Текст книги "Война в воздухе"

5

Ввечеру приятным летним днем 191. года, если изъясняться стилем, популярным у читателей покойного Дж. П.Р. Джеймса, одинокий воздухоплаватель, сменивший одинокого всадника классических романов, держал путь в небе Франконии в северо-восточном направлении на высоте около одиннадцати тысяч футов над уровнем моря. Корзина все еще медленно вращалась. Свесив голову через борт, наш путешественник осматривал местность внизу с выражением глубокой растерянности. Время от времени его губы шевелились, произнося неслышные слова: «Стрелять по людям…», например, или «Я бы и сам приземлился, если бы знал как». С борта в тщетном призыве к милосердию бесполезным белым флагом свисал балахон дервиша пустыни.

Теперь Берт вполне отдавал себе отчет, что мир внизу вовсе не наивная сельская пастораль, каким он его себе воображал, не сонное царство, готовое с восторгом и благоговением встретить появление незнакомца, но что он и его маршрут вызывали раздражение и страшное недовольство. Однако дорогу выбирал не Берт, а его повелитель – ветер. Уши улавливали шепот загадочных голосов, посылавших с помощью мегафонов обрывки слов, произносимых в странной, лающей манере на разных языках. Люди официального вида сигналили флажками и маханием рук. Победил гортанный вариант английского языка; основной смысл сводился к «спускайтесь, или мы будем стрелять».

– Да я бы рад, – отвечал Берт. – Только как?

С земли действительно начали стрелять. Щелкнули шесть-семь выстрелов, одна из пуль пролетела со свистом, очень напоминающим треск распоротого шелка. Берт уже было приготовился к отвесному падению. По счастью, стрелки2 или старались просто напугать его, или промахивались. Пули дырявили только воздух над головой Берта и его встревоженную душу.

Наступила временная передышка. Берт сознавал, что это не более чем антракт между актами драмы, и постарался оценить свое положение. Он кое-как перекусил пирогом с горячим кофе, поминутно бросая нервные взгляды за борт. Поначалу растущую заинтересованность к своей особе он связывал с неудачной попыткой приземления в живописном городке, но теперь начал понимать, что им интересуются не столько гражданские, сколько военные власти.

Он помимо воли играл мрачную таинственную роль заграничного шпиона: видел то, что не положено видеть, спутал карты не чьи иные, а Германской империи, проникнув в самое сердце Weltpolitik[9]9
  Мировая политика (нем.).


[Закрыть], и беспомощно плыл в направлении главного секретного имперского объекта – гигантского парка воздушных судов, сооруженного во Франконии с головокружительной быстротой, чтобы спешно растиражировать в огромных масштабах изобретения Хунштедта и Штосселя и сделать Германию обладательницей самого большого в мире воздушного флота, самой непобедимой державой в воздухе и самой великой империей на земле.

Перед тем как его окончательно сбили, Берт увидел на возвышенности обширную площадку, где в теплых лучах вечернего солнца кипела работа и, словно стада громадных тюленей, бок о бок лежали дирижабли. Огромное пространство объекта простиралось на север, насколько хватало глаз. Оно было четко поделено на пронумерованные ангары, газохранилища, казармы для экипажей, склады, его пронизывали вездесущие линии монорельсовой дороги, зато нигде не было видно каких-либо проводов или кабелей. Повсюду доминировали имперские цвета Германии: белый, черный и желтый, повсюду расправляли крылья черные орлы. Но и без этих символов сразу бросался в глаза немецкий порядок. Во всех направлениях перемещались огромные массы людей; те, что были одеты в белые спецовки, возились возле дирижаблей, другие, в блеклой коричневой форме, занимались строевой подготовкой. То тут, то там поблескивали регалии офицерских мундиров. Внимание Берта главным образом привлекали воздушные корабли; он немедленно сообразил, что видел три таких же корабля накануне вечером – те, вероятно, выполняли под покровом облачности учебные полеты. Именно эти могучие «рыбины» атаковали Нью-Йорк в последней отчаянной попытке Германии захватить мировое господство, прежде чем человечество поняло, что мировое господство – несбыточная мечта. Они являлись прямыми потомками дирижабля Цеппелина, пролетевшего над Боденским озером в 1906 году, а также управляемого аэростата Лебоди, совершившего памятные вылазки над Парижем в 1907 и 1908 годах.

Каркас немецких воздушных судов состоял из стальных и алюминиевых шпангоутов, обтянутых жесткой парусиной, внутри оболочки помещался толстостенный резиновый баллон, разделенный на поперечные отсеки в количестве от пятидесяти до ста ячеек. Все ячейки были наглухо закупорены и заполнены водородом. Дирижабль сохранял горизонтальное положение благодаря внутреннему баллонету из прочнейшей промасленной парусины с добавлением шелка, позволявшему нагнетать или стравливать воздух. Таким образом дирижабль мог становиться тяжелее либо легче воздуха, а потеря веса из-за расхода горючего, сброса бомб и так далее компенсировалась закачиванием воздуха в отсеки главного газового резервуара. Получавшаяся в итоге смесь была крайне взрывоопасной, однако в таких делах невозможно обойтись без риска, а для его уменьшения принимались различные меры предосторожности. Всю конструкцию пронизывала стальная ось – своеобразный главный хребет, на заднем конце которого крепились двигатель и винт; люди и груз находились в нескольких кабинах под вытянутой носовой частью. Чрезвычайно мощный двигатель Пфорцхайма, торжество немецкого инженерного гения, управлялся по проводам из головной части – единственного места, пригодного для размещения людей. В случае неполадок инженеры переходили на корму с помощью веревочной лестницы под корпусом. Чтобы сооружение не заваливалось набок, полет корректировался горизонтальными стабилизаторами с обоих боков; смена направления движения в основном осуществлялась двумя вертикальными рулями, в спокойном состоянии прижатыми к верхней части дирижабля, как жабры. Такой корабль представлял собой наиболее близкую имитацию рыбы, только плавающей не в воде, а в воздухе, чей пузырь, глаза и мозг, однако, размещались не в верхней, а в нижней части головы. Непохожим на рыбу был лишь подвешенный под «подбородком» аппарат беспроволочной телеграфной связи.

Эти чудища развивали скорость до девяноста миль в час в штиль и поэтому могли двигаться против любого ветра, кроме самого свирепого урагана. Их длина варьировалась от восьмисот до двух тысяч футов, аппараты брали на борт от семидесяти до ста тонн груза. Сколько таких машин было у Германии, история умалчивает, однако Берт быстро насчитал почти восемь десятков теряющихся вдали гигантских туш. Таков был арсенал, на который Германия опиралась в противостоянии доктрине Монро, выдвигая свои собственные смелые притязания на долю мирового господства. Кроме того, на вооружении у нее имелся одноместный бомбардировочный летательный аппарат неизвестных характеристик, прозванный «воздушным змеем».

«Воздушные змеи» размещались в другом огромном воздухоплавательном парке восточнее Гамбурга, и Берт не увидел их на объекте во Франконии. Шар вскоре аккуратно подбили. Пуля просвистела мимо головы и с громким хлопком пронзила оболочку, после чего раздалось шипение и шар потащило вниз. А когда Берт в замешательстве сбросил мешок с балластом, немцы вежливо, но твердо пресекли его колебания, прострелив оболочку еще в двух местах.

Глава IV. Германский воздушный флот

1

Среди всех порождений человеческой фантазии, делавших мир, в котором обитал Берт Смоллуэйс, одновременно чудесным и наводящим ужас, не было ни одного столь же странного, безрассудного и возмутительного, столь же шумного, навязчивого и опасного, как современные версии патриотизма, вырабатываемые великодержавной и международной политикой. В душе каждого человека живут симпатия к соотечественникам, гордость за свое окружение, ласковое отношение к родному языку и родной стране. До наступления века науки эти добрые, благородные чувства были отличительной особенностью характера любого достойного человека, имевшего также и менее приглядную сторону – как правило, безобидную настороженность к чужеземцам и антипатию к чужим странам. Однако бешеный напор меняющегося темпа жизни, ее охвата и размаха, новых материалов и возможностей безжалостно уничтожил прежние границы, обособленность и размежевание. Старые, устоявшиеся умственные привычки и традиции столкнулись не просто с новыми условиями, но с условиями, которые непрерывно менялись и преображались. Люди никак не могли приспособиться. Одни погибали, другие портились, третьи срывались с катушек, совершенно теряя прежний облик.

Дед Берта Смоллуэйса в те дни, когда Бан-Хилл был захолустьем под пято2й отца сэра Питера Бона, знал свое место и возможности вплоть до последнего фартинга, ломал шапку перед теми, кто стоял выше него, презирал и ни в грош не ставил тех, кого считал ниже себя; его взгляды ни капли не изменились с колыбели и до самой могилы. Он был уроженцем Кента и англичанином, то есть его мирок ограничивался хмелем, пивом, шиповником и самым ласковым в мире солнцем. Газеты, политика и «поездки в Лындон» были не для таких, как он. Но потом все изменилось.

Из первых глав хорошо видно, что происходило с Бан-Хиллом и насколько поток новизны подточил дремучую деревенскую неотесанность. Берт Смоллуэйс был всего лишь одним из многих миллионов обитателей Европы, Америки и Азии, которые с самого рождения угодили в водоворот событий и барахтались в нем, не в силах что-либо понять. Идеалы отцов оказались к этому непригодны и стали принимать самые неожиданные и причудливые формы. Под натиском новых времен больше всего исказился и извратился добрый старый патриотизм. Вместо устойчивых предрассудков деда, для кого не существовало эпитета презрительнее, чем «офранцузиться», мозги Берта были напичканы россыпью нескрываемо агрессивных идей о врагах из Германии, желтой угрозе, черной опасности и бремени белого человека. Эти идеи утверждали за Бертом абсурдное право вносить еще большую неразбериху в и без того мутную политическую жизнь таких же невежд, как он сам (только с более темным цветом кожи), куривших подобно ему сигареты и раскатывавших на великах по улицам Булавайо, ямайского Кингстона или Бомбея. Для Берта эти люди относились к подчиненным расам, и он был готов отдать жизнь (не свою, но любого, кто запишется в армию) ради сохранения этого права. Опасения, что он может его утратить, не давали ему спать по ночам.

Сущность эпохи, в которую жил Берт Смоллуэйс и которая разродилась катастрофой – войной в воздухе, была очень проста, если бы только людям доставало ума видеть вещи в простом свете. Развитие науки изменило масштабы человеческой деятельности. Стремительный рост механической тяги сильно сблизил людей в общественном, экономическом и физическом плане, прежнее деление на нации и королевства стало невозможным, новый всеохватный синтез стал не просто потребностью – превратился в императив. Как некогда герцогства Франции объединились в одну нацию, так и для наций настало время готовиться к более широкому слиянию, сохранив все ценное и реальное и отбросив все устаревшее и опасное. Более здравый мир заметил бы эту насущную потребность в разумном синтезе, спокойно бы ее обсудил, претворил в жизнь и создал великую цивилизацию. Причем все это было бы человечеству по силам. Увы, мир Берта Смоллуэйса ничего подобного не сделал. Национальные правительства с их национальными интересами не желали воспринимать столь очевидную идею: слишком сильны были их подозрения друг к другу, слишком слаба щедрость воображения. Они повели себя как плохо воспитанные пассажиры в переполненном вагоне общественного транспорта: начали оттеснять друг друга, работать локтями, толкаться, спорить, ссориться. Им невозможно было объяснить, что достаточно изменить расстановку – и места хватит всем. Историки XX века найдут одну и ту же картину в любой стране мира: отжившие свое, замшелые предрассудки, злобная, агрессивная тупость, тормозящая развитие человечества и реорганизацию; народы, стесненные неудобством своих территорий, наводняющие друг друга переселенцами и товарами, досаждающие друг другу тарифами и всяческими придирками в торговле, грозящие неприятелю морскими армадами и сухопутными армиями, приобретающими все более зловещие размеры.

Сегодня уже невозможно определить, как много интеллектуальной и физической энергии было впустую израсходовано на подготовку к войне и гонку вооружений. Ясно лишь, что доля эта огромна. Великобритания истратила на армию и флот столько денег и ресурсов, что, если бы их направили в область физической культуры и образования, англичане стали бы аристократией мира. Правители Британии могли бы оплачивать обучение и физическую закалку молодежи до восемнадцатилетнего возраста и превратить каждого Берта Смоллуэйса в широкоплечего, умного молодого человека, если бы направили ресурсы, потраченные на войну, на воспитание мужчин. Вместо этого Берта обмахивали флагами, пока ему не исполнилось четырнадцать лет, призывая его кричать «ура», а потом выпихнули из школы, вынудив зарабатывать деньги частным предпринимательством, которое мы подробно описали выше. Франция проявляла такое же скудоумие, Германия, возможно, и того хуже. Россия, придавленная ненужными тратами и милитаризмом, катилась навстречу разорению и развалу. Все страны Европы производили большие пушки и бесчисленные толпы маленьких Смоллуэйсов. Народы Азии из соображений самозащиты были вынуждены тратить на подобные цели новые ресурсы, недавно предоставленные наукой. Накануне войны в мире существовало шесть великих держав и была группа держав поменьше, каждая из которых вооружилась до зубов и напрягала все силы, чтобы обскакать остальных по части вооружений и их мощности. Великой державой номер один были помешанные на коммерции Соединенные Штаты Америки, поставленные перед необходимостью накопления военных арсеналов попытками экспансии Германии в Южной Америке и собственной опрометчивой аннексией земель под самым носом у Японии. США содержали два гигантских флота, один на западе и один на востоке, и переживали внутренний конфликт между федерацией и штатами по вопросу о всеобщем призыве в нерегулярные силы обороны. За Америкой следовал восточноазиатский альянс, сплоченная коалиция Китая и Японии, год за годом делавшая гигантские шаги к мировому господству. Германский союз все еще, хотя и с трудом, поддерживал мечту о великодержавной экспансии и насильственном насаждении немецкого языка повсюду в Европе после ее насильственного объединения. Таковы были три наиболее беспокойные и агрессивные державы мира. По сравнению с ними Британская империя, некогда разбросанная по всему земному шару, а теперь скованная бунтами среди ирландцев и прочих подчиненных рас, вела себя относительно мирно. Она поставляла в подчиненные страны сигареты, сапоги, шляпы-котелки, крикет, скачки, дешевые револьверы, керосин, заводскую потогонную систему, грошовые газетенки на английском и местных языках, недорогие университетские дипломы, велосипеды и электрические трамваи. Англия породила обширную литературу, пропитанную презрением к подчиненным расам, и сделала ее доступной для этих рас. При этом англичане благополучно верили, что это ничем им не грозит, потому что кто-то однажды написал о «незыблемой древности Востока» и потому что Киплинг вдохновенно изрек: «О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда»[10]10
  Р. Киплинг «Баллада о Востоке и Западе» (пер. с англ. К. Филатова).


[Закрыть].

Вопреки этим представлениям в Египте, Индии и прочих подчиненных странах появлялись новые поколения, страстно ненавидевшие гегемона и проявлявшие чрезвычайную энергичность, активность и современное мышление. Правящий класс Великобритании с трудом привыкал к новой мысли о пробуждении подчиненных рас от спячки. Его попыткам удержать империю сильно мешали легкомысленное отношение миллионов Бертов Смоллуэйсов к выборам дома и растущее неуважение местного населения к докучливым британским чиновникам за рубежом. Нахальство цветных преступало все рамки и не ограничивалось швырянием камней и громкими проклятиями – теперь они швырялись цитатами из Бернса, Милля и Дарвина и одерживали победы в спорах.

Еще более мирно были настроены Франция и ее союзники – страны романской языковой группы, хорошо вооруженные государства, но не любители войн. Во многих отношениях они стояли во главе общественно-политического развития западной цивилизации. Россия была миролюбивой державой поневоле; расколотая внутри себя, раздираемая революционерами и реакционерами, одинаково неспособными к социальным преобразованиям, она медленно сваливалась в кошмар хронической политической вендетты. Стиснутые между этими грозными колоссами, подталкиваемые и угрожаемые ими, государства помельче с трудом удерживали шаткую независимость. Каждое из них вооружалось настолько, насколько позволяли силы и средства.

В итоге растущее число энергичных, одаренных людей трудилось на благо либо обороны, либо нападения, совершенствуя аппарат войны, пока растущее давление не достигло точки взрыва. Каждая держава стремилась сохранять свои военные приготовления в тайне, заготавливать впрок новое оружие, предвидеть и упреждать действия соперников. Ощущение угрозы, исходившее от новых открытий, разжигало патриотическое воображение всех народов мира. То ходили слухи, что у англичан появилось самое дальнобойное орудие, то французы будто бы создали винтовку-невидимку, а японцы – новую взрывчатку, то американцы якобы построили подводную лодку, против которой бессильны все броненосцы. И всякий раз поднималась новая волна паники.

Силы и сердца наций были заняты мыслями о войне, однако массы граждан в условиях демократии беспечно занимались всякими мелочами, оставаясь умственно, морально и физически непригодными для войны. Ничего хуже этого состояния не было раньше и – можно предположить – никогда не будет в будущем. Таков был парадокс этой эпохи. В мировой истории наступил уникальный период. Военная машина, оперативное искусство и методы ведения боевых действий полностью менялись каждые десять лет – с головокружительной быстротой! – в погоне за совершенством, а люди между тем все больше теряли ратные навыки.

И вот наконец разразилась война. Она стала неожиданностью для всего мира, потому что ее истинные причины не разглашались. Отношения между Германией и США обострились из-за ожесточенных споров о тарифах и двусмысленного отношения немцев к доктрине Монро, а между США и Японией – из-за застарелого вопроса о гражданской принадлежности японцев в Соединенных Штатах. В обоих случаях претензии существовали уже долгое время. Истинной решающей причиной войны, как теперь стало известно, было изобретение двигателя Пфорцхайма в Германии, позволившее создать быстроходное, в высшей степени практичное воздушное судно. На этот момент Германия намного опережала по эффективности другие страны мира, была лучше организована для стремительных, тайных операций, лучше оснащена ресурсами современной науки, ее чиновно-административное сословие получало лучшие в мире образование и подготовку. Германия об этом знала и, преувеличивая свои сильные стороны, начала с презрением относиться к тайным помыслам соседей. Вполне вероятно, что на волне самоуверенности шпионаж за соседями начал ослабевать. Кроме того, Германия привыкла действовать беззастенчиво и не церемонясь, что всерьез искажало ее видение мира. С появлением нового оружия коллективный разум Германии вообразил, что пробил нужный час. Немцы в очередной раз поверили, что держат в руках оружие, способное решить ход исторического прогресса в их пользу. Пока другие были заняты экспериментами в воздухе, Германия увидела возможность нанести удар и победить.

В первую очередь следовало ударить – и побыстрее – по Америке, представлявшей собой главного соперника в воздушной войне. Было известно, что Америка разработала на базе модели братьев Райт самолет большой практической ценности, но считалось, что военное министерство в Вашингтоне еще не приступило к созданию воздушного флота. Удар следовало нанести, пока этот процесс не начался. Франция располагала флотом медлительных дирижаблей, которые не могли тягаться с новыми немецкими моделями: некоторые из дирижаблей были построены еще в 1908 году. Они создавались исключительно для воздушной разведки на восточной границе и могли брать на борт лишь десяток человек без оружия и провианта. Ни один из них не мог передвигаться быстрее сорока миль в час. Великобритания, похоже, в припадке мелочности все еще тянула кота за хвост в переговорах с верным сыном империи Баттериджем о приобретении его выдающегося изобретения. А значит, новшество пока что существовало в одиночном экземпляре и на его запуск в серию ушло бы несколько месяцев. В Азии вообще царила тишина. В Германии ее объясняли принципиальной неспособностью желтой расы что-либо изобрести. Прочих соперников можно было не принимать в расчет. «Сейчас или никогда, – говорили немцы. – Мы решительно захватим воздух – как англичане однажды захватили море. Сейчас или никогда, пока остальные державы еще заняты экспериментами».

Немцы вели подготовку быстро, методично и скрытно, план был идеально продуман. По их представлениям, опасаться стоило лишь Америки. Именно Америка была ведущим соперником Германии в торговле и основным препятствием на пути имперской экспансии, а значит, первый удар следовало нанести именно по Америке. Германия планировала отправить через Атлантику огромную воздушную армаду и застигнуть Америку врасплох – неподготовленной и ничего не подозревающей.

С учетом сведений, имевшихся в руках германского правительства, затея эта выглядела вполне продуманной, многообещающей и смелой. Шансы на успех были очень велики. На строительство воздушных судов и самолетов не требовалось тратить по нескольку лет: при наличии достаточного количества рабочих рук и заводов воздушные суда можно было выпускать пачками хоть каждую неделю. Если создать должное количество парков и литейных цехов, все небо можно было в два счета наводнить дирижаблями и «воздушными змеями». И действительно, когда настал час, они тучей поднялись в небо, как, по едкому выражению одного французского писателя, мухи с навозной кучи.

Нападение на Америку должно было стать первым ходом в колоссальной игре. Сразу же после его начала воздухоплавательные парки должны были мгновенно пополниться, чтобы отправить второй воздушный флот на покорение Европы – в небеса над Лондоном, Парижем, Римом, Санкт-Петербургом и прочими городами, в любое место, где потребуется эффект устрашения. Германия вознамерилась преподнести сюрприз всему миру и таким образом весь мир покорить. Удивительно, насколько близко к успеху подошло осуществление этих грандиозных планов, рожденных холодным и неугомонным умом.

Роль Мольтке в воздушной войне играл фон Штернберг, однако колеблющегося императора окончательно убедили любопытные и одновременно безжалостные фантазии кронпринца Карла Альберта. Кронпринц был главным выразителем империалистического духа Германии и идеалов нового аристократизма, так называемого нового рыцарства, занявшего место низвергнутой социал-демократии, потерпевшей крах из-за внутренних раздоров и недостатка партийной дисциплины и благодаря концентрации богатства в руках кучки влиятельных семейств. Угодливые льстецы сравнивали Карла Альберта с Черным принцем, Алкивиадом и юным Цезарем. Многие видели в нем воплощение ницшеанского сверхчеловека. Карл Альберт был брутальным блондином высокого роста, совершенно лишенным моральных устоев. Первым великим подвигом, озадачившим Европу и чуть не вызвавшим новую Троянскую войну, стало похищение принцем норвежской принцессы Елены и последовавший за этим грубый отказ жениться на ней. Вместо принцессы Карл Альберт женился на Гретхен Красс, девушке непревзойденной красоты из Швейцарии. Затем он, рискуя жизнью, по-рыцарски спас трех тонущих моряков, чей корабль перевернулся у острова Гельголанд. После этого подвига и победы в регате над американской яхтой «Защитник» император сменил гнев на милость и назначил кронпринца командующим новыми воздушными силами Германии. Карл Альберт принялся за их развитие с поразительной энергией и талантом, проникнувшись решимостью даровать Германии, по его собственным словам, землю, море и небо. Воинственные устремления нации нашли в нем идеального проводника и благодаря ему осуществились в виде невиданной доселе войны. Притягательная сила принца выходила далеко за национальные границы. Его неукротимая энергия, как некогда злой гений Наполеона, покоряла умы людей повсюду в мире. Англичан эта бескомпромиссная, мощная фигура побуждала брезгливо воротить нос от медлительной, бестолковой и чересчур цивилизованной политики своей страны. В принца верили французы, в Америке о нем слагали стихи.

Война была его детищем.

Бурная деятельность имперского правительства Германии стала неожиданностью не только для всего остального мира, но и для основной массы немецкого населения. Однако воображение немцев к такому повороту событий отчасти подготовили многочисленные книги и статьи с предсказаниями войны, начиная с блестящего провидческого труда Рудольфа Мартина 1906 года, автора лозунга «Будущее Германии – в воздухе».