Текст книги "Последний вздох памяти"

Глава четвертая
Это ломается ваш мозг

Семейная легенда гласит, что одним зимним днем в Кейптауне, когда лило как из ведра, мои родители поручили мне купить буханку хлеба в местном кафе. «Пожалуйста, одну буханку черного хлеба», – сказала я, как передают свидетели. У входной двери папа сиял от гордости, держа на руках мою маленькую сестру Лану, закутанную будто в кокон, а мама беззвучно повторяла слова губами, как когда мы репетировали дома. Она указала своим сложенным зонтом, что я должна протянуть руку к прилавку и передать деньги. Обменявшись заговорщической улыбкой с моими родителями, тетя в кафе передала мне мою покупку и сдачу. Я засеменила к родителям, и монетки посыпались из ладоней, но я не ослабляла решительную хватку на все еще теплой, неразрезанной и упакованной буханке хлеба, прижимая ее к животу, и тут папа объявил измокшим под дождем посетителям официальным тоном диктора «National Geographic», что два года мне исполнится только через девять недель.

Конечно, если учитывать характер этой легенды, есть вероятность, что мои родители случайно перепутали зимний дождь с летним ливнем, и тогда события произошли через девять недель после моего второго дня рождения, или, может, дождя вообще не было, но мои волосы все еще были мокрыми и пахли морскими водорослями после дня на пляже, или, может, на вылазке меня сопровождал только отец, а мать осталась дома с младенцем. Какими бы ни были обстоятельства, повествовательная причина этой семейной присказки – желание моих родителей предать потомкам знания о, как они считали, экстраординарных умственных способностях их первенца.

Эта и другие подобные истории, которые я больше знала по частым пересказам, чем по моим собственным воспоминаниям, сформировали ядро моего «Я» в годы становления. С возрастом я, к счастью, избавилась от представлений, что развитый интеллект в моем случае – или исключительная красота, склонность к спорту, музыкальный талант у других – должен составлять основу достойной личности. Кем или чем вы будете, если несчастный случай или травма, моль или ржавчина[39]39
  Под «молью» и «ржавчиной» подразумеваются, соответственно, насекомые-вредители и грибковые болезни, уничтожающие урожай. Это отсылка к неудачам отца автора в сельском хозяйстве. – Прим. пер.


[Закрыть] уничтожат этот божий дар? Что у вас останется, чтобы по праву объявить: «Я существую»?

Однако ранние детские впечатления, особенно приобретенные до освоения языка, невозможно стереть, как справедливо говорит нам Фрейд. Наше «повзрослевшее» сознание может их рационализировать, но наше подсознание цепляется за них, как архетипические матери Фрейда за зависть к пенису. Поэтому, когда я узнала, что сосудистое заболевание засоряет мой мозг и забивает память, моим первым порывом было использовать эту неизменную опору, мой предположительно превосходящий остальных мозг, или то, что от него осталось, чтобы разобраться, что же происходит внутри моего черепа. Я погрузилась в новый проект с целью как можно больше узнать о работе человеческого мозга.

Заметка для себя: Помни, что поэт Вергилий, который провел Данте через девять кругов ада, тем самым не обрел небес.

Заметка читателям: «С тем, кто решился на все, но исход вам известен заране! / Все отсюда ушли, алтари и храмы покинув, / Боги, чьей волей всегда держава наша стояла. / Что же! Погибнем в бою, но горящему граду поможем!»

Постскриптум от Вергилия: «Для побежденных спасенье одно – о спасенье не думать!»[40]40
  Перевод С.А. Ошерова.


[Закрыть]

* * *

В начале моего проекта о мозге я решила освежить в памяти то, что узнала на уроках биологии в старшей школе. Оказалось, что «освежить» – высокомерное преуменьшение; моей памяти, которая так четко воспроизводит покупку хлеба, случившуюся шестьдесят пять лет назад, понадобилась серьезная встряска, чтобы вспомнить все подробности строения мозга: от шишковидного тела до четверохолмия. А затем мне пришлось выучить целый новый алфавит нейронауки, ветви наук о мозге, которая в 60-е гг., во время моей учебы в школе, только-только возникла. Так как наука полностью зависит от деталей, потерпите меня, пока рассказываю о знаниях, которые помогли мне понять мой распадающийся ум.

Спинной мозг вместе с головным мозгом составляют центральную нервную систему человека. Он взаимодействует с головным мозгом, посылая телу информацию в виде электрических сигналов. Он передает телу то, чего хочет головной мозг, а головному мозгу – то, что чувствует тело. В терминах эволюции мы можем рассматривать спинной мозг как протомозг: впервые он развился у червей. По мере того как организмы все более усложнялись, спинной мозг становился все длиннее и толще, и в итоге ему понадобилась защита в виде спинного хребта – туннеля, составленного из позвонков. У всех позвоночных животных есть спинной мозг: от бесчелюстных рыб до птиц и млекопитающих. По мере возрастания сложности животных для отправки информации по все более длинному и все более специализированному телу требовалось все больше компонентов нервной системы. Формировавшаяся в результате этого процесса новая начинка группировалась в верхней части спинного мозга и образовывала все более и более сложный головной мозг. Ко времени появления homo sapiens головной мозг оказался примерно в сорок раз больше спинного, то есть на три фунта[41]41
  Около 1,36 кг.


[Закрыть] головного мозга приходится одна унция[42]42
  Около 30 г.


[Закрыть] спинного.

Мозг современного человека состоит из трех структурных частей, и вот они в порядке появления: мозговой ствол, мозжечок и большой мозг. Чтобы представить, как этот сложный орган развился из придатка спинного мозга, давайте воспроизведем шаги эволюции с помощью пластилина: сначала скатайте кусочек красного пластилина в веревку между ладонями, это будет позвоночник. Затем сделайте зеленую шишку и прикрепите ее вверху спинного хребта, это будет мозговой ствол. Оранжевый кусок пластилина в форме груши будет мозжечком, если вы прикрепите его к мозговому стволу под прямым углом. Наконец, придайте большому куску пластилина форму грибной шляпки, достаточно большой, чтобы закрыть собой мозговой ствол и мозжечок, как шлем. Это большой мозг. Напоследок давайте сделаем самую новую область головного мозга, тонкий слой клеток под названием неокортекс (новая кора). Отщипните кусок фиолетового пластилина размером со сливу и раскатывайте его в форме тонкого круга, как будто делаете из теста корку пирога, до тех пор, пока поверхность круга не будет в два раза больше поверхности желтого гриба, большого мозга. Теперь поместите ее на большой мозг, сморщив так, чтобы этот слой походил на шапочку для душа.

Вуаля! Это ваш мозг. Вроде того.

А теперь давайте сделаем шаг размером с расстояние от Земли до Луны из детского садика к анатомии первого курса[43]43
  К сожалению, в следующих двух абзацах автор входит в противоречие с написанным ей ранее (см. абзац выше): мозжечок вместе со стволом мозга включают в т. н. рептильный мозг, он не является «мозгом млекопитающего»; в свою очередь, «мозгом млекопитающего» («желтая грибная шляпка») обычно называют большой мозг без неокортекса (несмотря на то, что, кроме человека, зачатки «новой коры» есть и у ряда других млекопитающих), а «мозг Homo sapiens» – это как раз развитый неокортекс («шапочка для душа»). – Прим. ред.


[Закрыть].

Старейшая структура человеческого мозга, мозговой ствол, впервые появилась у наших позвоночных предков за 450 миллионов лет до н. э. Мозговой ствол расположен между мозжечком и гортанью, прямо за тем местом, где мы глотаем; представьте, что это удлинитель нервов из вашего спинного мозга в головной. Учитывая его эволюционное происхождение, мозговой ствол еще называют рептильным мозгом. Карл Саган не шутил, говоря: «В нашей черепной коробке глубоко упрятано что-то вроде мозга крокодила»[44]44
  Перевод А. Сергеева.


[Закрыть]. Но давайте не будем строго судить нашего «крокодила»: он формирует звено, соединяющее спинной мозг (мозг червяка), мозжечок (мозг млекопитающего) и большой мозг (мозг Homo sapiens). Рептильный мозг управляет сердцем, легкими и другими жизненно важными органами. Он ответственен за нашу быструю рефлекторную реакцию на прямую опасность и участвует в контроле дыхания, сна и кровообращения. Вторая по старости мозговая структура, мозжечок, или мозг млекопитающего, охватывает мозговой ствол (помните нашу желтую грибную шляпку?). Впервые он появился у млекопитающих за 200 миллионов лет до н. э., параллельно с динозаврами; мозжечок координирует движения, чувство равновесия и двигательные навыки. Например, он сочетает сенсорную информацию от внутреннего уха и мышц, чтобы точно управлять положением и движениями тела. Медлительность движений, ассоциируемая с депрессией, показывает, как неполадки в мозжечке выливаются в наблюдаемые нарушения в двигательной активности людей.

Новейшая часть головного мозга человека, большой мозг, или кора головного мозга, появилась за 2,5 миллиона лет до н. э., когда возник род Homo. Кора головного мозга (cortex cerebri, cortex – латинское слово «кора», а! наша фиолетовая «шапочка для душа»!) соотносится с высшими мозговыми функциями – сложными мыслительными процессами, восприятием и действиями. Неокортекс – самый верхний слой головного мозга, именно его видят врачи при вскрытии черепа. Неокортекс есть только у млекопитающих, и он состоит из шести слоев нейронов (или клеток головного мозга, которые занимают значительную часть большого мозга). Толщина неокортекса варьируется от 2 до 4 миллиметров, но это не один слой: новая кора складывается снова и снова, образуя морщинистые борозды – извилины. Площадь поверхности неокортекса гораздо больше, чем площадь поверхности черепа, что позволяет мозгу использовать миллионы дополнительных нейронов при сохранении размеров головы, подходящих человеческому телу. По крайней мере, пока мы не развились в существ из научной фантастики с огромными головами и ссохшимися телами. Вместо этого благодаря сморщиванию мозговой коры мы вырастаем из младенцев, не способных держать голову, во взрослых людей с полным контролем этой части тела. При этом наш мозг начинает функционировать на недостижимом ранее интеллектуальном уровне.

Неокортекс со множеством глубоких извилин.

Чем позже эволюция породила определенный вид млекопитающего, тем больше в его мозгу извилин. И поэтому у нас, поздних ее детей, объемистый неокортекс состоит из множества борозд, желобов и закругленных бугорков, которые расположены на полушариях, как соцветия цветной капусты.

Человек

Обезьяна

Кошка

Крыса

Лягушка

Сравнение поверхности головного мозга у разных видов. Обратите внимание, что у лягушки вообще нет коры.

Кора состоит из нейронов и вспомогательных клеток, которые называются глиями. Нейрон – возбудимая клетка, которая обрабатывает и передает информацию в соответствии с электрическими и химическими сигналами. Типичный нейрон состоит из клеточного тела, дендритов и аксона. Дендриты – тонкие отростки, проходящие от клеточного тела; часто они тянутся на сотни микрометров и разветвляются множество раз, образуя сложное дендритное дерево. Их задача – получать электрические сообщения от аксонов. Аксон – длинный нитевидный отросток клеточного тела, который проводит импульсы на большие расстояния от нейрона. У людей длина аксона может достигать метра.

Строение типичного нейрона.

В живом мозге корковые нейроны кажутся серыми. Поэтому скопления серых нейронов на поверхности или внутри коры называются серым веществом. Ткань головного мозга под корой выглядит белой, так как в основном состоит из аксонов, защищенных белой миелиновой оболочкой. Эти нейронные скопления зовутся белым веществом. Глубоко под белым веществом встречаются скопления серого вещества, состоящего из аксонов, не покрытых миелином. Повреждения, вызвавшие мою деменцию, расположены (по крайней мере, пока) в белом веществе моей лобной доли.

Способность хранить больше мозгового вещества в ограниченном пространстве черепа позволила приматам и особенно людям развить новые функциональные области неокортекса для, например, более совершенных когнитивных способностей, таких как рабочая память, речь и язык. Рабочая память – это система, которая активно удерживает в уме информацию для таких задач, как рассуждение и осмысление. Чтобы гарантировать выполнение всех этих функций, рабочая память скорее активно манипулирует информацией, чем просто хранит ее. Почему я вам все это рассказываю? Именно тут выходит на сцену моя деменция. Нарушения в рабочей памяти отравляют мою жизнь, из-за них я терплю неудачи в таких простых задачах, как, например, телефонный звонок.

(Типичный процесс телефонного звонка Герды: 1) найди номер телефона (я больше не запоминаю любые номера, лишь иногда могу вспомнить мой собственный): он в бумажной записной книжке или в электронной?; 2) если в электронной, открой электронную почту и поищи среди контактов; 3) забудь, зачем открыла почту, начни отвечать на новые сообщения; 4) наконец вспомни изначальное намерение (иногда); 5) найди номер, подойди к телефону, услышь сигнал, который оповещает о новых голосовых сообщениях; 6) прослушай сообщения и перезвони, если есть что-то важное; 7) начни вытирать от пыли тумбочку, на которой стоит телефон; 8) черт возьми! Кому я там собиралась звонить?).

Повреждения в сером или белом веществе могут вызвать значительный ущерб. Одна из основных причин различных повреждений мозга – сокращение притока кислорода ко всему мозгу или к его определенной области. Любое продолжительное кислородное голодание, вызванное травмой, интоксикацией, инсультом, гипоксией или отравлением угарным газом может подорвать здоровье, даже если человек выживет. Без подачи кислорода нейроны не смогут начать процесс клеточного деления для замещения поврежденных нейронов. При сосудистой деменции нехватка кислорода возникает из-за того, что микроскопические кровеносные сосуды забиты холестерином.

* * *

До 90-х гг. одной из заповедей нейронауки была фраза «нервные клетки не восстанавливаются». Это изменилось с открытием нейрогенеза, способности мозга взрослого человека создавать новые клетки. Согласно современному пониманию, каждый из нас производит миллионы новых нейронов на протяжении жизни, «даже в старости на пороге смерти от рака». Но чтобы понять ограничения нейрогенеза, нужно знать, что большая часть появившихся за день нейронов живет недолго. Чтобы стать частью рабочего мозга, новому нейрону нужно обзавестись не только поддержкой соседних глиальных клеток и питательных веществ из крови, но, главное, связями с другими нейронами. Без этих связей нейроны увядают и погибают.

Во время полового созревания в нашем мозге появляются миллионы новых нейронов и образуются новые связи. Этот рост инициируется половыми гормонами, и задача новоприбывших нейронов – подготовка индивида к взрослой жизни. Взрывной рост нейронов концентрируется в лобной доле, чья основная обязанность – надзор над задней частью мозга. Другими словами, задача быстро разрастающихся во время полового созревания нейронов лобной доли – развитие так называемых исполнительных функций, нашей способности «выражать социальные суждения, взвешивать альтернативы, планировать будущее и держать поведение под контролем».

На биологическом уровне увеличение количества нейронов включает в себя молекулярную перестройку, из-за которой образуются целые километры новых нейронных связей. После пубертатного периода наш мозг уже никогда не сможет образовывать новые связи с такой скоростью и в таком количестве, как в подростковом возрасте. Наш переход ко взрослой жизни в значительной степени определяется знаниями и навыками, которые ребенок копит и связывает с соответствующими контролирующими областями еще в препубертатный период. Если ребенок пропустил важные пиковые фазы развития – овладение языком, создание социальных связей или приобретение базовых социальных навыков, – перед лобной долей встанет почти невыполнимая задача устранения этих неполноценностей. Взрослые могут лишь полностью развить исполнительные функции, основываясь на связях, заложенных в детстве и подростковом возрасте. К двадцати пяти годам этот процесс, по сути, прекращается.

Новые исследования подтверждают то, что многие родители знают на интуитивном уровне: работа мозга у подростка очень отличается от его работы в зрелом возрасте. «Префронтальная кора, та часть мозга, что отвечает за исполнительные функции, в том числе самоконтроль, находится в состоянии массивных изменений» (то есть с точки зрения неврологии отношение нашей правовой системы к подростку, как ко взрослому человеку, имеет мало смысла).

Следствием является следующий устрашающий факт: в большинстве случаев урон, нанесенный нервной системе в зрелом возрасте, необратим. Наш мозг просто не может восстанавливать мозговое вещество так быстро и в таком объеме, как раньше. Но, возможно, не все потеряно: исследования показывают, что самая активная область нейрогенеза во взрослом возрасте – гиппокамп, область в медиальной височной доле, ответственная за различение новых событий, мест и стимулов от ранее пережитых, их сортировку и хранение. Гиппокамп – область активного нейрогенеза у взрослых. Некоторые ученые предположили, что тысячи новых клеток, каждый день производимых в гиппокампе, можно использовать для чудесного восстановления моих (и чужих) быстро угасающих исполнительных функций, но исследователи пока не знают, как это сделать и возможно ли это вообще. В недавнем радиоинтервью Майкл Газзанига, один из основателей современной нейронауки, заявил, что идея пластичности мозга могла быть «переоценена».

* * *

Несмотря на целеустремленность моего отца и рабочую этику моей матери, они «дофермерствовались», как это сказали бы на африкаанс, в поздних 60-х. Когда я пошла в школу в 1961 г., мой отец Бошофф уже устроился на оплачиваемую работу вдалеке от дома, переложив работу на ферме в будни на мою мать Сюзанну. Но семидесятые принесли с собой лучшие времена. К тому времени, когда ферму выставили на продажу, постоянно там проживали только моя мать и самые младшие брат и сестра. Хотя все мы позже хотели воспринимать время, проведенное на ферме, как райский период семейной жизни Стенекампов, больше мы скучаем по красоте природы и тому, как близки мы все были. Однако это чувство близости относится к более раннему периоду, до 1961 г., в котором мы с отцом покинули ферму и отправились оба в одну школу: я как ученица, а он как преподаватель математики. Наш одновременный исход не привел к сближению между отцом и дочерью: я по-прежнему жила в общежитии, а отец тратил на ежедневную дорогу от фермы до города и обратно по два с половиной часа, и наши пути никогда не пересекались. Затем отец устроился инженером, я сменила школу, в школы-пансионы отправились и старшие из моих братьев и сестер – после этих событий собираться всей семьей стало еще сложнее. После пяти лет разлук и тревог мы были рады оставить ферму, как материальный объект, позади. В образном же представлении ферма приобрела совсем иное значение; лишенная физического воплощения, она занимает в наших воспоминаниях большое место в качестве «Дома».

После продажи фермы Бошофф совершил восхождение по карьерной лестнице, сопровождавшееся стремительной сменой рабочих мест. Он сменил работу учителя на инженера, и в течение десяти лет моя мать и младшие дети переезжали за ним из одного города в другой. Наконец, в 1973 г. он нашел работу, достойную его образования и напористости: ему предложили место инженера систем охлаждения в Южноафриканском бюро стандартов. Семья, сократившаяся теперь до моих родителей и двух младших детей, поселилась в красивом доме в Претории, рядом с работой Бошоффа.

Остальные члены семьи отправились в большой мир, чтобы найти свою «каменную крепость»[45]45
  Так переводится с африкаанса фамилия автора, Steenekamp. – Прим. пер.


[Закрыть]. В конце семидесятых мы с Ланой уже жили в своих домах, обе были замужем и беременны первенцами. Класи вышел в отставку после участия в Южноафриканской пограничной войне[46]46
  Или Война за независимость Намибии (1966–1989) – международный вооруженный конфликт на территории нынешних Намибии и Анголы. – Прим. пер.


[Закрыть] (каким-то образом умудрившись все время службы избегать армейской стрижки, на протяжении двух лет пряча локоны под берет или шлем). Карел не избежал стрижки, но смог избежать войны, устроившись смотрителем в центральную тюрьму Претории, «фабрику смерти» для политзаключенных в ЮАР. Младшие дети учились в старшей школе, Хенни-Бошоффу было почти пятнадцать, а Терции – тринадцать.

Семейная жизнь моих родителей точно была гораздо спокойнее, чем раньше, но время принесло с собой новые невзгоды. Я окончила университет в 1969 г., и тогда у моей матери развились различные недуги – боли, зуд, депрессия, – которые врачи назвали «психосоматическими» и проигнорировали. Тогда даже больше, чем сегодня, это был вежливый способ сообщить, что у нее не в порядке с головой. Можно сказать, что мы испытали почти что облегчение, когда через четыре года мучений ей поставили диагноз «лимфома Ходжкина» и начали противоопухолевую терапию.

Таково было положение дел, когда 23 февраля 1977 г., в двадцать шестой день рождения Ланы, мою мать рано утром разбудил стук в дверь, за которой оказались двое полицейских. Они сообщили ей, что мой отец, который должен был в тот день вернуться из командировки, умер от сердечного приступа в самолете. Она должна была отправиться с ними в морг на опознание. Класи подошел, когда полицейские еще были там; они отвели его в сторону и шепотом предупредили, что ему стоит сопроводить мать в морг. Они рассказали, что при гибели в самолете воздух в теле находится под давлением. Когда тело выносят из самолета, оно опухает, как «vetkoek», круглый пирог из дрожжевого теста, когда его опускают в раскаленное масло. Класи, повидавший множество ужасов во время службы в армии, предложил матери пройти это испытание за нее. Она отказалась. «Тело папы – часть того, что делает его папой, – сказала она. – Я прожила с этим телом почти тридцать лет». Поняв, что спорить бесполезно, старший сын отвез ее в морг. Она никогда не сожалела о своем решении.

Если кто заботился о моей матери в первые недели ее вдовства, то это была не я. Я жила в другом городе в часе езды от нее и была на восьмом месяце беременности, когда стояла с остальной семьей над могилой отца. Марисса родилась через три недели после похорон. Она стала бы его первой внучкой. Мы были еще в больнице, я осматривала мою дочь – и тут меня наконец пробрало. Мой отец умер. Он никогда ее не увидит. Она никогда не узнает своего дедушку Бошоффа. И все же он был тут, в ее старческом лице младенца: его озадаченно сдвинутые брови, его праведный гнев, готовый выплеснуться в любую минуту, его великодушное созерцание чудес этого мира.

Мы с Питером забрали Мариссу домой и поселили в детской, которую устроили сами, завершив интерьер шторами с фермерской тематикой и рисунком загона с рыжей коровой (в стиле американского примитивизма, как я узнала позже), и я начала разрываться между подавленным горем и безумной любовью к моему личному чуду. Я на недели пропала в коконе солипсизма молодой матери, а оба моих старших брата были погружены в собственную борьбу за свое место во взрослом мире. Поэтому именно Лана, хоть и была на пятом месяце беременности, пришла на помощь по ночному звонку Терции, когда моя мать упала в обморок и до крови разбила голову, ударившись о край ванны. Именно Лана водила Бошоффа по магазинам за одеждой, когда моя мать была слишком погружена в депрессию после лучевой и химиотерапии, чтобы хоть как-то исполнять свои материнские обязанности.

Бошофф, 14 лет, и Терция, 12 лет. Рождество 1976 г. Наш отец умер два месяца спустя.

Каким-то образом все пережили последовавшие тяжелые годы. Лана, которая жила рядом с моей матерью в Претории и у которой «доброе сердце, / полное, словно арбуз»[47]47
  Перевод О. Костеревой.


[Закрыть] вне зависимости от расстояния, так и оставалась главной ее опорой. Как только я освоилась с ролью родителя, то тоже стала понемногу помогать, наполняя дом моей матери детьми с восьми утра до пяти вечера, пока Питер работал, или приглашая ее к себе на недельку в наш город, Кемптон-Парк, – мы занимались йогой, пока Марисса спала. К рождению второго ребенка у меня и у Ланы, рак нашей матери наконец-то вошел в стадию ремиссии. Мои братья тоже успешно шли по жизни: поступили в университет и/или устроились на работу, женились, нашли свое место в жизни. Моим местом в жизни, судя по всему, было восхищение тем, как мои дети находят свои «Я». Я превратила его в работу, хоть и неоплачиваемую.

Никогда раньше мозг не завораживал меня так, как два органа в головах моих детей, столь «недавно оставившие божью обитель»[48]48
  Перевод Н. Волжиной.


[Закрыть]. Так как Питеру везло в карьере, я стала матерью на полную ставку и наблюдательницей за развитием детей. Я читала все, что могла найти, о когнитивном, эмоциональном и нравственном развитии: систематическое исследование когнитивного развития Жана Пиаже – объектами этого исследования были его собственные дети; метод Марии Монтессори, по которому детям предоставляется возможность самостоятельного обучения в предварительно подготовленной среде; исследования Лоуренса Кольберга, который применял технику рассказа Пиаже для изучения нравственного развития; убеждения доктора Спока, что родительский инстинкт всегда превосходит инстинкт врача, что рутина – это хорошо, пока вы подходите к ней творчески, а также его проницательные фрейдистские наблюдения о развитии эго.

Однако больше всего о предмете я узнала от моих детей и их друзей. Если у меня было время, то днем, а если не было, то ночью, я записывала в тетрадь основные события, как Джейн Гудолл, документировавшая наблюдения за своими шимпанзе. Я вела записи в течение семи лет, с 1979 по 1985 г., в «дневниках домохозяйки», размером 3,5 на 4 дюйма[49]49
  1 дюйм равен примерно 2,5 см. – Прим. ред.


[Закрыть], которые «Northpark Pharmacy», мой поставщик пластырей, детского тайленола и лекарств от астмы, дарил в начале каждого года. Вот выдержка из моих НПВ (написанных под влиянием) научных заметок:

28.01.1979

[Марисса, 1 год 9 месяцев. Называет себя «Заза»]. Марисса хочет что-то из магазина.

Мама: «“Пик-энд-пэй”[50]50
  Сеть супермаркетов в ЮАР. – Прим. ред.


[Закрыть] закрыт».

Марисса: «Заза папа на машине едут. Купить ключ. Открыть “Пик-энд-пэй”».

10.08.1981

[Ньютон, 1 год 9 месяцев. С рождения детей Питер говорил с ними на английском, а я – на африкаансе. Соответственно, с нами они говорили на разных языках, начиная со своих первых слов.] Ньютон выучил слова [на африкаансе]: «kas», «bed» и «stoel»[51]51
  «Шкаф», «кровать», «стул». – Прим. ред.


[Закрыть]. Этим вечером мы с Мариссой хвастались его новыми познаниями перед папой, и Питер провел опрос в соответствии с правилами.

Питер: «Что это?» – показывает на каждый предмет по очереди.

Ньютон отвечает [по-английски]: «Шкаф, кровать, стул».

Как у моих родителей с их историей о маленькой Герде и покупке хлеба, у меня теперь появились свои легенды в духе «ну разве они не прекрасны?». И «лучше» ли мои истории, если они задокументированы?

Я безусловно рада, что у меня есть записи, но главное в тех прошедших годах, конечно, не они, а любовь, глубоко укоренившаяся в моей долговременной памяти: папа, который давал детям возможность похулиганить, устраивал розыгрыши, придумывал сказки о Джо Тупице и Вилли Прохвосте и раздобыл первый добравшийся до ЮАР домашний компьютер, «Apple II», использовавший в качестве источника памяти кассетный магнитофон, на котором почти трехлетняя Марисса играла во «Frogger»[52]52
  Видеоигра, в которой игроку, управляющему лягушкой, нужно перевести ее через автомобильную дорогу. – Прим. ред.


[Закрыть]. Я помню бабушек, тетушек и кузин, в чьих домах у детей были первые ночевки и которые стали для них первыми товарищами по играм, приглашали их в гости на выходные или целые недели; помню кухню с рабочим столом и шкафом с рисовальными принадлежностями, в которой дети могли играть, рисовать, заниматься математикой или естествознанием в любое время дня; полки, ломящиеся от книг, почти в каждой комнате дома; пиратский сундук, заполненный сокровищами из «Лего»; сад с росистыми паутинками, дождевыми червями, листьями с переплетенными венами, каждую из которых можно было рассмотреть ночью под «луной молодою – со старой в руке»[53]53
  Перевод Ю. Петрова.


[Закрыть].

Донья Кихота: «Воспитание детей дает вам второй шанс побыть ребенком».

* * *

Неолитический череп возрастом примерно десять тысяч лет, найденный в Энсисайме, Эльзас, Франция, имеет следы двух трепанаций, сделанных с перерывом в несколько лет. Трепанация – древнейшая хирургическая операция, подтвержденная археологическими данными. Целитель или духовный вождь просверливал или проламывал отверстие в черепе в целях излечения таких болезней, как мигрень или эпилептические припадки. Процедура трепанации сохранилась почти без изменений до эпохи Ренессанса, лишь сверла каждого периода отображали освоение новых технологий: их материал сменился с камня на сталь и алмаз. Сегодня такая операция называется краниотомией. Нейрохирурги иногда прибегают к ней, чтобы разместить датчики на определенных участках мозга или ослабить внутричерепное давление после инсульта. Благодаря точности современных хирургических инструментов, специалисты теперь делают отверстие с минимальными повреждениями для вырезанной части кости, которую возвращают на место как можно скорее после операции.

Журнал «Archeology» сообщает, что, несмотря на примитивность инструментов, использованных для операции на черепе из Энсисайма, отверстие, «ближайшее ко лбу, размером 2,6 на 2,4 дюйма, полностью срослось. Второе отверстие срослось лишь частично, возможно, из-за его огромного размера (3,7 на 3,6 дюйма). Свидетельство долгого заживления на кости… [в результате] послеоперационного срастания… говорит о том, что обе процедуры прошли успешно». Кроме того, единичные черепа с множественными отверстиями от трепанации были найдены на всех территориях от Перу до Европы и Китая. Несколько отверстий на одном черепе, каждое на разной стадии срастания кости, подтверждают, что пациенты в неолите выживали после череды операций, разделенных между собой промежутком времени от нескольких месяцев до десятилетий.

Так как металлургия еще даже не появилась, в неолите отверстия при трепанации вырезали острыми кремневыми ножами, начиная с круглого или квадратного углубления. Получив углубление, хирург дробил или скреб кость все глубже и глубже, пока не проникал сквозь «dura mater», твердую волокнистую мембрану, образующую внешнюю оболочку мозга. Вырезанная из черепа кость была слишком поврежденной, чтобы закрыть ею отверстие после операции. Операции проводились без анестезии и обеззараживания и выполнялись примитивными по современным меркам инструментами, поэтому достижения наших предков в нейрохирургии весьма примечательны, ведь выживаемость составляла более пятидесяти процентов.

Как человек из Энсисайма перенес боль двух трепанаций? Кое-что объясняет открытие ученых XX в.: у костей черепа и тканей мозга нет чувствительных к боли нервных волокон. Однако некоторые области кожи и мышц головы, а также кровеносных сосудов на поверхности мозга все же имеют болевые рецепторы. И поэтому, как будто в попытке противопоставить хоть что-то кажущемуся ужасу древней трепанации, сегодня краниотомию проводят как минимум под местным обезболиванием перед вскрытием черепа, «укол… как укус пчелы». На веб-сайтах клиник пишут, что при операции появляется «тянущее ощущение, когда надрезают кожу». «British Journal of Neurosurgery» сообщает, что из-за «сильного шума и вибрации» сверла при краниотомии может возникнуть нейросенсорная тугоухость. Как ни странно, пациенты переносят операцию вполне неплохо, хотя большинству нужны сильные обезболивающие на срок до четырех недель после процедуры, чтобы перенести боль, потом безрецептурные обезболивающие и противовоспалительные препараты еще на несколько месяцев, а иногда и лет.