Текст книги "История Древней Греции"

Геродот не останавливается перед тем, чтобы поставить в одну линию современных ему исторических деятелей с мифическими их предками и с самими богами. Принимая различие между богами, героями и простыми смертными, по степени силы и значения их в судьбах мира[50]50
  II, 43–45, 52, 142–146; III, 122.


[Закрыть], историк считает одинаково действительными все три разряда существ. Так, родословную спартанских царей он возводит к Кадму и Данае. «Эти цари дорийцев, – замечает он, – до Персея, сына Данаи, если только опустить божества, правильно исчисляются эллинами и считаются эллинского происхождения, ибо тогда они уже принадлежали к эллинам… а кто пожелает подняться выше Данаи, дочери Акрисия, к более древним предкам их, тот убедится, что вожди дорийцев по своему происхождению были настоящими египтянами»[51]51
  VI, 53.


[Закрыть]. Ту же самую родословную, начиная от матери Еврисфена и Прокла, он ведет до Полиника, Эдипа, Лаия, Лабдака, до Полидора и Кадма; даже найденные им надписи в храме Аполлона Исменского в Фивах он относит ко времени Лаия и Кадма[52]52
  IV, 147; V, 59–61.


[Закрыть]. Похищения Ио, Европы, Медеи, Елены, странствование Кадма в поисках Европы, война эллинов с троянцами из-за Елены, поход аргонавтов, осада Фив, вторжение амазонок в Аттику, покровительство жителей Аттики Гераклидам, поражение и смерть Еврисфея, бедствия Адраста и Амфиарая в связи с фивскими войнами – все это действительные события, только временем отделенные от Геродота и его современников. Герои – эпонимы городов, околотков, рек, племен и другие признаются без всякого колебания за индивидуальные конкретные существа, каковы: Девкалион, Эллин, Дор, Ион с четырьмя сыновьями, эпонимами ионийских колен, Агамемнон, Калхант, Менелай, Орест, Нестор с Писистратом, Талфибий, Тиндариды и Елена, Данай, Линкей, Персей, Амфилох, Декел, Амфитрион, Алкмена, Геракл, Ерехфей, Кекроп, Тесей, Асоп, Фива, Семела, Эгина, Инах, Пенелопа, Ээт, Меланипп, Ясон и т. д. и т. д. Выводя большинство эллинских божеств из Египта, он не затрудняется даже вычислением времени жизни некоторых божеств и героев. Так, от Семелы, матери Диониса, он насчитывает до своего времени 1600 лет, до Геракла – 900, а до Пана, сына Пенелопы, – 800. Но и в этом пункте Геродот доверял больше египетским показаниям, нежели эллинским; согласно с этими показаниями двенадцать египетских божеств, в числе их и Геракл, жили за 17 000 лет до Амасиса (550 до Р. X.), а Дионис, или Осирис, жил за 15 000 лет до того же времени.

Минос, Менелай, Троянская война упоминаются и ставятся в один ряд с действительным основанием городов как личности и события вполне исторические. Современных себе памфилов он производит от тех самых памфилов, которые на обратном пути из-под Трои рассеялись и вождями которых были Амфилох и Калхант[53]53
  VII, 91, 171.


[Закрыть]. Вторжение Тиндаридов в Аттику из-за Елены и тогдашнее поведение Декела и декелейцев передаются как исторические факты, в связи с отношением вторгавшихся впоследствии в Аттику лакедемонян к деревне Декелее[54]54
  IX, 73.


[Закрыть]. Мифический Мелампод, умоисступление аргосских женщин и обращение аргивян с просьбой к мифическому очистителю из Пилоса с одной стороны, участие в персидских войнах, гадатель Тисамен и его отношение к лакедемонянам – с другой, ничем не отличаются в изложении Геродота: Мелампод – только предшественник Тисамена, а сей последний сверх того и подражатель первого[55]55
  Там же, 33–34.


[Закрыть]. Теряющиеся в баснословной давности начатки истории эллинов и страны их излагаются в том же тоне, что и ближайшие по времени события[56]56
  I, 56, 145; II, 51; VI, 53; VII, 94; VIII, 44 и др.


[Закрыть]. Финикияне заселяют Фасос в то время, когда были посланы в погоню за Европой, что случилось за пять поколений до рождения Геракла в Элладе[57]57
  II, 44.


[Закрыть]. Способ летосчисления Геродота тот же самый, что и у предшествовавших ему историков и поэтов-кикликов, именно генеалогический, по поколениям и мифическим именам, причем три поколения составляют одно столетие, – летосчисление, лишенное, разумеется, всякой фактической основы и лишь в немногих случаях приблизительно совпадающее с действительной хронологией[58]58
  I, 7, 13; II, 44, 100, 142–143; VI, 98 и др.


[Закрыть].

Однако ошибочно было бы думать, что Геродот с одинаковым доверием относился ко всем мифам и народным преданиям. Напротив, в его «Истории» есть несколько примеров скептицизма и рационалистического обращения с древними рассказами, и если подобных примеров нет более, то это объясняется только случайностью, а вовсе не тем, будто все остальное мифологическое достояние принималось Геродотом безусловно.

Наиболее яркий образчик рационализма историка представляет истолкование им сказаний об основании Додонского прорицалища, сказаний, распространенных в Элладе и Египте[59]59
  II, 54–58.


[Закрыть]. От трех жриц прорицалища и от самих додонцев Геродот слышал, что некогда из Фив египетских улетели две голубки; одна из них направилась в Ливию и повелела тамошним жителям основать прорицалище Зевса Аммония; другая прилетела в Додону и, сев на дубе, объявила человеческим голосом, что в этом месте должен быть учрежден оракул Зевса; требование говорящей голубки приведено было в исполнение. Другой рассказ о том же предмете передает историк со слов фивских жрецов в Египте, а именно: все прорицалища, как эллинские, так и ливийские, происходят от двух египетских жриц, некогда похищенных в Фивах финикийскими купцами и проданных одна в Элладу, другая в Ливию; по словам фивских жрецов, лишь с большим трудом удалось узнать, что сталось с похищенными женщинами. Со своей стороны историк, больше доверяющий египетским жрецам, старается рационалистически истолковать додонский вариант; при этом он исходит из наивно смелого вопроса: «Каким образом голубка могла говорить человеческим языком?» По его толкованию, прибывшая из Фив женщина названа была голубкой потому, что первоначально говорила на языке, чуждом додонцам, как бы на птичьем; после того, как женщина научилась языку туземцев, эти последние сказали, что голубка заговорила человеческой речью. Голубка названа в предании черной потому, что таков цвет кожи египетской женщины.

Не менее любопытный пример рационализма историка представляет обращение его с троянской легендой, причем гомеровскому варианту он предпочитает вариант, слышанный им от египетских жрецов и более сообразный с требованиями его собственной логики. По египетскому варианту, эллины осаждали и разоряли Трою в том заблуждении, будто Елена вместе с похищенными сокровищами скрылась в Трое; на самом деле ни сокровищ, ни Елены там не было, в чем убедились эллины лишь по взятии города троянцев. Рассказ жрецов историк признает достоверным исходя из следующих соображений: ни Приам, ни родственники его не могли быть безрассудны настолько, чтобы рисковать своей жизнью, жизнью детей своих и благом целого государства из-за того только, чтобы Александр мог жить с Еленой. Поэтому, рассуждает он, если бы действительно Елена была в Трое, то с согласия ли или против воли Александра троянцы выдали бы ее эллинам. «Если бы даже в первое время Приам и его родственники были действительно так настроены, то после гибели многих троян, павших в битвах с эллинами, после того, как в каждом сражении сам Приам терял по два, по три и даже более сыновей – раз только можно говорить на основании поэтического произведения, – то я уверен, что после всех этих событий, если бы даже сам Приам жил с Еленой, он возвратил бы ее ахейцам в надежде избавиться от удручавших Трою бедствий. Кроме того, царская власть не переходила к Александру, так что при старости Приама государственные заботы не на нем лежали; наследовать власть Приама должен был Гектор, как старший и более мужественный; ему не подобало потворствовать несправедливым действиям брата особенно тогда, когда через это и на него самого и на всех прочих троянцев обрушивались грозные несчастья. Троянцы говорили правду, что не могут выдать Елену, но эллины не верили им; по моему мнению, которое я и высказываю, случилось так по божескому соизволению, для того, чтобы поголовная гибель троянцев сделала ясной для людей ту истину, что за тяжкие неправды следуют от богов и тяжкие наказания»[60]60
  II, 120.


[Закрыть].

Итак, признавая в основе легенды историческое событие и действительную судьбу поименованных в ней личностей, историк отвергает как вымысел поэта один вариант и принимает другой по чисто субъективным основаниям, которые он считает столь же обязательными и для времен и людей Троянской войны: ему кажется невероятным, чтобы троянцы согласились терпеть лишения и гибель из-за одной женщины, принадлежавшей даже не наследнику царского престола, а младшему сыну царя; правда, кроме того, что египетский вариант более, нежели гомеровский, согласовался с личным воззрением Геродота на божество.

Историк наш признавал достоверность опыта, произведенного будто бы египетским царем Псамметихом над двумя младенцами с целью определить, какой народ древнее всех[61]61
  Там же, 120.


[Закрыть]. Исходя отсюда, он отвергает мнение ионян о позднем происхождении египетской земли. Если бы, замечает он, у египтян когда-нибудь не было земли, то они не могли бы считать себя древнейшим народом и им в таком случае не было бы нужды и испытывать детей, на каком языке станут произносить они первые звуки[62]62
  Там же, 15.


[Закрыть].

Таким же точно способом он истолковывает сообщение саитского казнохранителя о верховьях Нила, будто они бездонны и находятся между двумя горами, Крофи и Мофи, будто Псамметих распорядился измерить глубину истоков, но опущенная в них веревка длиной в несколько тысяч сажень не доставала дна. Рассказ этот, по мнению Геродота, означает только, что в истоках Нила существуют сильные водовороты и противоположные течения и что выбрасываемая оттуда с большой силой вода не пускает лот на дно[63]63
  Там же, 28.


[Закрыть]. Чудесные рассказы о знаменитом пловце Скиллии, будто бы проплывшем под водой до мыса Артемисия на расстоянии восьмидесяти стадиев, означают для Геродота не что иное, как прибытие Скиллия к Артемисию на судне[64]64
  VIII, 8.


[Закрыть]. В том же направлении истолкованы им басни о воспитании Кира собакой, о судне Ксеркса и т. п.[65]65
  I, 122; VIII, 118–120.


[Закрыть]

Если такое отношение к басням, старым и новым, и влияло на общественное настроение в смысле секуляризации и ослабления веры в чудесное, то все-таки оно нисколько не ручалось за верность толкования; напротив, добываемые этим путем выводы не имеют никакой доказательности и в большинстве случаев неверны. Мало того: они способны отнять у мифа или легенды те бытовые краски и характерные черты, которые сообщают им значение ценных памятников, воссоздавая перед нами умственное состояние их авторов и доверчивых слушателей. Впрочем, Геродот в противоположность Фукидиду дает читателю не одни толкования, но в большом количестве и сами предания и ходившие в народе рассказы.

Совсем иным характером и значением отличаются те заключения историка, в основе которых лежало личное знакомство его с предметом, помимо сведений, содержавшихся в мифах или рассказах других лиц. И в этих случаях значение вывода было далеко не всегда одинаково: оно определялось степенью верности и полноты приобретенных фактических знаний, но сам прием был гораздо надежнее, а потому и заключения несравненно более основательны.

К числу фактически неверных заключений Геродота относится, например, представление его о том, что в Индии солнце греет сильнее всего утром, по мере приближения от утра к вечеру солнечный жар спадает, и вечером становится очень холодно[66]66
  III, 104.


[Закрыть]. Это – логическое заключение из того понятия, какое историк имел о виде Земли и о дневном движении солнца. Согласно этому понятию, Индия занимает крайнее место на востоке, а потому рано утром солнечные лучи нагревают ее в самом близком расстоянии, а вечером в самом далеком[67]67
  II, 24–26; III, 98, 106.


[Закрыть]. В силу того же представления о Земле историк отвергает первую подробность в рассказе египтян о плавании вокруг Ливии, будто они имели солнце по правую руку[68]68
  IV, 42.


[Закрыть]. Менее близким к действительности оказалось представление Геродота, а не Гекатея, будто земля не омывается кругом водой, хотя первый из них крепче держался почвы известных тогда фактов, нежели последний[69]69
  II, 23; IV, 36, 45.


[Закрыть]. Из нескольких, отвергаемых им объяснений периодических разливов Нила Геродот называет самым нелепым как раз то, которое оказалось впоследствии наиболее близким к единственному правильному объяснению: происхождению разливов от весенних тропических ливней[70]70
  II, 19–23.


[Закрыть]. Однако предлагаемое историком собственное объяснение есть правильный вывод из общего его представления о земле, солнце и небе: земля – плоская, покрытая небом наподобие полушария, края которого соединяются с границами земли; путь свой по тверди небесной солнце совершает в летнюю пору года почти посередине; с наступлением зимы под влиянием холодов оно уклоняется с этой дороги в страны более южные и проходит по верхней Ливии. Таким образом, когда летом солнце нагревает Элладу, в южных частях Ливии, удаленных от серединной небесной дороги, царит зима, хоть и не столь суровая, как эллинская. Когда с усилением холодов солнце вытесняется в крайние южные пределы неба, то верхняя часть Ливии сильно нагревается, как недалеко лежащая от южного края земли. Ошибка Геродота была неизбежным последствием неверности исходного положения, а не приемом рассуждения об отдельном явлении[71]71
  Там же, 24–26.


[Закрыть]. Такого же происхождения ошибочное заключение историка об овцах с курдюками, которые будто бы нигде, кроме Аравии, не встречаются (τα ουοαμοϋ ετερωϋι εστι)[72]72
  III, 113.


[Закрыть]. Особенно поучительно поведение Геродота в вопросе о происхождении колхов от египтян[73]73
  II, 104–105.


[Закрыть]. Сначала историк усмотрел признаки родства двух народов в одинаковом цвете их кожи и в одинаковом виде волос; но потом, расширив поле наблюдения и узнав о принадлежности тех же самых признаков и другим народам, подразумевается, не состоящим ни в какой близости с египтянами, обратил внимание на другие стороны интересовавших его колхов, и только после того, как открыл сходство между ними и египтянами во всем образе жизни (η ζοη πάσα), в языке и, главное, в обычае обрезания, который с древнейших времен был свойственен только, по его мнению, египтянам, эфиопам и колхам, – лишь после этого историк считает доказанным свое положение о происхождении населения Колхиды от египтян. Убеждение историка, как известно, разделялось долго многими учеными, хотя главный аргумент древнего писателя – отсутствие обычая обрезания у какого-либо иного народа, кроме поименованных им, – оказывается в настоящее время несостоятельным; однако ошибка произошла не от личных качеств историка, не от ложности приема, но лишь вследствие недостаточности тогдашних географических и этнографических сведений.

Но у Геродота есть такие поправки к преданиям и известиям об исторических событиях и личностях, для которых знания историка и его здравый смысл оказывались достаточными. Так, предание о попытке египтян принести в жертву Геракла он считал нелепым, потому что оно противоречит обычаям египтян, не дозволяющим закалать в жертву не только людей, но и большинство животных. Потом он считает совершенно невозможным, чтобы Геракл, «будучи еще человеком», в состоянии был один перебить тысячи людей[74]74
  Там же, 45.


[Закрыть]. Название Египта «даром Нила» историк оправдывает целым рядом соображений, опирающихся на личное знакомство с особенностями страны: «Я видел, что Египет выступает в море дальше смежной страны, что на горах лежат раковины, а почва покрывается солью, выходящей из земли, разъедающей даже пирамиды, что из всех египетских гор одна только, находящаяся выше Мемфиса, покрыта песком, что, кроме того, Египет не похож на пограничные страны, Аравию и Ливию, ни на Сирию, – прибрежную половину Аравии занимают сирийцы; почва в Египте черноземная, рыхлая, так как она состоит из ила и наносов, отбрасываемых рекой из Эфиопии. Ливия, напротив, как нам известно, имеет почву красноватую и песчаную, а Аравия и Сирия – глинистую и каменистую»[75]75
  Там же, 12.


[Закрыть].

Известное историку образование Египта и постепенное увеличение его и поднятие почвы вследствие наносов дает ему основание строить предположение о будущей судьбе этой страны. Знакомство с персидскими учреждениями помогает ему оценить по достоинству притязания египтян на Камбиса, будто бы родившегося от египтянки[76]76
  III, 2.


[Закрыть], а лингвистические соображения приводят его к отрицанию Эридана на севере Европы. Рассказ фракийцев о том, что по ту сторону Истра все полно пчел, историк называет невероятным, так как ему известно, что пчелы не выносят холода[77]77
  V, 10.


[Закрыть]. Личное наблюдение над двадцатью женскими колоссами в Саисе изобличало для Геродота лживость местных жрецов, будто это – служанки дочери Микерина, изображенные без рук потому, что мать этой девушки велела отнять им руки при жизни за выдачу дочери отцу, который и изнасиловал ее. «Все это, мне кажется, пустая болтовня, особенно рассказ о руках колоссов. Мы сами видели, что руки кумиров отвалились от времени и еще в мое время лежали тут же, у ног их»[78]78
  II, 131.


[Закрыть]. Он считает невероятным чудо с деревянными статуями на Эгине[79]79
  V, 86.


[Закрыть].

Гиппократ. Гравюра. XIX в.

Геродот не останавливается иногда перед тем, чтобы вовсе устранить из рассказа божественное вмешательство и в объяснении события ограничиться естественными условиями. Так, предание фессалийцев о том, что Темпейское ущелье есть дело рук Посейдона, который расщепил будто бы горную цепь и тем дал выход всем водам котловины, – предание это Геродот принимает условно. Правда, замечает он, каждый верующий в то, что Посейдон сотрясает землю и что причиняемые землетрясением расщелины совершаются божеством, скажет при виде этого ущелья, что оно сделано Посейдоном. «Действительно, для меня было несомненно, что это горное ущелье образовалось вследствие землетрясения»[80]80
  VII, 129.


[Закрыть].

Всякого рода умственное расстройство, равно как дар гадания и прорицания, считались в древности явлениями сверхъестественными, не зависящими от состояния организма. Правда, ученый врач V века Гиппократ признавал уже связь душевных болезней с телесным расстройством, но такое мнение было пока достоянием специалиста, а не тогдашнего общества. У Геродота мы находим примеры рационального взгляда на умоисступление и на пророческий дар. По словам египетских жрецов, Камбис наказан был умопомешательством за оскорбление и умерщвление Аписа. Историк наш не входит в рассмотрение вопроса, приключилась ли болезнь за Аписа или по какой-нибудь другой причине подобно тому, как многие болезни естественно приключаются с людьми (οια κολλά εωι3ε αυθπωπους κακα καταλαμβανειυ); «действительно, рассказывают, что Камбис от рождения страдал серьезной болезнью, которую иные называют священной. Таким образом ничего необыкновенного не было в том, что при серьезной болезни тела и ум Камбиса не был здоров»[81]81
  III, 33. 38.


[Закрыть]. Сами неудачи Камбиса в походах на эфиопов и аммониев историк объясняет личными свойствами царя и допущенными ошибками[82]82
  Там же, 25–26.


[Закрыть]. Есть у Геродота и другие, слабые, правда, попытки характеристики отдельных личностей[83]83
  О Киаксаре I, 73; о Ксерксе VII, 187; о Солоне I, 136, 29–30; о Клеомене V, 42; VI, 75.


[Закрыть]. Фукидид унаследовал от Геродота и усилил живописующий прием изображения своих героев – описанием самих дел, домашнего поведения их и интимнейших отношений. Солон, Периандр, Клеомен, Клеобис, Битон, Фемистокл, Аристид Гигес, Крез, Кир, Камбис, Дарий, Ксеркс являются перед читателем художественно обрисованными типами, хотя психологический анализ еле касается этих образов. То же стремление к пластичности отличает Геродота и в изображении народов: персы, мидяне, афиняне, спартанцы, фиванцы, скифы, вавилоняне, египтяне наделены характерными национальными чертами. Эта особенность изложения коренилась, впрочем, в самой природе древнего эллина и нашла себе наиболее яркое выражение в необычайно богатой афинской драме.

Другой пример устранения сверхъестественного фактора из объяснения таких явлений, которые по общему убеждению ведались исключительно богами, представляет Мелампод, знаменитый прорицатель и великий врач мифических времен. У Геродота он называется человеком умным, который сам научился искусству прорицания, от Кадма получил множество сведений о религиозных обрядах и обычаях Египта и ввел в Элладу, между прочим, жертвоприношения и фаллические процессии в честь Диониса; по словам историка, Мелампод и сам не вполне постигал относящееся сюда учение и недостаточно объяснил его эллинам; гораздо удовлетворительнее разъяснено оно позднейшими учеными[84]84
  II, 49.


[Закрыть]. Подобно этому поражение персов при Саламине изображается как необходимое последствие ошибок варваров[85]85
  VIII, 86.


[Закрыть]; прекращение бури у Магнетского берега могло иметь место само по себе без вмешательства богов[86]86
  VII, 189, 191.


[Закрыть].

Чувство естественности и недоверие к баснословному проявляются в труде Геродота и в других видах. Во многих случаях он ограничивается категорическим отрицанием невероятного или нелепого рассказа, не пытаясь отыскивать в нем реальную основу, или осуждает легкомыслие толпы. Сюда относятся рассказы о людях с козьими ногами и об одноглазых аримаспах[87]87
  IV, 25, 27; III, 116.


[Закрыть], о помещении царем Рампсинитом дочери в публичный дом[88]88
  II, 121.


[Закрыть], о происхождении скифов от Зевса и дочери Борисфена[89]89
  IV, 5.


[Закрыть], о превращении людей в волков у невров[90]90
  Там же, 105.


[Закрыть], о посещении тем же Рампсинитом преисподней[91]91
  II, 122.


[Закрыть], о посещении храма Аполлона Птоя Мисом (Мышью)[92]92
  VIII, 135.


[Закрыть]. Далеко не всегда он верил и египетским жрецам; иной раз он обращался к проверке их показаний, а иногда и решительно отвергал их. Так, он называет совершенно невероятным рассказ египтян о Фениксе, не принимает рассказа их об Амасисе[93]93
  II, 73.


[Закрыть], выражает сомнение и по поводу других известий их[94]94
  Там же, 123, 130–131.


[Закрыть].

Не один раз Геродот замечает, что он передает только слышанное, нисколько не обязывая ни себя, ни читателя принимать подобного рода известия на веру. Иногда он сообщает несколько известий или преданий рядом и предоставляет читателю выбрать из них наиболее правдоподобное или же таковое выбирает сам; другой раз заявляет прямо, что не знает ничего о предмете и только позволяет себе некоторые соображения без окончательного вывода. Геродот сам различал, очевидно по степени достоверности, несколько источников сообщаемых им сведений: собственное наблюдение (δψις), соображение и заключение (γνώμη), изыскания, сделанные с помощью чтения и расспросов (ιστοριη), и, наконец, простую передачу со слов других (κατα τα ήκουον)[95]95
  Там же, 99.


[Закрыть].

Если к первому и второму источнику относится множество достоверных сведений географических, этнографических и иных о предметах, виденных историком, множество интересных мнений и выводов, то и тот материал, который он заимствовал у других, также содержит в себе для нынешнего исследователя немало поучительных данных, особенно для характеристики так называемых первобытных общественных и половых отношений. Таковы драгоценные главы его истории о ликийцах, вавилонянах, скифах, сарматах, массагетах, энетах, агафирсах, авсеях, насамонах, маках, индийцах или известие о свайных постройках фракийцев[96]96
  V, 16.


[Закрыть], многие записанные им варианты мифов и преданий, интересные в бытовом или историческом отношении. Однако было бы большой ошибкой заключать из этих выражений историка, будто он последовательно строго держится высказанного здесь правила об источниках и о различии сведений по степени их достоверности: в этом, как и в других отношениях, Геродот не выдерживает критики с точки зрения единства изложения. Преувеличение достоверности Геродота происходит у комментаторов, между прочим, вследствие невнимания их к этой особенности его «Истории».

Послушайте, как рассказывает историк об индийцах и в особенности о муравьях индийских ростом с собаку, похожих на эллинских муравьев и стерегущих золото. В Индии Геродот вовсе не был и передает о ней слышанное от персов или других свидетелей или где-либо вычитанное, между тем в форме изложения басен нет никаких признаков того, что автор говорит со слов других, а не по собственным наблюдениям[97]97
  III, 102.


[Закрыть]. Не был Геродот и среди ливийцев; сведениями о них он был обязан, по всей вероятности, жителям Кирены. Несмотря на это, мы находим у историка выражения, по нашим понятиям приличные лицу, имевшему непосредственное общение с ливийцами: «Я передаю то, что говорят сами ливийцы», «так, по крайней мере, рассказывается ливийцами», причем о посредствующих свидетелях ни слова[98]98
  IV, 187, 191.


[Закрыть]. Матзат убедительнейше доказывает, что в Мидии Геродот не был и Акбатан не видел, что не мешает ему сравнивать по объему столицу Мидии с Афинами как бы по собственному измерению[99]99
  I, 98.


[Закрыть]. Наверное, Геродот не был у аммониев в глубине Ливии, хотя опять-таки употребляет выражение: «Так говорят аммонии»[100]100
  III, 26.


[Закрыть]. Ввиду этого понятна настоятельная необходимость критики в отношении к Геродотовым известиям: многое из услышанного или прочитанного он принимал на веру и тогда вовсе не нуждался в указании источника сведений; многое об отдаленных и неведомых странах передавал со слов посредников в такой форме, как будто он слышал это от самих туземцев; отсюда неизбежно следует, что далеко не все и о местах близких, неоднократно им посещенных, передается после тщательной проверки.

Множеством самых разнородных сведений и высокой сравнительно степенью скептицизма и критики Геродот обязан был главным образом своим путешествиям по Элладе и островам, побережьям Черного моря, по Египту и Азии. Вторая книга нашего историка, посвященная описанию Египта, страны, полной чудес и обладавшей оригинальной древней культурой, неслучайно содержит в себе примеры рационализма в большем количестве, нежели какая-либо иная часть его труда. Не подлежит сомнению, что если не исключительно, то, во всяком случае, главным образом путешествия совершены были Геродотом из любознательности. Он сам говорит о себе, что ездил в египетские Фивы и Гелиополь с целью сличить тамошние рассказы с мемфисскими, а гелиопольцы – наиболее просвещенные люди в Египте[101]101
  II, 3.


[Закрыть]; на пути в Элефантину он собирал сведения об истоках Нила и вообще о Египте[102]102
  Там же, 19.


[Закрыть], ни от кого он не мог узнать причины периодических разливов Нила[103]103
  Там же, 28–29.


[Закрыть]. С целью добыть возможно более точные сведения об египетском Геракле он посетил финикийский Тир[104]104
  Там же, 44.


[Закрыть], побывал в Аравии ради ознакомления с летающими змеями[105]105
  Там же, 75.


[Закрыть]; заинтересовавшись вопросом о родственных отношениях между египтянами и колхами, он собирал относящиеся к вопросу сведения на месте[106]106
  Там же, 104.


[Закрыть]; он старательно разыскивал очевидцев, которые могли бы сказать точно, есть ли море по ту сторону Европы[107]107
  III, 115.


[Закрыть]. Любознательность должна была увлекать Геродота из города в город, из страны в страну, а к этому могли присоединиться какие-либо коммерческие и иные его интересы.

Понятно, что и существующая письменная литература не могла остаться неизвестной историку, как прозаическая, так и поэтическая. Из поэтов он хорошо знает Гомера, Гесиода, кикликов, Аристея Проконнесского, Архилоха, Сапфо, Ахея, Солона, Ласа, Симонида, Пиндара, Фриниха, Эсхила, знает и тот вид стихов, который выдавался за творения Мусея и Олена, а по мнению нашего историка был гораздо более позднего происхождения. Из прозаиков он называет по имени одного Гекатея, подобно тому как Фукидид называет одного Гелланика. Очевидно, сочинениями прозаиков историки пользовались тем же способом и по тому же праву, как и устными показаниями свидетелей, которые также не называются по именам, не наделяются присущими им признаками, хотя показания их то принимались на веру историком, то подвергались сомнению или отмечались как не заслуживающие веры.

Географические и этнографические сведения Геродота были для своего времени чрезвычайно обширны. Достаточно заметить, что его знание Египта простиралось до нынешней Абиссинии, что имя Мерое впервые стало известно через него, что им впервые определено настоящее положение Каспийского моря и отношение его к другим водам, что никто раньше его не проникал так далеко на север в глубь России и никто не собрал столько сведений о многих народах нынешней Северной Африки. О путешествиях историка, о времени их и направлении не говорит ни один из древних свидетелей; все, что мы знаем о них, содержится в самом труде его и этим последним подтверждается.

С наибольшим любопытством и, очевидно, дольше всего странствовал он по Египту. Саис, Мемфис, Каноб, Навкратис, Гелиополь, Бубастис, Буто и блуждающий остров Хеммис, Бусирис с их окрестностями и изумительными памятниками были лично посещены и осмотрены историком: верхние залы лабиринта, замечает он, описываются им по собственному наблюдению; он исследовал способ сооружения пирамид, а пирамиду Хефрена измерял сам подле пограничного города на востоке, Пелусия; он видел поле битвы, на котором Камбисовы войска одержали победу над египетскими, а выше этого города остатки давних поселений карийцев и ионян. Персидские владения в Азии он исходил по разным путям, результатом чего были разнообразные, часто точные сведения о Лидии, Карии, Мидии, собственно Персии, о Вавилоне и т. п.; историк намеревался даже издать в свет особое повествование об Ассирии[108]108
  I, 106.


[Закрыть]. Для нас, русских, особую ценность и интерес имеет путешествие историка по черноморскому побережью, начиная от города Аполлонии, хотя нельзя определить, как далеко проникал он в глубь материка Скифии, какие из сообщаемых им сведений добыты путем личного наблюдения, а какие из расспросов тамошних эллинов. Во всяком случае, сведения Геродота об этой местности составляют почти единственный памятник истории юга России в V веке до Р. X.

Однако далеко не все сведения Геродота, приобретенные во время путешествий, отличаются одинаковой степенью достоверности, и не только сведения исторические, но и географические. Важным источником знаний об отдаленных странах и о прошлом этих стран были рассказы не только туземцев, но и соседей их и эллинов, которым почему-либо Геродот имел основание доверять, а равно немногие литературные пособия. Не зная иностранных языков и не умея пользоваться вещественными памятниками прошлого, историк наш вынужден был довольствоваться ответами часто весьма сомнительных свидетелей или сличением нескольких разноречивых показаний. В огромном числе случаев Геродот был вводим в заблуждение египетскими жрецами. Слабость критических приемов историка изобличается, например, тем, что мнение свое о пределах Египта он скрепляет ссылкой на аммонского оракула или заключение свое о безрогом и рогатом скоте подтверждает цитатой из Гомера[109]109
  IV, 29.


[Закрыть]. Таким образом, рядом с верными сведениями о посещенных странах в труде Геродота содержатся в большом числе басни, передаваемые им, однако, как факты. «Памятники, – замечает Масперо, – повествуют или некогда поведают нам о дедах Хеопса, Рамсеса, Тутмоса, а от Геродота мы узнаем то, что говорили о них на улицах главного города».

Так, положение свое о мудрости божественного промысла историк основывает на баснях о несуществующей плодовитости зайцев и о малоплодии львиц, будто бы рождающих один раз в жизни; такого же почти достоинства и рассуждение его об ехиднах[110]110
  III, 108–109.


[Закрыть]. В рассказах о крокодилах и гиппопотамах мешает без разбора слышанное или вычитанное из Гекатея с тем, что, быть может, наблюдалось им лично. Крокодил называется животным безъязыким, с неподвижной нижней челюстью, с пастью, переполненной пиявками, которые в Ниле не водятся вовсе. Гиппопотам наделяется лошадиным хвостом и лошадиной гривой, каковых на самом деле у него нет, приписываются ему клыки, будто бы выдающиеся вперед, тогда как зубы у гиппопотама прикрыты губами и видны только при открывании пасти; копыта у него не раздвоены, как пишет Геродот, а имеют по четыре пальца и пр.[111]111
  II, 68–71.


[Закрыть] В виде достоверного факта сообщает он басню об египетских кошках, будто бы во время пожаров кидающихся в огонь, несмотря на все старания египтян спасать их от огня[112]112
  Там же, 66.


[Закрыть]. Та же смесь правды и вымысла отличает и другие известия его о Египте. Рассказ о величайшей из пирамид подтверждается вполне новыми исследованиями, равно как и имена царей, строителей трех наибольших пирамид[113]113
  Там же, 124–127.


[Закрыть]. Напротив, известие о подземном канале, будто бы проходившем вокруг усыпальницы, – чистейший вымысел, рассчитанный на легковерие слушателя и на интерес его к необыкновенному: подобный канал был даже невозможен, потому что усыпальница помещалась выше низкого уровня Нила. Точно так же выдуманы свидетелями Геродота или народным воображением те сто тысяч рабочих, которые будто бы сменялись каждые три месяца при сооружении пирамиды; передается невозможное содержание надписи на пирамиде Хеопса. Слишком преувеличены размеры так называемого Миридова озера, имевшего на самом деле не девяносто миль в окружности, а тридцать, равно как и высота разливов в Ниле, и размеры наносов[114]114
  Там же, 13, 101, 149.


[Закрыть]; на самом деле нильские наносы поднимают почву Египта в сто лет на четыре дюйма, а в тысячу лет на три с четвертью фута. Таким образом, если бассейн сооружен был за полторы тысячи лет до Геродота, то почва нижнего Египта могла подняться за это время лишь на три-четыре локтя, а не на семь-восемь, как заключал Геродот. Сильно преувеличена цифра полноправных граждан в Афинах в его время[115]115
  V, 97.


[Закрыть].