Текст книги "Новая теология. Избранные лекции"

Жан-Поль Сартр был последним великим мыслителем, который в своей интеллектуальной деятельности констатировал конец философии. В чем состоит этот главный провал философии, который сегодня для нас обозначил необходимость совершенно нового мышления, новой методологии, почему мы сегодня занимаемся формулированием теологии как альтернативы философии? Потому что за всё время своего существования – примерно порядка трёх тысяч лет – философия так и не сумела справиться с различением есть, которое применяется к объекту, и есть, которое применяется к субъекту. Например, стол (как всегда, философы «танцуют» от стола, за которым они сидят) есть, но есть и я, который вижу этот стол. Ясно, что эти есть не могут быть одинаковы. Ясно, что я сам для себя являюсь интерпретатором, источником, который сам для себя прозрачен. И я не могу быть, бытийствовать таким же образом, как некий предмет, который мне предъявлен.

Как интерпретировать различия в этом есть? Как интерпретировать предикат для объекта и для субъекта? Философия не сумела с этим справиться в течение более двух тысяч лет, и поэтому она была вынуждена интерпретировать субъект как инвариант объекта. То есть, согласно философскому видению, я являюсь таким же объектом, как и то, что мне дано, то, что меня окружает. В этом смысле субъект и объект подобны печати и оттиску, то есть они являются взаимосвязанными, находящимися на одной плоскости, и единственное, что меняется, это приоритетность.

Иными словами, в одной философской школе объект порождает субъект, доминирует над ним и как бы господствует, объект является печатью, которая оставляет оттиск, а в другой философской школе доминантой может быть субъект. Так появляется «субъективный идеализм», «объективный идеализм» и так далее. Но в этом же ряду стоит упомянуть и материализм, для которого этот вопрос как бы вообще непонятен, потому что в системе материалистического монизма субъекта как такового, с его спецификой, практически не существует. Его как бы нет в системе именно субстанционального материалистического монизма. Субъект и объект интерпретируются как две половинки, как разные полушария одного и того же.

Но неправда этого очевидна. Мы прекрасно знаем, мы прекрасно чувствуем, что объект не может существовать таким же образом, как субъект: содержание слова есть, предъявленного субъекту, не может означать то же, что и есть объекта! Философия с этим не справилась, и это открылось в сартровском последнем заявлении о том, что субъект сам для себя прозрачен, а объект абсолютно непрозрачен.

Но дело в том, что, когда я сейчас сказал, что предикаты есть объекта и субъекта неодинаковы, и указал, что сам для себя я прозрачен, я пошел как бы за Сартром. Но это первая очевидность, то есть возможность интроспекции. Понятно, что стол некоторым образом противопоставлен и непрозрачен, и люди, которые меня окружают, если я принимаю их за некие объектные феномены, являются для меня непрозрачными и противостоящими. Но это очевидно лишь на первый взгляд, и такая конструкция легко рушится, когда я задумываюсь над тем, что, поскольку стол в его «столовости» является объектом моей интерпретации, то его непрозрачность иллюзорна.

Стол на самом-то деле как раз прозрачен, потому что для меня прозрачна моя интерпретация по его поводу, для меня прозрачен тот ментальный процесс, в результате которого я наделяю его этой идеей, существующей только благодаря мне. А вот то, почему я его вижу, – это абсолютно непрозрачно! Почему я его вижу? Потому что в зеркале, которое его отражает, есть черная амальгама, которая с той стороны дает возможность возникнуть эффекту отражения, и она непрозрачна. Кстати, об этом совершенно гениально сказал Николай Кузанский, который упомянул о том, что Бог невидим, потому что Он является частью глаза, Он является условием видения, которое (это условие) видеть нельзя. Это указание на то, что зеркало видит, потому что за ним есть та черная сторона, которая прямо противоположна принципу света, принципу отражения, и только за счет этого возникает феномен остановки света, феномен перцепции.

Я, субъект, на самом деле непрозрачен (вопреки мнению Сартра), а объект, который я понимаю как таковой, прозрачен, потому что мое понимание совершенно контролируется мной. Сартр просто принял за субъект мое или его понимание объекта, он принял за субъект прозрачность собственной интерпретации. Вот здесь, на этом уровне, философия кончается, поскольку она не справляется с различением есть по поводу субъекта и объекта – двух разных есть. И она обваливается, потому что наделяет то и другое свойствами, прямо противоположными истинным, то есть о белом говорит, что оно черное, а о черном – что оно белое.

Поскольку Сартр был глубоким интерпретатором Хайдеггера, а Хайдеггер – это последний онтологист, мы можем сказать, что на Сартре, на его попытке прорваться за пределы интеллектуального кризиса, поразившего системное онтологическое мышление, все это проседает и обваливается. Вот почему мы нуждаемся в совершенно новом, я бы сказал, принципиально новом методе мышления, который не будет философским либо метафизическим, но при этом будет решать те же «последние вопросы».

Итак, откуда возникает теология? Теология возникает из кризиса. Мы указали сейчас на кризис философии, но это кризис культурный, культурологический, потому что в данном случае философия – это некая дисциплинарная вещь, она иллюстрирует природу кризиса. Так, пример Сартра демонстрирует нам следующее: природа кризиса заключается в том, что полагается одно, а на самом деле имеет место другое; неким искренним, истинным, открытым образом полагается одно, а фундаментально это полагание взрывается, потому что в нем самом содержится диалектическая подмена, диалектическая несовместимость с собой. Это характеристика кризиса, и она нам открывается на культурологическом уровне.

Однако теология исходит из того, что кризис присущ самой реальности на самом первичном уровне, потому что эта реальность предъявлена нам как одно, а втайне является чем-то совершенно иным. Первичный кризис, на который мы можем указать и который является наиболее глубоким, – это кризис уже не философский, не культурологический. Он восходит к самой первичной перцептивной сфере, образующей метафизику. Так, если я вижу бесконечное, если я такое чистое дитя, которое незамутненным взором постигает неограниченность своей перцепции и соответствующую этой перцепции неограниченность, которая и может эту перцепцию заполнить, то я полагаю, что раз это – бесконечность, то ничего кроме нее нет, и поэтому, естественно, все ей тождественно.

Но сама перцепция возможна только при наличии дистинкции! Дело в том, что если нет вот этой черной амальгамы с задней стороны зеркала, если нет вот этой точки оппозиции, то не может быть и феномена встречи, феномена перцепции. Если нет другого, то тогда нет и этого, тогда бесконечность просто не могла бы жить как некий опыт, как перцепция, как переживание. Но, допустим, это иллюзия, и я на самом деле существую только как некая аберрация, как некое неведение, как некая авидья, как говорят индусы, или джахилийя, как говорят арабы. И только поэтому я полагаю, что отличен от бесконечности, но ведь в момент моего восприятия я действительно отличен, иначе я не мог бы это воспринять. Ведь даже Платон нас учит о том, что происходит в подлинный момент экстаза. Значит, пока есть этот опыт, существует и онтологическая дистинкция: я не тождественен восприятию этой чистой бесконечности, и тогда такая бесконечность не бесконечна. Если она позволяет себя воспринять некой точке внутри меня, которой является не она, и за счет чего она это воспринимает, и если бесконечность эту точку попускает – значит, «бесконечность» в кавычках. Но мы-то исходим из того, что вся реальность коренится в бесконечном. А если эта бесконечность ограничена, причем доказывается эта ограниченность фактом нашего восприятия ее, тогда мы встречаемся с колоссальным фундаментальным кризисом и ищем способы оправдать эту бесконечность, которая дает себя постичь и тем самым в момент этого постижения является уже (логически!) не бесконечной.

Если мы признали, что есть такой фундаментальный кризис, то дальше логика ведет нас к тому, что кризис этот проявляется на всех уровнях. То есть это кризис бытия, это кризис сознания и это кризис человека. Кризис бытия, кризис сознания и кризис человека представляют собой некий фундаментальный триумвират подмены, который доминирует над всем: над перцептивной и ментальной операцией. Им проникнута и метафизика, и философия. Ибо что такое философия, как не попытка «залечить» этот кризис, оправдать его, «объехать» или «обойти».

Мы уже говорили о том, что вся история западной философии, которая, по определению, есть также вектор и воля к тождеству с бесконечным, представляет собой не что иное, как вынесение бесконечного за скобки. И вся история философии есть «залечивание» фундаментального кризиса этой бесконечности. И если метафизика, если клерикальное мышление «лечат» бесконечность от нас (то есть нам говорят: то, что вы существуете, – это иллюзия, сансара, аберрация, это авидья, ибо бесконечное-то есть, а вас нет), то философия говорит обратное: мы-то есть, но бесконечного нет. Но в основе и того и другого лежит воля к тождеству.

Тождеству с чем? В этом смысле философия приходит к тому, чтобы деконструироваться, приходит к постмодернизму, к трагическим конвульсиям, когда она отказывается дальше быть познанием чего бы то ни было, потому что само познание абсурдно и невозможно. Но это – проблема самой философии.

Наша же задача – выйти из постмодернизма, наша цель грандиозна – преодолеть постмодерн в культурологическом смысле. Преодолеть постмодерн можно только одним путем – выйти из «общества спектакля», из виртуальности, выйти из дилеммы, в которой существует либо бесконечность и мы, ограничивающие ее (то есть превращающие бесконечность в дурную шутку), либо мы, тождественные некоему пустому концу, на котором как бы ничего не стоит.

Теология начинается с того, что внутри нас существует точка, которая принципиально нетождественна онтологии, не тождественна тому, что описывается словом есть, это точка несовпадения ни с чем, которая, строго говоря, с логической точки зрения, с онтологической точки зрения не существует. Внутри нас находится Нет, и это самое небытие, которого нет, существует не абстрактно-условным образом (тогда это виртуальное небытие: раз его нет, то и говорить не о чем), а это небытие, которое, будучи постулированным, перемещается в центр всего сущего. Этот центр находится в нашем сердце. Это точка, к которой нельзя применить предикат есть. Это та точка, которая связывает нас с принципом Субъекта, трансцендентного и безусловного, который, таким образом, оказывается тоже чистым отсутствием.

Но это не просто отсутствие в атеистическом смысле слова. Атеисты говорят: «Бога нет». А, между прочим, «Бога нет» – это очень богатая фраза. Если, к примеру, это утверждает агностик, которому абсолютно безразлично, есть или нет, то это «Бога нет» является неким напоминанием, что мир пуст от смысла, что в нем правит хаотический закон случайных чисел, броуновское движение, и что при этом у такой пустоты и у такой «броуновщины» нет границ. Иными словами, агностик имеет в виду, что все гомогенно и бесконечно: альтернативы бессмыслице нет.

Другое дело, когда фраза «Бога нет» говорится напряженнейшим образом. Здесь может подразумеваться и отрицание богов, которые неистинны, но такое утверждение может служить и в качестве указания на негативную природу Бога Истинного. Напомню вам о том, что Николай Кузанский говорил о «сокрытом Боге» – Боге, Который является частью глаза и поэтому невидим. Употребить термин Deus absconditus не совсем правильно в данном случае, потому что Николай Кузанский был неоплатоником, и он не совсем мог освободиться от онтологического гипноза. Таким образом, «сокрытый» для него означает «сущий, но как бы прикрытый чем-то». Так, амальгама, которая находится сзади зеркала, тоже существует – ее не видно, но она есть.

Если мы пойдем дальше и скажем, что вообще никакая предикативность в бытийном плане не применима к этой точке, которая абсолютно не тождественна ничему и не попадает в сферу возможного, вот тогда мы подойдем ближе к следу на песке, который предполагает ногу. Но ее-то там нет – значит, след предполагает ногу, которой нет! Это активное, вопиющее, вызывающее, напряженное Нет, которое нам предъявлено. Здесь происходит, условно говоря, встреча Робинзона с Пятницей. Он видит доказательство того, что есть некто, которого нет, именно через пустоту этого следа – только мы говорим о следе в сердце, – и этот след абсолютной нетождественности всему находится внутри нас. Я не могу сказать, что к подобным мыслям не приходили теологи в какой-то степени и раньше: я упомянул, что искания протестантской теологии довольно интересны в этом направлении.

Лекция № 2
Вселенная человека – Вселенная Возможности

Предыдущая лекция была посвящена введению в тему, которую мы разрабатываем под условным названием «Новая теология». Ее можно назвать также «Теологией финализма», «Радикальной теологией», но в том или ином виде это теология, которая ставит перед собой предельные вопросы, и мало того что она их ставит, – она разрабатывает, или даже не разрабатывает, а пытается открыть из самой сути конституции человека метод, с помощью которого эти предельные вопросы решаются.

На предыдущей лекции я сказал, что теология «берется» из кризиса. Кризиса глобального, тотального, который переводится в конкретный контекст проявленной реальности как кризис бытия, кризис сознания, кризис человека. Из этой фундаментальной кризисности рождается именно теология. Почему?

Есть метафизика. Традиционалистская метафизика – это бескризисное сознание, которое основано на воле к тождеству и векторе к тождеству, которая рассматривает все конечные вещи как виртуальные и реально поглощаемые в тождественной своей бесконечной праоснове. Метафизика – это тождество, которое возводит и поглощает конкретные вещи внизу в бесконечности вверху. Философия, которая выходит как оппозиция из метафизики, тоже направлена к тождеству, только она стремится представить бесконечное в форме конкретного, схватить бесконечное как некую живую конкретность, низвести бесконечное на конкретный уровень. Но это тоже воля к тождеству. В конечном счете философия не справляется с поставленной задачей, она теряет в процессе этого низведения само бесконечное: уравнение, с одной стороны, конкретное, с другой – бесконечное, остается без второй части, и философское здание обваливается, потому что тождество остается открытым, незаполненным. Второй момент кризиса философии в том, что она не может различить – и это очень важно, потому что это наша главная сегодня тема, – есть, которое применимо к субъекту как гносеологическому центру, который воспринимает окружающий мир: не может различить есть, которое я применяю к самому себе (что я есть), и есть, которое применяется к объекту – например, к столу. Мы пользуемся столом, как самым любимым примером всех философов. Ясно, что есть, которое обозначает наличие этого стола, и есть, которое обозначает меня как воспринимающего этот стол, – это разное есть. Но за две с половиной тысячи лет истории философии, несмотря на явную гениальность ключевых ее представителей, не удалось различить вот это есть, не удалось развести есть объекта и есть субъекта.

В результате этого обвала, этого кризиса на фоне столкновения Откровения, пришедшего в мир через Пророков, с эллинистикой и метафизикой эллинизма возникает теологический метод, который идет через срывы, сбои, обновляется и т. д. Главная характеристика теологии – это то, что она является доктриной нетождества и что она различает есть, примененное к объекту, и есть, примененное к субъекту.

Теперь, в порядке напоминания нашей прежней вводной лекции, я хотел бы набросать на доске эпистемологическую схему новой теологии, которую мы будем развивать – уже развиваем – в процессе наших лекций.

Здесь[4]4
  К сожалению, мы не можем воспроизвести схему, которую рисует здесь Джемаль, но внимательный читатель визуализирует ее самостоятельно из текста.


[Закрыть] обозначим так: некая крестовина, подобная крестовине под елкой, – надо понимать, что это некая плоскостная крестовина, которая является базой, корнем, и которая называется «кризис реальности», из которой растет древо новой теологии. Его ствол, который идет вверх, назовем условно «футурологическим стержнем». Это стержень, который проходит через все дисциплины, через все аспекты, и который является динамикой перехода от кризиса реальности к ее альтернативе, которая возникает в результате катарсиса, в результате пароксизма, взрыва и явления тотальной альтернативы этой реальности, которая носит характер совершенно новый.

Это точка вверху – мы ее пока не определяем, но мы определяем этот ствол, и мы говорим, что это, условно, футурология, «футурология теоса». Это особая футурология. Мы вообще пользуемся словом «футурология» условно, потому что это динамика перехода: если применить коранический образ, это динамика перехода от ближней жизни к жизни дальней. От мира, который называется Дунья — «мир здешний», причем включающий в себя и небесные измерения, и невидимые: Дунья, состоящая из миров. Но это все здесь, здесь и теперь, и переход, что называется Ахират, – финал, который вместе с тем есть абсолютный ноль. В этом смысле футурология. У этой дисциплины, новой теологии, есть уровни исследования – эпистемологическая внутренняя структура. Начинается она отсюда, здесь: в этой точке номер один изучается мысль, или мышление, которой посвящена лекция, потому что мышление является специфически теоморфной чертой человеческого существа. Единственной теоморфной чертой, благодаря которой человек может рассматриваться – сегодня, по крайней мере виртуально, а в перспективе, возможно, и реально – как наместник Бога в центре реальности. Вот эта наместническая характеристика, теоморфная черта – это мышление, которое в нашем дискурсе радикально противостоит таким достойным и гигантским измерениям даже сверхчеловеческого порядка, как интеллект, интуиция, созерцание, медитация, прозрение (имеется в виду прозрение субъективно индивидуального порядка, не Откровение). Всему этому противостоит мышление – самая расхожая и малоуважаемая вещь, потому что принято считать, что мыслят все. Но я объясню, что мышление и мысль – вещи, которые несовместимы и не совпадают с обыденной «головной» практикой рядовых людей. Мысль, которая является теоморфной и делает человека наместником, тесно связана с его «устройством», это дисциплина, идущая под номером два (а кризис, как вы понимаете, это введение в тему), – это человек, то есть антропология. Это первый, основной ряд презентации.

Дальше идет второй ряд. Здесь у нас эпистемологическое ответвление под номером три, которое изучает отношение теологии к бытию, а точнее – антионтологизм теологии, то есть теология, которая исходит из кризиса бытия, рассматривает суть этого кризиса и выступает как фундаментальный критик предиката есть в качестве характеристики якобы утверждения. Человек утверждает по поводу реальности, что «она есть», и думает, что словом есть он исчерпал как бы всю мощь, всю наличность, однако это есть чревато. Оно заражено, как яблоко червяком, и теология вскрывает эту червоточину, она критикует слово есть, оно онтологично, и здесь мы пишем тему «Бытие», имея в виду, что это антионтологическая направленность исследования бытия. «Бытие» мы пишем в кавычках – как направление внимания. Критика Бытия неизбежно приводит нас к критике того, чем представлено Бытие в самом конкретном и наиболее касающемся нас варианте – общества, социума, который являет для нас второй контур Рока или второй контур Бытия как давящей на нас среды.

Далее мы пишем четвертое направление – это социология. Заметьте: здесь у нас антропология, а здесь – социология, но антропология переходит в социологию не как в философии или в традиционных академических исследованиях, где антропология и социология связаны напрямую, нет. В новой теологии антропология занимается обществом через бытие, потому что социум для новой теологии – это транслятор кризисных аспектов существования, кризисных аспектов бытия в той мере, в какой бытие заражено кризисом. И социум тоже является транслятором, носителем этой кризисного.

Далее – третий уровень. На первом уровне мы постигаем, что такое мысль, на втором постигаем, каким образом человек является основой, базой и инструментом реализации этой мысли, как подсвечник является подставкой для свечи или, лучше сказать, сама свеча является базой для огонька. Огонек на свече – это мысль, а сама свеча, на которой эта мысль горит, потребляя человека, – это антропология, устройство человеческое: человек является подставкой для мысли. Далее мы переходим к критике онтоса, к критике того, что утверждение передается в той форме, которую мы получили по наследству от онтологически ориентированных эллинов и не только от них. Далее мы рассматриваем социологию как ту форму бытия, которая конкретно давит на человека, враждебна человеку, «прессует» человека, является человеческим фактором по преимуществу, является зараженной всей полнотой кризиса. А встречное действие человека приводит к преодолению социума, которое начинается с организации и производства перспективного знания, в котором этот кризис – сначала виртуально – снимается. Это интеллектуальный джихад, это интеллектуальная борьба за организацию совершенно нового знания. Здесь мы пишем «проектирование знания», «интеллектуальный джихад».

И это виртуальное преодоление кризиса ведет нас к новой организации социума, к новой организации внешнего человеческого пространства, которое является предпосылкой для реализации провиденциального обетования. Это община верующих, это система общин, это организация свечей, которыми является человек, таким образом, чтобы сумма горящих в них язычков пламени составила тот канделябр или ту огненную пелену, то огненное покрывало, в котором расцветает прорыв через объект к абсолютно новому порядку манифестации, которая является обратным от нынешнего нашего окружения, которая является манифестацией исполненной справедливости, манифестацией исполненной гармонии, тем моментом обращения бытия против самого себя, который предшествует финалу, – финалу, за которым последует альтернатива всей реальности.

Сейчас я говорю, может быть, немного «темно», с точки зрения человека, который не сведущ в авраамических, коранических, евангелических обетованиях, но я надеюсь, что по ходу более подробного рассмотрения данных тем, мы проясним «темные» моменты.

Вот этот момент мы назовем условно «Община». Вы понимаете: здесь – Общество, а здесь – Община в том смысле, что это община, в которой специфическая черта общества как отчужденной системы угнетения преодолена и преодолен сам принцип отчуждения в сакральном смысле.

И куда мы теперь приходим? Мы приходим к теме «Власть», или способность творить новое. Это, естественно, приводит нас к тому, что целью теологии является появление человека в истинном смысле, который непосредственно ведом Богом и который завершает историю, который открывает врата в финал – в то, что называется по-арабски Ахират: то есть это проблема власти в ее финальном, сакральном выражении. Теология ведет к осмыслению власти в абсолютном смысле.

Вот такова структура новой теологии, такова вкратце эта лестница или эта «елка, выросшая под Новый год», и, если вы обратите внимание, она в чем-то напоминает еврейский семисвечник. Возможно, связь и не такая случайная, как может показаться, потому что, несмотря на то, что семисвечник происходит (а я упомянул свечу с огоньками: человек как подставка для огонька-мысли) не из Синая, а из Вавилона, тем не менее в контексте авраамической традиции семисвечник может рассматриваться как некий прообраз исчерпывающего теологического деления. Потому что предполагается, что здесь – с точки зрения непосредственного интереса носителя сакральной воли, верующего человека, который несет сакральную волю как интенцию по отношению к противостоящей ему реальности, – как бы исчерпано все: теоморфная характеристика, ведущая к позиции человека в мире, критика бытия, критика социума, проектирование нового знания и через него – создание совершенно нового человеческого пространства. Заметьте, что все это выстроено на оси футурологии, в результате которой открывается перспектива абсолютной теологической, теоморфной трансформации реальности.

Перейдем к нашей лекции, тема которой «Мысль». Вводная часть в раздел, который касается мысли. Итак, мы говорим о том, что мышление есть теоморфная черта. Теоморфная – «богоподобная», хотя истинный авраамизм отрицает какое бы то ни было подобие твари Творцу, устанавливает абсолютное нетождество между ними. Тем не менее в этом нетождестве существует определенное взаимоотношение. Взаимоотношение хотя бы потому, что Творец создает человека, вдувает в него от Своего Духа и потом ставит его наместником в качестве инструмента того, что называется историей или метаисторией. Иными словами, для Творца, – и мы вправе так говорить, потому что мы являемся этими самыми конечными продуктами, поставленными на землю, которые просто свидетельствуют, что есть некая динамика нашего существования, нашей роли на земле, – для Творца время не является однородным линейным процессом. Именно потому что человек поставлен наместником, время – цикл, отпущенный от Адама до Мухаммада, – является нарративом, сюжетным повествованием: в нем есть начало, середина и конец. Это некий сюжет, это нарратив, который имеет свою цель: то есть в нем есть преамбула, в нем заложен тайный смысл.

Этот тайный смысл, что очень важно отметить, достигается или не достигается, потому что это предоставлено на откуп человеку, для которого реализация этого нарратива есть испытание.

Вы все знаете и слышали о таком понятии, как экзамен. Личная жизнь или жизнь здесь в физическом теле, на этой земле является испытанием, экзаменом. Чего экзамен, чего испытание, по отношению к чему человека испытывают? Если речь идет о том, что он проходит, как говорят англичане, «through notions», делает некие запрограммированные движения, исход которых предопределен, то тогда о каком испытании можно говорить? Если ему поручают, как подмастерью, выполнить некое задание, выточить или сделать некую вещь, некую деталь, и потом мастер смотрит и говорит: «Извини, но она у тебя не получилась, придется ее выбросить».

А в контексте целого человечества непрохождение экзамена, очевидно, является выбрасыванием всего человечества, о чем Бог говорит в Священном Писании: «Если вы сойдете с Моего пути, то Я могу заменить вас другим народом». Или в другом месте: «Я могу вместо этого творения принести другое. Это Нам легко». Что некоторыми учеными трактуется как ссылка на то, что авраамическое Откровение признает цикличность и воспроизводимость человечеств, которые существуют одно за другим, проходя через катастрофическую негацию и воспроизведение нового цикла начиная с Золотого века. И это не финализм, о котором мы говорим как о конце истории, Воскресении и Страшном Суде, а это некий повтор одного и того же, поскольку в нарративе, который имеет место, не реализуется цель. Человечество раз за разом не проходит этот экзамен, и Бог списывает его и творит новое до тех пор, пока в том или ином человечестве – мы будем надеяться, что это будет именно наше, к которому мы сейчас принадлежим, – не созреет тот огненный критический элемент, критическая масса уранового напряжения, которая пробьет зазор между электродами; пока не вспыхнет та молния, которая завершит навсегда бесконечную вереницу циклов и не выведет нас в некий абсолютный финал. Что это за масса, это «урановое ядро», которое несет эту страшную энергию в своей изначальной специфической первозданной сути? Это – именно мышление. Но не мышление, понятое как дискурсивный процесс, а мышление, понятое как актуализация на человеческом уровне мысли Бога.

Мысль Бога, которая является провиденциальной мыслью, содержащей в себе сюжетную линию того нарратива, который составляет нашу историю и цель, долженствующую быть достигнутой в ходе этого нарратива. Что должно сделать человечество такого, что не мог бы сделать всемогущий Творец без человечества? Значит, некая задача реализуется, и некий смысл есть, потому что нам известно из Священного Писания, что Бог ничего не творит понапрасну. Он не напрасно ставит слабого и подверженного отклонениям человека в центр реальности, дает ему некую задачу, с которой тот перманентно не справляется и губит в некой перспективе: в бесконечной веренице с неизбежностью случится пробой, и рано или поздно финал этого циклического пути наступит. Есть такая цель. Есть. Эта цель открывается, вернее, содержится в мысли Бога, а эта мысль Бога в какой-то степени отражена в проекции себя на человеческий план, где она выступает как некая фундаментальная схема мышления. Мышления, которое является рамочным оттиском или отражением провиденциальной мысли.

Я уже говорил, что специфика мышления в том, что оно отличается радикально от всех духовных манифестаций человека, который существует как естественное существо вне своего теоморфного измерения. Что это значит? Мы знаем, что человек при своем творении был как глиняная кукла до того, как Бог вдунул в него от Своего Духа. Он был сделан из глины двух сортов. Одна глина – это глина влажная, ил, взятый со дна реки, другая же глина – сухая, салсалун, глина звучащая, белая. Об этом говорит Коран, который особо подчеркивает, что глина имеет две характеристики: из двух глин сделана эта «кукла». Речь идет о двух субстанциях, одна из которых грубая, другая – субтильная. Потому что под глиной надо понимать именно субстанцию в ее тотальном и глубочайшем смысле, ибо, например по-персидски, глина называется «гель», а это же индоевропейское слово гель в греческом языке звучит как «гюле» – материя. То есть «глина» по-персидски есть «материя» по-гречески. Но материя не как вещество, а материя как та субстанция, которая является потенцией чего угодно.

Итак, две субстанции взяты для изготовления этой куклы – Адама, и, если это две – одна из них грубая, другая тонкая, – мы смело можем предположить, что одна субстанция земляная, земная (по-арабски «тураб»), а другая – небесная, «сама, самави». Одна субстанция – тураби, а другая – самави. Одна субстанция из земли, другая из тех слоев, которые относятся к небу, – мы имеем в виду ту субстанцию, которая характеризуется свободой от формы, свободой от индивидуализации, субтильностью высшего порядка, летучестью, легкостью, и т. д.