Текст книги "Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала"

Именно эти люди сейчас вершили судьбу корпуса, а заодно влияли на дальнейшую жизнь обезумевших в междоусобице сибиряков. Здесь, в Иркутске, они значили больше, чем послы всех великих держав, вместе взятые, включая командующего союзными войсками французского генерала Жанена. Потому что за ними была реальная сила – 20 тысяч штыков двух чехословацких дивизий.

Приказ президента Масарика был краток и жесток – вывезти все эшелоны с награбленным русским добром, ибо в нем отчаянно нуждалась молодая Чехословакия. Приказ собравшимся был ясен, но как пропихнуть длинную ленту эшелонов, которая еле ползла на восток и напоминала удава, обожравшегося дармовыми кроликами. И разговор был напряженный…

– Я отдал приказ командиру 3-й дивизии не пропускать ни одного союзного, а также русского эшелона. Восточнее Енисея никто не пройдет, пока не уедет наш последний войсковой эшелон, – генерал, отсутствующий правый глаз которого был закрыт повязкой с черным кругляшом, говорил резко, барабаня пальцами по столу.

– Более того, с этого дня будут отобраны паровозы у всех эшелонов, которые уже идут рядом с нашими…

– Извините, пан генерал, но это может вызвать острое недовольство адмирала Колчака, который и так относится к нам враждебно, – только один человек, председатель Чехословацкого комитета в Сибири Богдан Павлу мог вот так, хоть и тактично, перебить генерала.

– Эшелоны русских от Новониколаевска дальше Красноярска не пройдут, в городе вчера началось восстание, поднятое эсерами во главе с Колосовым. На сторону повстанцев перешел весь гарнизон с генералом Зиневичем. Так что претензии Колчака не к нам. Что касается паровозов, то только крайняя необходимость толкает нас на это. Всем вам прекрасно известно, что русские ремонтники умышленно портят паровозы, морозят котлы. И так по всей линии железной дороги. Кроме того, этим мы спасаем русских – лучше им остаться в стоящих вагонах, чем попасться в руки к партизанам, которые уже заняли Нижнеудинск и Зиму, – генерал остановился, и внезапно его глаз чуть сверкнул, а уголок рта скривился в подобие улыбки.

– Сегодня будут взяты паровозы и с русских литерных эшелонов, – невозмутимо продолжил Сыровы, – необходимо вывезти из города батальон 6-го Татранского полка.

– Пан генерал, – доктор Гирс не мог удержаться от вопроса, – русский правитель непредсказуем. Он может приказать своим солдатам открыть по нам стрельбу. И как мне объяснить послам такой наш шаг, как я понимаю, вынужденный сложившимися обстоятельствами.

– Не настолько он безумен, доктор Гирс, – генерал скривился улыбкой. – В Нижнеудинске наш бронепоезд и два батальона пехоты. Если русские нападут, то мы их раздавим. А пропустить эшелоны под русским флагом мы не можем, ибо с красными партизанами не воюем и потому соблюдаем негласное соглашение. Вследствие чего мы не можем пропустить и эшелоны адмирала, их сразу захватят большевики. Эту ситуацию можно разрешить только с участием послов и новой русской власти, которая будет завтра…

Все собравшиеся за столом переглянулись – вариант везти золото под союзными флагами, но только с чешской охраной их устраивал больше, но говорить об этом было преждевременно, нужно терпеливо ожидать, когда созреет плод, вернее – обанкротившийся русский правитель.

– Все же мне нужно знать, что могут предпринять русские белые, тот же адмирал Колчак. Ведь он вчера произвел этого ужасного Семенова в генерал-лейтенанты, – Богдан Павлу задумчиво потер переносицу.

– Разрешите, пан генерал?

– Конечно, пан полковник.

Начальник военного контроля чехословацкого корпуса полковник Зайчек, отвечавший за деятельность разведки и контрразведки, медленно достал из нагрудного кармана френча листок бумаги.

– Я только что получил шифрованную телеграмму от нашей службы сообщений – в Верхнеудинск прибыл генерал Скипетров, помощник атамана Семенова, его правая рука. С ним несколько генералов, батальон пехоты Маньчжурского полка и три броневика. Русские что-то почувствовали и начинают принимать ответные меры. К сожалению, в Забайкалье у нас нет тех возможностей для работы, что здесь.

За Байкалом было зона ответственности Японии, а японцы уж очень не любили, когда кто-то из союзников залезал в их дела. И пресекали сразу, но мягко. А возможностей для этого у них намного больше, чем у чехов. Позиция Японии была важна, тем более в этом вопросе.

– А что японцы? – доктор Павлу высказал общий интерес всех собравшихся за столом чехов.

– Два эшелона пришли на станцию Верхнеудинска, – спокойно произнес полковник Зайчек, и словно мощная электрическая искра поразила его четверых собеседников. Все они разом вздрогнули и встревоженно переглянулись. И потому он сразу продолжил:

– Но вагоны пустые, следуют на Иркутск. В них только сопровождение для охраны, одна рота.

– Ух ты!

Вздох облегчения дружно вырвался у всех – если японцы вздумали остановить чехов и разрушить их планы, они легко бы это сделали.

– И каково ваше мнение, полковник Зайчек?

– Я думаю, что японцы что-то выведали, а в вагонах хотят вывезти из Иркутска побольше белых русских, – высказал свои соображения Зайчек и услышал, как полковник Крейчий тихо пробормотал под нос – «эти узкоглазые всегда что-то вынюхают». А потом уже громко обратился к генералу:

– Разрешите, пан генерал? Здесь у полковника Фукуды только две роты японцев на охране посла. А потому нападать на восставших русских солдат они не станут – Политцентр поддержат не меньше трех тысяч штыков. Перевес подавляющий, тем паче самураи знают, что мы вмешиваться не будем. У генерала Сычева в городе сил столько же, сколько у Политцентра в одном Знаменском предместье, и важно, что восставшие смогут легко перебросить туда войска, ибо на той стороне пароходов нет.

Командир 2-й дивизии полковник Крейчий сознательно не уточнил, у кого на самом деле пароходы, да и зачем, если все и так прекрасно знают. И потому продолжил:

– Что касается отряда генерала Скипетрова, то к Кругобайкальской дороге уже выдвигается батальон 27-го американского полка, и потому наши планы значительно упрощаются. Семеновцы подойдут к Иркутску не раньше тридцатого числа, но разбить повстанцев не смогут – Скипетров просто не наберет солдат. Что касается их бронепоездов, то это просто вагоны, набитые шпалами. Наш «Орлик» в одиночку с ними легко справится. Тем более что здесь у нас достаточно сил – нарушение наших перевозок для Скипетрова обернется разгромом. Русский генерал прекрасно поймет, чем для него может обернуться неуважение к интересам корпуса…

Слюдянка

За два коротких часа, проведенных с комендантом штабного вагона, словоохотливым, но туго знающим службу старшим унтер-офицером Трофимом Платоновичем Огородниковым, Ермаков успел со многим «познакомиться» – начиная от матчасти вверенного Арчегову дивизиона бронепоездов и кончая краткими характеристиками офицеров.

Совершенно откровенно и почти безбоязненно заслуженный унтер (а три Георгиевских креста о многом говорили) поведал про офицеров бронепоездов не только в привычном для Ермакова ключе – типа как зовут, должность, и что от него ожидать приходится, но и в образных, совершенно емких выражениях.

Оно так, кстати, и бывает – ты о чем-то сном и духом не ведаешь, зато сержанты меж собой давно это обсуждают. И с тобой информацией щедро поделятся, если ты к их сердцу подход найдешь. Костя такой подход нашел, вот только как-то странно на него смотрел все время Трофим, шмыгал носом, к чему-то принюхиваясь, и недоумение не сходило с его лица…

Ермаков поправил портупейный ремень и, придержав рукоять шашки в ладони, прошел по вагонному коридору, вышел в тамбур. Дверь вагона была открыта, и ротмистр неторопливо спустился по ступенькам на перрон, отметив про себя две вещи.

Во-первых: караульная служба поставлена просто отвратительно, и часовые продолжают греться у костра, не замечая непосредственное начальство. А во-вторых: шашка, пусть такая почетная, как у него, вещь совершенно бесполезная, только ходить мешает, и на бронепоездах, как и у матушки пехоты, должна быть упразднена за ненадобностью, оставшись надлежащим оружием только для конницы. А как прикажете ей в броневагоне пользоваться? На крыше паровозный дым разгонять, крутя над головой подобно лопастям вентилятора?!

Караульные наконец узрели за спиной ротмистра, живо отпрянули от костра, сжали винтовки в руках. Ермаков подошел к ним, жадно вдыхая чистый морозный воздух.

– Я понимаю, что холодно, и два часа тяжело стоять на часах. Но службу нести надо бдительно, а потому, братцы, один по сторонам глазами зыркает, а второй у костра руки греет. И еще одно – проверяйте затворы. Если вы их щедро смазали, то мороз может прихватить, и тогда вы его не передернете. Понятно?!

– Так точно, ваш бродь! – из-под накинутых башлыков вырвались клубки пара, но вот голоса были растерянные. И Ермаков опять осознал, что допустил очередную промашку – настоящий Арчегов себя вел с подчиненными, видимо, иначе, пренебрежительно и жестко.

Станция была изрядно заполнена эшелонами – теплушки, обшарпанные зеленые вагоны, платформы с наваленными грузами, углярки с высокими бортами, дважды на глаза попадались пузатенькие цистерны.

Ничего не поделаешь – эвакуация в самом разгаре, из Западной Сибири уезжают все, кто хоть как-то насолил коммунистам или просто боится их. А вот людей не было видно, да оно и понятно – дрыхли без задних ног, ведь предрассветный сон самый сладостный. И для диверсантов, кстати, самый желанный час.

– Сейчас осмотрим мои панцер зуги, – иронизируя с произношением на немецком языке, Ермаков чуть наклонил голову и пошел по перрону, преодолевая порывы разбитного байкальского ветра. – Бронепоезда есть наш самый главный довод.

Дошел быстро, минуты за две, по легкому морозцу. Да и куда идти, если все три бронепоезда вытянулись перед штабным эшелоном, который в бронечастях всегда «базой» именовали.

А как иначе – сидеть ночью в бронеплощадках муторно и жутко холодно, вот на базе экипажи и отсыпались, и отъедались. Базовый поезд был один на весь дивизион из трех бронепоездов и состоял из двух дюжин или пассажирских вагонов, или переоборудованных под них теплушек.

На параллельной ветке, как уже знал Ермаков, были вытянуты еще три состава его дивизиона – десантный, с парой сотен пехотинцев и казаков; снабжения – вагоны с имуществом, кухней и продовольствием плюс ремонтная летучка для исправления повреждений пути или мостов или починки собственно бронепоездов. В общем, ему досталось большое и разнообразное хозяйство, с сильным боевым элементом…

– Ипическая сила, дистрофик с кувалдой и то сильнее!

Подойдя вплотную к своим крепостям на колесах, Константин был охвачен горьким чувством полнейшего разочарования. Сплошная импровизация, к тому же непродуманная.

Обычный паровоз и стандартные товарные вагоны были обшиты железным листом, а не броневыми плитами, к тому же прикрывались не полностью, а примерно на три четверти бортовой проекции.

Такая бронировка даже шрапнельный снаряд не удержит. Да что снаряд, обычными пулями такие борта пробиваться будут, правда, с короткой дистанции.

У ближнего к нему бронепоезда уже копошились люди, у двух дальних маячили одинокие фигурки часовых. Завидев идущего к ним ротмистра, солдаты прекратили возню, выпрямились, а навстречу к Ермакову шагнул офицер, четко откозырял, приложив рукавицу к папахе, и звонким молодым голосом доложил:

– Господин ротмистр! На вверенном мне бронепоезде никаких происшествий не случилось. Команда занята установкой новой печки и телефонной связи между бронеплощадками и тендером.

Последние слова были буквально выплюнуты как бы с обидой, но с нескрываемым торжеством и злорадством в голосе. Ермаков тут же нутром понял, что между этим капитаном и Арчеговым произошла какая-то ссора.

А офицер ему понравился с первого взгляда, именно на таких офицерах все время держалась и русская, и советская армия, и сам Костя таким был.

Правильно отметил Огородников, что командир «Грозного» Белых «всей своею душою за дело радеет». Потому Ермаков приветливо и четко козырнул в ответ и с теплотой в голосе сказал:

– Вы молодец! Благодарю за ревностную службу!

И поразился реакции капитана – обида, гнев, ярость появились на лице за долю секунды, а потом тут же сменились недоумением, перешедшим в растерянность. Ермаков не стал дожидаться слов Белых и, кляня себя за непонимание всех этих сложностей взаимоотношений между ним и Арчеговым, по прикрепленной к борту лестнице поднялся в вагон – и рассмеялся про себя.

Дополнительной защитой здесь служили шпалы, уложенные вдоль бортов до потолка и скрепленные между собой. Пулю они, конечно, удержат, тут он погорячился, но фугасный снаряд обрушит всю эту стенку на защитников, и шпалы просто передавят тех членов экипажа, кто уцелеет при взрыве. Потолок перекрыт обычной доской и обшит сверху тем же листовым железом.

Издевательство сплошное, а не крепость на колесах. Против партизан годится – у них пушек нет по определению, а вот против регулярной пехоты с артиллерией не выстоит и четверти часа.

Но это было только началом – когда дело дошло до рассмотрения вооружения, Ермаков просто взвыл. В наружном торце вагона была японская полевая пушка, в 75 миллиметров, с мудреным для русского восприятия названием – «Майдзура». С нее сняли колеса и установили на обычные деревянные полозья. Длинный ствол был выдвинут в широкую амбразуру, полметра на полметра, и потому стрелять она могла только прямо, по ходу движения.

Ермаков уселся на маленькое сиденье, заглянул в панораму наводчика, покрутил колесики горизонтальной и вертикальной наводки. Худо дело – сектор обстрела узкий, да оно и понятно – такой способ установки хуже тумбового, и тем более не сравним с башенным. Но ничего не поделаешь – конструкцию броневагона не исправишь за пару дней.

Но еще хуже то, что рядом с пушкой не установишь пулемет. А потому, если пехота вплотную подойдет, пиши пропало – закидают гранатами через амбразуры и сразу всем станет весело, как тараканам в зажженной духовке.

Вдоль бортов располагались полки с патронными и снарядными ящиками. На них, судя по всему, сидели десантники и члены экипажа. В бортах, по четыре на каждый, небольшие бойницы для стрельбы из пулеметов, с которыми был полный разнобой.

Их было всего шесть, из них три русских «Максима», установленных в самодельные люльки, рядом крепилась коробка с патронами. Два английских «Льюиса» он признал сразу по толстым самоварным стволам – именно из такого пулемета крошил басмачей красноармеец Сухов в фильме «Белое солнце пустыни».

Третий пулемет был совершенно новым для Ермакова – ручной, грубой формы, с магазинным питанием. Костя взял в руки тяжелый магазин из коробки, по привычке надавил пальцем на выступающий патрон – тот неожиданно ушел вниз, можно было втиснуть еще три-четыре патрона. Пришлось недоуменно пожать плечами.

– Так это же «Шош», господин ротмистр. У него все магазины с дефектом, последние четыре патрона не выталкиваются пружиной.

– Да-да, конечно, я помню, капитан, – не моргнув глазом, солгал Ермаков и сразу направился в противоположный конец броневагона.

Внутри стало ощутимо светлее – из амбразур и щелей уже пробивалось утро. И теплее, намного теплее, чем снаружи. И понятно почему – в конце вагона топилась печка, типичная «буржуйка», прикрученная к полу. Единственным ее отличием был высокий, выступающий от плиты край, ведь во время движения вагона, с его качанием в разные стороны, с нее могло упасть что угодно.

– Сейчас под броней может находиться часть экипажа, что позволит усилить караул и держать вагон в постоянной боеготовности. И воду для пулеметов не придется носить с тендера – теперь она не замерзнет. А вот телефон, – Кузьмин протянул руку к подвешенной на стенке коробке.

– На тендере и носовом каземате такие же установлены?! – утвердительно спросил Ермаков, протянул руку, поднял крышку аппарата. Обычный армейский телефон, пусть и старой конструкции, с подобными он и раньше, в той еще жизни, сталкивался неоднократно.

– Да, господин ротмистр. На три телефона с кабелем и стальными трубками для бронировки я истратил все экономические суммы и отдал свои собственные часы с золотым маминым браслетом. Можете отдать меня под суд, как обещали раньше! – офицер бросил слова с вызовом, ноздри носа трепетали, раздуваемые еле подавляемым гневом.

– Мало чего я с дурика обещал, приношу свои извинения, – бросил Ермаков, а Белых поперхнулся, вытаращил глаза на ротмистра. И почему-то стал звучно принюхиваться, а недоумение на лице сменилось вскоре благожелательным пониманием, будто нашел офицер какую-то истину.

«Пил последнее время ротмистр Арчегов «в черную», – Ермаков удовлетворенно констатировал и еще «поблагодарил» Арчегова за оставленную им для него, Ермакова, небольшую фору. – А потому изменение в поведении заметно для всех. Но то, может, и хорошо, во благо. Мое новое состояние и склероз все теперь спишут на полное и окончательное протрезвление. А на этом и надо сыграть».

– Петр Федорович, я все понимаю. Тумбовых морских орудий и броневой стали у нас нет по определению. Так?

– Так точно, господин ротмистр. Виноват…

– При чем здесь вы и я, капитан, – не «купился» на старый армейский прием Ермаков, – к проектированию и постройке сих броневиков мы не причастны. А раздобыть тумбовые пушки и броню даже для атамана Семенова неисполнимая задача. Но забронировать еще один вагон для десанта в наших силах, хотя оснастить его радиостанцией мы не сможем. Надо брусом на расклин стенки взять, чтоб при взрыве не обрушились. И люк в полу вагонов проделать, для экстренного выхода, если двери под пулеметным огнем окажутся. И на потолке башенный люк сделать, с наблюдательными щелями. И продумать надо – может, нам удастся пулеметные башенки, как на бронеавтомобилях, сверху установить. С материалом прикинуть, – Ермаков задумчиво почесал переносицу и посмотрел на капитана. И увидел, как что-то уважительное промелькнуло в его глазах, и как снова тот впал в растерянность, но с интересом посмотрел на ротмистра.

– Сейчас же распоряжусь, и сегодня приступим к работам…

– Надо собрать пушки и пулеметы одного типа по бронеплощадкам, это в нашей компетенции. Хоть разнобоя в питании патронами и снарядами не будет, или предпочитаете под огнем между бронепоездами таскать?

Растерянность на лице капитана молниеносно сменилась озлоблением, офицера аж затрясло от негодования:

– Так я вам, господин ротмистр, о том много раз говорил, а вы…

– Постойте, – прервал его гневную тираду Ермаков, – простите меня за мою затянувшуюся… скажем так, болезнь. Такое больше не повторится, даю вам слово чести. И у других жестко пресеку!

Протянутую Костей ладонь капитан крепко пожал, но взгляд был несколько очумелым. Но уже не принюхивался, сообразил, что с утра ротмистр не прикладывался к бутылке согласно старой кавалерийской традиции – кто с утра не пьян, тот не улан. А утренний холод и крепкий сон выбили из командира дивизиона следы неумеренного многодневного запоя, потому и взялся он за службу. И ретиво взялся, да с пониманием – недостатки сразу нашел, и не голословные, а настоящие, что в бою подвести могут.

– Начнем с чистого листа. А потому будем немедленно принимать меры для подготовки бронедивизиона к бою. Как вы знаете, мой помощник слег с тифом, а потому назначаю вас на его должность, своим помощником по строевой части. Принимайте все необходимые меры, но бронепоезда должны быть готовы к бою через сутки. Приказ я отдам сейчас же…

– Благодарю за доверие, господин ротмистр, – капитан упорно не желал переходить на доверительный тон. – Прошу подписать ассигновки и выдать золото на покупку шести телефонов, кабеля и трубок.

– У кого и где покупать будете?

– У американцев, – удивленно поднял брови капитан, – их вчера рота прибыла. Там у них интендант имуществом приторговывает, от телефонов до пулеметов. У него вагонов двадцать добра.

– На одну роту?! – спросил удивленный донельзя Ермаков.

Болтающиеся как бы не при делах американцы добавляли сейчас проблем. Янки, якобы соблюдающие нейтралитет и охраняющие по договоренности с правительством Колчака от диверсий железнодорожные пути на Кругобайкалке, на деле занимались вульгарным мародерством и грабежом местного населения. А еще они следили за японцами, чтобы те не захватили кусок больше, чем смогут проглотить.

Конечно, янки богаты, но ведь не настолько же, чтоб два десятка вагонов снаряжения, продовольствия и боеприпасов на две сотни харь направлять. Пусть вагоны хлипкие и нагружены наполовину, но и тогда по паре-тройке центнеров на солдатское рыло получается. Слишком жирно для обычной охраны.

– Так дня через три-четыре еще рота прибудет, а через неделю они сюда полный батальон переведут, вот и начали привозить снаряжение. Что с вами, Константин Иванович? Вам плохо? – Даже в сумраке Белых заметил, как побелело лицо Арчегова, и ротмистр буквально рухнул на полку.

«Так вона что, оказывается, было! Вот твари! Стоило Арчегову на Иркутск пойти, как за его спиной американцы тут же в туннели вошли! Конечно, охрана из ополченцев останавливать союзников не посмела. Какое уж тут минирование туннелей… Значит, Скипетров 30–31 декабря к Иркутску подошел, а это как раз неделя будет по сроку. Пока он там с чехами возился, американцы в туннелях захлопнули мышеловку! То есть, если бы бронепоезда чудом отбились от чехов, может быть, даже приняли бы под свою охрану литерные эшелоны с Колчаком, то их в туннелях ждали бы американские пушки! О Боже! Выходит, союзники не только все заранее знают, но уже и меры предприняли… Или они сами все это запланировали?! – по лицу ротмистра ручьем потек пот, ему стало безумно жарко в этом холодном вагоне. – Но самое главное, я тоже сейчас оказался между молотом и наковальней – впереди чешские бронепоезда, настоящие, не мои консервные банки, а за спиной в любой момент туннели могут занять американцы. Вот и крутись тут как хочешь! Как прикажете поступить? Разорваться на два фронта я не могу! Нужно решать! Делать выбор и именно сейчас: по кому ударить первым – по чехам или по американцам. От этого зависит все! Нужно выбрать, кто сейчас важнее…»

– Вам плохо, Константин Иванович? – Белых потряс его за плечо.

– Всем нам плохо будет, и очень скоро, – Ермаков все же взял себя в руки и, отталкиваясь от черных мыслей, спросил: – И почем у него добро?

– Я купил телефоны за 300 рублей золотом, плюс браслет и часы. Пулемет предлагал за 900, винтовку за 40, патроны за ящик в тысячу штук в полторы сотни оценивает. А ведь атаман Семенов ассигновал нашему отряду более сорока тысяч золотом…

– Я понял. Купите телефоны, пару пулеметов, три десятка патронных ящиков. И гранат ручных купите сотню, пяток биноклей. Американцы бизнес любят. Да, вот еще. Браслет и часы выкупите по двойной цене, это приказ, – Ермаков тяжело вздохнул: ситуация резко ухудшалась.

– Боюсь, Константин Иванович, он не продаст столько. Телефонов у него в достатке, это сам видел. А насчет такого количества оружия не уверен.

– Покупайте все, что есть. И еще – через час у меня быть, с командирами бронепоездов, начштабом и интендантом. Есть ряд вопросов…

Иркутск

Вы никогда не читали штабных документов? Вы тогда многое потеряли. Политикам надо чаще читать военные документы, тогда они смогли бы навсегда избавиться от глупостей.

Ну разве где додумаются до таких словесных оборотов – не отступление, а «тактический маневр, приведший к растягиванию коммуникаций противника».

Или, скажем, паническое бегство. Нет, ни один генерал так не напишет, хоть даже его войска, как очумевшее стадо баранов, промчалось бы прямо перед его глазами. Запись будет следующей – «отход войск проведен заблаговременно, в полном порядке. Однако, ввиду отсутствия дорог, войска лишились части тяжелого вооружения». Построено по всем правилам логики – ведь 99 % это же не целое, а только часть.

Или потерял ты в бессмысленной атаке 39 солдат, а в рапорте командир батальона укажет, что потери составили свыше 30 бойцов. А если не выручил из беды окруженный взвод, и парни все там зазря полегли? Вы скажете – предательство?! А вот уж нет – в рапорте укажут: «выбрано оптимально правильное решение».

А требования к интендантам о выдаче всего нужного? Это самое важное – достаточно почитать рапорта, и ты сразу поймешь суть – смогут ли воевать войска или нет. Штатские считают, что главное – героизм, и ошибаются – войну решает работа службы тыла…

Генерал-майор Сычев пыхтел папиросой, прихлебывал из стакана и матерился – за двадцать лет службы ничего не меняется, любая бумага должна вылежаться под сукном.

Если интендантство отказывает, то писать рапорт надо не коменданту города, а по командованию, вплоть до окружного, а то все эти его «ходатайствую по существу рапорта» как мертвому припарки.

А картина мрачная – 53-му Сибирскому полку требуется 365 новых шинелей, и отремонтировать, зашить и залатать еще 42 полушубка и 412 шинелей. Для полка вроде бы немного, вот только полк некомплектный – 1100 солдат при 44 офицерах. То есть из пяти солдат четверо худо одеты или не одеты совсем, а на улице не май месяц. Оба батальона полка в Глазково стоят и восстанут к вечеру как пить дать.

На той стороне Ангары дислоцирована еще Иркутская местная бригада – одним батальоном (700 солдат при 12 офицерах) в Военном городке, а вторым (625 солдат при 25 офицерах) на станции Иннокентьевской. И какие они там склады охраняют, если для караульных требуется 216 тулупов или полушубков, не в шинельках же ночью морозиться. Да еще стекла требуются, чтоб в окна казарм вставить.

И тут Ефима Георгиевича основательно передернуло – да что же делается, солдаты морозятся, а у генералов нет решимости стекла в городе конфисковать, ведь только у него в комнате можно одно окно заколотить и матрасом утеплить. А это две рамы, окно же двойное. Тут никаких большевистских агитаторов не нужно – раздетые и разутые солдаты, которых битком забили в холодные казармы, сами по себе восстанут. И будут правы…

Сычев встал из-за стола и подошел к окну – ледяное стекло остудило горячую голову. Он вздохнул и снова сел за стол, закурив очередную папиросу. От табака в горле уже першило, перед глазами мутило. Перевернул листы документов чисто механически, их содержимое он чуть ли не выучил, и принялся размышлять…

В городе штаб 4-й Сибирской стрелковой бригады, при нем 2-я Иркутская казачья сотня есаула Петелина и комендантская команда в 200 штыков, занятая охраной правительства, что в Русско-азиатском банке сейчас заседает. В бригаде есть мятежный 53-й полк, оставшиеся ошметки в сотню штыков 54-го полка на охране тюрьмы плюс егерский батальон (515 солдат при 27 офицерах), что сейчас восстание в Александровском централе подавляет.

Единственной реальной силой в городе являются три военно-учебных заведения. Оренбургское казачье училище, казармы которого на Первушиной горе, имеет 400 юнкеров и офицеров, и главное – две трехдюймовых пушки (правда, только одну орудийную запряжку).

Иркутское военное училище чуть меньше – почти три сотни юнкеров и офицеров, зато располагается почти под рукой, рядышком, у Харлампиевской церкви. А при училище есть унтер-офицерская школа, именуемая Инструкторским полком, – до 500 солдат и полсотни офицеров.

Один батальон в две роты, собственно, в здании военного училища, а второй, аналогичного состава, в Хаминовской мужской гимназии. В каждом из училищ еще имеются несколько десятков солдат из обслуги, но их можно не учитывать – к бою нестроевые совершенно не пригодны, дай бог свои казармы от мародеров сберегут.

И казаки в городе есть, эти сволочные иркутские казаки, что его приказы летом игнорировать вздумали. Но к ним обращаться он не будет – у атамана Оглоблина силенок маловато, в городе только 2-я сотня, учебная и нестроевая команды.

Две сотни полка дерутся сейчас под Канском, что в Енисейской губернии, а 4-ю сотню «прессуют» эсеры и партизаны в Балаганске. Так что от казаков реальной помощи он не получит, а потому за прошлое унижаться не станет. Да и не к лицу ему, гвардейцу, перед Оглоблиным извиняться! Пусть дальше свара идет…

Одно утешает – у заговорщиков на их берегу Ангары сил чуть меньше. У губернатора Яковлева, сукиного эсера, в Знаменском предместье вооруженный до зубов отряд особого назначения расквартирован – почти полтысячи штыков.

Плюс три сотни милиционеров ему тоже подчинены. Да второй батальон Инструкторского полка может предать, морды там доверия не вызывают. И рабочие дружины в полтысячи штыков каждая эсеры и большевики организовать могут, агитация чуть ли не открыто идет – одну в Глазково из железнодорожников, а другую в Знаменском из рабочих, что хуже.

В Иркутске давно варится каша из разношерстной сволочи. И эсеровский Политцентр, и сборную солянку из различного пошиба социалистов и маргиналов – всех их, была бы его воля, давно уже надо было поставить к стенке…

Слава богу, хоть в Иркутске удалось не допустить откровенных уж погромов и бесчинств. А то мирные мещане очень быстро достают припрятанные до поры до времени винтовочки.

А среди толпы как рыбы в воде чувствуют себя клятые агитаторы, революция девятьсот пятого года, да и семнадцатый это хорошо показал, слетаются как мухи на свежий навоз.

Много, уж очень много этих мух в городе развелось, сидят, ждут случая. А вот попробуй, тронь только их! Сразу вой подымут, колчаковским прихвостнем назовут, местным диктатором, поди ж ты, окрестят!

Да ладно бы просто сидели, болтали бы, языки чесали! Так нет, плетут, плетут уже полгода заговор, мятеж готовят. Создали Народно-Революционную Армию, возглавляемую штабс-капитаном Калашниковым. Воинство, достойное самого Политцентра. Собрали весь балласт, болтающийся в тылу: интендантская и штабная сволочь, держащая нос по ветру, офицеры колчаковской выпечки, которые из прапорщиков да в штабсы.

И командующего господа, или, прикажете сказать, уже товарищи Линдберг, Федорович, Зицерман подобрали подходящего. Такой же бывший прапорщик, неизвестно за какие заслуги одаренный то ли Колчаком, то ли еще в семнадцатом году Временным правительством офицерскими погонами. Только слово «армия»! «Ополчение» – и то было бы слишком громким названием для нескольких тысяч человек, больше похожих на сборище проходимцев.

Ну да ничего! Они сами наступят на свои же грабли! Разболтанные и анархистски настроенные черемховские шахтеры добавят только сумбур в ряды их бойцов, а потому пользы от них Политцентру не будет никакой, только голимый вред.

Запасные солдаты категорически не желали воевать у Колчака. Я их не смог толком отмобилизовать. Они и не дезертировали только потому, что бежать на своих двоих слишком далеко. Ведь до Алтая и Урала, откуда их призвали, по железной дороге ходу уже нет.