Текст книги "Создатели"

Глава 5

В субботу Мэдлин устроила вечеринку в саду, где угощала сыром дам из Христианского общества садоводов, в котором она состояла. В гости к Рупертам пришли два десятка женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти, в одинаковых весенних платьях, и их мужья. Гостьи расположились в шезлонгах на задней террасе, ели висконсинский бри и болтали. Бог знает о чем можно было так долго разговаривать, но они ни на минуту не замолкали. Из динамиков, замаскированных под камни в саду, раздавался мелодичный легкий джаз, и на его фоне женские голоса напоминали Руперту щебетанье птиц.

Мужчины, как бывает обычно, собрались в доме вокруг телеэкрана высотой от пола до потолка, чтобы посмотреть игру «Доджерс». В компании чувствовалась неловкость, потому что гостей не объединяло ничего, кроме общих интересов их жен. Мужчины вяло обсуждали спорт и автомобили, выпивали и были благодарны, что могли убить время за просмотром бейсбола.

«Доджерс» выигрывали у «Пайретс» три – один вверху восьмого иннинга, и Руперт изо всех сил изображал, что увлечен игрой. Его взгляд то и дело скользил к верхнему углу экрана, где ему всегда представлялась скрытая камера. Он и сам не знал, почему ему так казалось. Скорее всего, крошечные наблюдательные устройства были рассеяны по всей поверхности экрана.

Все знали, что экраны оснащены камерами. Они использовались для видеозвонков, а в моделях подороже позволяли телевизору реагировать на жесты. Самые дорогие экраны, как те, что стояли в «Глобнете», следили за направлением взгляда и подсвечивали и увеличивали детали изображения, к которым присматривался зритель.

До Руперта доходили разные слухи об экранах. Поговаривали, что Департамент террора может следить за всем, что человек делает онлайн: какие счета оплачивает и какие телешоу смотрит. Это ни для кого не было секретом. Еще Руперт слышал, что Департамент мог тайно активировать экраны, даже если они были выключены, чтобы наблюдать за людьми в их собственных домах.

Но самым страшным предположением было, что камеры постоянно ведут запись, и Департамент террора хранит все данные в огромном архиве где-то глубоко под землей в пустыне, или на крайнем севере Аляски, или в Аппалачах (каждый, кто хлебнул лишнего и осмелился завести разговор на эту тему, выдвигал свою версию). Если человек привлекал внимание сотрудников Департамента, они могли изучить всю его жизнь, чтобы уличить его в недостатке патриотизма или сочувствии врагу и даже проверить личные разговоры через поиск по ключевым словам.

Никто не знал, на что способен Департамент террора, потому что он действовал под непроницаемым черным щитом национальной безопасности. До граждан доходили лишь редкие слухи и сообщения в новостях: «Департамент террора арестовал группу левых террористов в Сан-Диего». «Левый» обычно означало «латиноамериканец». «Джихадистами» называли выходцев с Ближнего Востока, а «империалистами» китайцев.

Когда «Доджерс» заняли питчерскую горку, в дверь позвонили. Ветряные колокольчики заиграли мотив «Иисус любит всех детей». Мэдлин отказывалась менять мелодию звонка, хотя могла выбрать из тысячи вариантов одним нажатием кнопки. Руперт считал, что за четыре года Иисуса должно затошнить от этой песенки.

Руперт вышел в коридор и увидел через дверное окно Салливана Стоуна. Он радостно махал рукой, как будто его здесь ждали. Руперт пошел открывать. Он был растерян и не мог придумать правдоподобного объяснения, почему Салливан заявился на вечеринку его жены.

Домашняя система Руперта опознала Салливана, и приятный голос сверху объявил: «Салливан Стоун с гостьей Брендивин Хоуп. Мисс Хоуп в Вашем доме впервые. Она малоизвестная артистка. Салливан Стоун – ваш коллега в телекомпании «Глобнет». Оба пришли без приглашения».

Руперт помедлил и закатил глаза перед тем, как распахнуть дверь. Имя Брендивин Хоуп показалось ему смутно знакомым, в основном потому, что оно было чересчур экзотическим даже для артистки. Наверное, это очередная модель-певица-актриса, которые вечно кружили рядом с Салливаном. Все они были соблазнительны и интересовались только собой, а Салли со спокойным безразличием менял их как перчатки. Девушки такого сорта по старой памяти стекались в Лос-Анджелес, потому что некогда он был столицей шоу-бизнеса, хотя давно уступил этот титул Токио и Мумбаю. Департамент террора держал вымирающие киностудии под строгим контролем.

Мужчины в офисе постоянно обсуждали, что Салли знает толк во флирте, именно флирте, потому что никто бы не осмелился без серьезных оснований обвинять кого-то в противозаконном внебрачном сексе. Руперт вообще сомневался, что Салли хоть сколько-нибудь интересовали окружающие его красотки.

Он открыл дверь.

– Дэниэл! – Салли проскользнул в коридор и сунул Руперту бутылку, обернутую коричневой бумагой. Следом за Салли вошла девушка. Она выглядела точь-в-точь, как этого ожидал Руперт: длинные светлые волосы, большие глаза черничного цвета, ярко-красная помада, которую вряд ли одобрили бы дамы из церковного общества Мэдлин. Девушка была в облегающем джинсовом комбинезоне со штанинами, заправленными в высокие кожаные сапоги. Такой стиль удивил Руперта, если это вообще можно было назвать стилем.

Руперт развернул бутылку: «Синьорелло», вино из долины Напа, две тысячи десятого года.

– Ты принес вино? – спросил Руперт.

– Сегодня день вин и Брендивин, – ответил Салли. – Вы знакомы? Она записывает альбом на студии с Хайсако. Это настоящий хит. Ну, будет через месяц.

– Рад познакомиться, Бренди.

– Брендивин, – поправила она Руперта. – Брендивин Хоуп.

– Точно. Какую музыку вы исполняете?

– Раст.

– Это… такой жанр?

– Эй! – взвизгнула она, указывая на Руперта. Он оглянулся, почти уверенный, что сейчас на него бросится бешеная крыса. – Ты же тот парень из новостей? Тебя показывают перед Салли.

– Этим я и знаменит в Лос-Анджелесе и окрестностях, – заявил Руперт. – Я парень, которого показывают перед Салли.

– Ого! Какие новости сегодня?

– Сегодня у меня выходной. По выходным нас подменяет молодежь, по крайней мере пока они не освоятся достаточно, чтобы занять наши места. Пойдемте, я познакомлю вас с женой.

Руперт провел их через гостиную, где несколько мужчин посмотрели в сторону Брендивин и быстро отвернулись к экрану. Руперт бросил вопросительный взгляд на Салли, который появлялся у него дома лишь однажды, на их с Мэдлин новоселье четыре года назад. Салли вытянул вверх указательный палец и поднял брови. Руперт понятия не имел, что это может означать.

Дамы из клуба садоводов болтали, разбившись на небольшие кружки. Они смолкли, когда Руперт привел Салли и Брендивин, и стали разглядывать незнакомую хорошенькую девушку с холодным подозрением.

– Дамы, всем вам знаком Салливан Стоун, если, конечно, вы не отказываетесь смотреть новости, как Мэдлин. – Несколько женщин засмеялись, но немедленно затихли под тяжелыми взглядами остальных. – А это Брендивин Хоуп, восходящая рок– звезда.

– Раст-звезда, – перебила его Брендивин.

– В любом случае, мне тут нашептали, что она гениальный музыкант.

Мэдлин пожала руку Брендивин и улыбнулась, но при взгляде на Руперта ее зрачки сверкнули, как раскаленные угли.

– Приятно познакомиться. Меня зовут Мэдлин. У нас тут как раз вечеринка для своих, мы дегустируем сыр.

– Прошу прощения миссис Руперт, – сказал Салли. – Просто мы проезжали мимо, и я вспомнил, что Руперт говорил, что у вас сегодня вечеринка, а мне, честное слово, очень надо увидеть концовку.

– Концовку? – спросила Мэдлин.

– Мы на два очка впереди, только что начался восьмой иннинг, а у «Пайретс» новый питчер, Маршал, как его там…

– Ладно, ладно, – сказала Мэдлин. – Отправляйтесь в мужскую берлогу, а мы развлечем мисс…Хоуп?

– Брендивин. Брендивин. Брендивин Хоуп.

– А какую музыку вы исполняете?

По дороге к двери Салли прошептал Руперту:

– У тебя есть экран в спальне?

– Да, – ответил Руперт шепотом.

– Куда нам можно пойти?

Руперт подумал: у него был экран в гостиной, в спальне для гостей, маленький экран на кухне.

– Пошли.

Бо́льшая часть подвала находилась под землей, пол и стены были выложены холодным гладким камнем. Возможно, камень был искусственным, но на ощупь казался натуральным. Руперт пошарил по стене, чтобы найти выключатель. На потолке зажглись лампочки. Салли закрыл дверь, прежде чем спуститься по ступенькам следом за Рупертом.

– В чем дело, Салли?

– Ты уверен, что здесь безопасно?

– Чего ты боишься? – спросил Руперт.

В ответ Салли лишь молча посмотрел на него.

– Тут есть какие-то устройства для связи?

– Только моя старая мебель из колледжа.

– Послушай, Дэниэл, – зашептал Салли. – Мне нужна твоя помощь, но сначала пообещай, что сохранишь секрет. Серьезный.

– Салли, да что с тобой?

– Пожалуйста, просто послушай, ладно?

Руперт заметил, что Салли весь в поту, его руки дрожали, он затравленно озирался.

– Да ладно, Салли, успокойся. Наверняка все не так плохо.

Салли шумно выдохнул то ли со всхлипом, то ли со смешком.

– Куда уж хуже. Хотя, может, ты и прав, Дэниэл. Давай считать, что прав. Ты мне поможешь?

– Помогу, конечно.

– Ты не обманешь? Поклянись богом и флагом.

– Я… да, Салли, клянусь.

От этого мальчишеского обещания Руперту стало не по себе. Он тоже начал встревоженно поглядывать на дверь, хотя не сделал ничего запретного. Пока.

– Ладно. Так я и думал. Отлично.

Салли достал из кармана тонкую синтетическую пластину и протянул Руперту. На ней была напечатана длинная последовательность цифр и букв.

– Что это? Слайд с данными? – спросил Руперт.

– Код для связи. Просто введи его в сеть. Не дома, не здесь. В кафе.

– Почему?

– И пока не делай этого, – Салли снова взглянул на дверь. Мокрые от пота волосы лезли ему в глаза. – Это на всякий случай.

– На какой еще случай, Салли?

– Если меня возьмут! – крикнул Салли и вздрогнул от звука собственного голоса. Он снова зашептал, наклонившись вплотную к Руперту: – Если я исчезну. Тогда я хочу, чтобы ты позвонил. По безопасной линии. Только по голосовой связи.

– Это все равно опасно, Салли. У меня жена.

– Не вмешивай ее в это.

Руперт посмотрел на символы: сорок три цифры и буквы. Это телефонный номер, но никто уже не набирал номеров. Нужно просто назвать абонента, и экран звонил сам.

– Кто мне ответит?

– Мой друг. Настоящий друг, Дэниэл. Я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Если они придут за мной, позвони ему. Он даст тебе то, чего ты всегда хотел.

– Что?

Дверь в подвал распахнулась, и сверху на них посмотрел седеющий мужчина в бежевой безрукавке. Он заметил, что они шепчутся в подвале.

– Я искал… уборную.

– Вторая дверь направо, – сказал Руперт.

– Да, спасибо. – Мужчина не двинулся с места. – Мне закрыть дверь или?..

– Не надо, – ответил Руперт. Его сердце часто колотилось, и кровь пульсировала в ушах. – Спасибо.

Поднимаясь, мужчина задержал на них взгляд.

– Будь осторожен, – прошептал Салли. – Никогда больше не говори об этом. Запомни, позвони, только если они придут за мной.

После этих слов Салли бросился вверх по лестнице и исчез из виду. Руперт стоял в подвале, раздумывая о кусочке пластика. «То, чего ты всегда хотел». Что Салли имел в виду?

Глава 6

В воскресенье Руперта и Мэдлин ожидали долгая церковная служба и дневные собрания: у нее – «Добродетели и обязанности женщины», а у него – «Что значит быть главой семьи». Обычно по воскресеньям они ужинали рано, и Руперт предложил пойти в их любимый китайский ресторан «Хохочущий дракон». Мэдлин поморщилась в ответ.

– Мне кажется, сейчас это было бы непатриотично. Ты слышал, что говорит пастор Джон, китайцы угрожают нам.

– Хань не китайские шпионы, – сказал Руперт, поворачивая на восток, на бульвар Уилшир[4]4
  Одна из главных улиц Лос-Анджелеса.


[Закрыть]. – Они живут тут тысячу лет.

– Может, они спящая ячейка. Пастор Джон говорит, что спящие ячейки повсюду.

– Тогда сколько они спали? Пять поколений? Десять? Думаешь, китайские коммунисты забросили семью Хань в Лос-Анджелес еще до рождения Карла Маркса?

– Я бдительна, Дэниэл. Нам всем нужно быть бдительными.

– Мы можем сохранять бдительность за чаем с яичными рулетами. Если тебе будет спокойнее, давай следить за официантами.

– Замолчи, – Мэдлин отвернулась. – Смотри, чтобы тебе в печенье не подсунули агитку вместо предсказания. Ладно, твоя взяла. Но мы идем в китайский ресторан в последний раз. Я не хочу быть плохой американкой.

Руперт за два квартала увидел гигантского дракона, изогнувшегося на крыше ресторана алой чешуйчатой дугой. Дракон Счастливчик был талисманом ресторана и приманкой для туристов. Его сощуренные глаза были едва приоткрыты, а челюсти растянулись в улыбке, как будто кто-то только что шепнул ему на ухо самую уморительную шутку на свете. Сегодня из ноздрей дракона клубился пар. На китайские и американские праздники Хань клали ему в нос сухой лед.

– Что у нас сегодня? – спросил Руперт.

– Воскресенье.

– Нет, я имею в виду…

– Восьмое апреля. А что?

– Наверное, какой-то китайский праздник.

Мэдлин посмотрела на дым, валивший из утробы дракона. Ее губы скривились:

– Мы не можем есть китайскую еду на коммунистический праздник.

– Он не обязательно коммунистический… – Дэниэл замолчал. Они встали на светофоре в квартале от «Хохочущего дракона», и Дэниэл увидел нечто странное. Счастливчик выдыхал не белые струйки пара от сухого льда, а облака черного дыма и копоти.

Загорелся зеленый, они проехали вперед и увидели ресторан под брюхом дракона: панорамные окна из зеркального стекла разбиты, витиевато украшенные двойные двери сорваны с петель и брошены в сторону. Здание полыхало.

– О, господи, – прошептала Мэдлин. – Дэниэл, поезжай. Не останавливайся здесь.

– Я стараюсь, – отозвался Дэниэл, но поток машин и красный сигнал светофора заперли их на месте.

Дэниэл узнал три черных фургона без опознавательных знаков, припаркованных на стоянке «Хохочущего дракона», и вздрогнул. Из горящего ресторана показалась семья Хань, четыре поколения – от девяностолетней бабушки Вен до ее семилетнего внука Габриэля. Всего их было восемнадцать человек. Они выходили, держа руки за головами, под прицелами погромщиков.

Лица нападавших были скрыты черными тряпичными масками с вышитым на лбу американским флагом. Похоже, это была одна из бригад освобождения. После Колумбуса ополченцы из числа радикальных патриотов создали разрозненную сеть таких организаций по всей стране. Сначала они забрасывали бомбами мечети и совершали налеты на мусульманские культурные центры. Когда Департамент террора очистил Америку от большинства мусульман, упрятав их в особые тюрьмы, бригады освобождения стали преследовать нелегальных иммигрантов из Латинской Америки и других «подозрительных».

Бригады иногда публиковали видеоманифесты. В них мужчина в маске обычно заявлял, что члены бригад – истинные американцы, «очищающие страну» от скверного иностранного влияния. Бригады не были государственными организациями, и полиция иногда осуждала их действия, но Руперт ни разу не слышал, чтобы кого-то из них арестовали за совершенные преступления.

Ополченцы заставили семью Хань встать на колени в ряд лицом к дороге. Многие китайцы рыдали в голос, только старуха Вен не показывала эмоций, ее морщинистое лицо было твердым и непроницаемым.

Мама малыша Габриэля со слезами потянулась к сыну, но двое мужчин в масках рывком вернули ее на место. Один из них достал из-за пояса пистолет, прижал к затылку женщины и выстрелил.

– О, господи! – Мэдлин отвернулась, закрыв глаза руками. Руперту тоже хотелось отвернуться, но вместо этого он смотрел, как мужчина в маске проходит мимо сидящих людей и убивает их одного за другим. Их головы взрывались, и вокруг разлетались брызги крови. Руперту не верилось, что это происходит наяву.

– Мы едем? Почему мы не движемся?! – закричала Мэдлин.

Дэниэл посмотрел вперед и увидел, что вереница машин, стоявших перед ними, разъехалась и дорога свободна. Обычно в таких случаях водители, стоявшие сзади, начинали сигналить, но Руперт понимал, что сейчас никому не хотелось привлекать внимание бригады освобождения. Он надавил на газ.

Через несколько минут Мэдлин прошептала:

– Похоже, я была права.

– Насчет чего?

– Насчет семьи Хань. Наверное, они все-таки оказались спящей ячейкой, да? – Ее глаза приняли странное выражение. – Они были китайскими шпионами. Империалистами.

– Мы не знаем.

– Бригада освобождения не стала бы просто так убивать невинных людей у всех на виду.

– Бригады освобождения не знают, кто шпион, а кто нет.

– С чего ты взял? – Мэдлин подобралась и расправила плечи. Она опустила солнечный козырек и поправила прическу перед зеркалом. – Бригады освобождения чаще всего вправду защищают нас. Об этом не принято говорить, но это так. Они оберегают обычных людей.

– Милая…

– Они оберегают добропорядочных граждан, – повторила Мэдлин. – Дают нам защиту и свободу. Уверена, что китайцы были шпионами коммунистов. Этот здоровенный красный дракон. Они подслушивали наши разговоры все эти годы, пока мы жевали их мерзкий жирный рис. Подумай об этом.

Руперт изумленно посмотрел на нее и почти пропустил свою очередь, он повернул на Беверли-Глен[5]5
  Бульвар в Лос-Анджелесе.


[Закрыть] в последний момент. На этот раз другие водители не стеснялись сигналить. Некоторые гудели, как сумасшедшие, выплескивая ярость, которую пришлось сдержать, когда Руперт упустил шанс поскорее убраться от вооруженной шайки.

Он мчался к белокаменному загородному оазису, которым теперь представлялся Бель-Эйр. Руперт понимал, что происходит с Мэдлин. Он наблюдал это каждый день. В такие моменты на лицах людей появлялось особое выражение. Руперт замечал его даже у незнакомцев. Мэдлин подменяла реальность, пыталась сложить события в единую картину. Хозяева ресторана, где она праздновала свое двадцативосьмилетие, оказались китайскими шпионами. Вот и все. Они были разоблачены и поплатились за свое преступление. Если он когда-нибудь упомянет при ней семью Хань или «Хохочущего дракона», она презрительно фыркнет, скажет что-нибудь про коммунизм и сменит тему.

Руперт не обладал этим талантом, уж точно не в такой поразительной мере, как все окружающие. Даже в детстве он не отступал от своего мнения и убеждений, стараясь обдумать информацию, которую получал, и отыскать в ней слабые места и противоречия. Врожденный скептицизм привел Руперта в школу журналистики, но его преподаватель в Беркли[6]6
  Город, где расположен Калифорнийский университет.


[Закрыть] Джозеф Горски говорил: «Журналистика – это трудный и беспощадный поиск фактов. Работа диктора – болтовня. Большинство из вас станет дикторами, если не захочет умереть с голоду».

В далекой молодости Горски был журналистом и активистом польского движения «Солидарность». Позже он написал книгу об истории ненасильственного сопротивления, которая была номинирована на Пулитцеровскую премию. Он исчез в середине весеннего семестра в 2021 году. Его место без объяснений занял другой преподаватель, который лишь хмуро покачал головой, когда Руперт спросил, куда делся доктор Горски. Руперт попытался разузнать об этом человеке, но не смог ничего выяснить о его прошлом. Новый преподаватель точно никогда не занимался журналистикой…

Руперт сбросил скорость, подъезжая к воротам своего поселка. В этой части Бель-Эйр мощеная дорога шла между двумя стенами высотой три фута. В каждой стене на некотором расстоянии располагались большие ворота. Перед машиной отодвинулась латунная решетка.

– Дэниэл, – голос Мэдлин звучал необычно тихо. Казалось, она ловит собственный взгляд в зеркале, пытаясь заглянуть себе в душу. Дэниэл знал, каково ей сейчас.

– В чем дело?

Она ощупала мизинцем уголок рта.

– У меня тут что, прыщик? По-моему, да.

Дэниэл свернул в нужный проулок, потом пристально посмотрел на жену. Она повернулась к нему, растянула губы и снова потрогала уголок рта.

– Видишь?

– Нет, кажется, все нормально.

– Хорошо, – дверь машины открылась, Мэдлин взяла сумочку и вышла. – Не хотелось бы начинать неделю с прыщиком.

Глава 7

После того, как перепуганный Салли явился к Руперту в субботу, они почти не разговаривали и перестали обедать вместе. Руперт старался восстановить свою репутацию среди прихожан церкви. Он не только посетил обсуждение Апокалипсиса во вторник вечером, но и договорился пообедать на следующий день с несколькими мужчинами. Среди них был О’Ши, который принял приглашение с обычной широченной улыбкой. Большую часть обеда Руперт ковырял сухие безвкусные ломтики жареного цыпленка на вялом листе салата и изображал заинтересованность, пока О’Ши разглагольствовал и брызгал слюной.

– Мы должны сохранять бдительность, – рассуждал он, а с его нижней губы капал соус ранч. – Вы не представляете, сколько семей до сих пор прививают детям неправильные убеждения и антиобщественные ценности.

– И твоя работа – бороться с этим? – спросил Руперт. О’Ши оказался аналитиком Центра социальной работы Северного Лос-Анджелеса, он участвовал в федеральной программе, порученной пастору Джону и церкви Святого Духа. Руперт не ошибся: О’Ши был бюрократом.

– Мы оцениваем моральный облик родителей по стобалльной шкале, – объяснил О’Ши. – Это строго научный метод. Оценка от шестидесяти баллов и ниже указывает на кризис, и мы немедленно отправляем детей из таких семей в Центр спасения. Важно забрать детей как можно раньше, пока родители не испортили их до такой степени, что они не поддаются перевоспитанию.

– А что происходит с родителями? – спросил Руперт. Двое других мужчин за столиком бросили на него резкие взгляды.

– Мы докладываем о них в Департамент террора, – О’Ши пожал плечами, макнул гамбургер в предусмотрительно заказанный соус ранч и откусил огромный кусок. Он и не подумал замолчать, чтобы прожевать: О’Ши не любил терять время. – Мы занимаемся защитой детей, а не преследованием террористов. Мы каждый год спасаем тысячи юных душ в Калифорнии, но этого все равно мало. Невозможно спокойно думать обо всех детях, брошенных на произвол судьбы, когда Судный день совсем близко. Мне хочется спасти их всех.

Руперт с чувством кивнул и жестом попросил у официанта счет.

Салли не появился на работе во вторник утром, и продюсеры с трудом смогли заменить его спортивным обозревателем, который работал по выходным. Никто не обмолвился, почему Салли отсутствовал, и никто не задавал вопросов. Руперт сомневался, что Стоун просто взял больничный.

Он дважды пытался позвонить Салли с экрана в офисе, но получил сообщение, что такой человек не значится в системе. Явный сигнал: перестань искать его, ты пытаешься связаться с человеком, которого вычеркнули из официальной картины мира.

Главный сюжет Руперта был посвящен новому духовному лидеру Египта Мухаммеду аль-Таба и полчищам его предполагаемых последователей в Северной Африке. Шейха наконец представили нации во всей красе: как нового врага и мишень для ненависти, и Руперт вносил в создание этого образа свою лепту. Военные новости часто сначала сообщали религиозные власти, а несколько дней или недель спустя информацию подтверждали по телевизору. Это укрепляло веру в мудрость и непогрешимость проповедников церкви Святого Духа. Вот только Руперт не понимал, как пасторы первыми получали такие важные засекреченные сведения.

После работы Руперт хотел съездить на склад в Южном Лос-Анджелесе и включить китайский передатчик, он заслужил это после двух дней в компании О’Ши и ему подобных. Но вместо этого Руперт принял еще более опрометчивое решение и поехал на восток, в Сильверлейк.

Салли жил в квартале, состоящем из больших ветхих домов, сады вокруг которых были засыпаны песком и покрыты сорняками. От некоторых построек остались только выгоревшие полые остовы. Сильверлейк не был огорожен, и любой мог вплотную подойти к двери или окну Салли. После четырех лет, которые они с Мэдлин прожили в Бель-Эйр, Сильверлейк казался Руперту опасным местом.

Салли жил на вершине холма в старом викторианском доме с узкими окнами и крутой заостренной крышей. По калифорнийским меркам, дом был древним. На газоне виднелись проплешины, как будто Салли не хотел, чтобы его сад, огороженный железным забором, выделялся на фоне остальных. Правда, вместо сорняков, заполонивших участки по соседству, под окнами Салли росли полевые цветы и пышные пальмы.

Руперт припарковался перед домом и подошел к забору. Он не заметил ничего, похожего на домофон, поэтому откинул щеколду, открыл ворота и направился к крыльцу.

Тишину квартала нарушал только отдаленный гул машин на шоссе. Руперт увидел, что на ступеньках дома напротив сидит чернокожий мужчина с длинной седой бородой. Он курил самокрутку, читал потрепанную книгу в мягком переплете и не обращал на Руперта внимания. С одного угла крыша дома была разрушена, и из-под обломков виднелись остатки балкона на втором этаже.

Руперт посмотрел в черные объективы камер над дверью Салли.

– Салли, ты тут? Салли?

Тишина. Руперт постучал старинным дверным молотком, и дверь со скрипом приоткрылась. Он толкнул, чтобы распахнуть ее шире. Вдоль дверного косяка шла широкая трещина, а на месте паза для замка была продолблена дыра.

Руперт полностью открыл дверь. Прихожая лежала в руинах, как будто там одновременно случились землетрясение и ураган. Тумбочки перевернуты и сломаны, картины сорваны со стен, а сами стены пробиты во многих местах.

– Салли? – Руперт прошел по коридору, заглянув в гостиную, на кухню, в столовую и маленькую библиотеку на первом этаже. Повсюду были выбиты двери, с мебели содрана обивка, бытовая техника разбита, а книжные полки сломаны. Только экраны Салли остались нетронутыми, даже тот, что стоял в комнате, высотой от пола до потолка. Бледно-голубое свечение означало, что экраны не подключены к сети.

Руперт поднялся по узкой винтовой лестнице в задней части дома и оказался в коридоре на втором этаже. Он заглянул в кабинет Салли, спальню для гостей, ванную. Все было разгромлено, даже ванна на декоративных ножках сдвинута и расколота на крупные куски. Раковина в ванной оказалась полна битого стекла и разноцветных таблеток из аптечки.

Каждым нервом Руперт чувствовал, что ему нужно спасаться, добежать до машины, уехать и навсегда забыть о Салливане Стоуне. Но он этого не сделал. Оставалась еще одна комната.

Дверь в спальню Салли была приоткрыта, но в темном проеме ничего нельзя было разглядеть. Руперт распахнул дверь дрожащими руками.

Деревянные жалюзи на окнах были опущены, но пропускали в комнату лучи послеполуденного солнца. В спальне было темно, напротив кровати с балдахином мерцал синий экран.

Как Руперт и ожидал, комната была изуродована, мебель поломана, ящики вырваны из комода и разбросаны по комнате. Он старался держаться подальше от кровати и сначала заглянул в ванную, где плитка была усеяна осколками душевой кабины, а потом в гардеробную, которая по размерам почти не уступала спальне. По полу были раскиданы десятки туфель и множество стильных плащей и пиджаков.

Он вернулся к кровати, перевел дыхание и отодвинул разрезанную занавеску. Матрас тоже был выпотрошен, а подушки порваны. Руперту представилась семья Хань, о которой он часто вспоминал. Он зажмурился и не открывал глаз, пока не смог снова ясно видеть. Он почти ожидал обнаружить в кровати тело Салли, но его там не оказалось. Руперт заметил темное пятно на внутренней стороне одной из четырех кроватных стоек. Присмотревшись, он понял, что это был большой сгусток запекшейся крови с несколькими светлыми волосами. Больше никаких следов Салли.

Руперт отпустил занавеску и немедленно испытал облегчение от того, что не нашел труп, хотя для Салли лучше было бы умереть. Если он до сих пор жив, его ожидают многочасовые допросы, избиения в темных комнатах, пытки по ночам… его ожидает Департамент террора.

Эта организация незримо тяготела над сознанием американцев. Она была последним надежным оплотом в борьбе с инакомыслием, недостатком патриотизма и отступлением от морали.

Никому не хотелось думать о Департаменте террора, но, к счастью, никому и не приходилось. Нужно всего лишь размахивать флагом воодушевленнее всех, молиться громче всех и каждое утро зачитывать клятву верности отечеству торжественнее, чем коллеги. Приспособиться к безопасному суррогату реальности, который предлагали власти. Выражать бесконечную веру в последнюю версию истины, полностью придерживаться ее и выбросить из головы, как только ее заменят на другую. В школе Мэдлин это называлось «приспособленностью». Ее работа в основном и заключалась в том, чтобы сделать детей приспособленными.

Неприспособленные имели дело с Департаментом террора.

Руперт отошел от кровати и повернулся к экрану. Охранная система дома должна была записать все, что здесь произошло. Еще она должна была позвонить в полицию. Но она этого не сделала, следовательно, случившееся – дело рук властей, а не преступников.

– Перезапустить домашнюю сеть, – сказал Руперт.

Экран не отреагировал, даже не засветился.

– Эй? Дом, ответь мне!

Ничего.

Он вдруг подумал, как будет выглядеть, если агенты Департамента террора решат проверить дом Салли или пересмотреть записи позже. Возможно, камеры не работали, хотя Руперт сомневался в этом. Скорее всего, они стерли память домашней сети, но сохранили возможность следить за людьми, которые приходили в дом последней жертвы. Салли был в чем-то замешан, иначе с чего бы им настолько тщательно обыскивать дом. Так исчезали люди, уличенные в более серьезных проступках, чем антиобщественное поведение.

В каком бы преступлении ни подозревали Салли, Департамент неизбежно обратит внимание на Руперта. Может быть, его не станут арестовывать, потому что он был коллегой Салли и мог за него волноваться. Руперт собирался использовать это оправдание, если за ним все-таки придут. Руперт был богобоязненным прихожанином новой церкви Святого Духа, членом партии, постоянным донором и известным человеком. Он оградился от Департамента террора всеми возможными способами, стараясь защитить себя и свою жену от их власти. Он надеялся, что теперь это сослужит ему хорошую службу. Но все-таки не стоило пытаться найти пропавшего друга.

Руперт вышел из спальни и поспешил вниз по лестнице.

– Ни с места! – крикнул мужчина позади него. По спине Руперта пробежал холодок. Он поднял обе руки, растопырив пальцы.

– Повернитесь!

Руперт подчинился. Он едва сдержал вздох облегчения, когда увидел перед собой двух полицейских в черной форме. У них на плечах была эмблема полиции «Хартвел» – буква Х с сердцем посередине, а под ней буква З меньшего размера. Так же, как и в большинстве городов Западного побережья, в Лос-Анджелесе работу полиции по контракту выполняла компания «Хартвел Сивил Дефенс Инк». Значит, это местные полицейские. Конечно, они тоже опасны, и Руперт не хотел задеть их своим радостным видом, но он ожидал увидеть людей в черных пиджаках из Департамента террора.