Текст книги "Сергей Беликов. Исповедь, или где-то меж Правдой и Истиной. Автобиография певца и музыканта ВИА «Самоцветы» и группы «Аракс»"

Периодически к ним присоединялся Владимир Полонский. У него была знаменитая фишка, о которой знает половина музыкантского сообщества. Он начинал разговор с человеком нормальным языком, членораздельно. Потом постепенно он начинал зажевывать и коверкать окончания предложений, затем целую фразу начинал произносить нечленораздельно. Слушающего это смущало, он не понимал, что говорит Володя, просил повторить. Володя выпучивал глаза, сильно удивлялся и повторял то же самое. Так выстраивал диалог, что было ощущение, что это твоя проблема. И так 5–7 раз – это выводило собеседника из себя. Однажды, произнося такие фразы, он довел меня до умопомрачения. И на моих глазах доводил так десятки людей. Это тоже было использовано в юмористических сценках на наших концертах. Правильно использовав весь этот опыт, Володя Винокур ушел в другой жанр и стал тем, кем он стал.

Трубач Валера Беседин делал исправно свое дело. Человек серьезный, взрослый, бывший музыкант военного оркестра. Его не особо интересовали наши шутки, но при этом он очень хорошо ко всем относился, в частности, ко мне. Говорил, что я в его глазах произвожу впечатление очень умного парня. Не скрою, это было приятно.

Саша Брондман был просто ремесленником, при этом довольно квалифицированным исполнителем, работал по такому принципу: дайте ноты – я спою. Но этого все-таки уже было маловато для того времени. Саша был родственником кого-то из руководства «Москонцерта», и был неплохо пристроен в один из лучших коллективов страны. Он прибегал на репетицию последним, а убегал первым. А Пресняков, Курбаков, Беликов оставались и продолжали работать. Все, что Сашу интересовало – это деньги. На мой вопрос «А как же творчество?» он отвечал, что творчество его не интересует, интересуют только бабки. Он и не пытался выйти на первый план в качестве солиста, ему это было не нужно. Александр Брондман, по моим наблюдениям, Юрию Федоровичу как руководителю не особо нравился, и он бы хотел видеть на этом месте другого, но по выше указанной причине не мог ничего предпринять какое-то время.

Тогда было принято ездить на гастроли с музыкой: брали с собой магнитофон и в поездках слушали записи, чаще всего западных групп. Например, Володя Пресняков мог поставить альбом «Chicago II» и обратить мое внимание на то, как звучит медная группа[10]10
  Медные духовые музыкальные инструменты. Прим. ред.


[Закрыть]. Мы могли часами говорить об этой музыке. Пресняков же познакомил меня с записями Frank Zappa и вообще постоянно предлагал изучать хорошую музыку.

Большим везением было то, что почти сразу после моего прихода в ансамбль Вячеслав Добрынин принес песню «Все, что в жизни есть у меня» на стихи Леонида Дербенева, аранжировку сделал Виталий Кретюк – в таком дуэте они довольно часто работали и ранее. Кстати, по моим наблюдениям, основным аранжировщиком «Самоцветов» до ухода из ансамбля оставался Кретюк, при этом чувствовалось негласное соперничество с Пресняковым.

Песня «Все, что в жизни есть у меня» некоторым образом поменяла стиль ансамбля «Самоцветы». Прежде всего, зазвучали голоса и зазвучали более драйвово. Я поучаствовал в аранжировке этой песни по части вокала, и мои идеи пришлись по вкусу Кретюку, Маликову и Преснякову.

В это же время я записал песню «Уголок России». Юрий Федорович обратился ко мне с просьбой ее записать, но она не была предназначена для исполнения «Самоцветами». Скорее, это была творческая работа исключительно для композитора Владимира Шаинского, он же обещал продвинуть ее на радио.

Ранее я рассказывал о том, как еще в школе меня без всяких оснований обвинили в том, что я якобы рисовал карикатуры на учительницу. Так вот, работая в «Самоцветах», я попал в такую же нелепую ситуацию. У нас шли концерты во Дворце спорта в Лужниках. Артисты обычно тусовались в буфетной зоне. Ко мне подходит Юрий Федорович и довольно встревоженным голосом приглашает в одну из наших гримерок. В гримерке сидят Беседин и Пресняков. Юрий Федорович говорит:

– Кто-то засунул в трубу Валеры Беседина барабанную палочку, и он не может ее достать. А нам скоро выходить на сцену. Скажите, Сергей, это сделали вы?

Я, человек, который всегда считал дикостью шутки такого рода, «зеленые» концерты и прочее, говорю:

– С чего вы взяли? Я ответственный артист и не мог такого себе позволить.

На что Маликов отвечает:

– Это ведь настолько ребяческая выходка, а вы у нас самый молодой. Поэтому мы и решили, что это могли сделать только вы.

На что я сказал:

– Юрий Федорович! Я прямо сейчас готов написать заявление об уходе после таких обвинений.

Маликов как-то замялся. В общем, отыграли концерт без трубы. Потом как-то эту палочку достали.

Не было позже никаких извинений, никто ни в чем не разбирался, эта история позабылась, как будто ее и не было, но она же была. И у меня в очередной раз возник вопрос: как это все понимать?

Эта история, пожалуй, единственная, вызвавшая негативные эмоции в тот период. В остальном вспоминается только хорошее, например, как мы играли в футбол. Как известно, Юрий Федорович Маликов ярый болельщик московского «Динамо», да и сам всегда был любителем попинать мяч. Приезжая на гастроли в какой-то город, мы сразу же узнавали, где поблизости стадион, и весь коллектив играл там в футбол, если, конечно, не было четырех концертов в день. В «Самоцветах» очень прилично играл Владимир Пресняков, мы с ним и были основными застрельщиками наших футбольных забав. Не помню, чтобы доводилось в то время поиграть с другими ансамблями в футбол, но знаю, что многие музыкальные коллективы поигрывали между собой при случае на совместных гастролях.

Еще одним очень важным моментом для меня в тот период было приобретение опыта работы на крупных площадках. Очень частым явлением в нашем деле были выступления во Дворцах спорта, а средний Дворец спорта в СССР – это четыре тысячи мест. Мы же приезжали и работали по десять Дворцов спорта, а бывали случаи, что и по двадцать. И, как правило, при аншлагах. В один приезд нас могли услышать от сорока до восьмидесяти тысяч зрителей – эти цифры дарили ощущение, что ты, по меньшей мере, интересен публике. И то, как тебя принимает эта публика, отношение к тебе, интерес, давали понять, что ты превратился в артиста серьезного уровня. Меня, как человека, не склонного к раздолбайству, это вдохновляло, но и добавляло ответственности, что в итоге стимулировало мой дальнейший рост как музыканта и исполнителя. Пиара и хайпа тогда не существовало в природе, только ты, твой исполнительский уровень и публика – вот и завоевывай ее, ее внимание, ее любовь.

Что еще мне запомнилось за тот год, который я провел в «Самоцветах»? Когда мы приехали на гастроли в Свердловск, я впервые почувствовал, что такое уральские холода. Тридцатиградусный мороз, ясные, солнечные дни, тебе легко дышится, ты испытываешь настоящую эйфорию, не то что московская стужа, когда только и хочется, что куда-то спрятаться. На Урале наоборот – хочется гулять, впитывать этот воздух, хоть и ноздри слипаются от мороза.

Свердловск – город Владимира и Елены Пресняковых. Когда мы уезжали после гастролей из Свердловска, друзья Владимира Петровича – а они все духовики – пришли на вокзал и, провожая нас, играли «Прощание славянки», стоя напротив вагона, в котором разместились музыканты ансамбля «Самоцветы». Поезд тронулся под звуки живого оркестра. Незабываемое зрелище!

Также в память врезалась ситуация, когда осенью мы уехали из Москвы в легких куртках, прилетели в Хабаровск, а там –20 °C. Это был шок! Из-за смены часовых поясов у меня возникли проблемы: я не мог спать ночью, а днем клонило в сон. Мой молодой организм никак не мог перестроиться на новый часовой пояс, мне действительно было дурно. Бей себя по щекам, умывайся – бесполезно, постоянно находишься в какой-то прострации. Интересно, что на гастролях мы всегда жили в лучших гостиницах того или иного города, статус ансамбля был очень высоким.

И еще один очень важный момент хочется отметить. Благодаря возросшим финансовым возможностям я смог приобрести в тот год новую гитару – Fender Jazz Bass. Это было пределом мечтаний для многих бас-гитаристов страны. Покупке поспособствовал Юрий Федорович Маликов. Стоило это удовольствие 2500 рублей – в те, советские времена цифра весьма внушительная. Гитара по стоимости квартиры или машины!

Кстати, моя ставка в «Самоцветах» была 10 рублей за отделение. Соответственно, за концерт получалось 20 рублей, за что большая благодарность руководству театра «Ленком». Придя в «Самоцветы», я уже имел высшую тарификацию, и Юрию Маликову не пришлось бегать по кабинетам и заниматься оформлением ставки для меня. Вышло так, что я даже получал больше некоторых коллег.

Еще тот год запомнился тем, что мне повезло познакомиться и пожать руки многим известным артистам. В частности, довелось познакомиться с Иосифом Давыдовичем Кобзоном, личностью для нашей эстрады просто могучей. Запомнилось, что после совместных гастролей в каком-то городе Кобзон устроил прощальный банкет для музыкантов своего коллектива и «Самоцветов». На банкете он произносил тосты и комплименты в адрес нашего ансамбля. И, хотя он не со всем был согласен в исполняемой нами музыке, тем не менее, выказывал огромное уважение. Тогда же я познакомился с саксофонистом сопровождающего Кобзона состава – Яшей Гафтом, совершенно очаровательным и обаятельным человеком. С ним у нас долго были приятельские отношения, и он относился ко мне, можно сказать, по-отечески, очень тепло и уважительно. Руководителем коллектива Иосифа Кобзона был ныне хорошо известный пианист Левон Оганезов. Отношения с этими людьми не переросли в дружбу, но общаться с ними долгое время было приятно и интересно.

Тогда же довелось познакомиться и с Валерием Ободзинским, который в совместных стадионных программах приватно высказывал мне свое артистическое уважение. Не скрою, мне было весьма лестно. Сам я не являлся поклонником Валерия Ободзинского, но, конечно же, отмечал, что в его голосе, в тембре есть некая чувственность, которая и была причиной любви публики к его пению.

Еще запомнилось, что на наши концерты в Москве несколько раз приходил знаменитый хоккеист Валерий Харламов. Он обязательно появлялся за кулисами, и по его словам становилось понятно, что он был поклонником ансамбля «Самоцветы». Валерий Харламов в общении с нами был довольно скромным и даже стеснительным человеком при том, что уже тогда был суперпопулярным хоккеистом.

По линии Министерства обороны в первый мой «Самоцветовский» год мы ездили на гастроли в ГДР. После моей первой поездки в Польшу Германская Демократическая республика оказалась страной совершенно другого уровня. Сначала мы заехали в ставку командования ГСВГ в Вюнсдорф, там дали первый концерт, и оттуда начался маршрут поездки. Впервые поехали за границу почти все участники ансамбля. И Пресняковы, и Винокур… Пройдет год, два – и в ГДР мы будем ездить, как в Иркутск или в Новосибирск. А тогда мы с придыханием посещали продуктовые и прочие магазины. Меня шокировало, что ты можешь купить, например, бутылку молока прямо из корзины на улице. Всякие сардельки, шпикачки нам тогда казались неимоверно вкусными. Германия по сравнению с Польшей действительно выглядела заграницей. И, конечно, проблема одежды, обуви для детей после таких поездок решалась полностью. Себе и родственникам тоже приобреталось немало модной и качественной одежды.

Снова «Аракс»

Казалось бы, причин покидать ансамбль «Самоцветы» у меня не могло быть. Однако я продолжал общаться с ребятами из «Аракса», очень часто они приезжали на квартиру, которую мы с женой Ириной снимали тогда в районе Кузьминки. Все эти разговоры о планах театра (планировалась новая рок-опера), о творческих моментах, привели меня к решению вернуться в театр. Одним из факторов был такой момент, что через театр я смогу решить квартирный вопрос. Вторым фактором была большая защищенность по отсрочке от армии – к тому времени я перевелся с дневного отделения на заочное, и на меня набросился военкомат. Да и институт, в итоге, я так и не окончил…

Юрий Федорович Маликов, конечно, выразил свое сожаление по поводу моего ухода, но не более. Не все мои вопросы он мог решить в тот момент. На мое же место взяли Алексея Глызина, а я вернулся на прежнее место с ощущением, что и не уходил никуда. Состав ансамбля оставался прежним, но…

Возникло ощущение, что Юра Шахназаров стал немного «тормозить». Еще на записи цикла песен к фильму «Диалог», на репетициях, Юра не мог сыграть партию гитары, которую сам себе придумал. Задумка есть, а воплотить не получается. На музыкальном жаргоне: не «выхиливал». Но он человек настойчивый, пробовал еще и еще… И тут стало понятно, что в ремесле Юра уперся в свой исполнительский потолок. Такое ощущение возникло еще и потому, что с нами поигрывал в качестве гитариста Вадик Голутвин. Он приходил на репетиции и все играл с ходу, легко и гибко. Игра на другом уровне – было заметно, насколько шире и ярче становилась палитра звучания.

Из этого и возникло понимание, что Шахназаров не может быть лидером-гитаристом на новом этапе, тем более, единственным. А вот вторым гитаристом – без проблем. Но он никак не хотел уступать свое лидерство, и в итоге все это привело к некоторому напряжению. Встал вопрос о том, чтобы взять в состав Вадима, но, как мне помнится, Юра Шахназаров был против, даже протестовал. Сознательно тянул время, а Голутвин в этот момент находился в подвешенном состоянии. Юра вполне мог оставаться художественным руководителем, он был хорошим менеджером. Присутствие в составе одновременно Шахназарова и Голутвина было бы разумным и естественным решением, но что-то тогда не сложилось. Юра выступил однозначно: гитарист – я. Это в итоге и привело к конфликту и его уходу.

По воспоминаниям Вадика Голутвина, поводом к уходу Шахназарова явилась одна нелепая ситуация. Кто-то заболел, и Василий Калинович Шкиль вышел на сцену вместо молодого человека и начал петь: «В несчастного раба вселился бес…»

А Марк Захаров, к несчастью, стоял «позади забора». Он вызвал Шахназарова и спросил:

– Что происходит? Что это за паноптикум?

Василий Калинович Шкиль – уважаемый человек, нежнейшая душа, фронтовик, но человек очень преклонного возраста, и, когда он начал петь с молодыми, это произвело на Марка Анатольевича неизгладимое впечатление. В итоге Юра Шахназаров ушел. Вообще, надо сказать, Марк Анатольевич человек достаточно резкий, и театр знает не один случай, когда он безжалостно расставался с людьми, служившими ему верой и правдой долгие годы.

Признаться, я не в курсе этого конфликта, но допускаю, что было именно так. Помню точно, что Василий Калинович Шкиль был заведующим музыкальной частью театра, но особой ответственности на нем не было. Он не был актером и на сцену обычно не выходил, хоть и был квалифицированным аккордеонистом. Возможно, возник какой-то форс-мажор, и он вынужденно оказался на сцене.

Но мне врезался в память другой эпизод: Юра уже написал заявление об уходе, и мы с ним шли по направлению к метро. Я понимал, что Юра был тогда на меня в обиде. Он рассчитывал, что я приму его сторону. И Юра тогда произнес фразу, которая оказалась пророческой:

– Сережа, поверь мне! Они и тебя рано или поздно тоже съедят.

Тогда мне, двадцатитрехлетнему, это было не очень понятно. Смысл этой фразы откроется мне гораздо позже. Однако, если быть до конца честным, его никто не съедал и не выгонял. Он вполне мог оставаться в «Араксе» и быть фактически руководителем группы.

С появлением Вадима Голутвина мы сразу «зафеерили», у нас появился акустический блок. Голутвин ведь маэстро акустической гитары, кантри-фолк-рокового аккомпанемента. Мы запели Crosby, Stills, Nash & Young и Loggins and Messina, все это звучало очень красиво, прямо по-американски, и очень «штучно» на общем поп-роковом пространстве в стране.

Как-то быстро в наш состав влился еще один гитарист, Тимур Мардалейшвили. Конечно же, мы слышали группу «Виктория», где играл Тимур, представляли его манеру игры, звукоизвлечение, его яркую технику. «Аракс» не ориентировался на хард-рок, но мы посчитали, что Вадим и Тимур вместе создадут яркую и разнообразную гитарную палитру. Было решено сделать ему предложение влиться в наш состав.

Тимур Мардалейшвили достаточно быстро согласился перейти в «Аракс». Понятно, что на тот период наш ансамбль был более статусным, более брендовым, что ли. Весной 1978 года сложился такой состав группы: Сергей Рудницкий (клавишные инструменты), Анатолий Абрамов (ударные), Сергей Беликов (бас-гитара, вокал), Александр Садо (вокал), Вадим Голутвин (гитара), Тимур Мардалейшвили (гитара).

Официально должности руководителя ансамбля «Аракс» в театре не было, она существовала исключительно номинально, то есть это никак не отражалось на положении музыканта или на его зарплате, но спрашивать с кого-то надо было. После ухода Юры Шахназарова руководителем коллектива стал Сергей Рудницкий. Сережа совершенно не изменился с того времени, как появился в коллективе, и после назначения руководителем тоже никаких изменений не произошло.

Возвращаясь к появлению Вадима Голутвина, нужно упомянуть, что его появление в «Араксе» произошло после знакомства с Сергеем Рудницким. Они поняли, что им нравится одна и та же музыка и, самое главное, что они музыканты одного, очень высокого уровня. Еще о Вадике можно сказать, что он был фанатично предан музыке, это вызывало большое уважение к нему. Человек с такой базой, с такой платформой просто обречен на совершенствование. Музыкант, готовый репетировать по 20 часов в сутки. Его отрицательной чертой мне тогда казалась упрямость по мелочам – условно, он очень хотел, чтобы в его сценическом костюме пятая пуговица была покрыта серебром. Зачем? Почему, если все остальные покрыты золотом? Но он из-за этого мог упираться, обижаться. В итоге, конечно, мы достигали консенсуса, но это почему-то запомнилось.

Вместе с этим он был настолько предан музыке, что мог постоянно ходить в одной застиранной майке, лишь бы струны на его гитаре были самыми лучшими. Прежде всего он думал о музыке, нежели о благах, которые она может принести, но порой это переходило границы. При всем моем музыкантском фанатизме вызывала недоумение его философия, что в студии можно жить. Маты положим и будем спать прямо на полу! Я не хотел превращаться в такого хиппаря и спать на матах, не хотел превращать свою жизнь в замкнутый мир и думать только о творчестве.

Тимур тоже человек одержимый музыкой, но, в силу своей флегматичности, он не был способен на какие-то резкости, в отличие от Вадика. Спокойный, уравновешенный, вполне комфортный в общении. По-музыкантски тоже довольно упертый в реализации своих идей, но в гораздо меньшей степени, нежели Голутвин. Столкновение их музыкальных идей происходило довольно часто, и мы с Рудницким оказывались третейскими судьями в этом вопросе, решали все сообща, путем приведения серьезных коллективных доводов.

Оба гитариста очень легко влились в спектакли театра, при этом концертная деятельность «Аракса» стала намного активней. Появление новых музыкантов дало возможность расширить наш репертуар – все-таки тогда была эпоха доминирования каверов, эпоха, когда музыканты, качественно играющие западную музыку, котировались очень высоко. К тому времени из нашего репертуара полностью ушли The Beatles. Как я уже говорил, мы стали исполнять Crosby, Stills, Nash & Young и Loggins and Messina. Играли Uriah Heep, Sweet, Deep Purple… Что касается композиций Deep Purple, в них я исполнял роль Гленна Хьюза, а Садо – Ковердейла. Конечно, мой голос не такой, как у Хьюза, в нем нет той жесткости, того нагловатого металла. Я обладаю более русским, что ли, голосом, да и Садо тоже не Ковердейл. Понятно, что мы не были такими уж точными исполнителями оригинального звучания, но в целом по инструменталу было очевидно, что у нас все очень лихо получается.

Переход формального руководства коллективом к Сергею Рудницкому, как я уже говорил, нисколько не поменял его в плане характера или проявления каких-то качеств. Сергей оставался спокойным, уравновешенным и немного флегматичным человеком, в этом было их некоторое сходство с Тимуром. Спустя годы Сергей скажет, что его больше привлекала творческая деятельность в студии, нежели сценическая работа, не концертно-репетиционная, а студийно-аранжировочная. Я не говорю о том, что он не любил сцену, аплодисменты и прочее. Речь исключительно о предпочтениях. И в самое ближайшее время мы это почувствуем, когда начнется работа с Зацепиным.