Текст книги "Тайпи. Ому (сборник)"

Герман Мелвилл
Тайпи. Ому

© DepositРhotos.com / Maugli, Antartis, обложка, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2015

* * *

Книгочей на борту – к бунту

Есть вещи, о которых лучше умолчать, когда нанимаешься матросом. На военном фрегате в Гонолулу лучше скрыть, что ты китобой. Почему-то военные моряки не любят китобоев. На китобойных судах янки нельзя проговориться, что ты из Сиднея, даже если ты мирный судовой врач, а не беглый каторжник. Американские капитаны не без оснований считают австралийских матросов зачинщиками девяти из десяти бунтов на борту. А то, что ты образованный человек и можешь в случае чего грамотно составить претензию консулу на Таити, нужно скрывать везде. Все зло от грамотных. Это навигационный факт. Особенно от школьных учителей вроде Мелвилла, которых зачем-то понесло в Южные моря.

Герман Мелвилл щедро раздавал подобные советы молодым романтикам на страницах своих романов не ради традиционного флотского обычая немного попугать молодежь, но чтобы передать собственный правдивый опыт скитаний на многих кораблях по Южным морям, как американцы традиционно называют Полинезию, Микронезию и другие острова и архипелаги Тихого океана. Из книг Мелвилла молодой романтик также мог уяснить, что настоящие хозяева кубрика – вовсе не матросы, а тараканы.

Некоторые американские критики называли 1840-е годы ревущими сороковыми, потому что все десятилетие в литературе доминировала маринистика. Они начались с книги Р. Г. Даны «Два года простым матросом», задавшей для дотоле романтичной и возвышенной морской прозы совсем иной угол зрения на паруса и звезды – из матросского кубрика на баке, а не из офицерской каюты на шканцах. Никаких гумилевских «брамантских манжет» (кружевных) – только грубые суконные матросские куртки. Традиционно синие у англичан и красные у американцев, если верить тому же Мелвиллу, а он знал толк в куртках и бушлатах. По крайней мере, один из его романов называется «Белый бушлат».

Продолжилось десятилетие чередой романов последователей Даны, к которым честно относил себя и молодой Мелвилл, в чем признавался в главе своего «Белого бушлата», посвященной прохождению мыса Горн. В Америке тогда еще не проложили железных дорог с Западного побережья на Восточное, не прорыли Панамский канал, и объединяли США только парусники, которые шли вокруг всего континента долгие месяцы, огибая штормовой мыс Горн. Да что там, у них тогда еще не отменили рабство на плантациях и телесные наказания на флоте. Рабство отменят после гражданской войны с конфедератами. Наказания отменят постановлением конгресса как раз после романа Мелвилла «Белый бушлат». Кстати, автор мотивировал свой пламенный протест против экзекуций на американских кораблях тем, что если на российских клиперах баре-офицеры секут своих крепостных-матросов, то почему это должно происходить в стране свободных людей? Действительно, приходишь потом на прием к губернатору и встречаешь своего бывшего командира, который выпорол тебя семихвостой плетью у мачты. Неудобно получается.

И закончились 1840-е вершиной морских романов всех времен и народов – «Моби Диком, или Белым китом». Все последующие авторы-маринисты обязаны смириться с тем, что написать более величественный роман о человеке в море и в мире, видимо, уже нельзя и, видимо, уже не нужно. Это совершил означенный матрос Мелвилл в 1851 году.

В том, что Герман Мелвилл довольно безрассудно попытался стать профессиональным литератором в стране, которая не чтила (тогда) авторское право, повинны американские критики, с восторгом принявшие первые два из четырех его автобиографических романов. А именно «Тайпи» (1846) и «Ому»(1847), которые мы и предлагаем вниманию читателей.

Читатели же Америки сочли произведения господина Мелвилла не лишенными наблюдательности, экзотичности, остроумия, многочисленных культурных аллюзий и полевых экспериментов по возвращению в утраченный цивилизованной публикой первобытный рай земной. И «Тайпи», и «Ому» посвящены скитаниям матроса-бродяги по островам. Он бежит с нантакетского китобойца от недруга-боцмана, живет в дружественном племени каннибалов на Маркизских островах, снова нанимается, уже на австралийское судно, чтобы стать заводилой бунта и попасть в «тюрьму для англичан» на Таити и далее скитаться по островам.

Это действительно отвечало представлениям тогдашних урбанистов об утраченном рае. Даже тюрьма в этом раю – очень гуманна, и туземцы-смотрители заковывают в колодки матросов-смутьянов только при приближении белых господ. Для отчетности.

А на Маркизских островах беглецов вообще принимают в племя, окружают прелестницами, плясками, экзотическими плодами и вечной сиестой. Действительно – рай земной, который портят только подозрения о том, что племя людоедов откармливает белых гостей не только из гостеприимства, но и с гастрономическими целями.

Попытки мистических исканий в последующем «Марди» (1849) американская публика встретила прохладно, она уже успела зачислить автора в маринисты. Роман признали провальным, продажи были ничтожны. Мелвилл пытался поправить свое финансовое положение, быстро написав сразу два романа – «Редберн» и «Белый бушлат». Литературоведы, а мелвилловедов в Гарварде уже ничуть не меньше, чем пушкинистов в Михайловском, до сих пор смакуют следы этой поспешности на страницах своих статей. И сличают дневниковые записи какого-то адмирала, командовавшего фрегатом «Юнайтед Стейтс» в том рейсе с Тихого океана на Атлантическое побережье, которое описывает Мелвилл, со страницами «Белого бушлата». И недоумевают, что не сходится. Это заставляет нас совсем по-иному взглянуть на соотношение автобиографичности и художественного осмысления действительности во всех романах Мелвилла, которые можно рассматривать как череду последовательных попыток подступиться к теме всей жизни – «Моби Дику». Многие мотивы и приемы, сложные философские вопросы, столь озадачившие публику в «Марди» и «Белом бушлате», полностью раскрылись и встали на свое место, как влитые, только в романе о белом ките.

После «Белого бушлата», как мы уже упоминали, отменили телесные наказания матросов в американском флоте. На финансовом положении автора это не сказалось. Не поправилось оно и после шедеврального «Моби Дика». Роман остался практически не замеченным современниками. От года публикации (1851) до смерти автора в 1891-м – за сорок лет! – продалось всего шесть тысяч экземпляров.

Мелвилл, как человек уже семейный, окончательно оставил попытки свести концы с концами на писательские гонорары и устроился на место таможенного инспектора в нью-йоркском порту. Некоторое время еще печатался в журналах. Анонимно. Видимо, респектабельному чиновнику было не с руки продолжать литературные опыты. На таможне засмеют. Смерти его американская пресса не заметила. И только через несколько десятилетий обнаружились критики, способные понять из полузабытого романа о китобоях, что он написан гениальным автором, как в воду глядевшим на десятилетия вперед – в будущее Америки. Предвосхитивший время роман дождался настоящих своих современников.

Предлагаем вниманию читателей два романа Германа Мелвилла, одобренных американской публикой при жизни автора. У критиков публику принято журить за низкие вкусы, а она, как никто другой, ощущает, когда автор молод, бездомен и счастлив и спешит поделиться своим счастьем с читателями. Только такие авторы, в конечном итоге, способны додуматься до того, что планета Земля – наш, и янки, и папуасов, общий корабль в бессрочном плавании.

Антон Санченко

Тайпи

Глава 1

Шесть месяцев в море! Да, читатель, я живу, за шесть месяцев так и не увидев земли; под палящим солнцем в широком тихоокеанском небе, море вокруг, и ничего больше! Многие недели назад наши запасы свежей провизии были исчерпаны. Нет ни сладкого картофеля, ни ямса. Славные связки бананов, которые когда-то украшали нашу корму и шканцы, тоже – увы – исчезли! И апельсины – они тоже закончились! Да, все закончилось, и осталась только солонина и сухари.

Моряки из офицерской каюты поднимают шум из-за четырнадцатидневного перехода через Атлантику, так переживают из-за лишений и трудностей на море… Целый день они завтракают, обедают – обед из пяти блюд! – болтают, играют в вист, пьют шампанское в каютах, отделанных красным деревом и кленом, спят по десять часов, ни о чем не заботясь, и «эти бездельники матросы, которые шумят и топают над головой»! Что бы они сказали, если бы, как мы, шесть месяцев не видели земли?

О! Если бы увидеть хоть одну травинку, вдохнуть запах глинистой земли! Разве нет ничего свежего вокруг нас? Разве нет зелени? Да, наш борт с внутренней стороны окрашен зеленым; но это такой мерзкий, болезненный оттенок… Даже кору древесины, которую мы использовали для топлива, сожрала свинья капитана – да и эта свинья в свою очередь была съедена.

В курятнике остался только один жилец – молодой задиристый петух. Но посмотрите на него сейчас. Вот он стоит, хандрит весь день, вечно на одной ноге. Он с отвращением отворачивается от заплесневелого зерна и солоноватой воды в своей маленькой кормушке. Он скорбит. Его спутники были отобраны у него один за другим, и больше он их не видел. Но дни его уже сочтены. Мунго, наш черный кок, сказал мне вчера, что судьба бедного Педро решена. Он окажется на столе капитана в следующее воскресенье и задолго до ночи будет похоронен со всеми обычными церемониями под жилетом этого достойного человека. Моряки говорят, что капитан не прикажет повернуть корабль к земле, пока на обед у него будет свежее мясо. Я не хочу зла тебе, Педро; но ты обречен рано или поздно встретить судьбу всего твоего рода; и если конец твоего существования станет сигналом для нашего освобождения, то скажу правду: я хочу разрубить твою гортань немедленно, в этот самый момент! Как бы я хотел снова увидеть землю!

– Ура, братцы! Решено! На следующей неделе мы берем курс на Маркизские острова! Маркизские! Какие странные видения вызывает это название! Обнаженные гурии, пиршества людоедов, кокосовые рощи, коралловые рифы, татуировки и бамбуковые храмы, солнечные долины, засаженные хлебными деревьями, резные каноэ, дикие леса, ужасные языческие обряды и человеческие жертвоприношения.

Таковы были странные смешанные чувства, которые обуревали меня во время нашего перехода через океан. Я чувствовал непреодолимое любопытство и желание увидеть эти острова, которые путешественники в старину описывали столь захватывающе.

Группа островов, к которой мы направлялись, – хотя и принадлежит к самым ранним из открытых европейцами в южных морях, в 1595 году, – по-прежнему населена варварскими существами. Миссионеры достигли этих прекрасных берегов, но вскоре снова оставили их каменным и деревянным идолам. Как интересны обстоятельства, при которых они были обнаружены! На водном пути Менданьи во время его поисков золота эти острова возникли как волшебное видение, и на какое-то мгновение испанец поверил, что его светлая мечта осуществилась.

В честь маркиза де Мендосы – вице-короля Перу, под эгидой которого Менданьи совершил плавание, – он даровал островам имя и по возвращении дал миру неопределенный и великолепный отчет об их красоте. Но эти острова, покой которых ничто не нарушало сотни лет, вскоре были забыты; только недавно появились известия о них. Почти каждые полвека какой-нибудь мореплаватель нарушает их покой и, пораженный необычным зрелищем, испытывает соблазн приписать себе честь нового открытия.

Об этих интереснейших островах мало сведений, если не считать незначительного упоминания о них в «Юго-морских путешествиях». Кук во время своих неоднократных кругосветных путешествий едва коснулся этих берегов; и все, что мы знаем о них, – это несколько общих описаний.

В течение последних нескольких лет американские и английские суда, занимающиеся охотой на китов в обширных просторах Тихого океана, время от времени заходили в гавань одного из островов; но страх перед туземцами, основанный на воспоминаниях о страшной судьбе, которая постигла многих белых мужчин, удержал их экипажи от общения с населением и сложно было получить какие-либо сведения об их обычаях и нравах.

Протестантские миссии, по-видимому, уже отчаялись отучить жителей этих островов от язычества. Эллис в его «полинезийских исследованиях» описывает некоторые неудачные попытки открыть филиал Миссии на некоторых островах этой группы. Незадолго до моего визита на Маркизских островах произошел случай, о котором я не могу не рассказать.

Бесстрашный миссионер, считая залогом успеха женское влияние, привез на острова свою молодую и красивую жену, первую белую женщину, которая когда-либо посещала эти берега. Островитяне сначала взирали на нее в немом восхищении и, казалось, склонны были рассматривать ее как новое божество. Но через некоторое время, познакомившись поближе с очаровательным созданием, они стали стремиться проникнуть за священную завесу ситца, и их любопытство вышло за пределы хорошего тона и глубоко оскорбило чувство приличия, присущее леди. Их поклонение сменилось презрением, и не было конца оскорблениям, посыпавшимся на нее со стороны дикарей. Нежная дама не была столь кротка, чтобы вытерпеть это, и, опасаясь дальнейших преследований, заставила мужа отказаться от своего предприятия и вместе с ней вернуться на Таити.

Глава 2

Я никогда не смогу забыть восемнадцать или двадцать дней, в течение которых пассаты уносили нас к островам. В погоне за кашалотом мы шли примерно на 20° западнее Галапагосских островов. Все что нам оставалось делать, когда определился курс, – это, поставив реи поперек судна, держать судно по ветру, а затем хороший корабль и устойчивый ветер довершили дело. Рулевой дремал часами. «Долли» продвигалась вперед, как те, кто делает свое дело хорошо, если его оставляют в покое.

Какое это было восхитительное время! Мы ничего не делали и даже не испытывали желания что-либо делать. Мы спали, ели и валялись под тентом на палубе. Все, казалось, были под влиянием какого-то наркотика. О чтении не было и речи; стоило взять в руки книгу – и вы засыпали в одно мгновение.

Хотя я не мог избежать соблазна и не поддаться общей истоме, все же время от времени я умудрялся избавляться от наваждения и наслаждаться красотами, окружающими нас. Нежно-голубое небо было окаймленно на горизонте узкой полоской бледных облаков, которые никогда не меняли ни форму, ни цвет. Океанские волны с шумом катились мимо, и рябь сверкала на солнце. Время от времени стайка летучих рыб взвивалась в воздух из воды и в следующее мгновение падала в море серебряной струей. Показывались высокие фонтаны кита, а иногда акула, морской разбойник, посматривала на нас, держась на некотором расстоянии. Порой какое-то бесформенное чудовище, обитатель глубин, плававшее на поверхности, при нашем приближении медленно погружалось в синие воды и исчезало из виду. Но больше всего впечатляла почти постоянная тишина, царившая над небом и водой…

Когда мы приблизились к земле, я с восторгом приветствовал появление бесчисленного множества птиц. Крича и кружась, они сопровождали судно, а порой даже садились на палубу. Вскоре появились и другие признаки того, что земля близко.

Капитан, бросившись из каюты на палубу, весело кричал, глядя в подзорную трубу. Черный кок высунул голову из кухни, а собака залаяла. Земля! Да, вот она! Едва уловимый, неправильных очертаний, синий контур вершин Нукухивы…

Этот остров вместе с островами Рухука и Ропо образует треугольник, который лежит в пределах параллелей 8°38′' и 9°32′' южной широты и 139°20′' и 140°10′' западной долготы. Их жители говорят на одном наречии, их законы, религия, обычаи одинаковы. Об их существовании не было известно до 1791 года, когда они были обнаружены капитаном Ингрэмом.

Я последую примеру большинства путешественников и буду рассматривать их как часть Маркизских островов.

Нукухива – самый значительный из этих островов и единственный, к которому пристают корабли. Этот остров имеет около двадцати миль в длину и почти столько же в ширину. На его побережье три хорошие гавани, самой большой и самой лучшей считается Тайохэ – так ее называют местные жители. Среди племен, живущих возле других бухт, и среди путешественников она известна под названием, совпадающим с названием острова, – Нукухива. Ее жители сохраняют своеобразные обычаи и образ жизни, свой примитивный характер, оставаясь чуть ли не в том же состоянии природы, в котором их когда-то увидели белые люди. Кланы же, проживающие в отдаленных участках острова, очень редко встречаются с иностранцами и их состояние во всех отношениях неизменно – оно остается таким, как и много сотен лет назад.

В бухте Нукухива капитан хотел отдать якорь. Во время заката солнца мы заметили очертания гор, а к утру подошли совсем близко к острову. Бухта была на дальней его стороне. Мы смотрели на цветущие долины, глубокие ущелья, водопады, прохладные рощи, скалистые мысы… Перед нами открывались поразительные красоты.

Те, кто впервые посещает южные моря, как правило, удивляются, когда видят острова. Многие склонны представлять, что их очертания мягки, на их равнинах журчат ручьи и растут тенистые рощи. В реальности же очертания берега очень изрезаны, прибой бьется о высокие скалы, лесистые долины разделены отрогами гор…

Ближе к полудню мы наконец вошли в бухту. Невозможно описать ее красоту. Но я не видел в тот миг ничего, кроме трехцветного французского флага на шести судах, чьи черные корпуса ясно говорили об их воинственном характере. Вскоре мы узнали, что привело их сюда. Группой островов только что завладел контр-адмирал де Пети-Туар.

Мы медленно двигались вперед, а бесчисленные каноэ начали отходить от берега, и мы вскоре оказались в середине целой флотилии. Дикари, безрезультатно пытаясь подойти к нашему борту, отчаянно толкали друг друга. Таких странных криков и страстной жестикуляции я никогда не слышал и не видел. Можно было подумать, что островитяне готовы перегрызть друг другу глотки, а на самом деле они просто мирно расцепляли свои лодки.

Между каноэ плавало множество кокосовых орехов, тесно сбившихся вместе и подпрыгивающих на каждой волне. По какой-то необъяснимой причине эти орехи неуклонно приближались к нашему кораблю.

Когда я с любопытством наклонился за борт, чтобы попытаться разгадать это таинственное явление, одна группа орехов, уплывшая далеко вперед от остальных, привлекла мое внимание. В ее центре было нечто, что я принял за кокосовый орех. Он вертелся и танцевал среди других в особой манере, и, подплыв ближе, я подумал, что он удивительно похож на бритый коричневый череп одного из дикарей. Я заметил у него пару глаз и вскоре понял, что это не что иное, как голова островитянина. Кокосовые орехи были связаны волокнами кожуры, частично оторванной от скорлупы. Их владелец, просунув голову в связку, тащил ее таким способом по волнам.

Я был удивлен, увидев, что среди туземцев, окружавших нас, не было ни одной женщины. В то время я еще не знал, что законы табу строжайше запрещают женщинам на острове пользоваться каноэ – смерть грозила им даже за вхождение в каноэ, вытащенное на берег.

Когда мы приблизились мили на полторы к берегу, некоторые островитяне, ухитрившиеся взобраться к нам на борт, указали нам на странное движение в воде. Сначала я подумал, что это рыбы, резвящиеся на мелководье, но наши дикие друзья заверили, что это молодые девушки, которые хотят приветствовать нас. Когда они подплыли ближе, я увидел их тела, поднятые правые руки, длинные темные волосы, распущенные по воде, и мне показалось, что передо мной настоящие русалки.

Их появление совершенно поразило меня; их молодость, прозрачный свет их коричневой кожи, их тонкие черты и невыразимо изящные фигуры, их мягкие конечности – все это казалось странно красивым. Мы не могли отказаться от таких пленниц, и все время, пока корабль оставался в гавани, и он, и наш экипаж были полностью во власти русалок.

Вечером мы стали на якорь; палуба была освещена фонариками. Туземные женщины страстно любили танцевать, и их танцы превзошли все, что я когда-либо видел. Их танцы разнообразны и сладострастны настолько, что я не смею пытаться их описать.

Глава 3

Мы прибыли на острова летом 1842 года; французы завладели ими на несколько недель ранее. Они посетили крупнейшие острова группы и высадили в различных местах около пятисот солдат. Они были заняты строительством укреплений против туземцев, которых можно было ожидать в любой момент. Островитяне смотрели на людей, завладевших их берегами, со смешанным чувством страха и отвращения. Они всем сердцем ненавидели чужаков; но в них жил страх перед плавучими батареями, которые были выставлены не против крепостей и редутов, а против десятка бамбуковых хижин, притаившихся в кокосовой роще. Несомненно, адмирал де Пети-Туар доблестен и благоразумен! Четыре тяжелых фрегата и три корвета, чтобы запугать до полного подчинения горстку дикарей! Шестьдесятивосьмифунтовые пушки, чтобы разрушить хижины из ветвей кокосовой пальмы, и ракеты Конгрива, чтобы поджечь несколько навесов для каноэ!

В Нукухиве на берег высадилось около сотни солдат. Они расположились в палатках, изготовленных из старых парусов и запасных стенег, в середине редута с девятифунтовыми пушками, окруженного рвом. Через день эти войска в боевом порядке двинулись по направлению к одной из соседних возвышенностей и там в течение нескольких часов выполняли всевозможные военные упражнения в окружении туземцев, которые взирали на этот спектакль с диким восторгом, а на его участников – с дикой ненавистью.

Ко времени нашего прибытия туземцы толпами ходили вокруг лагеря и с живейшим любопытством наблюдали за тем, что там происходило. Кузница, устроенная в роще неподалеку от побережья, привлекла такую большую толпу, что потребовались величайшие усилия часовых, чтобы держать любопытных на расстоянии и не позволить им мешать работе.

Но ничто не вызвало такого восхищения, как лошадь, привезенная из Вальпараисо. Удивительно красивое животное было доставлено на берег и помещено в хижине из кокосовых ветвей внутри укреплений. Как-то лошадь, накрытую нарядной попоной, вывели оттуда, и один из офицеров проскакал на ней во весь опор по побережью. Это вызвало громкие приветственные крики, и «большая свинья» была объявлена островитянами самым необычным зоологическим видом, который им когда-либо встречался.

Глава 4

Не прошло и трех дней, как наше судно стояло в Нукухиве, а я решил покинуть его. Мои доводы в пользу этого решения были многочисленны и весомы, ведь я предпочел рисковать жизнью среди островитян тому, чтобы оставаться на борту «Долли». Попросту говоря, я решил смыться.

Когда я взошел на борт «Долли», я, разумеется, подписал договор, тем самым добровольно принимая на себя обязательства на время рейса. Но разве если одна из сторон не выполняет свою половину контракта, другая не освобождается от ответственности?

Теперь, поскольку вопрос решен принципиально, позвольте мне применить это решение к частному случаю, о котором идет речь. На судне, на котором я служил, бесчисленное множество раз нарушались условия контракта. Обращение было тираническим, больными жестоко пренебрегали, довольствие было мизерным, плавание необоснованно затягивалось. Виновником злоупотреблений был капитан: напрасно было надеяться, что он либо исправит их, либо изменит свое поведение, которое было непредсказуемым и жестоким до крайности. На все жалобы и протесты у него был один быстрый ответ – острый конец его костыля, очень убедительно и действенно заставлявший замолчать недовольных. К кому мы могли обратиться за помощью и защитой? Мы оставили и закон, и справедливость по ту сторону мыса Горн; команда, за немногими исключениями, состояла, к сожалению, из трусов и подлецов, которые сходились между собой лишь в том, что касалось непротивления тирании капитана. Было бы просто безумием, если бы двое или трое из нас попытались без поддержки остальных воспротивиться его жестокости. Мы бы только навлекли на себя месть и подвергли товарищей еще большим трудностям.

В конце концов, это можно было терпеть какое-то время, если бы была надежда избавиться от рабства. Но нас ожидала мрачная перспектива! Длительность китобойных плаваний за мысом Горн вошла в поговорку – часто они затягивались до четырех-пяти лет…

Итак, я решил оставить «Долли» – конечно, бесславно тайно бежать от тех, кто причинил мне обиды, но другого выхода не было. Чтобы спланировать побег, я стал собирать все сведения об острове и его обитателях, какие только мог получить.

Бухта Нукухива напоминает по форме подкову и, пожалуй, имеет девять миль в окружности. Попасть к ней с моря можно через узкий проход между двумя островками, конусообразно поднимающимися приблизительно на пятьсот футов. Берег ее описывает широкий полукруг. Он поднимается зелеными отлогими склонами, переходящими в величественные горы. Здесь глубокие романтические ущелья, лощинки, ручьи и водопады.

Желтые тростниковые хижины туземцев, крытые пальмовыми листьями, разбросаны под тенью кокосовых деревьев.

Ничто не может превзойти этот величественный пейзаж. С палубы нашего корабля, стоявшего на якоре в гавани, казалось, что этот огромный природный амфитеатр находится в упадке, а заросшие лианами глубокие ущелья напоминают огромные трещины, вызванные разрушительным действием времени. И теперь, в полном восторге любуясь этой красотой, я испытал укол сожаления, что она скрыта от мира в этих отдаленных морях и ее редко могут увидеть истинные любители природы.

Итак, берега изрезаны многочисленными бухтами, к ним спускаются широкие цветущие долины, населенные различными племенами, которые говорят на наречиях одного языка и имеют общую религию и законы, однако с давних времен ведут войны друг с другом. Горы определяют территорию каждого из этих племен. К Нукухиве прилегает долина Гаппар, жители которой поддерживают с населением Нукухивы дружественные отношения. Однако за долиной Гаппар лежит долина Тайпи, обитатели которой – непримиримые враги других племен.

Название этого воинственного племени вселяет настоящий ужас, на маркизском наречии оно означает «любитель человеческого мяса». Они необычайно известны на всех островах. Жители Нукухивы рассказывали нам об их страшных подвигах и показывали следы ран, полученных в отчаянных схватках с ними. Когда на берегу островитяне пытались напугать нас, показывая на кого-нибудь из своих соплеменников и называя его тайпи, они очень удивлялись тому, что мы бросались в бегство. Было довольно забавно смотреть, как серьезно они опровергали свои собственные каннибальские склонности и осуждали за них своих врагов – тайпи, заядлых людоедов.

Хотя я был уверен, что жители нашей бухты являлись отъявленными людоедами, как и любое другое племя на острове, я не мог не чувствовать особого и безусловного отвращения к тайпи. Еще до посещения Маркизских островов я слышал отвратительные истории об этих дикарях; в моей памяти было свежо приключение капитана «Кэтрин», который всего несколько месяцев назад был захвачен островитянами, отведен в их долину и избежал жестокой смерти только благодаря вмешательству молодой девушки, которая способствовала его побегу.

Я слышал об английском судне, которое много лет назад после утомительного путешествия встретилось на входе в бухту Нукухива с большим каноэ, полным туземцев, и получило от них предложение указать путь. Судно последовало за каноэ и вскоре бросило якорь в прекрасной бухте. В ту же ночь сотни вероломных тайпи ворвались на борт и убили всех, кто находился на корабле.

Я никогда не забуду, как наш моряк Нед, когда мы медленно входили в бухту, глядя на зеленые берега, воскликнул, указывая рукой в сторону предательской долины:

– Там тайпи! О, кровавые каннибалы, что бы они приготовили из нас, если бы нам пришло в голову пристать здесь к берегу?! Правда, они говорят, что не любят мясо моряков – оно слишком соленое. Что стало бы с нами, если бы нас выбросило здесь на берег?

Я вздрогнул тогда, но и подумать не мог, что через несколько недель стану одиноким пленником в этой долине.

Французы еще не посетили бухту Тайпи, предполагая, что встретят ожесточенное сопротивление со стороны дикарей, – а этого им хотелось бы избежать. Возможно, они помнили о воинственном приеме туземцами сил капитана Портера в 1814 году. Большой отряд моряков в сопровождении по крайней мере двух тысяч воинов гаппар и нукухива столкнулся с упорным сопротивлением обитателей долины. Стойко, хотя и с большими потерями, тайпи отстаивали каждую пядь земли, и нападавшие вынуждены были не только отступить, но и отказаться от мысли о завоевании.

…Итак, вследствие вражды различных племен, о которых я упомянул, горные массивы, которые разделяют их территории, остаются совершенно необитаемыми; туземцы всегда живут в долинах, чтобы уберечься от набегов врагов. Я несколько раз встречался с глубокими стариками, которые из-за этого никогда не покидали пределов родной долины, некоторые из них за всю жизнь даже не поднимались до половины горы и имели, конечно же, слабое представление о любой другой части острова.

Долина составляет не более четырех миль в длину и колеблется от полумили до менее чем четверти мили в ширину. Скалы поднимаются почти отвесно, и долина почти полностью закрыта от остального мира – она доступна от моря с одной стороны и от узкого ущелья с другой.

Впечатление, возникшее, когда я впервые посетил этот прекрасный край, никогда не забудется.

Я приехал в Нукухиву в шлюпке, мы вошли в бухту после полудня. Было очень жарко, солнечные лучи обратили на нас всю свою ярость, к тому же у нас не было воды. От жары и жажды мне так не терпелось сойти на берег, что, когда мы наконец направились к нему, я встал на носу шлюпки, готовый к высадке. Когда она достигла берега, я бросился вперед и погрузился в природную ванну – водоем в непосредственной близости от моря, в тенистой роще.

Какое восхитительное чувство я испытал! Можно много говорить об освежающем действии холодных ванн, но представьте это ощущение под кокосовыми деревьями, среди прохладной восхитительной атмосферы.

Как описать пейзажи, которые предстали перед моими глазами, когда я смотрел на них из этого зеленого рая! Узкая долина с крутыми склонами гор, переплетенные зеленые ветви, как огромная беседка… Это самая дивная долина, которую я когда-либо видел.

Случилось так, что в тот же день французский адмирал со всей эскадрой спустился в Нукухиву принять формальную власть. Он оставался в долине около двух часов, в течение которых имел торжественную встречу с вождем. Адмирал выступал с непокрытой головой и вытянутой рукой, а старик вождь приветствовал его. Когда они стояли бок о бок – это были две крайности социальной лестницы, великолепный француз и бедный дикарь. Они оба были высокого роста и имели благородную осанку, но во всех других отношениях контрастировали поразительно! Адмирал был во всей атрибутике, присущей своему морскому рангу. Он был одет в богато украшенный сюртук, на груди были различные ленты и ордена. Простой же островитянин явился во всей природной наготе – за исключением незначительного опояска на чреслах.