Текст книги "Любовные похождения Меченосца"

– Да, Ангелина Ивановна, это известие, как обухом по голове, – сказал Меченосец, – мне его надо осмыслить, а потом решение принимать.

– Вот-вот, сначала осмысли, а потом уж и приходи, – в очередной раз посоветовала Ангелина Ивановна.

Быстро допив чай, Меченосец простился с Ангелиной Ивановной и выскочил на лестничную площадку.

– Вот ведь как, – думал он, – пока я лес валил, у меня сын народился. И назвала она его в мою честь, значит, действительно, любила. А почему любила? Может быть, и сейчас еще любит и ждет.

От этих мыслей настроение у него окончательно испортилось и, чтобы его хоть как-то поправить, он зашел в забегаловку и, заказав себе двести грамм водки, уселся за свободный столик.

Выпив стопку, он продолжил свои размышления:

– Интересно, в кого мой сынишка, в мать или в меня. Если в мать, то будет умным, если в меня, то быть ему здоровяком. Нет, я должен обязательно его увидеть.

Подумав об этом, Меченосец допил залпом оставшуюся водку и быстро вышел в морозный воздух.

– Я должен обязательно его увидеть, я должен обязательно его увидеть, – безостановочно бормотал он, двигаясь в направлении дома на Литейном. Но возле дома его решительность куда-то исчезла. Войдя во двор, он постоял в нерешительности возле подъезда, потом оглянулся и, увидев скамейку, направился к ней. Посидев на скамейке минут десять, он поднялся и хотел уже уходить, как во дворе появилась стройная женщина, к руке которой прицепился краснощекий мальчуган.

В женщине Меченосец тут же признал Светочку. Теперь он внимательней посмотрел на мальчика.

– Мальчонка, действительно, похож на меня, – подумал он, – вон какой крепенький, да румяный. Вот он, мой сын, а я не решаюсь его остановить. Нет, сейчас подойду и возьму его на руки.

Пока он размышлял, малыш и женщина скрылись в подъезде.

Меченосец сделал несколько шагов в сторону подъезда, но потом остановился и, повернув назад, поспешил со двора.

Вечером Степаныч застал Меченосца в подавленном состоянии. Тот сидел за столом, на котором стояла початая бутылка водки и тарелка с бутербродами.

– Меченосец, да на тебе лица нет. Что-то случилось? – спросил Степаныч.

Меченосец поставил на стол стакан с водкой и, повернувшись к Степанычу, произнес:

– Степаныч, оказывается, я уже больше пяти лет, как отец, – признался он.

– Отец, – переспросил Степаныч, – так этому радоваться надо.

– Вот я и радуюсь, – с горечью произнес Меченосец и опять потянулся за стаканом.

Степаныч отставил стакан подальше от края и воскликнул:

– Ты что это куксишься. Ну-ка соберись. Да если бы у меня сын родился ….

– Если бы, да кабы, – перебил его Меченосец, – я сегодня увидел своего сына и не подошел к нему. Я, Меченосец, поступил, как самый последний трус. Кого испугался? Сына своего испугался.

– Ну, не убивайся ты так, – попытался успокоить Меченосца Степаныч, – завтра пойдешь к сыну, возьмешь его на руки, и все будет тип-топ.

– Ты так думаешь? – неуверенно спросил Меченосец.

– Не думаю, а знаю, – уверенно произнес Степаныч.

– Тогда давай выпьем, – предложил Меченосец.

– А тебе не многовато ли будет? – поинтересовался Степаныч.

– Обижаешь, – произнес Меченосец, – ты же знаешь, что для меня поллитра, что для слона дробина.

– Ну, если так, тогда наливай, а я пока руки помою, – согласился Степаныч.

Вернувшись из ванной, Степаныч сел за стол и, взяв стакан, сказал:

– Меченосец, это великое счастье иметь детей, иметь свою кровинушку. Давай выпьем за продолжение твоего рода.

Они выпили, и Степаныч рассказал Меченосцу печальную повесть, которую я хочу довести до читателя без купюр и причесывания.

Исповедь Степаныча

Родился я на Волге, в старинном белокаменном городе.

Еще в пятом классе влюбился я в одну девчонку, которая жила в соседнем подъезде. Была та девчонка на год младше меня, и звали ее Таней. Мне она казалась очень красивой и ухоженной девочкой. Отец ее работал режиссером местного театра, а мать заведующей библиотекой.

Таня была единственным ребенком, и родительская любовь полностью переносилась только на нее. Она никогда и ни в чем не нуждалась. Более того, все лучшее доставалось ей, да и было за что. Училась Таня только на хорошо и отлично, а после школы ходила заниматься в балетную студию. Я нередко провожал ее до дома, но так, чтобы она этого не замечала.

Долго незамеченным такое провожание остаться не могло, и в один из дней Таня дождалась, пока я поравнялся с ней, и спросила:

– Скажи, а ты долго еще за мной ходить будешь?

– Да я, в общем-то, и не хожу за тобой, – промямлил я.

– Ты думаешь, я слепая, – опять спросила Таня.

– Ничего я не думаю, – произнес я, – просто у меня это непроизвольно получается.

– Интересно, каждый раз идешь за мной и вдруг непроизвольно, – с издевкой произнесла Таня.

Я густо покраснел и, чтобы скрыть свою красноту, резко повернулся и убежал, но в следующий раз я опять ждал Таню возле балетной студии.

В этот раз, увидев меня, Таня нисколько не удивилась. Подойдя ко мне, она произнесла:

– Ты опять нечаянно пришел?

И тут меня словно черт за заднее место ущипнул. Я смело посмотрел Тане в глаза и воскликнул:

– Таня, ты можешь надо мной смеяться, но я буду приходить сюда всегда.

– Зачем же над тобой смеяться, – серьезно сказала Таня, – если хочешь, приходи.

– А можно я сегодня тебя провожу, – совсем осмелел я.

– Конечно, проводи, – как-то уж очень быстро согласилась она.

И мы пошли с ней по широкой улице, засаженной пахучими липами. Был апрель, и листочки из набухших почек только-только проклюнулись. Ожившие воробьи вовсю чирикали в предвкушении скорого прихода теплых майских дней, а заботливые вороны отыскивали на земле липовые или тополиные ветки и мастерили из них большущие гнезда.

Ручейки совсем недавно отзвенели, и только большие лужи напоминали прохожим о том, что еще вчера первый апрельский дождь смыл с земли последние льдинки, а скупое на тепло солнце уже успело подсушить асфальт.

До одной из таких луж мы шли, не проронив ни слова, а когда перед нами нахально развалилась эта самая лужа, я протянул Тане руку и сказал:

– Давай помогу, а то тебе будет трудно перепрыгнуть через лужу.

И Таня, мило улыбнувшись, протянула мне руку.

После лужи мы разговорились, и я узнал, что литература является ее самым любимым предметом, что зимой она любит кататься на коньках, а летом ездить в деревню к бабушке.

Я, в свою очередь, рассказал ей о моих увлечениях футболом летом и хоккеем зимой, и про то, что любимым предметом для меня является математика.

На этом наше первое свидание и закончилось, но с этого дня мы стали встречаться с Таней каждый день.

Жил я только с мамой, и каждая копейка у нас была на счету.

Чтобы сводить Таню на какой-нибудь интересный фильм, да еще с эскимо, я собирал пустые бутылки и, отскоблив с них этикетки, сдавал в приемный пункт. Иногда эти бутылки приходилось доставать из дворовых помоек, которые насквозь провоняли мочой и экскрементами, но чего не сделаешь, ради любви.

Но вот наступило лето, и Таня, действительно, уехала к бабушке. Я до июля слонялся по двору, вспоминая Таню, а в июле уехал в пионерский лагерь по путевке, которую достала мне мама.

В середине августа я снова увидел загорелую и подросшую Таню. Мне показалось, что она тоже очень обрадовалась, увидев меня.

Мы пошли на волжский берег, и она с великой радостью рассказала мне о том, как помогала бабушке кормить корову, поросят и курочек, как пила каждое утро парное молоко, ела вкуснейший омлет и запивала вишневым киселем блинчики. Она так смачно об этом говорила, что у меня невольно потекли слюнки, и я воскликнул:

– Таня, только не о таких вкусностях. У меня от этого голова кругом идет.

И тогда Таня перестала рассказывать о деревенских деликатесах и поведала мне о том, как она с подружками ходила в лес по ягоды и принесла домой целое лукошко земляники.

Увидев мою сморщившуюся физиономию, она сказала:

– Ой, извини, я, кажется, опять о вкусном.

– Ничего, – сказал я, – о ягодах можно.

– Если о ягодах можно, то я расскажу тебе, как мы малину собирали, – сказала она и во всей красе поведала о том, как собирала малину больше в рот, чем в лукошко.

– А впрочем, не буду вдаваться в такие детали, а то и недели не хватит, – опомнился Степаныч, – расскажу только об основных моментах.

В общем, на мою любовь Таня ответила взаимностью, но вот ее родители неоднозначно восприняли это известие. Ее мама еще как-то пыталась войти в душевное состояние дочери, но ее отец был категорически против любого общения со мной.

– Как так, – говорил он, – моя дочь общается с каким-то оборванцем.

Но, несмотря ни на что, мы продолжали встречаться, целуясь до умопомрачения, но, не решаясь дойти до самого главного.

И тут нарисовался какой-то слащавый Петух, которого родители стали настойчиво навязывать Тане в качестве друга. Отец у этого Петуха работал каким-то начальником в Облисполкоме, а мать была восторженной театралкой. На любви к театру и сошлись родители Тани и Петуха. Дружба семьями должна была перерасти в родственные отношения, и для этого с обеих сторон делалось все возможное.

Если Петух с родителями приходил к ним в гости, то Таня обязательно должна была оставаться дома. А еще она была обязана вместе с родителями ходить с ответным визитом.

В общем, с каждым днем мы стали встречаться все реже и реже.

После школы я пошел работать на моторный завод, так как сидеть на мамином иждивении мне было неловко. Дело даже не столько в неловкости, сколько в том, что маминой зарплаты нам стало катастрофически не хватать. А почему я выбрал моторный? Во—первых, потому что там уже работал мой дворовый друг, а, во—вторых, потому, что платили там больше, чем на других предприятиях.

С первой получки я купил маме столовую скатерть, о которой она мечтала уже не один год, а Тане флакончик духов.

Обрадованная мама тут же постелила подаренную скатерть на стол и, усевшись на стул, стала ей любоваться. Милая мама, она так искренне радовалась, что я готов был делать такие подарки каждый день, или каждую неделю, но только раз в месяц мне все же удавалось ей хоть что-нибудь подарить.

Мне показалось, что Тане духи тоже понравились. Она при мне открыла флакончик и, помочив пальчик, помазала им за ушками.

Вкуснее запаха я еще нигде не ощущал. Мне даже показалось, что Таня за эти самые мгновения стала значительно взрослей. В порыве нежности я обнял Таню и закружился с ней, не заметив, как к подъезду подкатила машина с Таниными родителями.

Ее отец, выйдя из машины, грозно произнес:

– Таня, марш домой.

Потом подошел ко мне и сказал:

– Чтобы впредь я больше не видел тебя возле Тани.

На мой вопрос: «Почему», он не удосужился ответить, а только гневно на меня посмотрел.

Я стоял, как оплеванный, возле подъезда, и мне казалось, что все прохожие смотрят на меня с укоризной, а, может быть, и с презрением.

Найдя своего друга, я в первый раз напился до чертиков. Не помню, как я добрался до дома, но первое, что я утром увидел, был мамин страдальческий взгляд. Как плохо мне ни было, я вскочил и, даже не умывшись, выскочил во двор. Всю дорогу до завода я проклинал себя за свою слабость, за то, что ни за что, ни про что, обидел самого дорогого мне человека.

Две недели мы с Таней не виделись. В конце концов я не выдержал и постучался в дверь их квартиры. Дверь мне открыла Танина мама, которая на вопрос: «А можно Таню», мне сказала следующее:

– Молодой человек, Вам не стоит больше приходить в этот дом. Сказав это, она с шумом захлопнула дверь.

Наступил 1933 год, а затем и день моего призыва в Красную армию. В поношенной фуфайке, побритый наголо я стоял в толпе таких же призывников и с надеждой смотрел на калитку военкоматовского двора. И я увидел ее, мою милую Таню. Она вбежала во двор, пытаясь отыскать меня в суетящейся массе. Наконец, она меня увидела, подбежала и бросилась мне на шею. Она зарыдала так, что сердце мое чуть не выскочило из груди. Она плакала и сквозь слезы причитала:

– Все будет хорошо, все будет хорошо, ты только возвращайся.

Я в беспамятстве целовал ее заплаканные щеки, ее милые глаза и повторял:

– Ты только жди, ты только меня жди.

А потом была команда: «По машинам», и наш город растаял в туманной дымке на целых три года.

Почти все это время мы переписывались с Таней. Почему «почти», да потому, что за три месяца до моей демобилизации письма от Тани приходить перестали. Ты даже представить себе не можешь, что творилось со мной все эти месяцы. Я гнал время и не переставал писать, надеясь на то, что Таня все равно мне ответит. Но до самого дембеля я писем так и не дождался.

Приехав после демобилизации на родину, я узнал о том, что Таню насильно выдали замуж за Петуха, а письма, которые приходили в Танин адрес, ее мать выбрасывала на помойку.

Таня в это время уже училась на третьем курсе медицинского института, сделав свой выбор наперекор желаниям родителей, которые хотели видеть ее актрисой.

Я опять пошел на моторный завод, и через полгода меня сделали бригадиром. Таня избегала встреч со мной, а я все тешил надежду вновь сблизиться с ней. И наши встречи, действительно, возобновились. Мы стали украдкой встречаться то у меня дома, то в кинотеатре на вечернем сеансе, а один раз я даже пригласил ее в ресторан. И лучше бы я этого не делал.

Этот вечер нас вновь надолго разлучил.

Мы не успели с Таней выпить по второй, как в ресторане появился Петух со своими лощеными дружками. Не заметив нас, они сели за свободный столик и, заказав выпивку и закусон, стали о чем-то весело переговариваться. Заметив Петуха, Таня несколько раз порывалась встать и уйти, но я удержал ее на месте. А Петух заметил нас в тот момент, когда проходил мимо нашего столика, чтобы пригласить на танец какую-то девицу.

Увидев Таню, он подошел к ней и нервно воскликнул:

– Ты что здесь делаешь, женушка. Ну-ка, марш домой.

Таня хотела встать, но я удержал ее и, поднявшись со стула, вежливо спросил:

– А не пора ли тебе самому идти баиньки?

И тут Петух как заверещит:

– Мало того, что он мою жену обхаживает, так еще и меня оскорбляет.

Естественно, что ему на помощь бросились разодетые дружки. Они стали так активно размахивать своими кулачками перед моим носом, что я не выдержал и прошелся по их слащавым мордам своим кулаком. Меня, естественно, повязали и отвезли в КПЗ.

Было заведено дело, которое раздули из, казалось бы, ничего. Свидетели в один голос заявили, что я напал на этих прохвостов с ножом и кого-то даже покалечил. В общем, упекли меня на целых пять годов.

После того, как меня посадили в тюрьму, Таня ушла от Петуха и в первом же письме обрадовала меня известием о том, что беременна вот уже целых два месяца, и что этот ребенок мой.

– Вот это подарок, вот это подарок, – шептал я, читая эту приятную новость. Из радостного состояния меня вывело настойчивое постукивание по плечу моего соседа по камере.

– Послушай, – сказал он, – может, хватит причитать. Подарок, подарок, заколебал уже.

Я отвернулся к стене и, прижав исписанный листок к груди, попытался представить мою Таню с выпуклым животиком. Располневшая и счастливая Таня шла мне навстречу и улыбалась своей чудесной улыбкой. Правда, через некоторое время она расплылась в моем воспаленном воображении.

Еще через семь месяцев мне пришло известие, что Таня родила мальчика и назвала его Сергеем.

А потом началась война, штрафной батальон и я только чудом смог выбраться живым из этой всепожирающей мясорубки.

Вернувшись на родину, я узнал о том, что моя любимая Танька ушла на фронт в первые дни войны, и полевой госпиталь, где она работала, был уничтожен фашистской авиацией.

Постаревшие Танины родители проживали в той же квартире вместе с восьмилетним внуком Сергеем, моим родным сыном Сергеем Сергеевичем. Только по паспорту он имел фамилию и отчество Петуха.

Встретившись с родителями, я показал им Танины письма, но они даже и слышать не хотели о том, что Сергей – мой сын.

Мои просьбы и уговоры мне никак не помогли, ничего, кроме раздражения я не прочел в их глазах, а ведь сын, как две капли воды, был похож на меня.

На следующий день я уехал из родного города и в Ленинграде встретился со своими корешами.

Те напомнили мне о моих шулерских способностях, и я вошел в роль кидалы, из которой до сих пор не могу выйти. Одно утешение, что кидаю я, как правило, жуликов и проходимцев. Но от этого легче не становится.

Закончив свое невеселое повествование, Степаныч затих, уставившись покрасневшими глазами в пол.

Меченосец несколько минут сидел молча, стараясь не мешать напарнику, потом наполнил стаканы и, тронув Степаныча за плечо, произнес:

– Степаныч, а давай выпьем за то, чтобы ты, в конце концов, смог встретиться с сыном.

Они выпили, и Степаныч сказал:

– Я тебе рассказал это не только потому, что хотел выговориться, но еще и потому, чтобы ты хорошенько подумал и все-таки встретился со своим сыном и женщиной. Ведь эта женщина носила у себя под сердцем твою кровинушку.

Встреча с сыном

После откровений Степаныча, Меченосец часа три проворочался в своей кровати и только под утро смог как следует уснуть.

Проснувшись, он разбудил крепко спящего Степаныча и сообщил ему о том, что сейчас же пойдет и встретится со Светочкой.

Не отошедший ото сна Степаныч сначала не понял о чем идет речь, потом опомнился и пожелал ему «ни пуха, ни пера».

Было воскресенье, и Светочка с сыном еще нежились в постелях, когда раздался звонок в дверь.

Светочка нащупала ногами свои потрепанные шлепки и заторопилась в коридор, чтобы открыть дверь раннему гостю.

Увидев за дверью мужчину, она автоматически спросила его:

– А Вы к кому?

Меченосец робко улыбнулся и произнес:

– К тебе, Светочка, к тебе.

Светочка протерла заспанные глаза, внимательно присмотрелась к мужчине и, узнав Меченосца, воскликнула:

– Павел, какими судьбами?

– Может, ты все-таки разрешишь мне войти? – спросил Меченосец.

– Да, конечно, – опомнилась Светочка, – входи, только давай пройдем на кухню.

– Хорошо, – согласился Меченосец и пошел вслед за ней на знакомую кухню.

На кухне Светочка засуетилась возле керосинки, а Меченосец молча сидел и внимательно разглядывал женщину, которая когда-то отдалась ему каждой частичкой своего молодого тела. Сегодня ее тело уже не было таким же молодым, но фигурка все равно притягивала мужские взгляды.

Разлив по чашкам чаю, Светочка, наконец, присела и повторила свой вопрос:

– Так каким это ветром тебя занесло в наши края, Павел?

Меченосец отхлебнул из чашки горячего чая и рассказал Светочке все его недавние похождения.

Конечно, он ни словом не обмолвился о тех женщинах, которых за это время переласкал и которыми сам был в полной мере обласкан. А вот о том, что, по недоразумению, был отправлен в места не столь отдаленные, он Светочке поведал, правда, причину попадания в эти места он представил Степанычеву. Изменил он в истории Степаныча только то, что подрался в ресторане из-за дружка, которого очень сильно уважал.

Светочка сначала с некоторым недоверием слушала повествование Меченосца, но услышав про условия, в которых тот находился в последнее время, смягчилась и с искренним сочувствием дослушала его исповедь.

Во время рассказа он несколько раз повторял, что все эти годы думал о ней и благодаря этому только и выжил.

Когда Светочка в третий раз услышала эту фразу, на глазах у нее появились слезы, и она, вынув из кармана халата платок, зашмыгала своим курносым носиком.

Очередное шмыганье носом перебил вошедший на кухню сынишка:

– Мама, ты почему плачешь?

Светочка торопливо вытерла слезы и произнесла:

– Это от радости Павлик.

– А чему ты радуешься? – с недоумением спросил Павлик.

– А тому, что твой папа приехал, – ответила Светочка.

Павлик хмуро посмотрел на незнакомого мужчину, потом подошел к маме и, обняв ее, спросил:

– Это тот папа, который был на ответственном задании за границей?

Светочка густо покраснела, взглянула на Меченосца и утвердительно кивнула головой.

– Вон ведь, значит, как, – подумал Меченосец, – оказывается, я ответственное задание выполнял. Ну, что ж, нужно будет этому соответствовать.

В слух же он сказал:

– Павлик, сынок мой, здравствуй.

Сказав это, он попробовал обнять Павлика, но тот отстранился от незнакомого дяди.

Тогда на помощь Меченосцу пришла Светочка:

– Что же ты, сынок, своего папу испугался.

– Никого я не испугался, – нахмурившись, сказал Павлик.

– Если не испугался, тогда подойди к папе, – подтолкнула она Павлика, – видишь, как папа соскучился по тебе.

Павлик нехотя подошел к Меченосцу, и тот, погладив его по головке, сказал:

– Хороший мальчик, весь в папу.

Потом был совместный завтрак, после которого они оделись и вышли на прогулку. Меченосец предложил им пройтись до гостиницы, чтобы забрать там свои небольшие пожитки. Кроме того, Меченосцу очень хотелось показать Степанычу Светочку и сына.

Степаныч, действительно, оказался в номере. Увидев Меченосца с женщиной и ребенком, он сразу понял, что у того все складывается самым лучшим образом.

Посоветовав им немного посидеть, он сходил в магазин и вернулся оттуда с бутылкой шампанского, бутылкой лимонада, с разными пирожными и конфетами.

У Павлика от вида такого количества сладостей закружилась голова, потекли слюни, и он жадно взглотнул.

Поймав восхищенный взгляд Павлика, Степаныч протянул ему пирожное. Павлик в нерешительности отступил, но после маминого разрешения, охотно взял пирожное из рук Степаныча. Ну, какое же оно было вкусное, просто язык в пору проглотить.

А когда все уселись за стол, Степаныч поднял бокал и произнес:

– Я хочу выпить за то, чтобы, найдя друг друга, вы теперь никогда не расставались.

Меченосец со Светочкой с радостью поддержали этот тост, а Павлик с еще большей радостью потянулся к новому пирожному.

Второй тост был произнесен Степанычем за прекрасную Светлану, которая одна смогла вырастить такого замечательного сына.

Меченосец, уже в который раз удивившись красноречию Степаныча, с удовольствием чокнулся со Светочкой и выпил прохладное шампанское. Павлик в это время засунул в рот сразу две шоколадных конфеты.

Третий тост был посвящен Павлику, и в этот раз, мальчик взял стакан с лимонадом и чокнулся с каждым из взрослых. Это символическое чоканье красноречиво свидетельствовало о том, что контакт между взрослыми и ребенком состоялся.

На прощание Меченосец пожелал Степанычу всего самого хорошего, а Светочка пригласила его в гости, сообщив ему адрес. Павлик же, не переставая смаковать конфету, поблагодарил Степаныча за сладости и сказал, что они ему очень понравились.

Оставшись в притихшем номере, Степаныч подошел к окну и посмотрел на купола Александро-Невской лавры.

– Ну вот, Меченосец нашел свое счастье, – подумал он, – а я когда-нибудь отыщу свое?

Уже в который раз грусть навалилась на него тяжелым грузом, и он никак не мог ее перебороть. Вернувшись к столу, он наполнил бокал коньяком, хотел выпить до дна, но только чуть-чуть пригубил. Вдохнув полной грудью, он распрямился и решительно произнес:

– Завтра же поеду в родной город и постараюсь увидеть там своего сына. Правильно, Степаныч, езжай скорей на Волгу, там теперь твое счастье.

А Меченосец в это время, гордо подняв голову, шел по Старо—Невскому проспекту в сторону площади Восстания. С одной стороны за него прицепилась улыбающаяся Светочка, а с другой за руку держался напичканный сладостями сын Павлик.

– Неужели, это и есть настоящее счастье, – думал про себя Меченосец.

Думая о счастье, он то и дело посматривал то на Светочку, то на Павлика, а то и на прохожих, которые улыбались им, наверное, оттого, что в этот момент соприкасались с их семейным счастьем, соприкасались и были рады этому счастью.

Дай-то, бог, дай-то, бог.