Текст книги "Дерзкий рейд"

– Олтун!.. Олтун!..

Луна как была, так и осталась. И темир-кумуз остался. Только нет уже Олтун, продана. Как продают лошадь, верблюда, теленка… Нуртаз приставил к зубам железный кончик дуги, а пальцем другой руки стал ритмично дергать стальной язычок, и в прохладную тишину ночи поплыли печально-тоскливые звуки…

Утром, едва взошло солнце, пленных растормошили:

– Вставай!.. Тур!

Связанные попарно люди с трудом поднимались на ноги. Руки Джэксона соединены одной веревкой с молодым узбеком, раненным в грудь и ногу. Пуля прошла сквозь мякоть бедра, слегка зацепив кость. Ему никто не мог оказать помощи: все были связаны. Всю ночь он метался, просил, плакал навзрыд, надсадно и глухо. А кровь все время текла, пропитывала одежду. К утру и галифе Сиднея набрякли, стали липкими.

Узбек от потери крови обессилел и, поднявшись, буквально висел на Джэксоне. Толстая веревка, плотно скрученная из грубой шерсти, врезалась в запястья.

– Ит боласы! Сучьи дети! Вперед!

Награждая ударами плеток и прикладов, пленных погнали к окраине города. На пыльных улицах было удивительно тихо и пустынно. Город словно вымер. Жизнь, казалось, притаилась за толстыми глинобитными оградами. То там, то здесь из узких щелей чуть приоткрытых калиток на пленных были устремлены сочувственные взгляды.

Джэксон, тяжело ступая, тащил на себе раненого товарища. Узбек при каждом шаге глухо стонал:

– Сув!.. Воды!..

– Неужели, гады, по кружке воды не дадут? – Впереди идущий пленный громко выругался.

– Кровью своей захлебнешься, собака. – Подскочивший конвоир с жирным, багровым лицом мясника взмахнул плеткой. – За мое добро, собаки! За лавку, ироды! Грабители окаянные!..

Плетеным сыромятным ремнем плетки он хлестал по головам, плечам, спинам. Слышались стоны, вскрики, ругательства.

Впереди показался небольшой мостик через арык. В неглубокой канаве текла мутная, грязная вода. Пленные, мучимые жаждой, ускорили шаги и, невзирая на окрик, бросились к воде. Падали на колени, ползли, связанные попарно, помогая и мешая друг другу, тыкались лицом в мутную жижу.

Джэксон с обессиленным узбеком тоже протиснулся к арыку. Почуяв свежесть воды, узбек открыл глаза. Сидней кое-как помог тому наклониться и, встав на колени, дал ему возможность окунуть лицо в грязную воду.

– Прочь, сволочи! Красные свиньи!

Удары прикладов и плеток сыпались со всех сторон. Пленных красноармейцев с трудом отогнали от арыка, снова собрали в колонну и погнали дальше. Джэксон только облизал пересохшие губы. Ему так и не удалось сделать ни единого глотка.

Пленных загнали в обширный двор, огороженный высоким дувалом. Плотная земля утоптана копытами животных, местами темнели орешки овечьего помета. Во дворе ни деревца, ни кусточка. Пленных разместили посредине двора. Палящий, нестерпимый зной. Сухой, раскаленный воздух и колючие, жесткие лучи неумолимого солнца. Связанные красноармейцы изнывали от жары и жажды. О еде никто не думал. Хотя б глоток воды!..

Их продержали под палящими лучами солнца до самого вечера. Это была жестокая пытка. Люди вконец обессилели. Раненые бредили.

Под вечер послышался цокот копыт. Охранники, дремавшие в тени навеса, торопливо вскочили. Двое побежали к массивным деревянным воротам.

Во двор въехала группа всадников. Одни в богатых туркменских нарядах и белых пушистых папахах, другие в русских мундирах и в фуражках. Джэксону бросились в глаза два всадника, один был в форме офицера американских войск, а другой – английских. Сидней зажмурил глаза и снова открыл – не мираж ли это? Нет, не мираж.

Охранники кинулись к пленным и стали пинать их ногами, хлестать плетками, толкать прикладами.

– Вставай!.. Тур!.. Вставай!

Пленные, поддерживая друг друга, медленно поднимались на ноги.

До слуха Сиднея донеслась английская речь.

– Это настоящие большевики, остатки отряда чрезвычайного комиссара, – сказал один из всадников. – Надеюсь, вы удовлетворили свое любопытство?

– О да, сэр Нольдинг! Я вполне удовлетворен.

Джэксон торопливо сделал шаг, протиснулся вперед. Узбек потерял сознание, и его пришлось тащить.

– Сэр, прошу внимания! – крикнул боксер. – Одну минуту, сэр!

Один из всадников, одетый в американскую форму, осадил коня. В светлых глазах появилось удивление.

– Кто тут говорит по-английски? Что надо?

Двое охранников-европейцев бросились в толпу пленных, вывели Сиднея вперед.

Американец, натянув поводья, придержал танцующего коня. Англичанин тоже повернулся и с нескрываемым любопытством стал рассматривать оборванного большевика с кровоподтеком на скуле, с пятнами засохшей крови на брюках. На его плечах полувисел связанный азиат.

– О, я не полагал, что большевик так культурен! – Американец покрутил плеткой. – У вас есть какая-нибудь просьба или последнее желание?

Пленные, не понимая слов, настороженно вслушивались. Охранники не сводили глаз с Джэксона.

– У меня только одна просьба, сэр! – Джэксон смотрел соотечественнику прямо в лицо. – Чтобы вы обеспечили человеческое отношение к пленным.

Нольдинг, пришпорив коня, подъехал вплотную к Сиднею. Насмешливо сощурил глаза:

– Стоило ли тебе изучать английский язык для того, чтобы быть расстрелянным в Каракумах?

И капитан Нольдинг дважды хлестнул плеткой по лицу боксера.

Джэксон в бессильной злобе рванул связанными руками. Охранники кинулись к нему и, награждая ударами, поволокли к толпе пленных.

Только к вечеру, когда обширный двор перечеркнули спасительные тени, пленных подняли на ноги и погнали в овечий сарай. Усталые и измученные жаждой, голодные, опаленные безжалостным солнцем, люди едва передвигали ноги. Переступив порог вонючего сарая, красноармейцы без сил валились на пол. Джэксон с трудом дотащил узбека к стене. Раненый пылал жаром, бредил, метался.

Ночь наступила как-то сразу. Темная и душная. От глиняных стен и низкого перекрытия веяло жаром.

Джэксон осмотрелся. Высоко, почти под потолком, узкие продолговатые отверстия. Медленно всходила луна, и ее светлые лучи проникали в сарай. Изможденные люди забылись тяжелым сном. Но спали не все. То там, то здесь раздавался тихий шепот. В дальнем конце сарая кто-то стонал – глухо и протяжно. Рядом слышалось тихое всхлипывание. Чей-то хрипловатый голос повторял:

– Замолчи, Митька… Не показывай гадам слабости своей!..

– Убьют спозаранку, – слышалось сквозь всхлипывание причитание. – Убьют ни за што ни про што…

– Не скули, – послышался третий голос. – За свою власть погибаем. Дарма ничего не дается…

Джэксон ощущал спиною и щекою теплую глину стены. Мысли, довольно безрадостные, окружали его, теребили. Да разве уснешь, если знаешь, что это, может быть, твоя последняя ночь! Было обидно и горько так погибать.

Вдруг узбек начал дергаться, вскрикивать, биться головой об пол… Джэксон пытался его удержать связанными руками, но тот вырывался. Так продолжалось несколько минут. Потом раненый как-то сразу затих, только конвульсивно вздрагивал. «Неужели умирает?» – мелькнула в голове Сиднея тревожная мысль, и ему стало не по себе. Джэксон до крови закусил губу. Глоток воды, кусок тряпки, чтоб перевязать рану, могли бы спасти товарища…

Стояла глубокая ночь, в узкие отверстия струйкой вливался освежающий воздух. Джэксон, прислонясь спиной к стене, устало закрыл глаза.

Мысли вихрем проносились в голове. Он вспоминал свою жизнь, первые выходы на ринг, победы… Мать в далеком Нью-Йорке, которая, наверное, так никогда и не узнает о его гибели… Мысленно видел брата, сестру… Казалось, что все, что с ним происходит здесь, просто какая-то нелепость, какой-то сон, что стоит лишь открыть глаза – и он сразу очутится в ином мире.

Уснуть бы так, чтобы не проснуться!.. Но сна не было. Теснились мысли. Он почему-то вспомнил знойный солнечный день на станции Урсатьевской, когда встретил чрезвычайного комиссара… Мог ли он тогда предположить, что эта встреча, радостная и такая неожиданная, станет началом его конца и что им обоим оставалось жить считанные дни?.. Что ни говори, а жизнь довольно запутанная штука, и ее повороты человеку неведомы, понять и постигнуть ее законы никто не может. Человек всегда стремится к лучшему, а попадает, как нарочно, в такие передряги, выбраться из которых ему не удается.

Джэксон закусил губу. Умирать глупо и покорно ужасно не хочется. Он в который раз напряг мускулы, пытаясь разорвать веревку, распутать связанные руки. Но веревка была крепкой – не разорвешь. И вдруг у него мелькнула мысль: зубы!.. У меня же есть зубы! И у других тоже есть зубы. Так почему же нам не разгрызть веревку!.. Распутать хотя бы одного, а потом освободиться всем… Ночь-то не кончилась, до утра далеко. Отчаяние рождало надежду. Горячая волна прошла по телу. Действовать! И немедля!

Вдруг за стеной сарая послышалась какая-то непонятная возня. Раздался короткий вскрик, и вскоре все затихло. Но ненадолго. Снова шаги, резко щелкнул засов.

Узники насторожились.

В распахнутую дверь ворвался поток свежего воздуха.

– Кто живой, товарищи, выходи!

Пленники узнали голос. Джэксон торопливо встал, поднимая и вялое тело товарища. Конечно же, это голос Мурада. Да, это он!

Узники повскакали и, толкаясь, устремились к выходу, послышались радостные возгласы:

– Мурад!

– Братцы, свои!

В дверях красноармейцы орудовали кинжалами, разрезая веревки, которыми были связаны пленники. Мурад, расталкивая счастливых, втиснулся в сарай.

– Товарищ комиссар! – В его голосе звучала тревога. – Товарищ комиссар!

В сарае воцарилась гробовая тишина. Кто-то тихо произнес:

– Нету комиссара…

Другой добавил:

– Еще тогда, днем… Во время боя…

– Ай-яй! Опоздал я!

Красноармейцы торопливо седлали лошадей охраны. На освещенном луной дворе и под навесом на земле темнели тела недавних мучителей.

Мурад посадил Джэксона на свою лошадь.

– Держись за мой ремень!..

Сидней обхватил туркмена. Он не привык ездить верхом. «Только бы не упасть!» – подумал Джэксон.

– Скорей, товарищи! Скорей!

Всадники, нахлестывая коней, скакали молча. Позади остался город. Где-то в стороне уныло тявкала собака. Впереди, залитая серебряным лунным светом, простиралась пустыня.

Вдруг раздался плач туркмена. Он прозвучал тоскливо, как стон:

– Ай-яй-яй!.. Зачем не успел!.. Зачем не успел! – Мурад вслух выражал то, что было у каждого на душе. – Такой правильный комиссар! Самый большой комиссар! Самый первый комиссар!.. Ай-яй-яй!..

Всю ночь и день небольшой отряд красноармейцев бешено скакал по пустыне, уходя от погони.

На привале командир роты, которую Мурад встретил на железнодорожном разъезде и привел в Кизыл-Арват, сказал:

– Мы, товарищи, совсем не знаем обстановки. Оставаться тут рискованно. Надо разбиться на небольшие группы. Одна пойдет в Красноводск, другая – на восток, в Мерв, третья – в Кушку, а четвертая – на север, к Аральскому морю. Мы должны любым способом сообщить командованию о мятеже.

На север пошел Мурад. Он знал пустыню, вырос в этих краях. Он и выбрал самую трудную дорогу. Так ему подсказывала совесть. Кроме Джексона в его группу вошли армянин Саркисян и два красноармейца из отряда Флорова.

После привала, разделив оружие, воду и продовольствие, бойцы пожали друг другу руки.

– До встречи, товарищи!

Группа Мурада уходила последней. Привстав на стременах, туркмен высоко поднял свою папаху, провожая товарищей. Потом обвел грустными глазами свой небольшой отряд и хлестнул коня:

– Вперед, джигиты!

Часть вторая. Сквозь кольцо врагов

Глава десятая

К Царицыну приплыли под вечер. На палубу парохода «Саратов» высыпали почти все бойцы отряда. Колотубин и Джангильдинов находились на капитанском мостике. Джангильдинов, сняв фуражку, подставил лицо легкому ветерку, который долетел откуда-то из знойных сухих степей, донося запахи полевых цветов. Колотубин, держа ладонь козырьком у глаз, стоял с расстегнутым воротом и пристально рассматривал надвигающийся Царицын. Сзади попыхивал трубкой капитан, коренастый, плечистый, в форменном кителе, с окладистой русой бородой.

Красноватое огромное солнце опускалось где-то за городом, вдали за курганами и холмами выжженной казацкой степи. Над бескрайней спокойной Волгой, которая медленно плыла, как расплавленное олово, стлался белесый вечерний туман, чем-то похожий на разбавленное молоко. Левый, пологий берег с желтыми песчаными плесами кое-где, местами еще был освещен уходящим на отдых дневным светилом, его красноватый нежаркий свет ложился на песок, берег, кусты, одинокую рыбачью лодку, выкрашивая серый грубый парус в нежный розовый цвет и просвечивая вдали реденький лес. Правый, высокий берег, на котором громоздились дома и улицы города, был темным, сумрачным. На светлом предвечернем небе четко темнели силуэты крыш, кроны деревьев, торчали огромными черными свечками трубы заводов и высилась каменная громада собора, над куполом которого горел огнем массивный золотой крест. От правого берега, распространяясь над водой, глухо доносился привычный шум города, слышались лязг, грохот, конское ржание, голоса. Вода у правого берега тоже была темной, и только за каждой плывущей лодкой тянулся серебристый хвост…

– Ца-ри-цын! – нараспев произнес Колотубин. – Откуда пошло такое название, насквозь старорежимное?

– Разное говорят, – отозвался капитан, – может, не только старорежимное кроется в названии города.

Он вынул изо рта трубку, загасил большим пальцем остатки тлеющего табака, стал выбивать пепел.

– В одной легенде рассказывается, что название пошло от татарских слов Сара-чин, что означает Желтый остров. А ученые люди говорят, что наименование город получил от других, тоже татарских слов – Сары-су, что значит Желтая вода.

– Да, да, Сары-су это и будет Желтая вода. По-казахски тоже так, – вступил в разговор Джангильдинов. – Тут где-то есть последнее большое становище хана Золотой Орды.

– Сарай-Берке, – сказал капитан и показал трубкой на левый берег. – Там, на Ахтубе, протоке Волги.

Пароход, монотонно шлепая плицами больших колес, подходил к пристани. Палуба чуть вздрагивала в ритм работы машины. Из маленькой темной трубки, что находилась около дымогарной трубы и была издали похожа на толстую проволоку, вырвалась струя белого пара и раздался протяжный гудок.

– Сколько стоять будем? – спросил капитан.

– Возьмем груз – и дальше, – ответил Колотубин.

– Нам надо топливом подзапастись.

– Запасайся, капитан. – Степан застегнул ворот, расправил складки гимнастерки, проведя двумя пальцами под широким желтым ремнем. – Хорошо, если завтра за день управимся.

– В город никого не отпускать. Нужно соблюдать осторожность, – сказал Джангильдинов. – Выставим караулы.

– Верно, – согласился Колотубин. – А нам с тобой все же придется сейчас в ревком смотаться, чтобы завтра понапрасну не терять времени.

И Степан пошел в каюту за фуражкой. Ведь в городе надо быть одетым по форме.

Приказ командира «Всем оставаться на месте!» был встречен без особого энтузиазма. Чокан Мусрепов, грузно ступая по палубе, – он все еще никак не мог привыкнуть к пароходу, к тому, что под ногами пол слегка покачивался, – подошел к Джантильдинову и стал по-казахски быстро говорить, доказывая, что ему крайне необходимо сходить на берег, побывать на базаре, ибо есть эту ржавую вяленую рыбу и пить морковный чай ему вконец надоело.

Командир не успел ответить. Едва пароход пришвартовался и поставили ребристые сходни, как на палубу вбежали пятеро вооруженных матросов. На груди крест-накрест пулеметные ленты, за поясом гранаты. Двое тут же встали у выхода, а трое хозяйской походкой направились к капитанскому мостику.

– Товарищи, что вам надо? – Джангильдинов встал на их пути.

Моряки остановились. Невысокого роста, плечистый рыжебровый моряк в новенькой кожанке и с маузером на боку – видимо, старший – с нескрываемым интересом стал рассматривать Джангильдинова, и в его светлых глазах запрыгали смешинки. Второй моряк, с щеголеватыми усиками, заложив руки в карманы штанов, обошел вокруг Джангильдинова и выразительно прищелкнул языком:

– Это совсем не капитан! – И повернулся к третьему, хмуролицему тощему моряку: – Гоша, эта Азия – сплошная безобразия!

– Корабль конфискуется Красной волжской флотилией! – произнес тоном приказа рыжебровый. – На разгрузку даем три часа.

Бойцы отряда обступили прибывших. Чокан исподлобья смотрел на моряков.

– И это все? – сухо спросил Джангильдинов.

– С прибытием, молодчики, вас ждут давно окопчики, – снова зубоскалил моряк с щеголеватыми усиками. – Выматывай, пехота, если к рыбкам неохота!

– Посудина становится боевым кораблем, – нехотя разъяснял рыжебровый. – Кто тут командир?

– Здесь командир, – ответил Джангильдинов. – Я командир.

Моряк в кожанке, пряча усмешку, неторопливо полез в карман и, достав документы, протянул Джангильдинову:

– С тобой мы легко придем к мирному соглашению. Вот мандат штаба фронта. Слыхал небось о такой организации?

Джангильдинов стал читать мандат. Там действительно говорилось, что ударному отряду красных моряков Волжской флотилии дается право конфисковывать на пользу революции и для укрепления военного флота пригодные буксиры, пароходы, а также баржи и парусные лодки.

Степан Колотубин вышел из каюты, сразу увидел моряков. Перед комиссаром расступились бойцы отряда, пропуская его.

– Что тут? – спросил он, подходя к командиру.

– Вот мандат. Хотят отобрать пароход. – Джангильдинов протянул документ Колотубину. – Придется телеграфировать в Москву.

– А это что за сухопутная птица? – Моряк с усиками нахально окинул снизу вверх рослую фигуру Колотубина.

– Комиссар отряда.

– Тогда вам, как говорят в Марселе, наши привет, пардон и мерси.

– Отвали, – тихо велел рыжебровый, и разбитной морячок сразу смолк. – Знакомься, комиссар, и содействуй на всю катушку.

Колотубин пробежал глазами мандат, сложил его и вернул владельцу. Потом молча вынул свои документы и, прежде чем вручить их моряку, спросил:

– Грамоту знаешь?

– Буковки складываю, братишка.

– Тогда знакомьсь. – И Колотубин подал бумагу.

Моряк небрежно взял мандат и неторопливо прочел. Самоуверенная ухмылка слетела с квадратного лица, словно его протерли наждаком. В расширенных светлых глазах застыло удивление. Не выпуская мандата из рук, моряк посмотрел на своих спутников, потом снова перечел бумагу.

– Комиссар, и ты с ним, – моряк ткнул пальцем в подпись, – виделся?

– Вот как с тобой, – ответил Колотубин. – Только он поласковей разговор вел и чаем потчевал.

– И он тоже? – Моряк показал пальцем на Джангильдинова.

– Тоже. Они старые знакомые, еще до революции встречались.

– Иди ты? – не поверил моряк.

– А что мне тебя уговаривать, ты не барышня, хотя клеш носишь.

– Насчет клеша, комиссар, давай не будем! – И моряк подозвал своих спутников. – Вот тут читайте, братишки! – Он пальцем показал на подпись. – Что написано?

– «Предсовнаркома В. Ульянов-Ленин», – прочел по слогам матрос с щеголеватыми усиками и, сразу став серьезным, произнес: – Сам подписал.

– Так-то! – Рыжебровый взял цепко за рукава своих товарищей и придвинул к себе. – Что я вам скажу. Эта посудина проплывет мимо вашего носа… Поднять якоря и отдать концы!

– Ясно, наша карта бита…

Моряк с усиками во все глаза смотрел на Колотубина, на Джангильдинова, и то, что перед ним стояли люди, которые не только видели, но разговаривали с Лениным, и у них были документы, подписанные самим вождем революции, все это необычайно взволновало его. Рыжебровый вернул мандат Колотубину:

– Я же говорил, что мы легко придем к мирному соглашению. Мы отдаем концы.

– Погоди. – Колотубин положил свою ладонь на плечо моряка. – Читал мандат?

– Даже с удовольствием.

– Что там написано? Вник?

– Вник, конечно, братишка. Даже на память запомнил: «Всем ревкомам, совдепам, всем командирам… оказывать всяческое содействие и помощь».

– Так вот вы нам теперь и будете оказывать всяческое содействие и помощь. По революционному закону. – Колотубин спрятал мандат. – На берегу какая у вас имеется подвижность? Машина или там подвода?

– Таратайка с двумя кобылками.

– Сойдет, – согласился Колотубин. – Эту таратайку мы конфискуем временно. Повезешь нас с товарищем Джангильдиновым в ревком.

– Можно. – Рыжебровый повеселел, поняв, что таратайку берут временно. – Груля!

– Тут Груля. – Моряк с усиками вытянул длинные руки вдоль тела и выпятил грудь. – Антон Груля слушает.

– Садись в таратайку и доставь… – Рыжебровый повернулся к Колотубину: – Куда доставить?

– В ревком, – подсказал Степан.

– Чтобы прямо к народному комиссару товарищу Сталину, – добавил Джангильдинов.

– А к нему вас допустят? – озадаченно переспросил Груля.

– У них мандат от самого Ленина, – сказал рыжебровый. – Ясно?

– Как штиль на море, – ответил Груля.

– Так и жми прямым курсом на таратайке, – велел рыжебровый и крепко пожал на прощание руки Джангильдинову и Колотубину: – Счастливого плавания!