Текст книги "Война в воздухе"

Герберт Джордж Уэллс
Война в воздухе

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава I. О прогрессе и семействе Смоллуэйс

1

– А прогресс-то не стоит на месте, – сказал мистер Том Смоллуэйс. – Казалось бы, куда уж дальше, – добавил он.

Мистер Смоллуэйс высказал свое замечание задолго до начала войны в воздухе. Он оседлал забор в конце сада и смотрел на большой газовый завод в Бан-Хилле. Его взгляд не выражал ни одобрения, ни порицания. Над комплексом газгольдеров возникали причудливые формы: колеблющиеся пузыри наклонялись и раскачивались во все стороны, росли и круглели на глазах. Шло наполнение воздушных шаров для послеобеденной субботней воздушной прогулки членов Южно-Английского аэроклуба.

– Каждую субботу летают, – заметил сосед-молочник, мистер Стрингер. – Как будто только вчера весь Лондон приходил подивиться на воздушный шар, а нынче каждая деревня устраивает вылазки. Или вылетки? Газовые компании на них молятся, что на твоих спасителей.

– В прошлую субботу я с картофельных грядок три тачки гравия вывез, – подхватил мистер Том Смоллуэйс. – Три тачки! Балласт они скидывают! Часть растений поломали, часть с концами засыпали.

– Бабы, говорят, и те летают!

– И от нас еще требуют, чтобы мы называли их дамами, – поддержал соседа мистер Том Смоллуэйс. – Какие же это дамы, коли они летают по воздуху и кидаются в народ камнями? Что ни говори, а я себе благородных дам не такими представлял.

Мистер Стрингер покачал головой в знак согласия, и оба снова предались наблюдению за набухающими тушами воздушных шаров, сменив выражение лица с безразличного на осуждающее.

Мистер Смоллуэйс был зеленщиком по профессии и садоводом по зову души. Низкорослая супруга мистера Смоллуэйса Джессика присматривала за лавкой. Небо сотворило его для жизни в спокойном мире, вот только спокойствия в мире не озаботилось создать. Мистер Смоллуэйс жил среди неудержимых, нескончаемых перемен, причем в таком месте, где повадки мира вызывали крайне нехорошие подозрения. Злоключения были плотью от плоти почвы, которую возделывал мистер Смоллуэйс. Аренду участка приходилось обновлять каждый год в надежде на милость комитета землевладельцев, считавшего его огород вовсе не огородом, а подходящим участком под застройку. Над садом и огородом – последними клочками сельских угодий в округе, охваченном новыми (далеко не сельскими) веяниями, – нависало скорое распоряжение об отмене аренды. Мистер Смоллуэйс как мог убеждал себя, что любые перемены – к лучшему.

– Казалось бы, куда уж дальше, – повторил он.

Престарелый отец мистера Смоллуэйса еще помнил Бан-Хилл идиллической кентской деревушкой. Он служил кучером у сэра Питера Бона, пока не разменял шестой десяток, после чего начал прикладываться к бутылке и развозить пассажиров со станции на омнибусе; так он дотянул до семидесяти восьми и только тогда отошел от дел. Сморщенный старый кучер сидел у очага, готовый излить свои воспоминания на любого зазевавшегося незнакомца. Он мог поведать о бывшем поместье сэра Питера Бона, давно расчлененном на строительные участки, о том, как этот магнат заправлял сельской жизнью, пока здесь еще существовала сельская жизнь, о стрельбе и охоте, о лабазах вдоль большака, о поле для крикета в том месте, «где нонче газовый завод», и о сооружении Хрустального замка. Хрустальный замок находился в шести милях от Бан-Хилла, его величественный фасад сверкал поутру и выделялся синим контуром на фоне предвечернего неба, а по ночам его огни играли для жителей Бан-Хилла роль дармового фейерверка. Потом появилась железная дорога, за ней – виллы без конца и края, газовый завод, гидроузел, огромное море уродливых домов для рабочих, наконец, провели дренажные работы, и ручей Оттерберн, в котором пропала вода, превратился в грязную канаву. Появились вторая железнодорожная станция – Южный Бан-Хилл, новые дома – много-много домов, торговые лавки – много-много лавок, конкуренция, магазины с витринами из прессованного стекла, школьный совет, налоги на землю, омнибусы, трамваи до самого Лондона, велосипеды, автомобили – много-много автомобилей, и библиотека Карнеги.

– Казалось бы, куда уж дальше, – разводил руками мистер Том Смоллуэйс, живя среди этих чудес.

Но чудеса продолжали прибывать. С первого же дня лавка зеленщика, которую он открыл в самом маленьком из сохранившихся деревенских домов в конце Хай-стрит, выглядела испуганной и затаившейся, словно скрывалась от преследователей. Когда Хай-стрит вымостили, лавчонка оказалась ниже уровня тротуара, и в нее приходилось спускаться по трем ступенькам. Том старался продавать только свой товар – отличного качества, но немногочисленный. Однако прогресс постучался и в его витрину, на ней появились артишоки и баклажаны из Франции, заморские яблоки из Нью-Йорка, Калифорнии, Канады и Новой Зеландии (красивые фрукты, как говорил Том, но английскими их не назовешь), бананы, диковинные орехи, виноград, манго.

Автомобили, сновавшие с юга на север и с севера на юг, становились все мощнее, все практичнее, проносились мимо все быстрее, воняли все сильнее, уголь и посылки вместо вымирающих фургонов в конной упряжке развозили большие громыхающие бензиновые повозки, омнибусы на конной тяге уступили место автобусам, даже кентская клубника, вечером отправлявшаяся на лондонские рынки, привыкла к лязгу машин и предпочитала его тележному скрипу, по дороге теряя аромат под воздействием бензиновых паров.

Вдобавок молодой Берт Смоллуэйс обзавелся мотоциклом…

2

Здесь следует пояснить, что Берт относился к прогрессивному крылу семейства Смоллуэйс.

Ничто не говорит о беспощадном напоре и всеохватности прогресса красноречивее, чем то, насколько глубоко он проник в плоть и кровь семейства Смоллуэйс. Впрочем, в характере юного Смоллуэйса было нечто прогрессивное и предприимчивое еще до того, как он вырос из коротких штанишек. В пятилетнем возрасте Берт потерялся на целый день, а когда ему не было еще семи, чуть не утонул в водохранилище нового гидроузла. В десять лет настоящий полицейский отобрал у него настоящий пистолет. Мальчик рано научился курить, причем не трубку, набитую оберточной бумагой, и не тростник, как Том в детстве, а настоящие американские сигареты, продававшиеся в мелкой расфасовке. К двенадцати годам он шокировал отца нецензурными выражениями. В этом же возрасте нанимался донести поклажу со станции и продавал еженедельник «Бан-Хилл экспресс», тратя свои доходы – три с лишним шиллинга в неделю – на чипсы, комиксы, сигареты и прочие удовольствия и развлечения, считавшиеся атрибутами приятной жизни. Такое поведение не мешало его увлечению литературой, позволившему парнишке закончить седьмой класс школы в чрезвычайно юном возрасте. Я все это рассказываю для того, чтобы природные задатки Берта не вызывали у вас сомнений.

Юноша был на шесть лет моложе Тома, и одно время, когда Том в возрасте двадцати одного года женился на тридцатилетней Джессике и скопил немного денег, молодожены попытались привлечь его к работе в лавке зеленщика. Однако подчинение чужим планам не входило в расчеты Берта. Он терпеть не мог копаться в земле, а когда ему поручали доставку корзины с продуктами, в нем просыпался неодолимый инстинкт кочевника, корзина превращалась в дорожную поклажу, Берт переставал замечать ее вес и был готов нести ее куда угодно, только не по нужному адресу. Мир был полон волшебного блеска, и мальчишку неудержимо тянуло к нему, хоть с корзиной, хоть без. В итоге Том начал сам разносить заказы, а Берту подыскивал работодателей, не подозревавших о романтической жилке в характере парня. Берт перепробовал целый ряд занятий: был разносчиком у мануфактурщика, мальчиком на побегушках у аптекаря, посыльным при участковом враче, младшим помощником слесаря-газовика, штамповал адреса на конвертах, толкал тележку молочника, носил за игроками клюшки для гольфа и, наконец, устроился в магазин велосипедов. Там-то он и обнаружил веяния прогресса, которых жаждала его натура. Хозяин магазина, молодой человек с душой пирата по имени Грабб, днем с черным от мазута лицом, а по вечерам питавший слабость к мюзик-холлам, мечтал изобрести необыкновенную рычажную цепную передачу. Берту он казался идеалом высокодуховного существа. Грабб сдавал в прокат самые грязные и разболтанные велосипеды во всей Южной Англии и умел с поразительной наглостью отбрехиваться в ответ на последующие упреки. Они быстро нашли общий язык. Берт жил в магазине и научился лихо водить велосипед. Он мог подолгу носиться на велосипеде, который под вами или мной немедленно бы развалился, приобрел привычку умываться после работы и тратил заработанный излишек средств на диковинные галстуки и воротнички, сигареты и курсы скорописи.

Порой Берт заглядывал к Тому. Внешний вид и манера речи брата были настолько блестящи, что Том и Джесси, от природы имевшие наклонность с уважением относиться даже к первому встречному, смотрели на него как плебеи на благородную особу.

– Берт далеко пойдет, – говаривал Том. – Он много чего знает.

– Будем надеяться, что не слишком далеко, – отвечала Джессика, тонко ощущавшая пределы возможного.

– Настало прорывное время. Но не для огородников с их картошкой, да еще английских. Если так дальше пойдет, картошка уже в марте будет созревать. Я впервые вижу такие времена. Ты заметила, какой вчера на нем был галстук?

– Это галстук для джентльмена. Берт его недостоин, да и остальная одежда… совсем ему не к лицу.

Вскоре Берт обзавелся нарядом велосипедиста: кепкой, бляхой и прочей амуницией. Глядя, как он и Грабб, наклонив головы, опустив руль и выгнув спину, несутся в Брайтон (и обратно), можно было легко поверить, что прогресс действительно был у Смоллуэйсов в крови.

Воистину прорывное время!

Старый Смоллуэйс сидел у огня и бормотал о величии прежних дней, о старом сэре Питере, экипаж которого покрывал дорогу в Брайтон и обратно за двадцать восемь часов, о белых цилиндрах старого сэра Питера, о его супруге, леди Бон, которая никогда не ходила пешком, разве что по дорожке в саду, о знаменитых поединках профессиональных боксеров в Кроули. Рассуждал о розовых бриджах из свиной кожи, о лисах на окраине Рингс-Боттома, где совет графства теперь держал под замком нищих сумасшедших, о ситцевых платьях и кринолинах леди Бон. Его никто не слушал. В мире народился совершенно новый тип джентльмена – человека неджентльменской энергии, в запыленной непромокаемой куртке, защитных водительских очках, причудливом кепи, джентльмена, распространяющего вокруг себя бензиновый смрад, шустрого, светского непоседы, улепетывающего по дорогам от пыли и вони, которые сам же постоянно производил. Благородные дамы, которых порой можно было видеть в Бан-Хилле, выглядели как обветренные богини, по-цыгански плюющие на утонченность. Они были не столько одеты, сколько упакованы для перевозки скоростным транспортом.

Берт рос, окруженный идеалами быстроты и предприимчивости, и стал своего рода механиком двухколесных машин, небрежно цедящим сквозь зубы: «Ну-ка, посмотрим, что там у вас», грозой эмалевых покрытий. Его бы не удовлетворил даже гоночный мотоцикл, способный разогнаться до ста двадцати миль в час, но пока что приходилось тащиться со скоростью всего двадцати миль по дорогам, на которых появлялось все больше пыли и механического транспорта. Тем не менее сбережения Берта потихоньку росли, и однажды ему улыбнулась удача. Система продажи в рассрочку позволила преодолеть финансовый разрыв, и одним ярким, памятным воскресным утром Берт выкатил свое сокровище из магазина на дорогу, с помощью и под наставления Грабба сел в седло мотоцикла и, тарахтя, скрылся в дымке истерзанного колесами шоссе, чтобы бескорыстно внести личный вклад в угрозу для людей и построек в южной части Англии.

– В Брайтон покатил! – воскликнул старый Смоллуэйс, со смесью гордости и осуждения наблюдая за младшим сыном из окна гостиной над лавкой зеленщика. – В его возрасте я и в Лондон-то ни разу не ездил. Дальше Кроули носу не казал. Только там и бывал, куда мог сам пешком дойти. Да и другие тоже. Одни господа ездили. А нынче все куда-то едут. Вся треклятая страна расползается по швам. Вернутся ли еще? В Брайтон! И он туда же! Лошадок никто не желает купить?

– А я вот в Брайтоне не был, – сказал Том.

– И не больно-то надо, – резко оборвала его Джессика. – Без толку только шляться да деньги тратить!

3

На какое-то время возможности мотоцикла настолько захватили ум Берта, что он, поддавшись душевному стремлению к спортивному азарту и новизне, перестал следить, куда его несет. До него не сразу дошло, что и автомобиль, и мотоцикл уже вошли у людей в привычку и начали терять свой романтический ореол. Однако, как ни удивительно, первым новое явление заметил не он, а Том. Работа в огороде приучила его посматривать в небо; близлежащий газовый завод, Хрустальный дворец, рядом с которым постоянно взлетали воздушные шары, и вскоре падающий на картофельные грядки балласт сообща довели до не слишком склонного к размышлениям ума тот факт, что богиня перемен обратила свой взбалмошный взгляд на небеса. Начинался первый великий бум аэронавтики.

Впервые Грабб и Берт услышали об этом в мюзик-холле, потом вывод подкрепил кинематограф. Окончательно воображение Берта подстегнуло шестипенсовое издание классики аэронавтики – «Небесный клипер» мистера Джорджа Гриффита. И вот Берта и Грабба, что называется, накрыло.

Первой и наиболее очевидной приметой бума стал стремительный рост числа воздушных шаров. Шары буквально заполонили небеса над Бан-Хиллом. После обеда в среду и в воскресенье невозможно было наблюдать за небом дольше четверти часа, чтобы в какой-нибудь его части не обнаружить воздушный шар. Однажды посреди бела дня Берт, ехавший на мотоцикле в Кройдон, остановился, пораженный видом поднимавшегося с площадки у Хрустального дворца аэростата, имевшего форму широкого долота чудовищных размеров. Долото без рукоятки несло под собой сравнительно небольшую решетчатую кабину с человеком и мотором внутри. Перед кабиной с жужжанием вращался винт, сзади движением управлял парусный руль. Казалось, что кабина тащит за собой упирающийся газовый баллон, как шустрый маленький терьер надутого газом робкого слона. Чудище определенно перемещалось в пространстве и слушалось руля. Оно поднялось примерно на тысячу футов (шум мотора все еще был слышен), уплыло в южном направлении, пропало за холмами, затем его маленький голубой силуэт показался далеко на востоке. Он двигался с большой скоростью, пока ласковый зюйд-вест не вернул его к башням Хрустального дворца. Аэростат облетел вокруг башен, выбрал позицию для спуска и скрылся из виду.

Берт глубоко вздохнул и сел на мотоцикл.

И это было только начало. В небесах начали появляться причудливые силуэты: цилиндры, конусы, грушевидные монстры, даже какая-то штука из алюминия, восхитительно сверкавшая на солнце. Грабб хотя и не шибко разбирался в сортах брони, признал в аэростате боевую машину.

После испытаний начались настоящие полеты. Их, однако, из Бан-Хилла не было видно. Полеты стартовали с частных участков и других огороженных территорий и проводились в благоприятных погодных условиях, о чем Грабб и Берт Смоллуэйс узнавали из журнальных приложений к дешевым газетам и из кинохроники. На эту тему писали очень много. В те дни если кто-нибудь заявлял во всеуслышание громким, уверенным голосом: «Уже недалек тот час, когда…», то можно было побиться об заклад один против десяти, что речь шла о воздухоплавании. Берт аккуратными буквами вывел на крышке от ящика: «Здесь делают и ремонтируют аэропланы», а Грабб выставил щит в витрине магазина. Тома возмутило столь вольное обращение с торговым заведением, однако большинство соседей, особенно те, кто увлекался спортом, одобрили затею.

Все только и говорили, что о полетах по воздуху, и как один повторяли: «Уже недалек тот час, когда…», а час все не наступал. Вышла неувязка. Нет, эти штуки действительно летали. Люди поднимались в небо на машинах тяжелее воздуха. Но и на землю падали. Иногда разбивался мотор, иногда сам аэронавт, однако чаще разбивались оба. Машины, пролетевшие три-четыре мили и приземлившиеся без каких-либо происшествий, на следующий день попадали в кошмарную катастрофу. На них совершенно нельзя было положиться. Их сбивали с панталыку легкий ветерок, завихрения у поверхности земли и даже случайные мысли, промелькнувшие в голове аэронавта. А иногда они падали сами по себе, без видимой причины.

– Им не хватает устойчивости, – говорил Грабб, повторяя вычитанное из газет. – Кабрируют и кабрируют, пока не развалятся на части.

После двух лет ожиданий и сомнительных успехов эксперименты пошли на убыль; общественности и газетам наскучили дорогие фоторепродукции, оптимистические отчеты и непрерывная череда побед, катастроф и наступавшего за ними смущенного безмолвия. Полеты на аэропланах сошли на нет, даже воздушные шары до определенной степени вышли из моды, хотя и оставались популярным видом спорта, продолжая набирать гравий у причала рядом с газовым заводом Бан-Хилла и сбрасывать его на лужайки и огороды почтенных граждан. Том, воспрянув духом, прожил шесть спокойных лет, по крайней мере спокойных по части полетов. Наступили великие времена развития монорельсовых дорог, и его тревоги переместились с заоблачных высей на грозные признаки перемен не так далеко от поверхности земли.

Разговоры о монорельсе шли не первый год. Однако реальное непотребство началось, когда Бреннан ошеломил Королевское общество, представив проект гироскопического монорельсового вагона. Изобретение стало главной сенсацией на светских приемах 1907 года. Знаменитый демонстрационный зал не вмещал всех желающих. Отважные вояки, корифеи сионизма, заслуженные писатели, благородные дамы толпились в узких проходах, вонзая изысканные локти в оберегаемые высшим светом ребра, и почитали за счастье хоть краешком глаза увидеть кусочек рельса. Великий изобретатель невнятно, но убедительно объяснил свое открытие, а крохотная модель поездов будущего послушно бегала по наклонным плоскостям, делала повороты и перескакивала через обвисший провод. Она двигалась по одиночному рельсу на единственном ряде колес, была проста и эффективна. Модель делала остановки и сдавала задним ходом, сохраняя идеальное равновесие. Каждое ее движение вызывало взрыв аплодисментов. Наконец публика начала расходиться, обсуждая сомнительное удовольствие преодоления пропасти с помощью проволочной шины: «А ну как гироскоп откажет?!» Мало кто мог предвидеть хотя бы одну десятую того, чем монорельс Бреннана обернется для ценных бумаг железнодорожных компаний и лика планеты.

Прошло десять лет, и общественное мнение в корне переменилось. Очень скоро люди перестали бояться ездить по проволоке над пропастью, монорельс во многом вытеснил трамвайные и железнодорожные пути, а вместе с ними – механическую рельсовую тягу. Там, где земля была дешева, монорельс пролегал понизу, а там, где дорогá, поднимался над землей на железных опорах. Быстрые, удобные вагончики проникли во все уголки страны, полностью вытеснив прежний рельсовый транспорт.

Когда умер старый Смоллуэйс, Том не нашел сказать ничего интереснее, чем «в моем детстве не было ничего выше дымоходов, никаких тебе проводов и кабелей в небе».

Старого Смоллуэйса похоронили под густыми гирляндами проводов и кабелей, ибо Бан-Хилл превратился не только в местный узел энергосети (районная электрораспределительная компания установила рядом с газовым заводом трансформаторы и генераторную станцию), но и в остановку пригородной монорельсовой дороги. Кроме того, каждый местный лавочник и вообще каждый дом обзавелся собственным телефонным аппаратом.

Кабельные опоры монорельса превратились в яркую примету городского ландшафта. Могучие железные конструкции по большей части были похожи на высокие, выкрашенные в яркий сине-зеленый цвет козлы. Одна из опор нависала над жилищем Тома; под этой громадиной его дом выглядел еще более неприкаянным и виноватым. Второй великан занял место в углу садового участка, который так и не отдали под застройку, если не считать пары рекламных щитов. Один щит предлагал наручные часы по два шиллинга шесть пенсов, второй – средство для успокоения нервов. Щиты, кстати, были размещены почти горизонтально, чтобы их лучше видели пассажиры из вагонов монорельса наверху, и служили прекрасной крышей для двух сараев, где Том держал инструменты и разводил шампиньоны. Вагоны из Брайтона и Гастингса – длинные, широкие, комфортные, ярко освещенные в сумерках – днем и ночью с урчанием проносились над головой. По ночам вспышки света и грохот поддерживали на улице внизу ощущение нескончаемой летней грозы с молниями и громом.

Вскоре построили мост через Ла-Манш – вереницу гигантских Эйфелевых башен, несущих кабели монорельса на высоте ста пятидесяти футов над водой, за исключением средней части, где они были еще выше, чтобы под ними могли проходить торговые суда из Лондона и Антверпена и лайнеры, курсировавшие между Гамбургом и Америкой.

Потом на поставленных в одну линию колесах стали ездить тяжелые грузовики, что почему-то страшно раздражало Тома. Увидев первую такую машину перед лавкой, он несколько дней ходил мрачнее тучи.

Неудивительно, что бурное развитие гироскопов и монорельсового транспорта поглощало огромную часть общественного внимания. Вдобавок целую волну восторга вызвало потрясающее открытие месторождения золота у побережья острова Англси, сделанное разведчицей подводных недр мисс Патрицией Гидди. Патриция окончила факультет геологии и минералогии Лондонского университета и исследовала золотоносные породы Северного Уэльса, как вдруг после короткого отпуска, посвященного агитации за избирательные права женщин, заинтересовалась идеей, не содержат ли золото подводные рифы острова. Она решила проверить догадку с помощью подводного самоходного аппарата, изобретенного доктором Альберто Кассини. Благодаря счастливому совпадению логического ума и интуиции, характерному для представительниц ее пола, она обнаружила золото при первом же погружении и через три часа подняла со дна два центнера руды с невиданным золотым содержанием – семнадцать унций на тонну породы. И все-таки подробный рассказ о подводной добыче золота, как бы он ни был интересен, придется отложить на другой раз. Пока же достаточно сказать, что открытие повлекло за собой рост цен, самоуверенности и делового азарта, на фоне которых произошло возрождение интереса к воздухоплаванию.