Текст книги "Я и мой камин"

Прекрасно сознавая свое превосходство в области практической деятельности, жена неоднократно выступала с предложением целиком принять на себя ответственность за все мои дела и обязанности. В домашнем государстве она жаждет моего отречения от престола, дабы я, добровольно сложив с себя бразды правления, подобно досточтимому Карлу V,[24]24
  Карл V Габсбург – император Священной Римской империи, король Испании (1516–1556)


[Закрыть] удалился бы в своеобразное монастырское затворничество. На самом же деле заявить о своей власти мне удается разве что по отношению к камину. Благодаря искусству, с каким жена проводит в жизнь принцип, согласно которому определенные сферы по праву подпадают исключительно под женскую юрисдикцию, я, как человек по природе уступчивый, время от времени внезапно обнаруживаю, что незаметно лишаюсь то одной, то другой из своих мужских прерогатив. В воображении мне представляется, что я блуждаю по своим угодьям этаким праздным, неприкаянным, беспечным, не знающим никаких забот королем Лиром. И только какое-нибудь случайное обстоятельство неожиданно раскрывает мне глаза на то, чьей власти я подчинен. Однажды, в позапрошлом году, я увидел на хозяйственном дворе груды неведомо откуда взявшихся бревен и досок: явление это показалось мне странным и заставило всерьез поломать голову.

– Жена, – полюбопытствовал я, – что это за бревна и доски вон там, поблизости от фруктового сада? Не знаешь ли ты, чьи они? Кто их там сбросил?

Меня не слишком радует, когда соседи вот так распоряжаются чужой землей – не лучше ли было бы сначала все-таки спросить разрешения?

Жена окинула меня сожалеющим взглядом.

– Вот так так, старик! Да разве тебе не известно, что я строю новый сарай? Ты что, не слыхал об этом?

Такова эта бедная старая дама, не устающая обвинять меня в самом жестоком над ней тиранстве!

Но вернемся к камину. Уверившись в том, что, пока существует данное препятствие, надежды на сооружение холла несбыточны, жена одно время носилась с несколько видоизмененным проектом, в деталях которого я так и не сумел толком разобраться. Насколько могу судить, речь шла о некоем сводчатом проходе – извилистом туннеле сквозь камин: начинаясь прямо под лестницей и старательно избегая опасного соседства с очагами, а пуще всего сторонясь главного дымохода, этот туннель должен был вести бесстрашного путешественника от парадной двери до самой столовой, расположенной в задней части дома. Иначе как гениальным план этот назвать нельзя: столь же гениален был замысел Нерона,[25]25
  Нерон Клавдий Цезарь (37–68) – римский император; разработал проект и начал строительство канала через Коринфский перешеек.


[Закрыть] задумавшего прорыть грандиозный канал через Коринфский перешеек. Боюсь подтвердить это под присягой, но, будь данный проект осуществлен, в отдаленном будущем какому-нибудь Бельцони[26]26
  Бельцони Джиованни Баттиста (1778–1823) – итальянский исследователь египетских древностей.


[Закрыть] с помощью светильников, развешанных на должном расстоянии, вероятно, удалось бы пробраться через кирпичную толщу и переступить порог столовой, где не предложить ему трапезы для скорейшего восстановления сил было бы вопиющим попранием законов гостеприимства.

Однако моя неугомонная супруга не прекращала критических нападок, причем ее планы переустройства не ограничивались нижним этажом, нет, тщеславные ее устремления шли по восходящей. Со своими проектами она поднялась на верхний этаж – вплоть до самого чердака. Для ее недовольства существующим положением вещей некоторые основания, надо признать, все же имелись. Дело в том, что помимо упомянутой выше маленькой галереи другого прохода наверх у нас нет. Причину всех неудобств моя супруга усматривала в камине, который, с присущей ей энергичностью, она презрительно почитала захватчиком. По всем четырем сторонам камина к нему лепились комнаты, с тем чтобы обзавестись своим собственным очагом. Камин не шел к ним – и они сами должны были идти к нему. В результате почти любая из комнат, подобно философской системе, сама по себе была лишь введением, переходом к другим комнатам и анфиладам, представлявшим собой, по сути, целую череду введений. Идущий по дому – как ему казалось, к определенной цели – обнаруживал, что достигнуть ее не в состоянии. Подобным же образом сбиваются с дороги в лесу: путешественник мог снова и снова обходить камин, возвращаться к исходной точке, начинать путь заново – и опять оказываться на прежнем месте. Поистине (говорю это вовсе не из стремления возвести хулу) на свете еще не было жилища, столь похожего на лабиринт. Бывало, гости оставались у меня не на одну неделю, и тем не менее то и дело с изумлением натыкались на какую-нибудь комнату, о существовании которой ранее даже не подозревали.

Устройство моего дома благодаря камину повергает непосвященных в глубокое недоумение, но более всего их озадачивает столовая, в которой имеется целых девять дверей – и куда только они не ведут! Посетитель, впервые у нас оказавшийся, естественно, не придает значения тому, в какую именно из дверей он вошел, но по окончании визита, собравшись откланяться, совершает самые курьезные промахи. Растворив первую попавшуюся дверь, он вдруг оказывается на ведущей наверх черной лестнице. Тут же захлопнув эту дверь, делает шаг к другой, однако в ужасе отшатывается от внезапно разверзшегося у самых его ног погреба. Распахнув третью, видит поглощенную работой служанку, которая при его появлении вздрагивает от неожиданности. Отчаявшись, он в конце концов расписывается в собственной беспомощности и заручается содействием надежного проводника, если таковой оказывается поблизости, и уж тогда только благополучно обретает выход. Однако забавнее всего попал впросак некий весьма утонченный молодой джентльмен, большой модник, проникшийся – и не без оснований – особыми симпатиями к моей дочери Анне. Как-то под вечер он явился с визитом и застал ее одну в столовой, где она коротала время за шитьем. Гость засиделся допоздна; затем, после затянувшейся изысканной беседы, в продолжение которой он не выпускал из рук шляпу и трость, приступил к длительному прощанию, беспрерывно отвешивая галантнейшие поклоны и пятясь назад, словно придворный после аудиенции у королевы; ни разу не оглянувшись, он раскрыл за спиной первую подвернувшуюся ему дверь, без труда перешагнул порог и старательно затворился в кладовке без окон, очевидно немало озадаченный тем, что в прихожей так темно. Вскоре послышались страшный шум и грохот, как если бы кошка нечаянно оказалась в посудном шкафу, дверь распахнулась настежь – и взорам вновь предстал молодой джентльмен, до крайности растерянный и удрученный. В величайшем смущении он обратился к моей дочери с просьбой указать ему нужную из девяти дверей – и склонная к проказам Анна, поведав мне впоследствии эту историю, особенно смеялась тому, какое удивление вызвала у нее перемена в манерах гостя: вся церемонность с него мигом слетела, и напоследок он держался по-деловому строго и вместе с тем необыкновенно просто. В нем появились даже невиданные ранее открытость и прямота: видимо, после того, как он неосмотрительно погрузил свои белые перчатки прямо в открытый ящик с тростниковым сахаром, вероятно воображая, что поскольку речи его так слащавы, то сахар ему сродни.

Серьезнейшее неудобство создавал камин и для гостя, когда тот в замешательстве пытался отыскать свою комнату, от которой его отделяло подчас множество посторонних дверей. Направлять его на верный путь с помощью указательных столбов выглядело бы, пожалуй, таким же чудачеством, как если бы сам гость стучался по дороге в каждую дверь, как поступает у Темпл-Бара[27]27
  Темпл-Бар – арка, воздвигнутая знаменитым английским архитектором Кристофером Рэном (1632–1723) в 1672 г.


[Закрыть] августейший посетитель лондонского Сити – его величество король.

Словом, все мое семейство не переставало изливать потоки всякого рода жалоб, пока наконец моя супруга не выступила с радикальным предложением – уничтожить камин in toto.[28]28
  Целиком, полностью (лат.).


[Закрыть]

– Что? – воскликнул я. – Уничтожить камин? Жена, изымать откуда-либо главную опору – занятие самое рискованное. Лишить спину позвоночника или оставить дом без камина – совсем не то, что извлечь из мерзлой земли лопнувшую водопроводную трубу. Кроме того, – прибавил я, – камни – это единственное в нашем жилище, что не подвластно времени. Если только на его величие не посягнут реформаторы, то и спустя века, когда стены нашего дома рухнут и обратятся в прах, камин будет гордо выситься, подобно монументу на Банкер-Хилл.[29]29
  Монумент на Банкер-Хилл – открыт в 1843 г. в память о первом крупном сражении американской Войны за независимость (1775–1783).


[Закрыть]

Так я заявил поначалу. Но разве можно положиться на себя до конца, особенно человеку немолодому, которому негде укрыться от увещеваний жены с дочерьми? Со временем под их напором я начал склоняться к тому, чтобы пересмотреть свое мнение, – во всяком случае, обещал изучить вопрос более тщательно. В конце концов дело дошло до того, что пришлось обратиться за консультацией к некоему мистеру Скрайбу – по роду занятий каменщику-подрядчику, но отчасти и архитектору. Я официально представил его моему камину. Сам мистер Скрайб был представлен мне моей супругой, которая ранее немало заставила его попотеть над составлением различных смет; он же подолгу разрабатывал для нее планы дренажа самого грандиозного свойства. Добившись ценою больших усилий обещания супруги не беспокоить нас во время осмотра, я начал с того, что перешел вместе с мастером к самой основе, каковая оставалась скрытой в подвале. Я первым спустился по лестнице, держа в руке лампу: хотя на дворе стоял полдень, внизу царила полночная тьма.

Казалось, будто мы находимся в сердцевине египетской пирамиды: я, с высоко воздетой над головой лампой, указывая на едва различимую во мраке седую громаду камина, походил на проводника-араба в затянутой паутиной усыпальнице великого бога Аписа.[30]30
  Апис – в египетской мифологии бог плодородия в облике быка. Апис был связан с культом мертвых. Воплощением Аписа считался черный бык с особыми белыми отметинами. Умершего быка-Аписа бальзамировали и хоронили по особому ритуалу в специальной усыпальнице.


[Закрыть]

– Сооружение в высшей степени примечательное, сэр, – после долгого безмолвного созерцания произнес мастер-каменщик. – В высшей степени примечательное.

– Да, – отвечал я не без самодовольства, – все именно это и говорят.

– Дымовая труба над крышей достаточно велика, сэр, – продолжал мой собеседник, критически сощурившись, – однако я никак не мог предположить, что основание камина столь внушительно.

Вытащив из кармана складной метр, он приступил к измерениям.

– Так, двенадцать футов в ширину – получается сто сорок четыре квадратных фута! Сэр, похоже, что дом строился главным образом для того, чтобы камину было где поместиться.

– Верно, камину и мне тоже. Скажите же, однако, со всей откровенностью, – спросил я, – решились бы вы подвергнуть столь достопримечательный камин уничтожению?

– Видите ли, сэр, у себя в доме мне такого и даром не надо, – услышал я в ответ. – Штука эта убыточная во всех отношениях, сэр. Знаете ли вы, что, сохраняя этот камин в неприкосновенности, вы теряете не просто сто сорок четыре квадратных фута отличной площади, но к тому же еще и значительный процент с весьма существенного основного капитала?

– Не понимаю.

– Взгляните сюда, сэр, – заговорил он, вынув из кармана цветной мелок и принявшись испещрять цифрами выбеленную известкой стену. – Умножим двадцать на восемь, это будет сто шестьдесят, если же помножить тридцать девять на сорок два, то… вы следите за мной, сэр? Сложим все это вместе, затем вычтем отсюда, итого выходит… – И он с головой ушел в свои вычисления.

Короче говоря, завершив эти сложнейшие выкладки, мистер Скрайб сообщил мне, что мой камин содержит в себе – совестно сознаться, но точной цифры я не запомнил – столько-то тысяч ценнейших кирпичей.

– Довольно! – остановил я его с беспокойством. – Умоляю вас, давайте теперь посмотрим там, наверху.

В верхних широтах мы совершили по обоим этажам два кругосветных путешествия, по окончании которых остановились под лестницей у входной двери: я взялся за круглую ручку, мистер Скрайб – за свою шляпу.

– Что ж, сэр, – молвил он, намереваясь шагнуть за порог и теребя в руках шляпу, – что ж, я думаю, что это вполне осуществимо.

– Позвольте, мистер Скрайб, что именно «вполне осуществимо»?

– Я имею в виду ваш камин, сэр: думаю что поспешность была бы здесь излишней, но в целом сносу он вполне поддается.

– Я тоже непременно об этом подумаю, мистер Скрайб, – сказал я, повернув ручку и с поклоном указывая ему на распахнутую настежь дверь. – Обещаю задуматься над этим вопросом самым серьезным образом, дело требует основательного размышления; весьма вам обязан, мистер Скрайб, до свидания.

– Значит, все улажено? – Жена с радостным возгласом выскочила из соседней комнаты.

– Когда они начинают? – нетерпеливо перебила ее моя дочь Джулия.

– Завтра? – торопливо вмешалась Анна.

– Терпение, милые мои, терпение! – отвечал я. – Камин большой, разом его не разломаешь.

Назавтра повторилась прежняя сцена.

– Ты забыл про камин, – бросила мне жена.

– Знаешь, жена, – отвечал я, – камин в доме, а значит, и у меня в голове.

– Но когда же мистер Скрайб примется его ломать? – спросила с любопытством Анна.

– Не сегодня, дочь моя, не сегодня, – заметил я ей сухо.

– Если не сегодня, то когда же? – с тревогой спросила Джулия.

По величине мой камин вполне способен соперничать с колокольней, и потому жену и дочерей можно было сравнить с колоколами, звон которых стоял у меня в ушах непрерывно: звучание их всегда сливалось в одну мелодию, а если один колокол умолкал, тотчас вступал другой, однако явственнее всего вызванивал колокол моей супруги. Дивные это были трезвоны и переливы, не спорю, но ведь и колокола, наделенные от природы самым серебряным голосом, предаются не только праздничным перезвонам, но подчас могут разносить по округе и мрачные погребальные удары. Обнаружив во мне непостижимый рецидив сопротивления, жена с дочерьми со всей безутешной горестью подняли надо мной неотвратимо-размеренный похоронный звон.

Под конец моя супруга вышла из себя и с воздетым к небу указательным пальцем заявила мне, что дальнейшее присутствие камина в доме она будет рассматривать как наглядное свидетельство мною нарушенного, по ее выражению, священного обета. Заметив, что слова эти не возымели желаемого действия, через день она дала мне понять, что кто-то из них двоих – либо она, либо мой камин – должен уйти из дома.

Коль скоро дело зашло так далеко, мне пришлось всецело предаться философским размышлениям в обществе моей трубки, в результате чего мы пришли к обоюдному решению, хотя и глубоко противному нашим сердцам: ради сохранения мира и спокойствия скрепить вынесенный камину смертный приговор и собственноручно начертать послание мистеру Скрайбу.

Принимая во внимание то обстоятельство, что я, мой камин и моя глиняная трубка за долгие годы, неразлучно проведенные вместе, стали закадычными приятелями, та легкость, с какой моя трубка одобрила план, безнадежно гибельный для достойнейшего и наиболее весомого участника нашего трио, и вообще весь этот тайный сговор, заключенный нами двумя против ни о чем не подозревающего старого сотоварища, мог бы вызвать поистине прискорбное удивление и даже навлечь на нас недвусмысленное осуждение. Но чем мы, дети праха (я говорю о себе и своей трубке), хуже всех остальных? Никогда, конечно, мы бы сами не замыслили предательства. От природы мы более чем миролюбивы. Именно миролюбие и склонило нас к измене нашему общему другу, в то время как обстоятельства требовали от нас деятельного заступничества. Однако я рад добавить в наше оправдание, что позднее к нам вернулся образ мышления более отважный и благородный, о чем вкратце речь пойдет ниже.

В ответ на мое послание мистер Скрайб явился собственной персоной.

Мы провели новое обследование, на сей раз углубившись преимущественно в финансовую сторону дела.

– Я готов сделать это за пятьсот долларов, – заключил мистер Скрайб под конец, снова берясь за шляпу.

– Прекрасно, мистер Скрайб, я непременно поразмыслю над вашим предложением, – отвечал я, как и прежде, с поклоном, выпроваживая его за дверь.

Он снова удалился восвояси, на этот раз явно раздосадованный столь же неожиданным для него, как и в первый раз, исходом деловых переговоров, а из уст жены с дочерьми снова исторглись известные уже восклицания.

А все дело сводилось к тому, что, невзирая на все благоразумные решения, в последний момент расстаться с моим камином я оказывался не в силах.

– Итак, Олоферн[31]31
  Олоферн. – Согласно библейскому преданию, полководец ассирийского царя Навуходоносора Олоферн был обезглавлен Юдифью.


[Закрыть] возьмет верх, а если чье-то сердце и будет разбито, то это, право, не заслуживает никакого внимания, – обронила моя супруга наутро во время завтрака тоном укоризненного нравоучения, сносить который куда тяжелее, чем отражать самые яростные атаки. Олоферн – ее излюбленное прозвище всякого свирепого домашнего деспота. Стоит только иным из наиболее смелых ее новшеств, которые приходятся мне особенно не по нутру, встретить, как в данном случае, хотя бы малое, но более или менее упорное противодействие, как меня непременно окрестят Олоферном, а вечерком, при первой же возможности (ставлю десять против одного, что так оно и случится), будет зачитана вслух, со сдержанными, но достаточно выразительными интонациями, заметка из первой же подвернувшейся под руку газеты о том, как какой-нибудь поденщик, домашний тиран, многие годы терзавший семью, словно Калигула[32]32
  Калигула Гай Юлий Цезарь (12–41) – римский император, стремился к неограниченной власти, требовал, чтобы ему оказывали божественные почести.


[Закрыть] Рим, кончает тем, что обрушивает на голову многострадальной супруги сорванную с петель чердачную дверь, затем выбрасывает невинных младенцев по одному из окна и, оборотившись с самоубийственными намерениями к обшарпанной стене с красующимися на ней счетами от булочника и мясника, недолго думая, сводит свои собственные счеты с жизнью.

Тем не менее, к вящему моему удивлению, целую неделю не слышно было ни единого упрека. Моей супругой, казалось, овладело нерушимое спокойствие, однако под ним, как под морской гладью во время штиля, могли таиться бог его знает какие зловещие штормовые предвестия. Она частенько отлучалась из дома в направлении, каковое само по себе невольно наводило на определенные подозрения: там возвышалось грифонообразное деревянное сооружение, именовавшееся Нью-Петра и украшенное лепниной по всем правилам орнаментального искусства; на крыше его вздымались четыре дымовые трубы в виде драконов, извергающих из ноздрей пламя; так по-современному элегантно выглядела резиденция мистера Скрайба, который воздвиг это здание с целью монументальной рекламы, свидетельствующей не столько об его архитектурном вкусе, сколько об основательности его профессиональных навыков.

И вот как-то утром, когда я курил свою трубку, в дверь постучали – и жена, с необычайно кротким для нее видом, подала мне письмо. Поскольку переписки я ни с кем не веду и отвечать на письма мне решительно некому, разве что царю Соломону,[33]33
  Реминисценция из Библии (Прит., 21:19).


[Закрыть] чьи чувства, по крайней мере, вполне отвечают моим, я был по-настоящему изумлен, и изумление мое только возросло по прочтении следующего:

«Апреля 1-го, Нью-Петра

Сэр,

во время моего последнего посещения Вы, вероятно, не могли не заметить, как при осмотре камина я неоднократно прибегал к помощи складного метра, когда это явно не вызывалось никакой необходимостью. Возможно также, что от Вашего внимания не ускользнул и мой несколько растерянный вид, вдаваться в объяснения причин которого я, однако же, воздержался.

Ныне же почитаю себя обязанным поставить Вас в известность о том, что первоначальные смутные подозрения, высказывать каковые ранее было бы по меньшей мере неразумно, по проведении дальнейших необходимых расчетов обрели под собой достаточно прочные основания, и мне представляется весьма важным, чтобы Вы не оставались более в неведении относительно существа дела.

Мой священный долг – уведомить Вас, сэр, о том, что с архитектурной точки зрения имеются все основания предположить о наличии в недрах Вашего камина замаскированного пустого пространства – короче говоря, убежища или тайника. Как давно он там находится – я определить не в состоянии. Содержимое тайника, вместе с ним самим, скрыто во мраке.

Однако можно допустить, что тайник устраивался не иначе как вследствие выходящих из ряда вон обстоятельств – для сокрытия клада или же с какими-либо иными целями, о коих легче судить тому, кто лучше знаком с историей дома и былыми его обитателями.

Но довольно: поделившись с Вами своим открытием, я чувствую, что совесть моя очистилась. Разумеется, меры, какие Вы сочтете нужным предпринять, совершенно меня не касаются, однако должен сознаться, что к природе названного тайника не могу не питать естественного любопытства.

Полагаюсь на то, что Бог поможет Вам избрать верный путь для решения вопроса, насколько совместимо с христианской добродетелью проживание в доме, скрывающем тайник, о существовании которого стало известно.

Остаюсь, с совершеннейшим к Вам почтением, покорнейший Ваш слуга —

Хирам Скрайб».

Отложив это послание в сторону, я задумался вовсе не об упомянутой в первых строках мнимой таинственности, которую якобы напустил на себя мастер-каменщик в продолжение своей последней инспекции (ровным счетом ничего особенного в его поведении я не заметил), – нет, мне тотчас же пришел на память мой покойный родич, капитан Джулиан Святт, долгое время плававший на собственном торговом судне в Индию: лет тридцать тому назад он, в зрелом девяностолетнем возрасте, скончался одиноким холостяком как раз в этом самом доме, выстроенном им самим. Ходили слухи, что он удалился на покой в наши края, сколотив себе изрядное состояние. Однако, ко всеобщему удивлению, затратив немало средств на возведение дома, он избрал мирный, замкнутый и весьма экономный образ жизни – на благо наследникам, как решили соседи; но по вскрытии завещания обнаружилось, что вся собственность его состояла из самого дома и прилегающего к нему земельного участка, примерно десять тысяч долларов капитала содержалось в акциях; выяснилось к тому же, что земля была заложена под проценты, – и в конце концов дом пришлось продать. Досужие разговоры мало-помалу прекратились, и могила старого капитана мирно поросла травой; там он вкушает дремоту и по сей день столь же уединенно и бестревожно, как если бы над ним, вместо волн зеленой травы, катились валы Индийского океана. Мне припомнились слышанные давным-давно из уст окрестных жителей произносившиеся ими шепотом диковинные разгадки той тайны, которая окружала завещание капитана и его самого: дело тут касалось не только его кошелька, но и его совести. Впрочем, любые суждения людей, способных распространять слух, будто капитан Джулиан Святт некогда промышлял разбоем у берегов острова Борнео, явно не заслуживали доверия. Просто поразительно, какими нелепейшими толками обрастает вдруг, словно лесной пень поганками, всякий эксцентричный чужак, если он, поселившись вне города, тихонько сидит у себя в углу. В глазах некоторых именно смиренная безобидность и есть худшее оскорбление. Впрочем, пренебрегать всеми этими слухами (в особенности насчет спрятанного сокровища) меня побуждало главным образом то обстоятельство, что новый владелец (тот самый, что спилил крышу и укоротил дымоход), в чьи руки перешла усадьба после смерти моего родственника, по свойствам своего характера, будь для этих слухов хоть малейшие основания, поспешно бросился бы удостоверять их истинность и давно уже сокрушил бы стены, дабы тщательно обследовать развалины дома.

Тем не менее записка мистера Скрайба, столь причудливым образом воскресившая память о моем предке, оказалась весьма созвучной всему, что было с покойным связано загадочного или по крайней мере не нашедшего убедительного объяснения; смутно блистающие золотые слитки перемешались у меня в воображении со смутно белеющими черепами. Однако по трезвом размышлении все химеры рассеялись без следа – и, безмятежно улыбаясь, я повернулся к жене, которая тем временем сидела поодаль: по всему было видно, что ей явно не терпелось узнать, кому это взбрело в голову вступить со мной в корреспонденцию.

– Послушай, старик, – не выдержала она, – от кого это письмо и что в нем такое?

– Читай, жена, – отвечал я, протягивая ей бумагу.

Она пробежала лист глазами – и, Боже, что за взрыв за этим последовал! Не берусь описать ее эмоции и повторить все восклицания. Достаточно сказать, что дочери незамедлительно были призваны разделить ее волнение. Хотя ничего похожего на откровение мистера Скрайба раньше им и во сне не могло привидеться, но тут с первого же слова интуиция якобы побудила их тотчас же уверовать в чрезвычайное правдоподобие высказанной им догадки. В подтверждение ее обе сослались сначала на моего кровного предка, а затем и на мой камин: первый-де обладал великой тайной, а второй обладает не уступающими ей по величине габаритами, и вот эти-то неопровержимые факты нельзя, мол, истолковать иначе, как только признав существование тайника. Тем временем я размышлял про себя: неужто не ясно, что моя доверчивость в данном случае самым выгодным образом содействует определенному замыслу со стороны противника? Но как добраться до тайника или же убедиться в наличии такового, не причинив камину серьезного ущерба, и спасти его тем самым от неминуемой гибели? Желание супруги избавиться от камина совсем не требовало особой проницательности – его можно было прочитать у нее на лице; не менее очевидным казалось и то, что мистер Скрайб, несмотря на напускное безразличие, отнюдь не возражал против того, чтобы в случае совершения намеченной операции положить себе в карман пятьсот долларов. Пока что я воздерживался утверждать, будто моя супруга вступила в сговор с мистером Скрайбом, проведя с ним ряд тайных совещаний. Однако стоило только принять во внимание ее застарелую вражду с камином и то упорство, с каким она порывается – не мытьем, так катаньем – добиться в конце концов своего, как стало совершенно ясно, что никаким предпринятым ею шагам удивляться не следует.

Итак, в одном решении я укрепился неколебимо: ни я, ни мой камин не уступим ни пяди.

Тщетными были все протесты. Наутро я вышел за ворота, где давненько уже приметил похожего на дьявола старого гусака, который за свое неудержимое влечение к свершению доблестных подвигов за пределами ограды был удостоен хозяином почетного знака отличия в виде внушительных размеров четырехзубого деревянного ошейника – ордена Гарроты.[34]34
  Гаррота – обруч, стягиваемый винтом, орудие казни в Испании.


[Закрыть] Этого гусака я загнал в угол, нашел и выдернул из него самое что ни на есть жесткое перо, вернулся с ним домой – и, остро очинив кончик, начертал нижеследующее жесткое послание:

«Апреля 2-го, близ Камина

Мистеру Скрайбу

Сэр,

выражая Вам нашу совместную живейшую признательность за предложенную Вами гипотезу, просим принять уверения в совершеннейшем к Вам почтении.

Остаемся преданными Вам неизменно —

Я и мой Камин».

Разумеется, за это послание нам пришлось поплатиться довольно сурово. Убедившись наконец, что письмо мистера Скрайба ни на йоту не поколебало моего решения, жена вознамерилась пронять меня иным способом: среди прочего упомянув, как бы невзначай, о том, что, насколько ей помнится, существует законодательный статус, согласно которому наличие тайников в частных домах подпадает под ту же статью уложения о наказаниях, что и незаконное хранение пороха. Однако и этот выпад не возымел ни малейшего Действия.

Прошло еще несколько дней – и супруга моя переменила тактику.

Близилась полночь, и все в доме спали, кроме нас двоих. Мы же сидели друг против друга по обеим сторонам камина: жена, со спицами в руках, усердно вязала чулок; я, с трубкой во рту, праздно следил за извивающимися в воздухе струями табачного дыма. Приближались первые осенние холода. Огонь в очаге никак не мог разгореться. Тяга была плохой из-за сгустившейся влажности; дрова, по недосмотру, оказались совсем сырые.

– Вглядись-ка в камин пристальней, – заговорила жена, – неужели ты сам не видишь, что внутри него непременно что-то да есть?

– Ты права, жена: внутри камина – сплошной дым, впрочем, так же, как и в письме мистера Скрайба.

– Дым, говоришь? Вот-вот, уж мне-то этот дым все глаза выел… Что ты, что твой камин, оба дымите нещадно – старые вы греховодники!

– Эх, жена, – молвил я укоризненно. – Мы с камином, верно, любим иногда тихонько подымить вместе, но мы не привыкли к тому, чтобы нас обзывали.

– Старик, послушай, дорогой, – продолжала жена, несколько смягчив тон и стараясь перевести речь на другое, – ведь стоит только задуматься о твоем предке, как тут же приходишь к выводу, что в камине наверняка есть тайник.

– Вернее, тайный зольник – почему бы ему не быть? Да-да, в камине определенно есть тайный зольник – иначе куда девается вся та зола, что ссыпается сквозь решетку вниз?

– Я знаю, сама не раз видела: туда частенько забирается наша кошка.

– Господи Боже, не иначе как сам лукавый подстрекнул тебя туда заглянуть! Разве тебе не ведомо, что дьявол явился святому Дунстану[35]35
  Святой Дунстан (909 (?) – 988) – английский архиепископ.


[Закрыть] прямо из поддувала? Если ты по-прежнему будешь всюду вмешиваться – не сносить тебе головы, и случиться это может очень скоро. Но допустим, что в камине действительно есть тайник – что тогда?

– Что тогда? А что, по-твоему, может быть спрятано в тайнике, как не…

– Мертвые кости, – докончил я, выпустив изо рта струю дыма, в то время как камин, поддержав компанию, тоже выпустил из себя целый клуб.

– Вот опять! Ох, как дымит этот несносный старый камин. – Жена приложила к глазам носовой платок. – Я не сомневаюсь, что все это из-за тайника: он-то и загораживает дымоход. И посмотри, как покосились и ушли в землю боковые стенки: пол здесь покатый – и, попомни мое слово, когда-нибудь этот ужасный камин обрушится прямо на нас; будь уверен в этом, старик.

– Что же, в камине, жена, я уверен – уверен больше, чем в себе самом. А то, что он покосился, мне даже нравится. Меня ведь тоже стало клонить набок во время прогулок… Оба мы врастаем в землю все глубже и глубже, словно тонем в громадной пуховой перине, и когда-нибудь совсем исчезнем из вида. Ах да, о твоем духовнике, то бишь о тайнике: в каком же месте, по-твоему, он находится?

– Об этом лучше знать мистеру Скрайбу.

– Но, предположим, он не скажет со всей определенностью?

– Нет, я уверена, он сумеет доказать, что в этом старом кошмарном камине непременно что-то да спрятано.

– А если все-таки не сумеет, что тогда?

– Тогда, старик, – жена гордо выпрямилась, – тогда насчет всего этого ты больше не услышишь от меня ни единого слова.

– Хорошо, жена, – согласился я, выколачивая трубку о выступ камина. – Завтра я непременно пошлю за мистером Скрайбом в третий раз. Ох, спина просто отваливается – проклятый радикулит! Будь добра, положи-ка, пожалуйста, трубку на каминную полку.

– Если только ты подставишь мне стремянку… Это не камин, а жуткое допотопное чудище, и эти омерзительные полки у него так высоко, что мне до них никак не дотянуться.

Ни единого случая, даже самого пустякового, не упускалось, только бы лишний раз уязвить гиганта.

Здесь предварительно следует пояснить, что помимо многочисленных открытых топок и очагов в стены камина со всех сторон самым беспорядочным образом были встроены разнообразнейшие, подобные нишам, укромные шкафчики: они ютились то тут, то там, словно гнезда в расселинах старого дуба. Особенно много таких шкафчиков было на верхнем этаже. Это явно противоречило теории, согласно которой имеющий пирамидальную форму камин кверху постепенно сходит на нет. То, что сверху, на крыше, дымоход был урезан, представлялось вполне очевидным и предполагалось, что сужение должно быть методически проведено со всей постепенностью с самого низа до верхушки.