Текст книги "Сергей Беликов. Исповедь, или где-то меж Правдой и Истиной. Автобиография певца и музыканта ВИА «Самоцветы» и группы «Аракс»"

Георгий Альбертович Симонян
Сергей Беликов. Исповедь, или где-то меж Правдой и Истиной. Автобиография певца и музыканта ВИА «Самоцветы» и группы «Аракс»

© Г.А. Симонян, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие

Как же давно это было. В 1976 году в августе месяце мне посчастливилось приобрести удивительную пластинку. Честно говоря, аналогов ей я до сих пор не знаю. Называлась она «По волне моей памяти». Авторская пластинка композитора Давида Тухманова с песнями на стихи поэтов различных эпох. Все, кто слышал этот альбом, сразу же обращали внимание на композицию «Из вагантов», а для меня главной и до сих пор любимой стала «Сентиментальная прогулка» на стихи Поля Верлена (в переводе Ариадны Эфрон). Загадочная аранжировка, загадочный текст и, самое главное, загадочный солист с каким-то уникальным голосом. Этот голос привлекал и завораживал. Имя вокалиста мне ни о чем не говорило. О группе «Аракс», в которой состоял исполнитель композиции «Сентиментальная прогулка», я слышал, так как они работали в театре имени Ленинского комсомола, и участвовали в нашумевших спектаклях, попасть на которые было нереально. Именно таким было мое первое знакомство с Сергеем Беликовым. Точнее, знакомство с его голосом. Потом, уже ближе к Олимпиаде-80, я увидел его в какой-то программе по телевидению. И у меня тогда сложился образ. Потом мне довелось посетить концерт группы «Аракс», где Сергей явно выделялся на фоне остальных участников, хотя солировал всего лишь в нескольких песнях. Сергей был одет в тот самый знаменитый белый комбинезон. Но не думаю, что форма одежды сыграла основную роль. В нем, в Сергее, уже тогда была харизма (хотя мы и слова такого тогда не знали) и та самая загадочность.

Потом были «Самоцветы» и сольная карьера. Были разные песни – какие-то лучше, какие-то хуже. Но Беликов был всегда узнаваем. Если Сергей записывал какую-то песню, то она становилась только его. Петь или записывать песни после Сергея Беликова просто бессмысленно, так как его исполнение почти всегда эталонное.

Среди музыкантов давно известен перфекционизм Сергея. И он такой не только в музыке, но и на футбольном поле. Недаром великий Николай Николаевич Озеров придумал такую фразу (сродни лозунгу): «Самый лучший футболист среди музыкантов и самый лучший музыкант среди футболистов». Это очень точно характеризует Сергея Беликова.

При всем при этом Сергей прожил довольно сложную жизнь в шоу-бизнесе: 90-е годы проехались по талантливому артисту со всей мощью. Но он выдержал и выдюжил. И продолжает выступать, несмотря на различные сомнения и (считаю, совершенно ненужное) самоедство. Публика его знает, она идет на это имя, идет на этот голос, потому что это дар свыше и не грех этим восхититься.

Замечательный артист с уникальным голосом – Сергей Григорьевич Беликов.

Симонян Георгий

Детство, семья

Я родился 25 октября 1954 года. Рядом с железнодорожной станцией «Павшино», что по Рижскому направлению в Красногорском районе, находился рабочий поселок, который назывался так же как и одноименный завод цементного машиностроения – «ЦЕММАШ». Сам поселок представлял из себя пару магистральных улиц и четыре небольших перпендикулярных, которые делили его на сектора. Еще был небольшой Дом культуры, куда местные жители ходили в кино и на танцы, а дети занимались в кружках и секциях. Рядом была небольшая летняя танцверанда в классическом стиле. Сцена – ракушка, пол – дощатый настил и деревянный штакетник, забор. Сейчас Красногорск начинается через два километра от МКАД, но, когда я появился на свет, Московской кольцевой еще не было, и, соответственно, расстояние от столицы казалось гораздо большим.

В поселке были преимущественно одно– и двухэтажные дома, так называемые финские насыпные (по-простому – бараки), в которых и обитало все население. Важным элементом жизни поселка была городская баня, куда я иногда ходил с отцом. Иногда – потому что наша семья жила в сталинском четырехэтажном кирпичном доме, единственном в поселке. Соответственно, с ванной и горячей водой. Жили на четвертом этаже в коммунальной квартире, нашими соседями были еще две семьи.

Самое удивительное, что несколько лет назад, приехав в место моего детства по какому-то душевному порыву, я обнаружил, что наш дом стоит до сих пор. Сохранился и двор, в котором мы играли в различные игры, в том числе в футбол, что вызывало негодование у жильцов дома, в основном женщин, за возможные разбитые окна. Их, конечно, можно было понять, ведь прямо за домом находился настоящий стадион.

Я увидел, что вокруг выросли огромные двадцатиэтажки, а мой маленький дом стоит как музейный экспонат в том же виде, что и шестьдесят лет назад.

Мой отец Григорий Иванович родом с Дона, его семья жила где-то в местах нынешнего Сальского района. Потом, когда я уже был в осознанном возрасте, его мама (моя бабушка) и сестра (моя тетя) жили в городе Шахты. Мой отец служил в армии, в части, которая находилась бок о бок с поселком ЦЕММАШ. Он был сверхсрочником, инструктором-водителем в автопарке части. Позже, и до конца своих дней, папа работал шофером большегрузного МАЗа на автобазе Министерства обороны. Спортивный, некурящий, практически не выпивающий, вне работы он одевался в костюм с галстуком. Отец был очень уважаемым человеком среди людей других социальных сословий, инженеров, руководителей. К нему обращались исключительно по имени-отчеству. Далеко не частый случай тех лет – мой отец в 1962 году купил «Волгу-21». Шофер-трудяга, с которым мне было всегда по-детски интересно и весело. К сожалению, папа прожил только 52 года и умер прямо за рулем, стоя со своим МАЗом под ковшом экскаватора – оторвался тромб. Его вытащили бездыханного из кабины, заподозрив что-то неладное – самосвал слишком долго не трогался с места после погрузки.

Мама Раиса Павловна родилась в селе Перво Касимовского района Рязанской области. По комсомольской путевке она поехала на стройки Москвы и оказалась в поселке ЦЕММАШ в качестве диспетчера АТК-2 (Автотранспортной колонны), рядом со станцией «Павшино». Там, в поселке, видимо, и пересеклись пути моих родителей.

Воспоминания о моем коммунальном детстве в общем достаточно хорошие. Соседствовали более или менее мирно. Я помню это отчетливо: соседка тетя Шура по моей просьбе, когда возникала проблема, помогала мне с математикой.

Тогда же, еще в детсадовском возрасте, у меня появились первые музыкальные увлечения. Я обожал слушать пластинки, которые в нашей семье были в большом количестве. Я слушал начинающих Майю Кристалинскую, Владимира Трошина, уже популярного тогда Леонида Утесова, Марка Бернеса и многих других. Судя по всему, я неплохо им подпевал.

Еще я очень любил слушать, как занимается на фортепиано девочка из соседней квартиры. Она была старше меня года на три-четыре и училась в музыкальной школе. Ее мама, как-то увидев, что я «подслушиваю», стоя под дверьми их квартиры, разрешила мне сидеть у них в комнате и воочию наблюдать за процессом музицирования. Для моих родителей это стало неким маркером, и они решили, что меня, похоже, надо начинать обучать музыке. Да и пение в детсадовском хоре, где мне поручалось исполнение сольных партий, тоже добавляло им уверенности в том, что их сын – мальчик музыкальный. И родители, посовещавшись со мной, отвели меня в музыкальную школу.

В нашей социальной среде наиболее популярным инструментом тогда был баян, и когда родители предложили мне учиться в музыкальной школе по классу баяна, я, конечно же, согласился.

В соседнем микрорайоне, рядом со станцией «Павшино», но с другой стороны железной дороги, располагалась Красногорская музыкальная школа, куда меня и привели на прослушивание. Выяснилось, что я на год младше положенного, но завуч музыкальной школы Зоя Геннадьевна Козлова решила, что меня можно оставить на обучение. Чем-то я ей приглянулся. Вот так и оказалось, что в музыкальную школу я поступил на год раньше, чем в общеобразовательную. Сама Зоя Геннадьевна преподавала сольфеджио, а ее муж Александр Владимирович Красников преподавал баян первые мои пять лет обучения.

Многие дети не любят сольфеджио, а у меня этот предмет не вызывал никаких затруднений. Видимо, природа не обделила меня, и с детства я обладал неплохим слухом и хорошей музыкальной памятью.

На следующий, 1962 год, я поступил и в первый класс общеобразовательной школы. Наша школа, в которой я проучился восемь лет, располагалась на окраине поселка, прямо напротив нынешнего комбината «КНАУФ». Прежде там располагался цементный завод, стоявший как некая крепость на берегу Москвы-реки, а на другом берегу был огромный песчаный карьер, куда постоянно причаливали баржи на разгрузку-погрузку и где я с друзьями с удовольствием проводил летние дни, загорая и купаясь. Любимой забавой, хоть и небезопасной, было подплыть к идущей барже, залезть по канатам на палубу и после небольшого «бесплатного проезда» нырнуть с баржи назад в реку. Далеко не все шкиперы отгоняли нас сиренами от баржи, но ни с кем ничего, слава богу, за эти годы не приключилось.

Что я вспоминаю о школе? Прежде всего, друзей. Мой хороший товарищ Володя Павлов был из интеллигентной семьи, его мама преподавала французский язык. Мы с Володей общались и несколько лет после окончания школы, но потом он уехал работать в другой город, и мы потерялись. Ничего не знаю о его судьбе. Еще один мой друг – Миша Долгов. С ним тоже очень тесно общались в юности. Потом все реже, реже – и тоже как-то потерялись.

Очень теплые, уважительные воспоминания об учителях. Моя первая учительница в начальных классах – Галина Георгиевна Сухарева, учитель по русскому языку и литературе, человек прямо-таки аристократических манер, очень внимательная к способностям детей, по натуре довольно поэтичная во многих смыслах этого слова. Еще я очень любил уроки истории, которые вела Диана Иосифовна. Как она дополняла своими уроками то, что было написано в учебнике, – заслушаешься! Увлеченный историей с малых лет, я был у нее в любимчиках. Точные науки мне давались так себе, и учительница по алгебре и геометрии, женщина весьма жесткая в преподавании, меня часто упрекала в том, что я мог бы учиться и получше. Гуманитарий, короче говоря…

Из одноклассников вспоминается Люда Жаринова, с которой мы сидели за одной партой. Отличница, которая всегда втихаря, с нравоучениями, но помогала мне в трудную минуту. Надо заметить, что почти всех ребят из класса я помню по именам. А в целом мои школьные годы были очень хорошие, можно сказать, теплые и обеспеченные. За что я очень благодарен своим родителям, давшим мне все необходимое в моей детской жизни.

Хотя в предпоследний год обучения в школе произошло одно странное событие, которое как бы положило начало и другим очень похожим, по сути, событиям в моей дальнейшей жизни. Мы с одноклассниками дружно готовились к вступлению в комсомол. Но в один прекрасный день меня вызвали в дирекцию школы на педсовет и… предъявили обвинение в злостном хулиганстве и неуважении к учителю. Передо мной размахивали неким письмом, в котором была злая карикатура на учительницу нашей школы и комментарии типа «Марь Иванна дура! Ха-ха!»

– Это твоя работа, Беликов? – гневно вопрошал кто-то из педсовета.

Я, абсолютно не ведающий о чем идет речь, естественно, сказал, что этого не делал. В ответ мне было объявлено, что коллективный учительский анализ почерка пришел к выводу, что почерк в письме более всего похож на мой. В результате я был с позором исключен из кандидатов в члены ВЛКСМ!

Через год мне наставят троек за выпускные работы и экзамены, в том числе и за сочинение по литературе, которое в дальнейшем будут зачитывать следующим поколениям учащихся как образцовое – это мне позже рассказали ребята из младших классов. Пройдет время, и мне не раз придется сталкиваться с подобными ситуациями. Но об этом позже.

Здесь надо вспомнить еще одно мое жизненное направление – это спорт.

В нашем поселке был стадион. На нем проводились футбольные и хоккейные соревнования, занимались дети. В дни, когда играла наша заводская команда, на стадионе царил праздник. На небольших трибунах было очень много народу, приходили поболеть семьями. В команде были местные звезды, которых мы, мальчишки, воспринимали как авторитетов. Вратарей с их сейвами[1]1
  Сейв (сэйв) – момент в игре, когда вратарь отбивает удар, который мог привести к голу. Прим. ред.


[Закрыть], нападающих с их крутыми (нам так казалось) голами. У команды была настоящая футбольная форма, бутсы. Это очень нас притягивало. И мы, конечно, тоже играли на этом стадионе, учились азам футбола.

Опять же, когда несколько лет назад я проезжал мимо нашего поселка, а точнее, того места, где он был, то с удивлением обнаружил, что стадион не только сохранился, но и реконструирован: постелен шикарный газон, построены хорошие трибуны. И, как во времена моего детства, на этом стадионе проходят соревнования по футболу. Надо отдать должное администрации района за такое отношение.

А тогда, в какой-то момент, кто-то из ребят бросил клич:

– А поехали записываться в футбольную секцию в «Красный Октябрь»!

И мы поехали. Почему не в красногорский «Зоркий» – не знаю. Просто так сложилось. Забавно, но по прошествии нескольких лет, поднабравшись в «Красном Октябре» футбольного ума-разума, я с приятелями пришел в качестве игрока на какую-то контрольную игру с ровесниками из «Зоркого». Их тренером тогда был известный и популярный в Красногорске игрок «Зоркого» по хоккею с мячом Михаил Девишев, человек легкий и балагуристый. В той игре я показал все, на что способен: забивал, накручивал по несколько защитников. После этого Девишев очень активно стал переманивать меня в свою команду. Помню, речь даже шла о каких-то денежных выплатах, а в «Красном Октябре» денег не платили. Но я не поддался на уговоры.

Надо сказать, что стадион «Красный Октябрь», принадлежавший одноименному заводу, располагался недалеко от станции «Тушинская». А это всего две остановки от нашего «Павшино». Было довольно удобно.

Мы с ребятами прошли просмотр не только в футбольную, но и в хоккейную секцию. В те годы можно было совмещать: летом – футбол, зимой – хоккей. Если в футболе я был крайним нападающим, то в хоккейной секции – вратарем. Но с хоккеем пришлось через пару лет завязать. В какой-то момент я почувствовал, что не всегда четко вижу летящую шайбу. Играли на улице, и по вечерам при слабом освещении качающихся от ветра лампочек я не видел четко шайбы. Как потом оказалось, это было началом развития моей близорукости. Я принял решение сосредоточиться только на футболе, там все было крупнее, и зрительные проблемы мне совершенно не мешали. За несколько лет я вырос в довольно приличного крайнего нападающего. Скорость, резкость, хорошая левая – это были мои козыри. Я и сам забивал, и как ассистент очень много отдавал голевых передач нашему центральному нападающему Сереже Ломанчикову и правому крайнему Валере Ильину.

Чтобы было понятно, тогда московский юношеский футбол состоял из двух групп – чемпионат среди школ подготовки («ЦСКА», «Динамо», «Спартак» и другие) и чемпионат среди клубов. «Красный Октябрь» участвовал в чемпионате среди клубов. На тот момент, если не ошибаюсь, было четыре лиги клубного футбола. Мы участвовали в первой, самой высокой. «Красный Октябрь» по нашему году был и чемпионом Москвы, и призером. С огромной благодарностью я вспоминаю нашего тренера Валерия Ивановича Сухорукова. Сам в прошлом профессиональный футболист, очень много он в нас вкладывал, всей душой переживал за свою работу. Ближе к выпуску мы были уважаемой командой и в самом клубе, и среди болельщиков. Валерий Иванович нам говорил на домашних играх:

– Смотрите, ребята, на вас приходит полный стадион болельщиков. Помните об этом!

Мы видели своими глазами полные трибуны стадиона «Красный Октябрь», хотя они и были не такие уж большие, и готовы были разорвать соперника.

В 1973-м, по окончании выпускного года, Валерий Иванович меня и еще пару ребят отправил на просмотр в дубль команды мастеров московского «Локомотива». Он был знаком с тренером дубля и договорился о просмотре. Мы начали тренироваться с дублем и с такими же парнями на просмотре. Через некоторое время среди ребят прошел слух, что я играю в музыкальном ансамбле. Многие стали подходить, спрашивать и даже в какой-то мере восхищаться. Ведь в начале 70-х парень с электрогитарой был небожителем в сознании молодежи. Как сейчас бы сказали – это круто. Об этом узнал тренер, который с нами занимался.

Я забыл фамилию тренера, но отчетливо помню, что он был уже не молод. И как, наверное, все тренеры тогда, ходил в синей олимпийке со значком «Заслуженный тренер СССР» на ней. Так вот, он подошел ко мне прямо на тренировке и спросил, правда ли я занимаюсь музыкой, играю в ансамбле. Я ответил, что так и есть, и он произнес тогда фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

– Молодой человек! Вы уж определитесь, пожалуйста, что вам важнее. Совмещать не получится.

Именно в этот период наш ансамбль пригласили работать в филармонию. В провинциальную Оренбургскую филармонию, но тем не менее. Все закрутилось, я стал пропускать тренировки. И в итоге принял решение – выбрать музыку. А, может, просто музыка забрала меня быстрее, чем футбол, о чем я по сей день не жалею.

И еще что касается футбола. С самых ранних лет я болел за московский «Спартак». Не знаю, почему так получилось, просто не помню. Но меня всегда привлекали эти имена – Игорь Нетто, Владимир Маслаченко, Геннадий Логофет, Юрий Севидов, Галимзян Хусаинов…. Кстати, Хусаинов был одним из моих самых любимых футболистов, кумиром детства. И позиция на поле у нас, в итоге, оказалась идентичной.

Музыка

Помимо моих совсем детских увлечений пластинками советских исполнителей, в моей жизни, благодаря старшим товарищам во дворе, появилась другая музыка. Я узнал о существовании западной музыки, которая тогда была не очень-то и роком. Брюки клеш (чем шире внизу, тем круче), удлиненные волосы, пронзительное пение «Е-е-е». Внешне – Волк из «Ну, погоди!», одним словом. Но более глубоко в эту музыку я окунулся благодаря моему дяде, младшему брату мамы. Его звали Анатолий Савин.

В 1967 году моей маме на предприятии выделили трехкомнатную квартиру. К тому времени в нашей семье случилось пополнение, родился мой младший брат Саша. Разница у нас ровно десять лет. Собственно, поэтому мы и смогли получить трехкомнатную квартиру. Это было огромным счастьем для нашей семьи. Панельная пятиэтажка, в которую мы переехали, располагалась практически в том же районе, но ближе к станции «Красногорская». Школу мне менять не пришлось, все было рядом. И поскольку с жильем у нас было хорошо, к нам приехал пожить мамин младший брат, который только демобилизовался из армии. Я его называл дядя Толя.

У дяди Толи был крутой по тем временам катушечный магнитофон и коллекция магнитофонных записей. На этих катушках были записи групп The Hollies, The Zombies, The Monkees, певца Тома Джонса. Были, конечно, и The Beatles, но на них я обратил свое музыкальное внимание не сразу. Дядя Толя разрешал мне слушать эти записи. Вспоминаю, что без конца крутил и крутил эти записи – вот так произошло мое погружение в музыку. В итоге в учебе появились проблемы, и родители запретили мне бесконечно крутить магнитофон: допуск к музыке в обмен на успеваемость. Дядя Толя прожил с нами около года, пока не встретил свою будущую жену Веру и не переехал к ней. С Верой они прожили до самой смерти Анатолия.

Я продолжал обучение в музыкальной школе по классу баяна. Но вокруг меня в социуме появилась совсем другая музыка, назовем ее электрогитарной. И у меня к этой музыке стал появляться огромный интерес. Это захватывало не только меня. Во дворах парни играли на шестиструнках, пытались копировать звезд американской или английской музыки, вместо оригинальных слов шла какая-то абракадабра, но, тем не менее, это затягивало все больше и больше. Что-то, пусть и в небольшом количестве, показывали по телевизору: выступления польских или болгарских ансамблей с электрогитарами в руках. Ты впервые видел электрогитару на расстоянии вытянутой руки: корпус, покрытый лаком, струны… Это действовало магически. Все это мне довелось увидеть на танцверанде в Красногорском парке. А еще в нашей школе, в спортзале, начал репетировать ансамбль. Дядьки (по сравнению с нами) разрешали потрогать инструменты. Вместе со своими друзьями, такими же увлеченными, я смотрел на них с благоговением.

И тогда мы с моим другом Володей Павловым стали активно прослушивать западную музыку у него дома на магнитофоне. Не просто слушали, мы пытались петь вместе со звучащей музыкой, раскладывать на голоса. Благодаря моей музыкальной подготовке, я мог обозначить тональность песни, четко скопировать партию баса, количество звучащих голосов…

Соседом Володи был радиолюбитель, наш ровесник, очень продвинутый в этом деле парень. Надо было видеть его комнату, увешанную транзисторами и прочими аксессуарами радиолюбителя. С его помощью мне удалось сделать первый инструмент. У мамы на работе столяр помог выпилить корпус и залакировать его. Наш товарищ что-то спаял, вставил в корпус, и получился какой-никакой инструмент, по виду гитара, издающая электрический звук, да еще и с фуззом[2]2
  Фузз – популярный гитарный эффект, при котором сильно искажается звуковой сигнал. Прим. ред.


[Закрыть]. Но родители Володи посчитали, что мы слишком много времени уделяем этим интересам, и дали мне понять, чтобы я приходил в гости реже. Тем не менее, в школе мы попробовали подключить этот инструмент к усилителю «КИНАП», который находился в кабинете физики, и что-то побренчать. Сам этот факт для нас стал огромным событием.

На этой волне я окончил восьмой класс, музыкальную школу, и подал документы в музыкальное училище имени Октябрьской революции – к тому времени стало ясно, что в девятый класс я не пойду и что я гуманитарий с музыкальным уклоном. Поступал на факультет народных инструментов. Легко сдав два экзамена – сольфеджио и баян, я прошел на первый курс.

Мои увлечения этой музыкой никуда не делись, скорее еще больше усилились. Я сразу обратил внимание на ансамбль, который состоял из старшекурсников. Они играли на различных вечерах в нашем училище, исполняли популярную на тот момент музыку. Точно помню, что они играли песни из репертуара польского ансамбля «Червоны гитары». Я стал всячески искать единомышленников, с которыми можно было бы осуществить что-то в плане создания подобного коллектива. Поскольку в училище, кроме класса баяна, у нас был второй инструмент – фортепиано, я часто садился в аудитории за него и что-то наигрывал. И так, постепенно, в течение учебы на первом курсе подобралась группа ребят со схожими интересами, с которыми можно было начинать репетировать хоть какой-то репертуар. Но начали мы эту деятельность не в стенах училища. Не помню, по какой причине, но мы стали искать, что называется, базу. Первой базой был Дом культуры на «Семеновской», рядом с кинотеатром «Родина». Я был настолько увлечен этим, что не замечал расстояний, которые приходилось преодолевать. «Семеновская», если ехать от Красногорска, – другой конец Москвы. Поездка до дома по времени составляла больше часа, но мне все было в радость. Потом были ДК немного ближе, в районе «Войковской», еще где-то. Я тогда играл на ритм-гитаре и пел.

До мутации голоса я был по-детски голосистым, а после голос приобрел юношеское звучание, и я стал понимать, что мое пение нравится слушателям и что у меня получается. На концертах или вечерах отдыха в пионерлагере, в школе, в училище, где после пары выступлений на студенческих вечерах я превратился в «суперстара» и среди студентов, и даже среди преподавателей, лояльно относящихся к такой музыке.

Кстати, именно в пионерлагере я впервые поиграл на бас-гитаре. Струны на ней были то ли от фортепиано, то ли от бас-балалайки. Я очень хорошо помню вздувшиеся подушечки пальцев после этого и мозоли размером с полпальца. Струн для бас-гитары в то время было не достать.