Текст книги "Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)"

Кот Бойко:
МЕЧ НА БОКУ СЛЕВА

Летом напиваться днем нельзя. День – долгий, и пьянка становится изнурительно-бесконечной, как это масляно-желтое незаходящее вечернее солнце. Зимой выпил, потом повторил, снова добавил, еще закрепил – глядь, и сам ты плавно затухаешь вместе с меркнущим днем. А летом – жуткое дело! Светло еще, жизнь полным ходом идет, все только намыливаются на застольные подвиги, а ты уже домой вяло подплываешь с бултыхающимся в трюме литром жесткой выпивки.

В сон клонит, дремота качает меня на заднем сиденье карабасовского старого ржавого японского вездехода. А сам Карабас, совсем уже бусой, ватный, складной, сидит впереди рядом с молодым парнем-водителем, рассуждает о жизни. В зеркале заднего вида я рассматривал себя одним глазом, второй приоткрыть нет сил. Ксана, подруга Карабаса, перед отъездом снова напялила на меня парик, расчесала длинные блондинистые пряди – прямо не человек обычный, а певец Игорь Николаев какой-то. Темные очки на носу, рубаха до пупа расстегнута, а сам вцепился руками, как клешнями, врос суставами в небольшой коричнево-кожаный чемодан. О дорогой мой!

– Нет, Кот, я город не люблю, – настырно гундел Карабас. – Меня в город калачом не заманишь. Боязно тут у вас… Вот недавно шел я от приятеля. Отдохнули мы с ним, конечно, крепко… Ищу я, значит, свою машину – забыл, где я ее поставил.

У Карабаса и машина не как у всех людей – руль справа для японского левостороннего движения.

– А тут навстречу двое, в прах пьяные, орут как оглашенные – всех бить будем! Я спрашиваю – и меня? А они – тебя, толстуна лохматого, особенно! Тут я, конечно, с перепуга как в торец одному шмякнул – рухнул он костью в асфальт, думаю – беда, забил! Нет, шевелится, и второй уже возникает. Ну, наковырял я им ряшки на память – и домой поскорей, от греха подальше…

Мне стало смешно – я представил себе, как громадный Карабас, похожий в пустынном ночном городе на сбежавшего из зоопарка носорога, сиротливо рыщется по темным улицам в поисках забытой где-то машины.

– Не боишься пьяный за рулем ездить? – спросил я нравоучительски.

– А я пьяный не езжу, – уверил Карабас. – Сажусь за руль, смотрю вперед – если край капота вижу, значит, порядок. Можно двигать. А если край не различаю, то все, конец, туши свет…

– Слава Богу, что машину разыскал.

– А как же! Мне без моей лохматки – жизнь невпротык…

– Слушай, Карабас, ты ведь все знаешь – почему у японцев левое движение? Неудобно ведь!

– О великая мудрость старых традиций! – обрадовался старый болтун. – Два века назад без малого император Мэйдзи предписал: ходить слева, чтобы на узких дорогах самураи не цеплялись друг за друга мечами и не дрались на дуэлях из-за этой глупости, окаянные. Ходить-то можешь как хочешь, без разницы, а оружие надобно всегда иметь слева – в руку должно ложиться удобно… Усек?

– Это ты к чему? – спросил я.

– К тому, что коли уж ты со своим Чрезвычайным и Полномочным Другом не разъехался, пусть рука будет наготове…

Я прижал к себе свой чемодан крепче.

– Карабас, знаешь, в чем наша беда?

– Валяй…

– Нам с тобой давно пора на завалинку, языком чесать, кости греть старые, а мы все в драку норовим.

– Вот придурок! Это наше счастье, а не беда!

Я ухмыльнулся довольно – может быть, он прав?

– Приехали, Карабас! Зарули во двор.

Машина притормозила у дальнего конца дома – против двери рядом с камерой мусоросборника. Я открыл дверцу:

– Спасибо, старче…

– Перестань! Жду звонка. Как только – так сразу…

Александр Серебровский:
КАПИЩЕ

Я вошел в диллинговый зал, и все, что так тревожило меня, волновало и заботило с самого утра, – ушло. Нет, не перестало существовать, конечно, не обесценилось и не стало малозначительным. Просто в этом денежном космосе начинали работать другие законы бытия, совсем иные понятия о времени, пространстве и о тебе самом – вершителе мира и его ничтожной пылинке.

Здесь, на торцевой стене вокзального размера зала, размещены пять огромных часовых циферблатов с надписями: «Токио», «Москва», «Лондон», «Нью-Йорк», «Лос-Анджелес» – символом пугающего предупреждения о том, что деньги не спят никогда. Десятки брокеров – аккуратных, шустрых молодых людей с лунатически отрешенными лицами, – оседлав все мыслимые коммуникационные системы, ведут по компьютерам и телефонам ни на миг не затихающую битву за деньги.

Они продают, закладывают, покупают, меняются пакетами акций, торгуют, скандалят и улещивают, снова продают, предлагают, пугают и уговаривают – гонят мощный денежный кровоток, в котором перемешаны рубли, франки, доллары, марки, – неутомимо и незримо пульсирует он в виртуальных артериях мира.

Громадное большинство людей на Земле считают, что 100 долларов – это хорошие бабки. По-своему они правы, потому что и 1 доллар тоже очень хорошая бабка!

Но если заговорить с ними о миллионах, они сразу утрачивают интерес, поскольку разговор сместился в жанр какой-то скучной небывальщины, вроде вечного блаженства или геенны огненной.

Цифры, выскакивающие на электронных табло, им ничего не говорят. Им и в голову не приходит, что их кусок хлеба, кров над головой, учеба детей и сама их жизнь зависят от деловых индексов нью-йоркского «доу-джонса», лондонского «футси» или сингапурского «стретс». Они и слов-то этих никогда не слыхали. Может быть, это и хорошо…

Поэтому здесь напряженно и неслышно молотит сердце моей империи, здесь – центр возводимого мной мироздания. Здесь мой Родос, где я должен прыгать каждый день. Рубикон, который я перехожу ежечасно. Здесь поле моей ежеминутной битвы.

Вот оно – Бородинское поле, и небо Аустерлица, и окопы Сталинграда, и взятие Берлина, и никогда не утихающая буря в пустыне.

Огромные деньги, непрерывно двигающиеся в компьютерных каналах, излучают здесь гигантскую энергию и создают фантастическую атмосферу азарта, надежды, алчного восторга, страха. В этом огромном неуютном зале никогда не исчезает ощущение волнующего кровь флирта со смертельной опасностью.

Здесь – алтарь нашего презренного Храма Денег. Здесь – святая святых нашего прекрасного волшебного капища…

– Святая святых? – удивился мой финансовый директор Палей. – Евреи могли бы назвать это трефная трефных…

На стойке перед его столом – телевизор, всегда включенный, но звука нет, и комментатор на экране немо и страстно гримасничает.

– Итак, я продолжаю – рынок перегрет до предела! – говорил со страстью Палей. – Этот абсурд с краткосрочными облигациями доведет всех до большой беды… Вы меня не слушаете, Александр Игнатьич?

– Слушаю-слушаю, мудрый Вениамин, – положил я ему руку на плечо. – Думаю…

– Поделитесь, – смирно предложил Палей.

– Обязательно, – пообещал я. – В надлежащее время. Что там западные инвесторы?

– Мелко суетят. Тихо, вполне корректно выводят свои деньги… Малыми дозами.

Нет, что ни говори, а это мое счастье – не пришли еще сюда большие, настоящие игроки. Мелкие шкуродеры, барышники.

– Ага! Значит, так… – Я взял со стола телевизионный пульт, включил звук, и оживший комментатор со страстью науськанного пса яростно заорал мне в лицо:

– …Приход в большую политику таких фигур, как Серебровский, не может не настораживать. Скорее всего он привнесет в политическую жизнь те же методы, которыми пользуется в бизнесе. А как сказал один остроумно-злой аналитик, Серебровский способен систему бандитского капитализма превратить в механизм капитального бандитизма…

Ах ты, дерьмо этакое! Тварь! Я со злобой выключил телевизор, а Палей заметил снисходительно:

– Не обращайте внимания, обычные штучки наемников… Мелкие корыстные насекомые из отряда кровососущих.

Да, к сожалению, ситуация не располагает к моцартовскому изяществу и легкости финансовых операций.

Я обернулся к Палею:

– Что нам известно о запасах ГКОшек у «Бетимпекса»? Сколько может быть их сейчас на руках у Гвоздева?

– Тьма! – уверенно сказал Палей. – Сначала они от кулацкой жадности их сами гребли без счета. А потом им правительство силком набило за пазуху бумажек на миллиард. Я это по своим источникам знаю точно…

Я глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду:

– Значит, так, Вениамин Яковлевич… Завтра, за десять минут до закрытия торгов, сбросьте все наши ГКОшки.

– Все-е? – с испугом переспросил Палей.

– Все краткосрочные облигации. Мы к этому отношения не имеем, они переданы в трастовое управление «Вест-Дойче акционер банк». Передайте Фогелю и Кирхгофу по закрытой линии мое распоряжение. Устно, конечно…

– Вы не боитесь убить рынок?

– Как говорил один мой старый приятель – не преувеличивайте! Мы его не убьем. Немного уроним. А потом – поднимем… Сбросят немцы бумаги – докладывайте мне состояние биржи каждый час.

Кот Бойко:
КЛАДЕНЕЦ

Я стоял посреди комнаты, весь из себя гулкий и облачно-пустой от хмеля, прижимая к груди свой шикарный чемодан. Лора, оторвавшись от работы на компьютере, смотрела на меня опасливо-подозрительно.

– Ну, ненаглядный мой гусар, какие совершил подвиги? – спросила она вполне незлобиво.

– Лора, подруга дней моих суровых, я сделал страшное открытие…

– Напугай и меня – за компанию.

– Я узнал, что выбитый из седла гусар – это кривоногий солдат в пешем строю. Представляешь, ужас? – возгласил я патетически.

– Страшно подумать, – кивнула Лора и показала на чемодан: – У кого-то в пешем строю отбил?

Я прижал чемодан к груди еще теснее:

– Нет, подруга, это мое… Законное! Исконное! Мой меч-кладенец… Я с ним и в пешем строю гусар!

– Одним глазком!.. Умоляю! – заверещала Лора.

Я положил чемодан на стол, нагнулся, всматриваясь в цифирь наборного замка.

– Номер забыл? – напугалась Лора.

Я схватился за голову:

– Забыл! Е-к-л-м-н! Забыл! Что теперь делать?

– Я знаю мастерскую, это тут, недалеко…

Я обрадовался:

– Ага! Давай лучше прямо в ментовку заглянем, попросим пособить наших защитников-лимитчиков!

– А что там? – тыкала Лора пальцем в чемодан.

– Я ж тебе сказал – меч волшебный, называется кладенец – в смысле ма-а-аленький такой клад, как бы игрушечный… Можно сказать, кладюнечка…

– Кот, противный живой трус, перестань мучить! Вспоминай лучше номер, балда ты этакая!

– Подожди, давай подумаем… Может, ты мне поможешь… Что-то я запамятовал – когда у меня день рождения?

– Экий ты садист, Котяра! Код – 25–04–62! 25 апреля 1962 года!

– Отпираем! – Я быстро закрутил колесиками-шестеренками замкового кода, и это было сказочное удовольствие – будто пальцами влез в волшебные часы, махонькую машинку времени. Щелчок!

Поднял крышку и увидел, что у Лоры вытянулось лицо.

Ах, какой же роскошный чемоданчик мне впарили когда-то за несусветную цену в магазине «Хэрродс»! Откинувшаяся крышка отделена дополнительной перегородкой на молнии. В днище чемодана, в глубоких покойных нишах, обитых светлой замшей, лежит бельгийский автоматический карабин «зауэр». Отдельно ствол, отдельно приклад, затвор, оптический прицел, четыре переливающиеся ярой медью гильз обоймы с патронами. Красавец ты мой! Неописанный! Таможней!

– Кот, ты что, сдурел? Зачем это?

– Привет из прошлого, – доброжелательно улыбнулся я. – Забыла, что ли? Это ж мой рабочий инструмент…

– Кот, у тебя же пистолет есть уже… Зачем тебе? – Лицо ее дурнело от натекающего тона тревоги.

Ласково оглаживая полированную ореховую поверхность приклада, я поделился:

– По сравнению с этой машинкой пистолет – просто уличная рогатка!

– Кот, что ты придумал? Я тебя спрашиваю – зачем?

– Сезон скоро открывается – на охоту пойду, – невозмутимо сообщил я. – В этом году разрешена охота на бронтозавров…

– Кот, хочешь – на колени встану?

– Никогда, любимая! – подхватил я ее на руки. – Мы же кладенец-то не осмотрели полностью… Кладик-кладюнечку нашего…

Рывком разодрал я молнию на крышечном отсеке чемодана, и оттуда посыпались на карабин обандероленные пачки долларов. Потом несколько паспортов, кредитные карточки «Виза» и «Мастер-кард», и уж конечно, мы без этого никак не можем, – мое большое цветное фото. Тут я еще совсем молодой, орел, красавец и кавалергард, в чемпионской ленте, усыпанной бесчисленными спортивными медалями, жетонами и почетными знаками.

Я сорвал с пачки бандерольку, потом с другой, с третьей – деньги зеленой вьюгой полетели по комнате, я хватал их пригоршнями и сыпал на Лору с диким развеселым криком:

– Смотри, подруга, сколько у тебя «у.е.»! Вот это и есть уевище! Гуляем!..

А Лора, улыбаясь, слабо держала меня холодными ладошками, и две круглые росяные капельки медленно ползли к ее подбородку.

Сергей Ордынцев:
РАЗВЕДДОПРОС

На Театральной площади бушевал водоворот бесплодной и бессмысленной суеты. В уже привычной неопрятной стройке колготели и толкались люди с плакатами, призывавшими обратиться к Богу, к коммунистическим идеалам, к йоговской медитации, быстро разбогатеть и подать на пропитание беженцам.

Мы рассматривали их с Сафоновым из машины, припарковавшейся перед Малым театром.

– Вот эту штучку спрячь под рубаху, – протянул мне Сафонов маленькую черную коробочку, похожую на бипер. – Радиомаяк…

– Опасаетесь, что они меня киднапнут?

– Нет, похищать они тебя скорее всего не станут. Но все-таки… Береженого Бог бережет, – рассудительно-неспешно сказал Сафонов. – А вот эту булавку воткни за лацкан куртки. Это мощный микрофон-транслятор – мне весь ваш разговор будет слышно. Чуть что – мы тебя так прикроем, что им мало не покажется…

– Спасибо!

– Не за что. Ты не дергайся, головой не крути – мы тебя ни на миг из поля зрения не выпустим.

– Алексей Кузьмич!

– А?

– Вы Интерпол чем-то вроде детсада представляете?

– Нет, серьезная контора. Бывал я там. Однако разница с нами имеется. – Когда Сафонов ухмылялся, его каленая бурая морда покрывалась трещинами, как старая глина.

– Какая?

– То, что наши бандюки здесь на улице вытворяют, на Западе в кино показывают. А ты не обижайся, Серега. Я – старый, хочу потише, поспокойнее. Без прыжков, стрельбы и других шумных фокусов… Ну все, иди, иди, сынок… Не дергайся – я держу территорию.

Я прошел не спеша через сквер и остановился у грязного пустого фонтана. Где-то, пока не различаемые мной, в разных позициях группировались патрули наблюдения – пешие прохожие и оперативники в машинах, готовые принять меня под опеку в любой точке по всей окрестности.

И хотя я знал, что человек, к которому я пришел, уже наверняка пасется здесь давно – взглядом щупает меня, опознает, оценивает, – а все равно я дернулся маленько, когда коренастый здоровяк средних лет крепко взял меня под руку.

– Здравствуй, Сережа, здравствуй, друг!

Я отодвинулся на шаг, высвободил руку и лениво ответил:

– Здорово, мой дорогой, старинный, безымянный, неизвестный мне дружбан…

Мой новый корешок – шестипудовый комод со стенобитным рылом – добродушно засмеялся:

– Все смешалось в доме Обломовых! Без пол-литра не понять – кто друг, кто враг…

– Это точно! Упаси Господь от друзей, а от врагов сами отмахнемся…

А друган мой новый тянул меня за руку:

– Идем, пройдемся маленько! Чего стоять без толку?

– Пойдем, – согласился я, понимая, что он хочет проверить мои хвосты в движении. Сейчас наше сопровождение – его и мое – превратится в слоеный пирог.

Мы вразвалку прошли переход к станции метро «Охотный ряд», миновали ее, пересекли Дмитровку и лениво шествовали мимо Государственной Думы – в сторону Тверской.

– Расскажи, как дела… Что слыхать? – доброжелательно предложил этот гусь и улыбнулся неосторожно – растянул сухие пленки губ и обнажил две желтоватых костяных пилы.

– А не твое это дело, не касаются тебя мои дела, – ответил я ему тоже доброжелательно, с улыбкой. – Я жене и начальству про свои дела не докладываю, а уж тебе-то…

– Так это ж ты мне звонил, а не я тебе! – обиделся этот брутальный кабан.

– Я не тебе звонил, а Коту Бойко. Ты предложил встретиться, посмотреть на меня. Посмотрел?

– Посмотрел!

– Доволен?

– Не сильно как…

– Это твои проблемы. Можешь связать с Котом?

– Зависит от обстоятельств… – неопределенно сказал он.

– Например?

– Хочу знать, например, зачем Кота ищешь. Ты ведь от Серебровского притопал?

– Так! В общем, с тобой понятно, боле-мене. Ты Коту сказал, что я его ищу?

– Сказал, – не моргнув ответил диспетчер. – Просил выяснить обстановку…

– Что ты мне лечишь мозг этой чепухой? Что ты мне пар продаешь?

– Как просил Кот – проясняю ситуацию.

– Ты меня за кого принимаешь? Ты со мной не боишься играть в такие игры? – спросил я по возможности внушительнее.

– Не боюсь, – усмехнулся нахально мой приятный спутник.

– Зря…

– Коли ты такой грозный, что же ты такой нервный?

– Оттого, что не могу пока сообразить – что у Кота с тобой общего?

А он печально сказал:

– Кот вчера по глупости человека замочил. Я ему сейчас помочь стараюсь…

В этот момент у него в кармане раздался звонок сотового телефона, он вынул трубку и нажал кнопку.

– Слушаю… Да… Ага, понял… Повтори это снова, – и протянул к моему уху трубку, из которой внятно раздавался быстрый сиплый голосок:

– …Повторяю… За вами идет наружное наблюдение…

Мой обормот проговорил в микрофон:

– Понял тебя, понял… Продолжай работу… – выключил телефон, убрал в карман и сказал огорченно: – Неискренний ты человек, Сергей! Я к тебе с сердечной просьбой от друга, а ты наружку за собой тянешь.

– Ну да, это ты меня ловко ущучил! – захохотал я. – Ты ко мне на свидание с цветами, а я с охраной. Просто срам…

– Нехорошо, Сережа, – удрученно покачал он головой. – Эх, беда нам с нами, трудный мы народец…

Я похлопал его по плечу:

– Слушай, новоявленный друг, до того как тебя вышибли из Конторы, ты наверняка в идеологическом управлении служил. Там полно было вот таких мокрушников-моралистов… Значит, хочешь помочь Коту?

– Хочу, – кивнул сентиментальный хмырь. – С твоей помощью. Надо, чтобы Кот тебе поверил… Надеюсь, не сдашь друга за сдобные коврижки серебровские?

– Не сдам, – пообещал я. Потом нагнулся и стал мерить по асфальту раздвинутыми пальцами – вершками – длину башмака этого урода.

Он отодвинулся и настороженно спросил:

– Ты чего?

– Размер белых тапочек прикидываю. У нас – по предварительному заказу… А связи с Котом у тебя нет, ты его сам ищешь.

Александр Серебровский:
РЕКЛАМНЫЙ БРЕНТ

В переговорный офис мой помощник Кузнецов привел ко мне на встречу избирательную команду имиджмейкеров – толпу разношерстных людей неопределенных возрастов, полов и внешностей. Их руководитель Краснов, молодой, длинный, лысый парень в небрежно дорогой одежде, ласковый нахал и въедливый шут, комментировал задачу:

– Я надеюсь, Александр Игнатьич, вы представляете объем затрат на такую кампанию…

Он смотрел на меня с жадным взволнованным вниманием, он ловил флюиды моей реакции, пытаясь точно определить денежную щель, через которую надо юркнуть, – не продешевить, но и не разозлить меня дороговизной своего дурного товара – ассорти из говна с запахом весенних фиалок.

Я кивнул наконец, и он бросился:

– Сейчас эта сумма превышает 10 миллионов долларов. Она включает расходы на связь, транспорт, гостиницы, избирательные офисы, вознаграждения полезным людям и оплату медиа-звезд, сценаристов и режиссеров массовых действ, гонорары журналистам и главным редакторам, оплату газетных полос и телевизионного времени, зарплату и бонусы создателям основного рекламного мифа – брента…

– Я вас понял, – перебил я Краснова. – Проект сметы представьте финансовому директору Палею. Курировать вашу деятельность будет Павел Сергеевич Кузнецов. Вы подчиняетесь ему безоговорочно…

Вдохновленный Краснов ощутил точку опоры и запел:

– В рамках продуманного нами брента – мифологической программы вашей жизни и деятельности – аналитики, социологи, имиджмейкеры и спичрайтеры предложат вам беспроигрышную модель поведения. Вы будете говорить, выглядеть, поступать как политик следующего тысячелетия, но знающий и болеющий о сегодняшних нуждах народа…

Команда алчных проходимцев возбужденно-восхищенно гудела, как привлеченный сладким ароматом рой. Они уже обоняли запах денег.

Мой будущий брент – выдуманная чепуха, пустое колебание воздуха, гнилой пар истертых слов – явился для каждого из них сотворением своей маленькой, но совершенно реальной мечты. Жратва в ресторане «Царская охота», автомобиль «ссаньё», длинноногая лярва из топ-модельной фирмы, отпуск на Канарах. Что там еще их занимает? Что еще они мечтают получить за эти копеечки? Ах, эти соблазнительные копеечки!

Конечно, деньжата – очень нужная штука и чертовски приятная! Это вкусная еда и красивая одежда, нормальная лечеба для родителей и разумная учеба для детей. Это развлечения, увлечения, удовольствия.

Им невдомек, что это не деньги, а потребительские средства. Нечто совсем иное.

Они пока не знают, что такое настоящие деньги.

Они не ведают, что деньги – величайший дар Господен, который он дал нам в утешение за то, что смешал языки на Вавилонской стройке и разобщил нас навсегда. Это был дар-утешение, которое должно было соединить одним интересом разных людей.

Те, кому судьба вручила настоящие большие деньги, сделав их жрецами вечного служения, удивительными художниками – творцами денег, вот они-то знают, повседневно чувствуют величие, неповторимость этого магического дара, следующего сразу после выпавшего счастья родиться на свет.

Они – мудрецы и дураки, великие и ничтожные, прекрасные и отвратительные – окружили деньги легендами, предрассудками, жгучим презрением и страстным вожделением. Для тех, у кого нет денег, они наняли нищих гениев – ученых и поэтов, которым поручили воспеть и разоблачить мистическую власть денег. Деньгами – как архангеловской дланью – они разжигают войны и создают миры, возводят города и стирают государства.

Деньги – это сладость власти.

Острое счастье любви.

Сумасшедший полет творчества.

Злой азарт боя.

Чудотворная, опасная кисть.

Мы рисуем ею будущее мира на пустом холсте жизни.

Вообще, иметь деньги – это как обладать прекрасной женщиной. Только это ощущение больше и острее, чем факанье.

К сожалению, у денег есть одно опасное свойство – как женщина, они в любой момент могут почему-то разлюбить тебя. И уйти к другому.

Я придвинулся к Кузнецову и тихо сказал ему:

– Паша, подумай и вечером ответь мне…

Кузнецов сразу же раскрыл блокнот, взял со стола ручку, приступил к своему жизненному призванию – исполнению моих указаний.

– Они действительно такие умные и умелые? – спросил я.

– Так считается, – развел он руками. – Говорят, они – лучшие. Их называют конструкторами успеха.

– Тогда почему богатый – я?