Текст книги "Новая теология. Избранные лекции"

Общество, которое является мостом к Великому Существу, – это в своем полном выражении явление недавнее, современное. Можем ли мы считать то же самое в отношении какой-нибудь архаической общины – например, папуасской деревни в Новой Гвинее. Это общество в подобном смысле? Нет, не совсем. Это не общество.

Современные западные люди, как и греки или римляне античности, считают такие образования варварскими. Другой пример: старообрядцы в Боливии: замкнутый мир с конкретными взаимоотношениями, традициями, ритуалами. Человек рождается в пятом поколении не в России, говорит по-русски «окая», воспроизводит религию, традицию протопопа Аввакума. И это не общество в том смысле, о котором мы сейчас говорили. Это конкретная община. Попробуем разобраться, чем отличается община от общества. Почему греки и римляне говорили окружающим их народам, что они варвары? Окружающие их народы, племена, замкнутые общины были заняты воспроизводством конкретных отношений в сюжете вневременного мифа. Любое архаическое племя имеет некий стержневой концепт, некий миф, который выражен в форме определенного сюжета, определенного действа, участие в котором выводит данное конкретное существо за пределы пространства и времени, вводит его во вневременную парадигму мирообразования и освящает его личные отношения с другими членами этой же парадигмы. В племени индивидуум означает действительно «физическое лицо», которое ценно и активно. Он является здесь не субстанцией, не глиной, он переходит из виртуального в актуальное через участие в сюжете, написанном для него и для членов племени, он вводится в некое вневременное, внечеловеческое измерение. Вопрос: попадает ли он при этом в прямое взаимодействие с Великим Существом? Скорее всего, он вступает в контакт с неким аспектом этого Великого Существа, с его частным проявлением. Для того чтобы он вошел в эту ситуацию, необходимо посредничество жреческой касты.

Классически жреческая каста считает себя теофанией Великого Существа. Она выступает в роли «моста», посредника между посюсторонним смертным и Великим Существом, между «небом» и «землей». В этом смысле жреческая каста является предшественником и конкурентом современного общества, одновременно профанического и мистического, внешне антитрадиционного, замкнутого на посюстороннем, втайне же воплощающем архетип «человека света». Греки, римляне имели это мистическое общество, они продвинулись далеко в этом общечеловеческом проекте и называли «варварами» все те народы, которые руководились шаманами, участвуя в космогонических ритуалах. Что такое «варвар»? Это звукоподражательное слово, значившее просто «иностранец», то есть немой. Варвар – говорящий «не по-человечески». Варвары – закрытое сообщество бормочущих бессмыслицу двуногих.

Открытое общество – то, о чем писал Поппер. Он не захотел сказать, чем оно является на самом деле. Не дай Бог ему было бы услышать, что открытое общество – теофания Великого Существа. Может быть втайне, как представитель определенных закрытых организаций, он об этом знает, но на наружном уровне вряд ли бы он одобрил такой комментарий к своей концепции «открытого общества». Тем не менее к этому ведет логика в исследовании общества как оно есть: она ведет нас к пониманию, что открытое общество является парадоксом сакрального профанизма. Открытая иерократия жрецов во времена Ассирии, Вавилона, Древнего Египта и выродившиеся формы, сегодня существующие в джунглях Филиппин или Амазонки, – это все формы криптоиерократии, а точнее – теократии (конечно, не в том смысле, как мы, единобожники, понимаем теократию). Речь идет о теократии в том смысле, в каком «теос» понимали греки, римляне. Почему у просветителей, у якобинцев, у современных людей такая любовь к Греции, к Риму? Потому что Греция и Рим первые создали «открытое общество». Вот почему в Греции и Риме так откровенно смешивались религии, традиции, совмещались коллегии жрецов, побеждал религиозный эклектизм, подобный современной западной «терпимости». У сходных следствий сходные причины. Мы понимаем мотивы, которые руководят современным обществом. Мы понимаем менталитет профанов, но не обычных, а тех «сакральных» профанов, которые глубоко чувствуют тайны мистического социума, хотя они об этом и не говорят вслух. Мы интуируем психологию этих профанов. Такая же психология была у греков и римлян, которые позволили митраизму существовать рядом с культом Юпитера, культу Юпитера – наряду с христианством, с иудаизмом и т. д. Однако на месте «святая святых» Иерусалимского храма Адриан, который подавил восстание в Иудее, воздвиг свою конную статую, простоявшую до IV века. Это была терпимость, которую следует расшифровать как враждебный нейтралитет по отношению к независимой религиозной традиции.

На самом деле «открытое общество» находится в очень сложных отношениях с жреческой иерократией. Оно не является прямым врагом, оно является наследником иерократии.

Через «открытое общество» реализуется проект Великого Существа, проект «вечного человека», которым в вертикальном измерении заняты и жрецы. Однако у жреческой касты есть одно слабое место. Жреческая каста строит мост к Великому Существу, она осуществляет связь между земным смертным человечеством и великим бессмертным существом, именуемым, согласно санскритской традиции, «Ананда». Ананда – посредник между сат и чит. Но жреческая каста не является инкарнацией этого существа, она не воплощает его, потому источник авторитета жреческой касты – это ее гносеологическая функция, созерцание. Интеллектуальное созерцание жрецов есть фундамент их авторитета. Способность созерцать составляет драму человеческого существа, потому что сама возможность свидетельствования есть нарушение безграничной, бесконечной перводанности, в то время как Великое Существо является ее заполнителем. Ананда-существо не видит, не чувствует, но пребывает в состоянии тотального блаженства. Жрец, будучи воспринимающим человеком, не может быть до конца отождествлен с этим существом. Он реализует путь к нему, но не является им. В жреческой касте, которая построена по принципу пирамиды, есть краеугольный камень, точка завершения. Это царь-первосвященник, царь-жрец, царь как чистое Бытие в человеческом облике, который есть зримое проявление того, что Великое Существо здесь присутствует. Это фараон, который говорит людям: «Я ваш Верховный господь». Вот кого выносила в паланкине жреческая каста, чтобы показать, каков же итог и плод ее великого созерцания.

Это прямое воплощение Великого Существа – Фараон, Кесарь. И именно аналогу фараона в Риме, кесарю, было присвоено имя Понтифик, то есть делатель мостов. Проблема, однако, в том, что существование царя как краеугольного камня в своде жреческой конструкции является ее слабым, уязвимым местом. Позиция царя-первосвященника, царя-жреца вынесена из жреческой функции созерцания и в некотором роде противостоит созерцанию. Царь не созерцает, он стоит в позе еврейского алефа: у него одна рука поднята вверх, другая опущена вниз. Он является медиатором между «верхом» и «низом». Он не созерцает, не видит, не слышит: царя вносят. Он функционально посещает провинции. Китайский император в начале каждого года, в феврале, ритуально посещал девять провинций большого Китая. В каждом центре этих провинций он останавливался, что означало акцию по уравновешиванию небесных и земных начал. Аналогичная ситуация существовала в Ирландии, где было пять графств, или царств. Царь – непосредственный медиатор, он как бы вынесен из внутреннего пространства жречества. Жречество апеллирует к нему, ему служит. А вместе с тем амбиция жречества в том, чтобы самостоятельно быть теофанией. Это противоречие фундаментально заложено в самой онтологии жречества. Поэтому динамика развития реального язычества, которая в пророческой традиции называется открытой оппозицией Богу, требует перехода от состояния архаической иерократии к состоянию современного «открытого общества», где место царя-первосвященника занимает мистический или, точнее, мистифицированный социум.

В истории, которую мы знаем, – истории, полной волнений, бурь, взрывов, войн, не было настоящей революции. Революций было много – все это были псевдореволюции. Нам показывают дрожащими перстами консерваторы-традиционалисты и говорят: смотрите, вот она – субверсия, революция. А революции не было, были псевдореволюции. Кто был главным идеологом якобинцев? Аббат де Сийес. Кем были главные идеологи просветительства, главные идеологи этого антиаристократического переворота в умах? Вышедшими из рядов Церкви, снявшими сутану попами. Они и были главными организаторами этих псевдореволюций. В какой-то момент жреческая каста просто поняла, что дальше «так жить нельзя». Нельзя управлять обществом в режиме пирамид, в режиме храмовых поселений, в режиме открытой узурпационной тирании чистого созерцания, которое венчается царем – воплотителем онтологического блаженства. Почему? Представьте себе эту архаическую пирамиду, венчаемую царем и опирающуюся на подножие страдающего человечества!

Такая конструкция устойчива в вечности, но на нее очень сильно действует время. Время связано с энтропией, с потерей энергетического потенциала. Пирамидальная конструкция, основанная на господстве жречества и увенчанная личностью царя-автократора, не способна компенсировать энергетические затраты, в которых нуждается масса человеческого социума просто для воспроизводства. Колоссальные затраты нужны на любой шаг. Все начинает сыпаться только потому, что эта пирамидальная схема крайне стабильна, инертна, но не продуктивна. Чтобы осуществлять проект «вечного человека», нужны колоссальные энергетические затраты. Где их взять? Во времена открытых теократий их берут внизу, т. е. с человеческой массы. Но с голых рабов можно взять ничтожно мало. Речь идет о великих проектах. Сегодняшнее общество, чтобы поддержать затраты на производство проекта «вечного человека», применяет сложнейшую систему ростовщического процента, когда авансом оплачивается, покупается и продается еще не произведенный труд еще не родившихся поколений.

Сегодняшнее общество, для того чтобы оплатить свои конкретные расходы, фактически породило глобальную организованную преступность и прежде всего мафию и наркобизнес, который инспирирован мировым сообществом, мировым правительством. И это колоссальный источник наличных денег, которые, в свою очередь, обращаются в неизмеримо большую цифру безналичных. Существуют различные системы выжимания соков из человечества, которое следует держать не на уровне раба, катающего камни, – с него что получишь? Надо дать ему образование, одеть его в пиджак, сделать его способным встать к станку, работать даже на компьютере, – и тогда с него можно получить в миллион раз больше, чем с несчастного таскателя носилок, который эти пирамиды строил. Поэтому общество превратило шесть миллиардов человек просто в неких дойных коров, которые в той или иной форме оплачивают проект этого мистического социума, заменившего царя-первосвященника. Нынешняя ситуация возникла в ходе целого ряда псевдореволюций, которые должны были компенсировать издержки архаической иерократической модели. Естественно, возникает вопрос о детальном устройстве такого общества.

Необходимо рассмотреть традиционные функции человека как такового. Мы все время говорим о жрецах, но ведь есть кроме них и воины, торгаши и ремесленники, а также совсем простые, незаметные существа, которые вообще лишены кастовых функций: шудры, или пролетарии. Как эти традиционные функции соотносятся с современным обществом? Если это архаические функции, имеют ли они самостоятельное бытие, переходят ли они в наше время, имеют ли они значение в нашем социуме?

Вторая функция, носящая сакральный характер, это функция чистой деструкции, которая принадлежит воину. Мистерия воина – это разрушение. Естественно, чтобы разрушать вокруг себя, воин должен быть готов к тому, чтобы разрушить себя самого. Есть только две глобальные модели, действующие в человеке. Одна – консервативная, связанная с созерцанием, другая – деструктивная, суицидальная. Жречество созерцает небо без звезд и воспринимает себя как воплощение Великого Существа, наводит мост к нему.

Почему оно созерцает? Жречество, и в его лице человек как таковой, не хочет, чтобы неизбывно вращающееся время его «стерло». Жрец хочет быть вечным, поэтому он созерцает вечность и, созерцая, стремится стать невоспринимающим, слившимся с объектом существом – блаженством, имя которому Ананда. Это высшее мистериальное жречество. Ему, естественно, противостоит контрвектор – суицид. Человек хочет разрушить себя: хочет, чтобы его не было и ничего не было. И эта экстатическая воля к самоубийству противостоит этой воли к вечности. Это – сакральная модель касты воинов. Традиция говорит нам: то, что ниже этого, не интересно. Там просто ползают существа: ремесленники, торгаши, мелкие бюрократы. Третье сословие, вайшья, является союзником жречества. Они там, внизу, конечно за «все хорошее» против «всего плохого». А что хорошо – знают жрецы. Между ними такая прослойка неукротимых демонов, которые пышут огнем. Раджас – стихия огня, энергии, взрыва, суицида, убийства. Умей нести смерть и принимать ее – вот лозунг кшатриев. А ниже третьего сословия – этих социальных стабилизаторов или пластификаторов социума – находятся люди, которым нечего терять, кроме своих цепей. Шудры ничего не имеют, кроме внешнего сходства с людьми. Несчастные существа, которые конечно хотели бы пожить, но, с другой стороны, присущая им жизнь настолько скверна, что они все время на грани самоуничтожения. Как биологические существа они слишком слабы, чтобы кончать с собой, но как коллектив они деструктивны, на грани срыва и распада. В силу этих свойств каста шудр-пролетариев является союзником воинов. Пролетариат находится в инстинктивном союзе, социальной симфонии с воинами.

Пророки единобожия приходят именно к воинам. Как революционеры духа, носители единственной подлинной и абсолютной революции против бесконечного рока, они приходят не к жрецам. Они приходят спорить с жрецами, отвергать их, разрушить их тиранию. Пророки приходят так же не к буржуазии. Они приходят к воинам для того, чтобы сообщить им мистериальную тайну их страсти, их огня, и дать их деструктивно-суицидальному комплексу последний предельный смысл и тайное оправдание. Поэтому только в традиции пророков есть беспрецедентная для сакрального пространства идея мученичества. По-гречески «мартирос» – это свидетель. Слово «шахид», то есть мученик, павший за веру, по-арабски также значит «свидетель». Ни в индуизме, ни в даосизме, ни в дзен-буддизме нет идеи мученичества. Она есть только в традиции пророков. Естественно, что это воинская идея, поэтому, даже когда в христианстве говорят о святых мучениках, их называют «воинами Христовыми», воинами духа на поле духовной брани. Это чисто воинская модель. Вот почему христианское общество средневековой Европы было феодально-рыцарским, а не поповским. История Европы была постоянным конфликтом двух каст. Рыцари знали, что Иисус пришел к ним, а попы утверждали, что к ним. Кастовые типы существуют, они изначально присущи человеку. Но в том мистическом социуме, который пришел на смену архаическому обществу, в сакральном профанизме, являющемся последним воплощением Великого Существа, возникают параметры новой социологии.

Чем отличается наше общество от архаического социума? «Открытое общество» вводит нас в чистое время. Мы теперь находимся во времени. Мы – безличный субстрат, личные свойства которого не имеют ни малейшего значения перед лицом этого джаггернаута, этого монстра, – мы, с нашими ничего не значащими именами, должностями, статусами, и т. д. Если бы мы родились две тысячи лет назад, в Спарте или среди парфян, наше имя значило бы бесконечно много. Человек был звездой. А сегодня мы – пыль на ветру времени.

Поэтому нужна новая социология и новое понимание того, кто есть кто. Нужна теория единственной подлинной революции – революции духа против материи, революции, которую мы должны осуществить против пронизывающей реальность бесконечной лжи.

Лекция № 8
Зло и общество

Подведем итог предыдущих семи бесед. Наша главная тема – «Реальность и Традиция». Мы говорили о разных аспектах реальности, но не о том, что же такое нереальность, что такое иллюзия. Вместе с тем иллюзия как понятие занимает солидное место в традиционалистской метафизике: в частности, отраженное в термине «майя», популяризованном различными вульгаризаторами восточных доктрин на Западе. Майя в широком смысле слова – кажимость, марево, иллюзия как манифестированный мир. Это не совсем точная передача смысла, поскольку в действительности майя буквально означает «субстанция». У этого санскритского слова общий корень со словом mater, т. е. материя. Материя, мать и субстанция – это все термины одной категории, это пассивный полюс существования и в крайнем своем выражении – непроявленный потенциал, «ночь внизу», из которого происходит materia secunda, проявленная субстанция, которая в свою очередь является основой организованной Вселенной. Ради простоты изложения примем, что майя, субстанция и иллюзия – это родственные категории, так как иллюзорность – это то, что присуще преходящему: оно не было, оно в данный момент существует, дальше его не будет.

Мы живем в мире, который является относительно иллюзорным, потому что все-таки определенным существованием он обладает. Почему он иллюзорен? Для человека, который так и не состоялся в роли абсолютного созерцателя, этот мир вполне непреложен. Не просто обыватели, но иной раз и философы утверждают, что «мир был всегда, материя неуничтожима, организованная проявленная Вселенная всегда была…». Даже вполне подготовленные люди уверены, что Бытие существует как нечто непреложное.

На самом деле если все элементы структуры уничтожимы сами по себе (а это очевидно), то и сама структура уничтожима. А раз уничтожима сама структура, то нельзя говорить о том, что она (организованное Бытие, Великий Космос) представляет собой окончательное утверждение. Если параллельно, наряду с ней, внутри нее существует активно действующее уничтожение, то оно-то и есть подлинно то, что есть, оно (уничтожение) оказывается безальтернативным, единственным, что утверждается. Мы говорили о косе негатива, которая косит все относительное, эта коса негатива и составляет чистое утверждение, потому что она утверждает только себя, отрицает все, кроме себя. Утверждение – это то, что нельзя превозмочь, нельзя параллельно утвердить рядом с утверждением нечто большее. Если можно что-то рядом с этим утвердить, значит, это уже не утверждение: его «утвердительность» иллюзорна. Мы вначале говорили о древнегреческих философах – космистах. Кто-то из них говорил, что «все есть вода». Замечательно, но ведь мы можем домыслить себе что-то еще – воздух, огонь… И действительно: следующий, приходящий на смену ему, говорил: все есть воздух, все есть огонь. Но если можно сказать «все есть нечто» и это нечто определить так, что рядом можно поставить в принципе что-то иное, – значит, это утверждение неверно. «Утверждением» будет являться то, кроме чего ничего нет. Понятно, почему с точки зрения традиционалистской метафизики мир иллюзорен: ведь кроме него есть нечто, что его «убирает», а именно – простая бесконечность. Простое чистое небо, бездна, которая, вращаясь, стирает все проявленное. Она-то и есть «утверждение». Вот это реальность. Реальность – это чистая, не имеющая определений бесконечность, которая утверждает только себя, утверждает за счет того, что стирает все, что не есть она сама. Более того, она создает некие видимости только для того, чтобы жить, стирая их. Это коса, которая как бы сама растит траву, которую же и косит. Эта коса существует в том, что она косит. Она сама производит предмет своего действия. Возникает вопрос: если есть реальность, если эта реальность безусловна и абсолютна, – эта реальность, которая уничтожает, косит, утверждается только за счет того, что она исключает все, что не есть она? Для нас остаются открытыми и нерешенными некоторые гносеологические вопросы. Каждый из нас как субъект, как воспринимающее существо, перед лицом вечности неким тайным образом может постичь, что его истинное живое Я не тождественно этому бесконечному «снаружи». Если бы такое тождество было, то нас самих просто не было бы (идеал и конечная цель «реализации» дважды рожденных, согласно Генону).