Текст книги "Фабрика поломанных игрушек"

Глава 8. Выяснение отношений

Ту первую девочку Шувалов помнил очень хорошо. Её звали Ира, двенадцать лет, худенькая, точно тростиночка, длинные светлые волосики, продолговатое личико с узким курносым носиком и тонкими губками.

Под джинсовой курточкой – школьный передник и коричневое платьице, из-под которого тянулись щупленькие ножки в белых колготках, точно неказистые веточки берёзки. На шее – серый шарфик.

Павел ещё тогда подумал – какая светленькая, точно птичка. А душа чёрная – нельзя так оставлять. Надо срочно принимать меры – выяснять отношения. А то запустили девчонку. Нет в ней уважения к старшим и даже к нему – служителю закона, к его милицейской форме.

Девочка сразу перестала улыбаться, как только Павел задержал её перед эскалатором. Стоило схватить за руку – издевательская наглая ухмылка сошла с её лица. Голова понуро склонилась, девочка начала плаксиво сопеть, поджимая губы, – точно готовилась хныкать не произнося ни слова.

В пикете милиции Ира тоже молчала. Расспросы не подействовали, и тогда он стал делать вид, что выписывает штраф на большую сумму. Только услышав об этом, девочка вскинула голову, с ужасом посмотрев на Павла, начала говорить. Её глаза расширились, заблестели, в уголках стали копиться слёзки и выкатились на реснички. Но не упали, а так и остались дрожать росинками на нижних веках.

Он делал вид, что заполняет протокол, записывая на каком-то бланке её данные, уточнял адрес проживания, места работы родителей. В пикете они находились вдвоём – так было заведено – коллега выходил, когда кто-то приводил гражданина для досмотра или беседы. В какой-то момент девочка вся сжалась, задрожала и попросилась в туалет. Павел понял, что пора наступила. Проводил в соседнюю комнату, а когда она вернулась, смущённая, с красными пятнами на лице, вместо штрафа родителям назначил ей встречу для воспитательной беседы. Он так и сказал, на что школьница сразу согласилась, успокоилась, хотя продолжала смотреть недоверчиво.

Шувалов понял, что она придёт, просто почувствовал это своим нутром, – по телу прошла дрожь, дыхание перехватило, но лишь на мгновенье, зарождая в душе предчувствие чего-то давно желанного, вымученного.

Многие провинившиеся девушки обещали прийти на встречу, доверительно улыбались, кивали, глядя в глаза, записывали номер его телефона и пропадали. Больше он их не видел, а может – просто не узнавал. Но этот случай оказался подходящим. Можно было заняться воспитанием.

С Ирой он встретился на следующий день, тут же у метро. Она пришла сразу после школы, за спиной висел ранец.

Её первые слова удивили Шувалова.

Она криво улыбнулась и тихо произнесла:

– А я думала, вы не придёте.

Шувалов не понял:

– Почему не приду?

– Я думала, вы специально не придёте, чтобы отправить моим родителям штраф. Ведь так проще! Зачем какие-то беседы проводить?

Павел возмущённо покачал головой:

– Если сотрудник милиции что-то пообещал, то обязательно выполнит, – с лёгкой обидой укоризненно пояснил он, нахмурился. Голос его звучал глухо, без эмоций, точно произносил заученное нравоучение. – Ты должна понимать, что я представляю в нашей стране закон, и об этом говорит моя форма. Как это я не приду – если сказал? Значит, подведу всю милицию! Да и честно сказать – думаю, штрафом здесь не поможешь. Ну уплатят твои родители штраф, а что в следующий раз – в суд подавать? Ведь дело не в деньгах. Речь идёт о человеке! Как можно сравнивать деньги и воспитание гражданина страны? Это даже стыдно представить. Нельзя же мерить всё деньгами. Ведь если упустить воспитание ребёнка с самого начала, такое может случиться потом, что и представить сложно. А вот беседа – это то, что очень важно. Просто не у всех милиционеров есть время воспитывать, гораздо проще выписать штраф и забыть. Но я так не могу.

Павел видел, как глаза девушки стали серьёзными, в них мелькнуло уважение. Почувствовал гордость за свои слова. Потрогал пальцами усы, пригладил их в стороны.

Беседовать, стоя на одном месте, он не хотел. Несколько раз к нему обращались с вопросами граждане – где какая улица находится или остановка транспорта, и он отвечал что знал. В какую сторону прогуляться – он не планировал, инстинктивно направился по Народной улице к дому. Подумал, что времени вполне хватит, а на перекрёстке с проспектом Большевиков отпустит девочку, завернёт к себе.

– Пошли! – он двинулся вперёд, краем глаза не упуская Иру из виду.

Она резко погрустнела, нехотя двинулась следом.

Заметив перемену в лице девочки, Шувалов стал успокаивать:

– Далеко не пойдём, просто надо время, чтобы ты всё поняла, а здесь народ мешает – отвлекает вопросами. По дороге расскажешь, как ты живёшь? Почему у тебя такое плохое воспитание? Кем работают твои родители? Какие у них отношения.

Ира начала говорить сначала отрывисто, прерываясь на длинные паузы, ожидая дополнительных вопросов, но постепенно, как в школе у доски, предложения стали складываться ровно. Она рассказывала всё, что помнила из своей недолгой жизни.

Павел с нескрываемым интересом слушал рассказ, просил уточнить. Основываясь на своём милицейском опыте, старался понять – когда в этом милом создании появилась червоточина гнили. Откуда зародилось это неуважение. Переспрашивал непонятное, пытаясь проникнуть как можно глубже в сознание девочки, ощущая себя психологом, хирургом, орудующим скальпелем в мозгах покорного подопытного существа.

«А как же иначе, – думал он, подбадривая себя, – служить в милиции и не быть психологом? Это говорили ещё на курсах подготовки сотрудников – все милиционеры хорошие психологи».

Ему хотелось найти ту ниточку, потянув за которую он мог бы понять, когда произошёл тот порочный сдвиг в психике Иры.

Девочка шла нехотя, опустив взгляд себе под ноги, негромко бубнила, отвечая на дотошные вопросы, периодически замолкая, отставала.

Тогда Павел приостанавливался и, взяв её за локоть, слегка тянул за собой, снова рассказывал об уважении к старшим, о необходимости слушаться и выполнять требования представителей закона. Пояснял, что всё начинается с малого. Стоит только один раз не послушать мать – и дальше всё покатится по наклонной плоскости…

Ира слушала милиционера и вспоминала своё детство. Ощущение неприязни и мысли о надуманных придирках милиционера прошли – ведь он так серьёзно говорит о необходимости воспитания, и даже отказался от штрафа. Тратит своё личное время, чтобы разобраться с её психикой! Она и сама иногда думала, что с ней что-то не так. Мама рассказывала, что в детстве не могла никак отвыкнуть от соски – вплоть до школы. Когда родители начали ругать и стыдить, она стала скрывать свою привязанность – сосала, когда никого рядом не было. В детском саду влюбилась в мальчика и ходила за ним хвостиком, предлагая за дружбу украденные из дома конфеты. Получила за это ремня от родителей. А потом все взрослые над этим смеялись и шутили, они же не были милиционерами, чтобы знать истинную причину такого поведения. Ира вспомнила, как давно летом в деревне у бабушки поймала цыплёнка и долго держала его в ладошках, целовала в клювик, чувствуя, как маленькое сердечко внутри пушистого желтенького тельца пытается вырваться наружу, разрывает изнутри меховой комочек. Унесла его с собой на речку, чтобы научить плавать. Подталкивала барахтающееся тельце к поверхности воды, когда он трепыхался, пытаясь всплыть. И очень злил Иру своим нежеланием учиться. А когда она услышала, как мама зовёт на обед, испугалась и кинулась к дому, в наказание бросив цыплёнка подальше от берега, чтобы учился самостоятельно. После обеда, придя на речку, она его не нашла. А бабушка посчитала, что того унёс коршун. Несколько дней жёлтый пушистый комочек снился Ире, тревожно пищал в её руках, и она, дабы никто не услышал, пугливо озираясь по сторонам, крепко сжимала его в ладошках. Пока тот не умолкал, обмякнув, и не исчезал вовсе.

Ира думала, что, может быть, милиционер прав, и когда-то в неё вселился непослушный гадкий зверёк? Но с чего же всё началось?

Она рассказывала всё подряд, то, что могла вспомнить. Не соблюдая хронологии, перескакивала с одного времени на другое, что-то повторяла. Эти воспоминания согревали её маленькое сердце, гнали печаль, и казалось, что все её родственники, учителя и друзья простили её за давние обиды, шли рядом, что-то подсказывали. Точно она помирилась со всеми и попросила у всех прощения. От этого на душе даже становилось веселее. Ира вспомнила, как случайно облила чернилами соседа по парте, чернобрового мальчика, которому она нравилась. Их даже называли «жених и невеста». А когда учитель спросил, кто его облил – он ответил, что сам, вызвав недоумение, а потом уважение школьников.

Так Шувалов с Ирой незаметно подошли к перекрёстку, и, дождавшись зелёного сигнала, Павел взял девочку за руку, повёл через проезжую часть. И от ощущения своей руки в тёплой надёжной ладони милиционера, покорного транспорта, послушно остановившегося перед ними, заинтересованных взглядов водителей, в душе Ирины появилась уверенность, что всё будет хорошо. Она по привычке сделала несколько лёгких подскоков, точно гуляла со своим отцом, но затем, смутившись, тихо хихикнула и посмотрела на сотрудника.

Он показался ей красивым, с аккуратными усами, в бравой фуражке на голове, начищенных ботинках, с острыми стрелочками на отглаженной форме. Точно на картинке в книжке. Он обязательно разберётся с её поведением и скажет, как всё можно будет исправить. И как хорошо, что они встретились именно сейчас, когда ещё не поздно стать хорошей, послушной девочкой. Она вспомнила, как впервые подружки подговорили её проскочить турникет метро не заплатив, а она долго не соглашалась. Как после этого безудержно веселились и даже попробовали курить во дворе школы, где всегда собирались хулиганистые парни. А мама вечером не могла понять, от кого пахнет табаком – обругала отца. И тот, расстроенный, ушёл в свою комнату, не появился к ужину. Ира почувствовала, как много неприятностей она причиняла своим близким. Сколько их накопилось, но теперь уже всё прошло, потому что она осознала это и готова исправить.

Скоро на горизонте показался виадук, и желая как можно раньше начать своё перерождение, она автоматически спросила:

– Долго ещё?

Павел сделал вид, что не расслышал вопроса, продолжал держать девочку за руку и вместо ответа задавал всё новые и новые вопросы. Но, несмотря на получаемую информацию, чувствовал, что никак не может сложить её в нужный формат, что-то ускользает от него, скрывается за словами. Иногда ему казалось, что девочка специально запутывает его своими рассказами не по порядку. Перескакивает с одного факта на другой. И от этого он едва сдерживался, чтобы не разозлиться и не обругать её. Его требования становились всё настойчивее, чтобы она ничего не скрывала, сообщала детали. Казалось, что чем строже он будет наседать с вопросами, тем откровеннее Ира будет на них отвечать.

Погружённый в свои мысли, анализируя сказанное девочкой, он продолжал вести её вперёд, не задумываясь о конце маршрута. Не заметил, как прошёл мимо своего дома.

Казалось, что исход может наступить сам собой, в любое мгновение, – и всё станет сразу на свои места. Но чувствовал, что только запутывается от избытка информации и усложняет свою задачу. Единственной точкой опоры была тоненькая хрупкая рука девочки в его крепкой ладони. Ира была рядом, и Павел был уверен, что он не отпустит её, всё равно узнает скрываемую истину. Разоблачит ловко построенную защиту той дьявольской нечисти, что засела внутри ребёнка. И тогда перед ним откроется вся гадкая картина порочности этих ненавистных девиц, нарушающих закон, – беспардонно проникающих на эскалатор. И хотя в голове его была сумятица, в душе разливалась приятная истома от ощущения своей значимости, важности поставленной задачи, от контролируемого владения этой хитрой бестией – маленькой частичкой всеобщего распутства. С наслаждением чувствовал рядом беспомощное существо, скрывающее внутри что-то дьявольское, недоступное.

За виадуком девочка стала тормозить, с тоской поглядывая назад.

Павел оторвался от своих мыслей и заволновался – вдруг она вспылит, закатит истерику и решит вернуться. Он посмотрел вокруг и увидел на противоположной стороне улицы пост ГАИ. Пояснил, что хочет показать Ире наглядно, как взрослые уважают представителей закона. Что следует делать и всем, в том числе подросткам. Павел с гордостью разъяснял действия милиционеров, пресекающих нарушения. Как по указке жезла транспорт останавливался. Водители выходили из машины, спешили навстречу сотруднику, озабоченно доставая документы, предъявляли. Никто не думал скрыться. Это всесильная форма заставляла водителей стоять с угрюмым видом, выслушивать назидания, качать головой, извиняться.

Ира смотрела и внимательно слушала.

Они двинулись дальше, и Павел стал говорить о трудностях службы милиционеров, о борьбе с преступниками и нарушителями закона. О том, как много приходится работать, чтобы в стране был порядок, жертвуя общением с родными и друзьями. Чтобы люди могли спокойно жить и ходить по улице, чтобы дети не боялись гулять без родителей.

По ходу дела он рассказывал о задержаниях, половину из которых сочинил, поведал об оперативных комбинациях, что звучали в сводках происшествий. Говорил с таким жаром, что и сам начинал верить в то, что принимал в них участие. Думал – ничего страшного, если приукрасил свою службу, – главное, чтобы это пошло на пользу воспитанию девочки, чтобы был результат. Ведь это тоже психологический приём!

Ира чувствовала, что разговор у них серьезный, точно она уже взрослая. С ней никто так не говорил, не слушал и не пытался понять. И от этого в общении появилась доверительность и лёгкость. Казалось, что они теперь очень хорошо понимают друг друга. Она неожиданно успокоилась, окончательно поверила, что штрафа не будет – он сдержит своё слово! Ведь у родителей совсем нет денег. Они копят, чтобы купить машину, экономят на всём. Лишние траты матери всегда приводили дома к скандалам.

Посмотрев в лицо девочки, Павел увидел, что она прониклась пониманием. Взгляд её снова потеплел. Казалось – ещё чуть-чуть, и они станут единомышленниками. От этой налаженной связи ему захотелось сказать ещё что-то тёплое, душевное:

– У меня ведь тоже семья есть, – произнёс он интригующе, подумал, что ничего плохого он и не планирует, ему понравилась собственная откровенность, – и дочка чуть помладше тебя, такая добрая и ласковая.

В этот момент ему пришла в голову неожиданная мысль:

– Я вижу, что ты уже кое-что поняла, – сообщил он, – но не прочувствовала по-настоящему. Теперь необходимо ощутить ту благодарность, которую испытывает спасённый милиционером человек. Пойдем, я помогу тебе это понять. – Павел потянул девочку за собой по тропинке, уходящей в лесопарк от шоссе, продолжая раскрывать свою идею: – Представь, что с тобой случилась беда и никого рядом нет! Вот как в этом лесу, давай попробуем!

– Это как? – недоумевала Ирина, идя за милиционером, осторожно обходя лужицы и упавшие сучья.

Осень была тёплая, но сырая. Деревья продолжали неторопливо скидывать позолоченную листву, под ногами стелился узорчатый влажный ковёр. В рытвинах и ямах неподвижная тёмная вода отражала стволы деревьев, сплетения веток кустарников, кусочки серого неба.

Ира вспомнила, как летом ездили в лес за грибами. Родители собирали, а она просто веселилась, пугая их, пряталась в ложбинках. Как волновались мать и отец, громко аукали, а она не отзывалась – поедала висящую на веточках перезревшую малину. И это воспоминание снова кольнуло её сожалением, внутренней неправильностью.

Выведя девочку на небольшую полянку, Шувалов помог ей снять ранец и поставил его у сломанной берёзки:

– Снимай шарф, я завяжу тебе глаза.

И пока Ира думала, что спросить, он несколько раз обернул её голову на уровне глаз и заправил край, погрузив девочку в темноту:

– Ну что, видно что-нибудь?

– Нее… – ответила она.

– Страшно? – поинтересовался Шувалов.

– Не очень, – улыбнулась Ира, ей стало смешно от этой чудной незатейливой игры, неожиданно спросила: – А вот вам бывает страшно?

– Нет, я же милиционер!

Неожиданно Ира подумала, что у этого мужчины совсем не было детства, точно он родился в форме и сразу стал работать. Он не катался на карусели, не ездил в деревню к бабушке. Почувствовала жалость к этому большому человеку без детства. Захотелось разглядеть за отпаренным кителем и блестящей фуражкой что-то ещё, стать ему ближе, она спросила:

– А раньше, когда учились в школе?

Павел нахмурился своим воспоминаниям, но что-то заставило его поделиться самым сокровенным:

– Да было дело. На физкультуре мальчишки разорвали мои колготки, и я возненавидел этих гадов, – Шувалов стал поворачивать девочку за плечи, раскручивая на месте.

– За что? – спросила она, кружась, – это обычное дело, когда рвутся колготки, можно зашить…

– Они надели их мне на голову! – он отпустил девочку, продолжая объяснять правила. – Представь, что ты здесь одна, в тёмном лесу, наполненном злыми чудищами, ничего вокруг не видно. Страшно?

– Ха-ха-ха, – засмеялась Ирина, – надели на голову колготки! Совсем не страшно.

Павел повысил голос:

– Замолчи и представь, что вокруг никого нет, – раздражённо потребовал он.

– Ха-ха, я не могу, мне смешно! Я представила вас такого большого с колготками на голове вместо фуражки… почти как Фантомас…

Кровь ударила в голову Шувалову – картина из прошлого встала перед глазами: спортзал, строй девочек, и та, что нравилась больше всех. Её насмешливое лицо с издевающейся улыбкой приблизилось вплотную.

– Заткнись, мерзкая тварь, – закричал он, сорвал шарф с головы Иры и толкнул её раскрытой пятернёй в лицо.

Девочка, ойкнув от неожиданности, отступила, зацепилась каблуком о ветку и села попой на траву, уперла сзади руки. Почувствовала рядом лежащий ствол сломанной берёзки и пересела на него. Уцепилась руками за шероховатую поверхность. Ощутила в ладонях отслаивающиеся мелкие чешуйки. Недосказанные слова и смех застряли у неё в горле. Она с непониманием смотрела на милиционера, продолжая по инерции улыбаться, ещё не веря, что игра закончилась.

Шувалов стоял над ней, ожидая мольбы об искуплении, признаний и раскаяний. Но девочка только оглядывала его удивлённым насмешливым взглядом, выхватывая по отдельности фуражку, пуговицы кителя, прижатые к бёдрам кулаки и расставленные ноги, а затем снова фуражку.

Всё тело Павла напряглось. Он почувствовал свою форму, как она плотно прижалась к телу. Она страдала. Его любовь, всепоглощающая, точно необузданная страсть, была оплёвана смехом этой мерзавки. Рот девочки растянулся в презрительной ухмылке. Глаза блестели, а верхняя губа слегка дрожала. Он чувствовал, как злая насмешка змеится и прячется в каждой черточке её лица. Как много лет назад вот так же его предала любимая подружка Настя. Ему показалось, что Ира подняла голову и посмотрела на Шувалова так презрительно нагло, что он едва устоял на ногах.

Злость и ненависть отразились в её глазах.

Павел этого не ожидал. Глухая невыносимая боль судорогой исказила его лицо от заполнившей голову чёрной мысли. Как хитро эта девчонка заставила его поверить в своё начавшееся исправление, выудила из него душевность и расположение. Заставила говорить о семье. Какой дьявольской силой она обладает внутри, что даже он – сотрудник милиции – не смог устоять? Попался, как последний лох!

В мгновенье его героический образ испарился. Какие могут быть задержания и засады, когда у него на голове – колготки? Она смеётся, смеётся над ним! Как же после этого его будут уважать, и эта маленькая дрянная девка всегда сможет ему напомнить, рассказать об этом всем!

Неожиданно Ира вскочила и бросилась бежать.

Шувалов поймал её на краю поляны и заставил встать на колени:

– Проси прощения, дрянь! Сейчас же!

– За что? За что прощения? – залепетала девочка, глаза её налились ужасом, по щекам потекли слёзы. Она стала размазывать их грязными ладошками, отчего лицо покрылось чёрными полосами с прилипшими кусочками листьев.

Паша видел полосатую гримасу на лице девочки – белая полоска, черная, снова белая, гримаса смеялась злорадно, издевательски, растягивая в стороны мокрый рот ребёнка.

– Ты маленькая гадкая тварь! – закричал он. – Ты вся пропитана ложью!

Шувалов ударил её по губам, но выступившая кровь только сделала улыбку шире, она продолжала издеваться над ним. Руки тянулись оторвать ей голову точно кукле, которую он любил, а потом возненавидел. Настенька – конечно, это была она, воплощение подлости и лицемерия. Он оттолкнул чумазое лицо девочки от себя, Ира упала на спину, перевернулась, встала на карачки, хотела подняться. Но Павел уже не помнил, как оказался рядом, схватил её за волосы сзади и прижал голову к земле. Там оказалась небольшая лужа, и всё лицо малышки погрузилось в коричневую отвратительную жижу.

Ира пыталась подняться, но руки скользили в мягкой глине, а железная хватка милиционера не позволяла поднять голову. Она попыталась кричать, но грязь хлынула в рот. Поджав ноги, уперлась в землю коленями, но что-то грузно навалилось сверху и распластало её тельце, прижало к мокрой траве. Сердце бешено застучало, пытаясь разорвать грудь, но быстро устало, ослабло, начало свертываться и утихать. Перед глазами пошли круги. Ира увидела жёлтый пушистый комочек в своих ладошках, который трепыхался, пытаясь освободиться. Но руки продолжали сжимать его всё крепче, она ничего не могла с ними сделать, и он исчез.

Павел продолжал лежать на девочке, чувствуя, как маленькое тело дрожит под ним. И от этих содрогающихся конвульсий по его сильному организму разливалась сладостная истома, заставляющая все мышцы деревенеть и вздрагивать. Он чувствовал эту чужую жизнь, которая трепетала, стонала в отчаянии и выла, точно зверь. Он был её хозяином, держал в руках, решая – быть ей или не быть. Шувалов казался себе богом, наделённым властью земной и небесной.

В ушах ещё стоял детский захлёбывающийся крик. Тело помнило конвульсивные движения ребенка, возникшее возбуждение от приглушённых стонов и чужой беспомощности. Как колотились маленькие тонкие ножки в белых испачканных колготках. И эти ножки уже казались его собственными, когда он стоял на табуретке в платьице под аплодисменты взрослых. В голове звучали слова, рифмы складывались в стихи. Голова кружилась, он ощущал опьянение, точно плыл, зависая в воздухе, не касаясь земли. Все звуки стали протяжными, укутывали его, словно одеяло.

Неожиданно Павел почувствовал, как промокли колени. Возникшее в паху напряжение, которого он никогда ранее не испытывал, резко спало, подарив ему новое ощущение блаженства.

Он перевернулся на спину лицом вверх, глядел в кусочек неба, окружённый верхушками берёз. И только запоздалая мысль о том, что надо было всё сделать по-другому, огорчала его. Но теперь он знал, что ему нужно.