слов.
 
 
Нам никто не ответит,
Скоро конец пути,
Остановиться негде,
Остаётся идти.
 
 
Выше – туда, где звёздным
Заревом крест объят.
Дальше – туда, где поздно
Возвращаться назад.
 

22.08.1982

«Сварим зелье из вечерних трав…»

В.Е.

 
Сварим зелье из вечерних трав,
Брагу из полночной повилики
И сплетём венок для Вероники
Из цветов и всех её забав.
 
 
Будем зелье пить и толковать,
Всё простое называть великим,
И над нами станут Вероники
Волосы в венке из звёзд сиять.
 

22.08.1982

Из Римских этюдов
(Первый этюд)

 
Друг Цезаря уснул. Он видит сон:
Республика упразднена тираном,
Повсюду льется кровь ручьем багряным
И что ни день – то праздник похорон.
 
 
Враг струсил – но у друга не дрожит
Рука… и с белой тоги кровь стекает.
Друг Цезаря уснул. Никто не знает,
Что завтра Цезарь будет им убит.
 

25.08.1982

Из Римских этюдов
(Последний этюд)

 
Друг Цезаря увидел вещий сон.
С бессонницей обнявшись на постели,
Теперь он молча мается без цели.
Без Цезаря. Бесцветен небосклон.
 
 
Гетеры дремлют. Третья стража спит.
Рим словно вымер. Лавки опустели.
Никто не знает, что в своей постели
Друг Цезаря бессонницей убит.
 

25.08.1982

«Господи, останови Солнце…»

 
Господи, останови Солнце,
Господи, останови Землю.
Пока ещё дождь льется,
Господи, останови время.
Пока ещё снег кружится
Над белой земли постелью,
Запечатлей наши лица
В вечной Твоей поэме.
 
 
Господи, останови ветер,
Господи, восстанови гнезда.
Пока серп Луны светел,
Господи, останови звезды.
Пока Твой сон ещё длится,
Дай Бог нам уснуть просто.
Когда замолчат птицы,
Будет уже поздно.
 

Август 1982

«Блестящий недоучка, ноября…»

 
Блестящий недоучка, ноября
Приёмный сын, непрошеный вития,
Который год я нищенствую зря.
Который час? Я пьян от ностальгии.
 
 
Ушедших нет, умершие ушли.
Который век они недостижимы.
Отчаливают в небо корабли
От той земли, в которой возлежим мы,
 
 
В которой возлежали мы. Отнять
Нельзя у нас слепого тяготенья
К земле, в которой будем возлежать
На лаврах – и питать собой растенья
 
 
Земли. На ней мы строим города.
Другие мы – и в то же время те же.
В театре начинается тогда
Последний акт, который неизбежен.
 
 
Который акт? Не спрашивай: Бог весть
Который. Связь времён одновременно
Летит куда-то в пропасть, будто есть
Другая пропасть, кроме сцены. Сцена
 
 
Вращается. Уже не различить
Её вращенья. Падает, вбирая
В себя времён связующую нить,
И вот актёры падают, играя
 
 
Всё те же роли. Недоговорит
И падает. В суфлёрской бьют тревогу,
И весь театр, падая, летит
Куда-то навзничь – к чёрту или к Богу.
 
 
Но нет, куда-то – значит в никуда.
Есть город на земле – он так зовётся.
Над ним сверкает Чёрная звезда,
И в пригороде не заходит Солнце.
 
 
Есть город на земле – и в нём живёт,
Не различая, «мягко» или «жёстко»,
Весь этот навзничь театральный сброд,
Упавший в город Спаса-на-подмостках.
 

Ушедшим поэтам

 
Певчие птицы – они не умели петь.
Они говорили. Дай Бог каждому так говорить.
Уже при жизни они не умели стареть
И после смерти ещё продолжают жить
 

24–25.09.1982

«Не прерывай меня, пока мой голос тих…»

 
Не прерывай меня, пока мой голос тих,
пока он медлит вырываться из гнезда гортани,
как птица – и пока звенеть не перестанет
молитва о любви в колоколах литых
из бронзы, о которую почти во тьме
всё бьётся мой глагол там, где светлеет смальта —
над травами земли и над землёй асфальта —
и падает плашмя на каменной сурьме.
 
 
Мой город ещё ждёт моих последних слов.
Не прерывай меня, пока мой голос слышен
над кровлями домов, над коими всё выше
слова мои несут осколки облаков,
и вот всё выше слог, которым говорю.
Архаика небес над колокольным звоном
величественна. Движет ветр перстом холёным,
и август вновь раскрыл объятья сентябрю.
 
 
Осенней музыки Con Anima[14]14
  С душой, с чувством (итал.).


[Закрыть], чей хор
предшествует крылатой почте перелётных,
И золотые очертанья знаков нотных
подобны листьям на ветвях на склонах
Воробьёвых гор.
Пока гармония ещё не умерла
сей пьесы музыкальной, лучшей из инвенций,
пока ещё поют о Деве и Младенце
над городом моим колокола,
не прерывай меня – они ещё звенят,
над ними только птичьих стай местоименья.
Всё выше голос мой. Не умолкает пенье
над городом моим. Не прерывай меня.
 

Сентябрь 1982

«Здесь музыка – преображенье Слова…»

Татьяне

 
Здесь музыка – преображенье Слова,
Лишь пенье птиц да звон колоколов,
За церковью Онуфрия Мальского
Склонилось Солнце на края холмов.
 
 
Всё ближе ночь. И вот умолкли птицы.
Лишь медь звенит над царством тишины.
Мир тёмен. Но колоколам не спится,
И люди видят радостные сны.
 

1.10.1982

«Вот и опять белизна права…»

 
Вот и опять белизна права
Снег не вернется вспять
Осень, где твои острова
В белом море искать
 
 
Справедливости холодней
Нет никаких основ
Холод мой, в белизне твоей
Больше нет островов
 
 
Бог мой, сколь долго я ждал мой долг
Снова отдать зиме
Я искал ледяной осколок
В теплой осенней тьме
 
 
Друг мой, сколь долго я ждал мой дом
Выкрасить в белый цвет
И выходил гулять босиком
На ледяной паркет
 
 
Вот я и праздную тихий час
Снега и сквозняка
В море, где не смыкая глаз
Не найти островка
 
 
Снежная справедливость найдет
Новый простор для тьмы
Ночь над городом. Хоровод
Белых цветов зимы
 

«Сказка фальшивых блесток…»

 
Сказка фальшивых блесток
Чернью ставшая знать
Город мой перекресток
Ты смеешься опять
 
 
Ты над глиной колоссов
Вновь летишь налегке
Город – нищий философ
В шутовском колпаке
 
 
О завравшийся гений
Сколь нахален твой пыл
Плоть живых сновидений
Мрамор братских могил
 
 
Смех твой – мороз по коже
Плачь твой – святая ложь
Город, ты лжешь. И все же
Как ты правдиво лжешь.
 

«Сколько лет уже прошло…»

 
Сколько лет уже прошло
Сколько зим
Сколько лет мы всё живём
Не тужим
Господин мой?
 
 
Сколько дней уже прошло
И ночей
Сколько лет назад уж
Высох ручей
Господин мой?
 
 
Сколько радостей прошло
Сколько бед
Скольких братьев и сестёр
С нами нет
Господин мой?
 
 
Сколько лихолетий
Сколько годин
Вместе мы – да только ты
Всё один
Господин мой?
 

«Тот, чьё мощное дыханье…»

 
Тот, чьё мощное дыханье
Оживило тьму и свет,
Тот, кто дал вещам названья
И направил путь планет,
Тот, кто есть нигде и всюду,
Тот, кто дал начало чуду,
Да простит меня. Я буду
В вечном перед Ним долгу.
Но с тех пор никто не в силах
Белизну найти в чернилах.
Жизнь есть церковь на могилах.
Бог свидетель – я не лгу.
 
 
Я не лгу хотя бы в том,
Что моё признанье ложно.
Птица лжи свила гнездо
В сердце. С нею невозможно
Жить в согласии. И нет
Сил с ней спорить бесконечно.
Пусть простит меня тот Вечный,
Кто направил путь планет.
 
 
Братья, у кого в сердцах
Правда – ложь мою исправьте.
Мир стоит на трёх китах:
Правде, Лжи и Полуправде,
Полуправда – полуложь!
Жизнь моя, мой хлеб единый,
Не твоей ли половиной
Я плачу последний грош?
 

«Всё легче и тише – и лучше для всех…»

 
Всё легче и тише – и лучше для всех,
как время без страха и речь без помех,
как солнце без слёз и случайный успех —
и как разрешённый вопрос.
Как пламя, которое скоро умрёт,
как белая краска для Красных ворот,
как сладкий тягучий и приторный мёд —
случайный и лёгкий успех.
 
 
Но горечь встаёт словно солнце в дыму
железным лучом рассекающим тьму
отточенным лезвием – и одному
тебе не уйти никуда.
Во всех измереньях пространства пустых
без звука без памяти без запятых
стоят в тишине сновидений твоих
разрушенные города.
 
 
Уйти бы тебе – но куда же уйдёшь?
Всё легче и проще – особенно ложь
и мёд твой безвкусен и цвет нехорош
и время у страха в плену.
И всё же без помощи (Бог сохрани!)
как повод для смеха предмет болтовни
ты вновь возвращаешься в мирные дни
как будто идёшь на войну…
 

Тёмная музыка

Ю.О.

 
Визави-невидимка, вновь ты против меня.
Ночью, когда стихают ссоры и болтовня
В доме, когда другие видят Солнце во сне,
Вечный мой собеседник, ты приходишь ко мне.
Кто-то сказал, ты помнишь, что тишина есть ложь.
Ты неслышно приходишь, ты неслышно уйдёшь.
Ты приходишь нежданно, поступь твоя легка.
Так рождаются в небе тихие облака.
Голосом столь же тихим ты начинаешь речь,
Словно ты хочешь голос спрятать или сберечь,
Словно не существует громких и лживых слов.
Так едва различимо пенье колоколов
Издалека. Так в море музыка звёзд звенит,
Память перебирает струны старых обид.
Речь твоя невесома, еле внятны слова.
Это почти что шепот – так говорит листва
Осенью, если ветер вьётся в ветвях дерев.
Это напоминает еле внятный напев,
Слышанный где-то в детстве. Голос твой так знаком.
Жаль, что нельзя вернуться в те времена тайком
И подсмотреть, подслушать – где и о чём, когда
Ты говорил со мною некогда, в те года.
Но не найти истока голосу твоему:
Память не возвращает то, что ушло во тьму.
Ты говоришь, что память – слишком горький укор,
Что человек непрочен, хрупок, словно фарфор.
Ты говоришь: любовью не излечить тоски,
Не повернуть без боли вспять теченье реки.
Ты говоришь, что счастье – сказка для дураков,
Счастье живёт на свалке на пустыре богов,
Ты говоришь: бессмыслен плач и безумен смех.
Ты говоришь: бессмертьем названа ложь для всех.
 
 
Что ж, я тебе отвечу. Пусть не хватает мне
Слов – и бессонный разум ищет слова во сне,
Пусть этой ночью время скрыто кромешной тьмой.
Вспомни меня. Когда-то я говорил с тобой.
 
 
Память – не слишком горький укор:
Горечь одна на всех.
Никнет трава, и гаснет костёр,
И умолкает смех.
 
 
И поражений не отличить
В памяти от побед.
Рушится здание, рвётся нить,
И умирает свет.
 
 
Память не слишком горький укор:
Горечь чиста, как снег.
Что же ведёшь ты бесплодный спор
С памятью, человек?
 
 
Где над беспамятством бытия
Кружится вороньё,
Горькая память – участь твоя,
Оправданье твоё.
Память не помнит мелких обид,
Пошлых и льстивых слов.
Может быть, радость твою хранит
Память иных веков.
 
 
Горький укор? Нет, отблеск огня,
Осветившего твой
Мир. Когда-то – вспомни меня! —
Я говорил с тобой.
 
 
Вспомни меня. Когда-то я говорил с тобой
В детстве, когда, я помню, мир был иным. Иной
Музыкой было время. Свет не имел теней.
Вспомни, ты говорил мне: «Время беспечных дней
Недолговечно. Скоро жизнь изменит цвета.
Будет на месте Солнца чёрная пустота.
Озеро станет лужей, грязным ручьём – река.
Вместо синего неба – серые облака».
Ты говорил… Я знаю, ты оказался прав.
Так исчезло бесследно время детских забав.
Где был костёр – остались только зола и дым.
Мир потускнел, и время стало совсем иным.
Время цвета сменило – в этом не было лжи.
Только зачем мне было всё это знать, скажи?
Да, ты был прав. И всё же вся твоя правота —
Лишь чернильная капля на белизне листа.
Ибо я всё же помню мир, где я прежде жил.
Ты лишь в одном ошибся – в том, что я не забыл.
Ибо я всё же помню: Солнце – не чёрный круг.
Помню реки теченье, небо, цветущий луг,
Озеро… Всё исчезло. Век не вернётся вспять.
Да, ты был прав. И всё же памяти не отнять
У человека, даже если он еле жив
И ожидает смерти, голову обнажив.
Все мы недолговечны – я продолжаю спор —
Да, человек непрочен, хрупок, словно
фарфор.
Но…
 

«Я видел эту столицу…»

 
Я видел эту столицу,
столицу людей и птиц,
где неразличимы лица
сквозь стекла домов-больниц,
где очередью-драконом
змеится поток воды
и пахнет дорожным звоном
и горечью лебеды.
 
 
Деревья стоят, спокойны,
безмолвны и так легки,
и слышится хор нестройный
на том берегу реки,
печаль своё отслужила,
ей большего не дано,
и тихие старожилы
на лавочках пьют вино.
 
 
Идет беспечный прохожий
от смерти на волоске.
Здесь дом его – и Дом Божий,
построенный на песке.
Здесь дом его – но, беспечен,
он мимо идет, спешит,
и плачет бездомный вечер
над миром чужих обид.
 
 
А где-то смеются. Скромен
подарок, учтив поклон.
А где-то в счастливом доме
любовь убивает сон.
А где-то зеркало бьется
и кто-то стоит один…
 

«Из блестящей мишуры…»

 
Из блестящей мишуры,
Из досужих разговоров,
Из безумия игры
Музыкантов и актёров,
Из сатиновых рубах,
Из дворцов, где суд вершится,
Век рождался на глазах
У безбожных очевидцев.
 
 
Из таинственных стихов,
Из религиозных споров,
Из заплёванных цехов,
Пропаганды горлодёров,
Из молчанья на устах,
Из неведенья благого
Век рождался – на словах
Без единственного Слова.
 
 
Из нуля, из ничего,
Беллетристики, балетов,
Безделушек Art Nouveau,
Надувательства, наветов,
Из возвышенной любви,
Из стихов к Прекрасной Даме
Век рождался на крови,
Ибо кровью стало пламя.
 
 
Испокон веков живёт
Человечество в надежде:
День придёт… настанет год…
Будет лучший век, чем прежде…
Будет райское житьё,
Век без смерти и печали.
Это – ложь. Но мы в неё
Верим, как бы нам ни лгали.
 

«Здравствуйте, вещи века…»

 
Здравствуйте, вещи века,
я ваш покорный шут.
В детстве и в доме Джека
вещи одни не лгут.
 
 
Спутница человека,
вещь – почти человек.
В сказке о доме Джека
живы лишь дом и Джек.
 
 
Здравствуйте, все предметы,
чья беспредметна суть.
Вы живые приметы,
вас нельзя обмануть.
 
 
Нас связует, быть может,
лишь незримая нить:
вас нельзя уничтожить,
нас нельзя изменить.
 
 
Здравствуйте, вещи жизни
(жизнь – высокий предмет!).
В вещи, как в силлогизме,
«да» переходит в «нет».
 
 
В мире предметов чертит
смерть кривую времён.
Здравствуйте, вещи смерти,
овеществлённый сон.
 
 
Как же мы привыкаем
к вам, забывая вас,
вещи, чья боль немая —
боль не для наших глаз.
 
 
Мы в вас вселяем нечисть,
вас превращая в хлам.
Вещи! Вы наша вечность,
память о нас векам.
 
 
Здравствуйте, вещи Бога,
я ваш покорный шут.
Век высокого слога —
только предмет минут.
 

«Из памяти сердца уходят слова…»

 
Из памяти сердца уходят слова,
Как Солнце из дома, где вечер,
И в море небесном плывут острова,
Летят удивленью навстречу,
 
 
Как птицы, забывшие гнёзда свои,
Как бабочки ночи при свете,
Как ветер, которого, сколь ни живи,
Увидеть нельзя, и, как дети,
 
 
Ушедшие из дому, чтобы найти
Страну, где их старость обнимет,
Слова появляются, чтобы уйти,
Волнами сверкнув золотыми.
 
 
И нам ли за ними бежать наугад,
Надеясь на их возвращенье?
Пусть тёмные волны над нами шумят:
«Забвенье, прощанье, прощенье…»
 
 
Сердечная память под утро уснёт,
Останется мир неизвестным.
И только сирена о счастье поёт
Над островом в море небесном.
 

«Густав Малер, из твоей…»

 
Густав Малер, из твоей
Горечи, твоих legato,
Ницше, из твоих речей,
Штейнер, из твоих трактатов,
Ленин, из твоих бесед,
Лозунгов и правды куцей
Вырвался на Божий свет
Демон войн и революций.
 
 
Блок, не твой ли страшный мир —
Бред живой головоломки?
Скифы, бросив светлый пир,
Топчут тело Незнакомки.
Кафка, твой безмолвный крик
Горестней любого стона,
Твой процесс зашёл в тупик:
В этом веке нет Закона.
 
 
Вот он, век – глядите все,
Все, кто ждал времён счастливых,
Вот он век – во всей красе,
Век расстрелов молчаливых,
Век доносчиков и жертв,
Век – игрушка для младенца,
Век свершений и побед —
Век по имени Освенцим.
 
 
Век – над миром чёрный смог
И отравленные реки.
Век – музеи на замок
И в тайник – библиотеки.
Век, где истреблён огнём
Лес за проволочной сетью.
Век, в котором мы живём
Больше, чем тысячелетье…
 

«Иронический пафос, высокий холод…»

 
Иронический пафос, высокий холод,
Союз неблагоденствия, вотум недоверия…
Великий провинциальный город —
Бывшая столица бумажной империи.
Большой дом – с Новым годом! – детские подарки.
Из трубки вождя – дымок пятилетнего плана.
Лондонские диспуты в Михайловском парке,
На Дворцовой площади – колонна Траяна.
Напечатаем мемуары И.О. начальника Второго Цеха[15]15
  Очевидно, имеются в виду воспоминания Георгия Иванова, возглавлявшего вместе с Г. Адамовичем второй петербургский Цех поэтов.


[Закрыть],
Встретим закрытие Дома Искусств поздним гневом и болью,
В то время как редактор читает, задыхаясь от смеха,
Горячо любимую книгу – «Записки из подполья».
 

Польской сестре

Nad Betlejem uśmiech Boży

A Betlejem – to my sami[16]16
  «Улыбка Господня над Вифлеемом, а Вифлеем – то мы сами». Из колядки, исполнявшейся польской группой «Czerwono-Czarni».


[Закрыть]

Czerwono-Czarni. Kolęda

 
Накануне времени прощанья
Я не говорю тебе «прощай».
Даже в наш проклятый век отчаянья —
Do widzenia, siostra. Вечный рай
 
 
Есть ещё в сердцах. И если вечен
Чистый свет, сияющий во мгле,
Верь, сестра, мы встретимся. До встречи
В час свободы на твоей земле.
 
 
Анна, Анна, скорбью, тайной болью —
В памяти души – твои слова,
Где конец лихому своеволью
Власти, что одним штыком жива,
 
 
Где конец глухому лихолетью
Лживых слов, кровоточащих ран.
Ночь кричит – как будто хлещет плетью
Чёрный бес сирену варшавян.
 
 
Польша, Польша, что с тобой случилось?
 

«Так записано в вечной Торе…»

 
Так записано в вечной Торе:
Бог из народов избрал народ
На земле пустынь и предгорий
У предела зыблемых вод.
 
 
У грядущих времён истоков,
На пепелище прежних богов
Бог избрал народу пророков,
Дал завет на веки веков.
 
 
Так глаголет вечная Тора:
Богом закон Израилю дан.
Власть пророков воздвигла город,
Город – светоч времён и стран.
 
 
Царь Давид возносит псалмами
Славу Творцу. Наступает срок,
Там в иерусалимском храме
Явлен в слове незримый Бог.
 
 
Так повествуется в книгах Торы…
 

«В четыре дня проходит год…»

 
В четыре дня проходит год
Рискует смех и медлит страх
И птица времени живет
В стенных часах, стенных часах
 
 
В гостиной венских стульев вальс
И что-то пишет Берлиоз
Висит розовощекий Гальс
На кухне, где готовят морс
 
 
Потом, немного погодя
Опять Весы и Скорпион
Эфир листвы, экран дождя
И медных клиньев перезвон
 
 
И молча, немощи бледней
Невеста входит в белый дом
И соль небесная над ней
Искрится ледяным стеклом
 
 
И вот опять несется вскачь
Дикарка, и неудержим
Ее восторг – взмахни, скрипач,
Смычком зелено-золотым!
 
 
Но вот в часах, где птица вьет
Гнездо – как будто полынья —
Вода и лед – проходит год
В четыре дня, четыре дня.
 

«Долго жили, твёрдо знали…»

 
Долго жили, твёрдо знали:[17]17
  Впервые опубликовано в сборнике: Стихи этого года. Поэзия молодых. М.: Советский писатель, 1988.


[Закрыть]
Счастье – не ярмо Орды,
Но молчанье в час печали
И презренье в час беды.
 
 
И когда нас заставляли
Лгать и верить, что не лжём,
Мы воистину молчали
И стояли на своём.
 
 
Хан не миловал. А после
Богомольный царь казнил.
Человек не столь вынослив:
Пытки нас лишили сил.
 
 
И когда в безумном крике
Разомкнули мы уста —
В нас погибли свет великий
И святая немота.
 
 
Чтобы в горло нам не лили
Раскалённого свинца,
Предавали, доносили,
Клеветали без конца.
 
 
Из-за нас на Лобном месте
Кровь невинная лилась.
Кто молчал – лишился чести
Или жизни из-за нас.
 
 
Жили тихо – остаётся
Так же тихо умереть.
К нам молчанье не вернётся,
Свет ослепшим не узреть.
 
 
Видно, ждёт нас – если ждали
Мы награды за труды —
Лишь молчанье в час печали
И презренье в час беды.
 

«Любимая, где мы? Что это за дом?..»

 
Любимая, где мы? Что это за дом?
И кто заломил нам руки?
Одни бессловесные лица кругом:
Уродцы, клоуны, слуги.
 
 
Любимая, кто это? Что за толпа?
Козлы, лесбиянки, черти.
Пока фанфаронила чья-то труба,
Нас приговорили к смерти.
 
 
Как тёмен и узок наш переход.
Кто спрятал источник света?
Всё кружится. Рушится небосвод.
Любимая, где я? Где ты?
 

25–26.02.1983