Текст книги "В кругу королев и фавориток"

Простой народ, вполне естественно, желал видеть короля с близкого расстояния, но чрезмерное любопытство толпы причиняло множество хлопот. Однажды вечером несколько десятков парижан собрались толпой у дверей дома, в котором обедал Генрих IV. Все толкались я лезли друг на друга, надеясь увидеть короля в маленькое окошко, как вдруг оконная рама подалась. Целая куча народу, потеряв равновесие, влетела в комнату, точно громадная морская волна, и опрокинула стол со всей снедью.

При виде всех этих трогательных субъектов, барахтающихся на полу среди компотов, соусов и тарталеток, Генрих IV расхохотался, хотя, говорят, «его собственный камзол оказался забрызганным блюдом из чернослива». Подобные истории вовсе не были ему неприятны, потому что он был «очень доступе», как пишут авторы «Менипповой сатиры», и обладал обостренным чутьем на рекламу. Доказательством этому может послужить следующая история, которую поведал Л`Этуаль: «В Сен-Дени, играя в мяч, король заметил, что под галереей собралось много горожанок, которые пришли из Парижа, потому что хотели на него посмотреть, но не могли этого сделать из-за охранявших его лучников, и тогда он приказал этим лучникам отойти и уступить место женщинам, чтобы те вволю насмотрелись на него…»

Отзывы повидавших его женщин не могут не привести в восхищение. Вот те, что приводит один хронист. «Одна из них обращается к соседке: – Кумушка, неужели это и есть король, о котором нам столько говорили и которого нам навязали? – Да, – отвечает другая, – это король. – Он куда красивее, чем наш в Париже, – замечает первая, – у него нос побольше».

Вот до чего доводят политические страсти некоторых женщин…

Энтузиазм народа, однако, был по понятным причинам постепенно убиваем лигистами, которые не могли продолжать нападки на короля по поводу его веры и потому начали разнузданную кампанию против Габриэль. Повсюду стали распространяться памфлеты, в которых фаворитку упрекали в том, что своим необузданным сластолюбием она ведет Беарнца к гибели.

Чтобы разом пресечь все эти нападки, Генрих IV, рассчитывавший воспользоваться плодами своего обращения в католицизм, моментально разъехался с Габриэль. Он поселил ее в Монмартрском аббатстве, где ей был оказан дружеский прием молодой аббатисой, ее кузиной, кстати. По вечерам после ужина обе женщины встречались в парке, раскинутом над столицей, и, собирая букеты для часовни Пресвятой Девы, подолгу беседовали о короле. Тема эта была дорога им обеим, потому что аббатиса, которую звали Клод де Бовилье, три года назад была, как помнит читатель, любовницей Генриха IV.

Время от времени Беарнец наведывался в Монмартр и проводил несколько часов с Габриэль в отдельном павильоне, который предоставлялся в их распоряжение. Доказав в постели свои особые чувства, он рассказывал ей о текущих политических событиях и всякий раз сообщал о капитуляции все новых и новых городов и о подчинении многих лигистов. А между тем Париж, тысячи сверкающих колоколен которого лежали у их ног в прозрачном свете летнего дня 1593 года, Париж, удерживаемый твердой рукой самого герцога Майеннского, не сдавался, и Габриэль была от этого в отчаянии.

Однажды она сказала ему:

– А если вы попытаетесь уговорить губернатора Парижа предать Лигу?

Король, в голове у которого возникали одни лишь военные планы захвата столицы, промолчал. А фаворитка продолжала:

– Поверьте мне, не все достигается пушками и кавалерией. Неужели вы этого не знаете, вы, одержавший победу над столькими женщинами?

И добавила, смеясь:

– В конце концов должна же быть какая-то польза от честолюбцев и корыстолюбцев…

Соблазненный этой идеей, Генрих IV обещал подослать несколько тайных агентов к месье де Белену, губернатору Парижа, с соблазнительными предложениями, а сам отправился в Сен-Дени, чтобы немедленно принять необходимые меры.

После его отъезда Габриэль присела у окна и в тишине летнего вечера долго мечтала, устремив взор кЛувру.

* * *

Переговоры с месье де Беленом были недолгими. Завороженный тем, что ему предложил Генрих IV, губернатор без возражений согласился сдать город, приказав открыть ночью некоторые ворота.

Вместе со своими советниками и с Габриэль, которую видел почти ежедневно, король разработал смелый план: речь шла о том, чтобы по приказу Белена вывести армию герцога Майеннского, а через несколько часов в полной безопасности самим войти в столицу.

В ожидании случая, который позволит осуществить этот план, Беарнец и его друзья прекратили всякую деятельность. Лигисты, наивные, подумали, что выиграли партию, и с воодушевлением предались вульгарным радостям поношения. Короля и фаворитку называли «похотливыми демонами» и «горячими животными».

Эти никого уже не волновавшие прозвища смутили одного орлеанца, ясновидца и недотрогу, которого звали Пьер Барьер. Очень набожный, он вообразил, что ему самим небом предписано избавить Францию от короля, слушающего мессу и совершающего прелюбодеяние. Он купил большой нож и отправился во временную столицу Франции. Уже в Париже у него появились сомнения в обоснованности своей миссии. Желая обрести уверенность, он навестил кюре из Сент-Андре-дез-Ар и рассказал ему о своем намерении:

– Что вы об этом думаете?

Кюре, сторонник Лиги, искренне похвалил его:

– Идея прекрасная, дружок. Этот король ведет себя плохо с замужней женщиной. Его следует убить.

С миром в душе Барьер направился в Сен-Дени. Там он нашел себе сообщника, который, разумеется, его выдал. Барьера арестовали. На другой день судьи вынесли приговор: «сначала сжечь на огне руку, потом отрубить руки и ноги, колесовать и удушить».

На такое он не рассчитывал.

Габриэль почувствовала мороз по коже, узнав об этой истории, и, как никогда, заторопилась вместе с любовником в Париж. К сожалению, все новые и новые препятствия мешали осуществлению задуманного королем плана, который день ото дня все откладывался. Так прошло пять мучительных месяцев.

– Пусть наступит зима, – считали некоторые. – Зимой будет легче действовать.

Зима принесла катастрофу. В конце января 1594 года, когда король готовил наступление, герцог Майеннский по каким-то непостижимым причинам сместил Белена и назначил на его место графа де Бриссака.

Все надо было начинать сначала.

Подталкиваемый любовницей, Генрих IV вступил в контакт с новым губернатором Парижа и предложил, если тот согласится предать своих вождей, титул маршала Франции.

Бриссак обещал свое содействие.

Он принял план, составленный его предшественником, и чтобы лигисты не сомневались в нем, прикинулся простаком. Все друзья герцога Майеннского были обмануты этим ловким маневром, и герцог де Фериа написал легату: «Чтобы вы поняли, какой это великий деятель, могу сказать, что однажды во время заседания Совета, вместо того, чтобы подумать над тем, что мы обсуждали, он забавлялся ловлей мух на стене».

А пока Бриссак усыплял бдительность Лиги, в Шартре произошла коронация короля. Эта новость сразила лигнстов. Герцог Майеннский, опасаясь за свою безопасность, сослался на необходимость встретиться в Пикардии с испанской армией и спешно покинул Париж 6 марта, предварительно поручив охрану города месье де Бриссаку. 21 марта под каким-то надуманным предлогом губернатор отослал лучшие отряды гарнизона в Понтуаз для большего спокойствия, после чего, немедленно предупрежденный, Генрих IV собрал свои войска в предместье Сент-Оноре. Наконец, 22 марта, в четыре часа утра, месье де Бриссак, совершив обещанное предательство, сам открыл Новые ворота, и королевская армия вошла в столицу…

Вопреки легенде, ставшей популярной благодаря картине Жерара, парижане не проявили особого восторга при виде вступившего в стены города Генриха IV. Были попытки стрелять в него, а десятка три смутьянов, кричавших: «Нас продали!», были брошены в реку королевской охраной.

Нимало не обеспокоенный этим, Генрих IV отправился в собор Парижской богоматери прослушать мессу, пропел вместе со всеми Те Deum, затем явился в Лувр, куда через два часа, спустившись с высот Монмартра, спешно явилась Габриэль д`Эстре, опьяненная удачей…

В конце марта по Парижу пополз слух, что фаворитка беременна, и все догадались, что здесь не обошлось без участия доброго короля Генриха. Люди, недовольные королем, были этим возмущены. Те же, кому хватало здравого смысла, напротив, порадовались, говоря, что вот уже двадцать два года, как ни один французский король ничем не подтверждал своей мужской силы [55]55
  С тех самых пор, как в 1572 году у Карла IX и Елизаветы Австрийской родилась дочь.


[Закрыть], и что факт этот следует воспринимать как счастливое событие и даже как доброе предзнаменование на будущее; впрочем, те, кто так считал, составляли, как обычно, незначительное число.

В итоге из-за враждебности парижан фаворитке пришлось покинуть Париж и снова укрыться в стенах Монмартрского аббатства.

Властелин Парижа, но властелин, яростно осуждаемый за связь с Габриэль, Генрих IV должен был еще немало потрудиться, чтобы утвердить свой авторитет. К тому же многие города по-прежнему отказывались признать его власть, и он был этим расстроен.

В апреле он решил продемонстрировать свою силу и предпринял осаду города Лана, бывшего в руках Лиги. Осада длилась долго, потому что у горожан было достаточно оружия и полные погреба съестных припасов, Спустя месяц после начала военной кампании к любовнику, несмотря на значительный срок беременности, прибыла Габриэль. Она желала разделить с ним судьбу и спать с ним в одной палатке, но король запретил ей это, объяснив, что «походная жизнь не годится для женщины, носящей в своем чреве ребенка».

Ей пришлось поселиться в замке Куси. Именно там 7 июня она произвела на свет крепенького мальчугана, которого нарекли Сезаром. Выбор имени, говорят, причинил королю некоторое беспокойство. Сам он хотел бы назвать ребенка Александром, но тень бывшего соперника, первого любовника Габриэль, заставила его колебаться. «Он боялся, – объясняет Тальман де Рео, – что в будущем его, возможно, станут называть Александром Леграном, так же, как монсеньера де Бельгарда, которого все называли „месье Легран“ и который, всем известно, был его предшественником.

Однако, отмахнувшись от этого не очень приятного воспоминания, Генрих IV выразил безграничную радость, а затем, с удвоенной энергией, вернулся под стены осажденного Лана. 21 июля город капитулировал…

А спустя некоторое время сдались Пуатье, Амьен, Бове, Камбре, Конкарно, Кэмпер, Дулан, Сен-Мало, Перон.

При каждом известии о сдаче Беарнец подскакивал от радости и мчался к Габриэль, которая вернулась в Монмартрское аббатство, где малыш Сезар сделался отрадой молоденьких монахинь.

– Этот мальчуган приносит мне счастье, – говорил он с нежностью.

А вскоре и Прованс был освобожден от ига д`Эпернона, и королевство почти целиком было отвоевано у испано-лотарпнгского клана. Генрих IV подумал, что наступил вполне подходящий момент для его официального вступления в Париж. Дата церемонии, 15 сентября, была назначена так, чтобы Габриэль, которую он намеревался приобщить к управлению страной и к своему триумфу, могла принять участие в этом событии.

14 июля они оба прибыли в Сен-Жермен-ан-Ле, где провели ночь, а на следующий день в семь часов вечера, когда приближающаяся ночь начала размывать очертания предметов, король при свете факелов и в сопровождении великолепной свиты вступил в столицу.

Парижане высыпали на улицу, чтобы поприветствовать своего монарха, который по этому случаю был в серой шляпе, украшенной знаменитым белым плюмажем.

В нескольких шагах позади него катила пышная карета в окружении целой роты лучников. В ней легко можно было увидеть Габриэль, улыбающуюся и ослепительную, в черном атласном платье, расшитом стеклярусом. «Юбка платья была оторочена белым и украшена огромным количеством жемчуга и драгоценных камней, чье сверкание затмевало свет факелой», – рассказывает Пьер де Л`Этуаль.

Она находилась тогда в расцвете своей красоты. «Лицо ее было гладким и светящимся, точно драгоценная жемчужина чистой воды», – так описывает Габриэль м-ль де Гиз, которая, кстати, ее очень не любила. «Белый атлас ее платья казался черным на фоне ее белоснежной груди. Губы были цвета рубина, а небесно-голубые глаза так сияли, что невозможно было решить, солнцу ли они обязаны этим сиянием или какой-то прекрасной звезде…»

Увидев проезжающую по улицам Габриэль, парижане пришли в неописуемое восхищение и, покачивая головой, говорили друг другу:

– Это шлюха короля.

Но теперь в тоне, которым это произносилось, чувствовалось уважение.

В гуще этой восторженной толпы присутствовала одна женщина, которая смотрела на Габриэль с печалью. То была Коризанда…

М-м де Грамон приехала в Париж недавно, вместе с приятельницей, Катрин де Бурбон, сестрой короля. Судьба м-м де Грамон ничуть не менее причудливая, заставляла ее присутствовать при триумфе своей заместительницы.

Вечером, когда все торжественные церемонии по случаю коронации были закончены, Генрих IV возвратился в Лувр, а фаворитка направилась в Отель дю Бушаж, который впредь становился ее официальной резиденцией [56]56
  М-м де Грамон оставалась некоторое время в Париже, но король так оскорбил ее, что она вернулась в Ажетмо и, живя там, не раз еще проявляла великодушие и оказывала значительные услуги короне. Она умерла в феврале 1621 года.


[Закрыть].

* * *

В течение какого-то времени король вел тихую семейную жизнь, деля свое время между Габриэль, с которой он виделся по ночам, и Сезаром, с которым общался днем. Но очень скоро его стала мучить одна мысль: сын, которого он обожал, по закону считался ребенком Никола д`Амерваля. Он решил срочно предпринять все предусмотренные процедурой шаги, чтобы вернуть любовнице свободу.

Итак, требовался развод, и Габриэль по просьбе короля отправила епископу Амьенскому следующее любопытное прошение:

«Вам свидетельствует дама Габриэль д`Эстре, которая в возрасте всего восемнадцати лет от роду была силой принуждена своим отцом выйти замуж за г-на Никола д`Амерваля, сеньора де Лианкура. Однако через два года после этого и до сего времени она не жила и ни словом не обмолвилась со своим мужем, как это обычно принято между людьми, состоящими в законном браке, тем более что вышеназванный г-н д`Амерваль, скрывая свое мужское бессилие, многократно и всегда безрезультатно пытался выполнить свой супружеский долг, о чем вышеназванная просительница умалчивала и скрывала до сих пор, не позволив себе ни малейшей жалобы.

Когда же она призналась в этом своим теткам и сестрам, то они посоветовали обратиться к вам, как к обычному судье, чтобы вы могли ей помочь.

Приглашенный по этому случаю Никола д`Амерваль ответил епископу, что у него четверо детей от первого брака и что его бессилие в ночь свадьбы имело причиной падение с лошади.

– В дальнейшем, – признался он, – я неоднократно хотел приблизиться к своей жене, но, несмотря на все мои усилия, мне не удалось побыть с нею вместе телесно.

Выслушанная, в свою очередь, Габриэль считала себя потерпевшей, «потому что не получила того, что ей положено в супружестве…

Само собой разумеется, этот процесс, длившийся три месяца, изрядно позабавил простых людей, с восторгом взиравших на выставленную на всеобщее обозрение грязь интимной жизни вельмож. И хохотали над этим тем больше, что бессилие сеньора де Лианкура всем казалось лишь предлогом, который понадобился королю, чтобы расторгнуть брак Габриэль.

В конце ноября разнесся слух, что Никола, кратковременно занемогший из-за падения с лошади, теперь вновь обрел и силу, и задор. Эта новость развеселила любителей соленых историй.

– Сеньор де Лианкур наверняка потребует своего освидетельствования Конгрессом, – говорили они, чуть ли не облизываясь от удовольствия.

Что они разумели под Конгрессом? Довольно любопытный способ проверки, который использовали еще в XIV веке, когда заходила речь о разводе пот причине импотенции.

Муж, обвиненный в неспособности показать себя галантным партнером, требовал, чтобы его пригласили на медицинскую ассамблею. Там его просили лечь в постель с женой, и по специально данному сигналу он должен был задернуть полог и постараться быть приятным даме.

На испытание давалось два часа, и присутствовали на нем помимо врачей несколько матрон. Муж, для которого испытание было вопросом чести, мог в любой момент вызвать свидетеля, чтобы «продемонстрировать ему, в какой он прекрасной форме, а иногда и попросить констатировать свою победу».

Большую часть времени бедняга под сильным впечатлением от присутствия врачей, которые должны были оценить его «творчество», пребывал в состоянии огорчительного маразма…

По истечении двух часов эксперты отдергивали полог, осматривали простыни и фиксировали сделанные ими наблюдения. Затем они составляли отчет и передавали его судье, ждавшему в соседней комнате.

Именно такую проверку мог потребовать сеньор де Лианкур, который к тому времени обрел всю свою мужскую силу. Однако муж Габриэль боялся короля (а может быть, и выглядеть смешным). Поэтому он ограничился тем, что составил свое завещание и сделал в ней запись для потомства: «…и так как я должен подчиниться королю, также из страха лишиться жизни, я готов согласиться на расторжение брака между мной и вышепоименованной д`Эстре в результате судебного преследования, предпринятого амьенским церковным судом, и я заявляю и клянусь перед Богом и перед людьми, что делаю это против моей воли и по принуждению, из уважения к королю, не считая истинным утверждение, признание и заявление, что я являюсь бессильным и неспособным к плотскому совокуплению и деторождению…»

24 декабря 1594 года брак Габриэль я Никола был аннулирован амьенским церковным судом.

Через три дня, 27 декабря, в пять часов вечера король возвратился в Париж, окруженный группой всадников, освещавших дорогу факелами.

Ледяной ветер, пронизывавший улицу Сент-Оноре, едва не гасил пламя, а у Генриха IV, закутанного в плащ, заиндевела борода. Однако простой люд, несмотря на холод, толпился на дороге, как всегда готовый позубоскалить.

На углу улицы Отрюш молодой человек, «одетый прилично, в черное», спросил у рядом стоящего, «который тут король; ему указали на того, что был в меховых перчатках, и сказали, что это король». Неизвестный смешался с кортежем и последовал за Генрихом IV до самого Отеля дю Бушаж, где жила Габриэль д`Эстре. Там, как и все – всадники, дворяне, охрана и даже «бесчисленная вереница неизвестных людей», – без труда вошел в дом вслед за сувереном и вместе с другими достиг комнаты фаворитки.

Никем не замеченный, что было нетрудно, так как большинство людей не знали друг друга, он ухитрился проскользнуть вместе с королем. В это время взор всех присутствующих был обращен на двух вновь прибывших ко двору, господ де Раньи и де Монтиньи, которые склонились в приветствии перед королем. В тот момент, когда Генрих IV нагнулся, чтобы поднять их, молодой человек неожиданно вытащил нож из кармана и нанес королю сильный удар по лицу. Раздался «звук, как если бы кому-то дали пощечину».

– Ах, дьявол тебя забери, шутиха! – воскликнул король. – Мне кажется, она меня ранила!

– А вот и неправда, – возразила жившая при дворе шутиха, – это не я!

Никто не понял, что произошло. Поэтому, когда Генрих IV извлек изо рта зуб и показал его присутствующим, вокруг раздались возгласы удивления и началась легкая паника. Наконец Монтиньи заметил неизвестного, который стоял без движения посреди всеобщего волнения, и только руки его дрожали.

– Это только вы или я могли ранить короля, – сказал он.

Незнакомец побледнел, и охрана накинулась на него. У ног его нашли брошенный им окровавленный нож. Тут же арестованный, он заявил, что его зовут Жан Шастель, и признался, что хотел убить короля.

– Я ударил слишком высоко, – сказал он разочарованно. – Я целился в шею.

Препровожденный в Форт-л`Эвек, молодой человек был там подвергнут допросу, и судьи, которые полагали, что имеют дело с политическим покушением, вдруг с ужасом поняли, что речь идет совершенно 6 другом.

Жан Шастель был извращением и мог бы сделать себе состояние при Генрихе III, но при Генрихе IV собственные пороки его стесняли. Беда была в том, что он явился слишком поздно в этот слишком набожный мир. Во время своих долгих исповедей он без конца подробно рассказывал о своих постыдных грехах, к которым его толкали порочные наклонности. Зная, что Святой Фома решительно восставал против содомии, он в конце концов пришел к мысли, что ему никогда не получить отпущения грехов и что он умрет, погрязнув в смертном грехе. Несчастный вообразил, что если убьет короля, то в момент казни обязательно присутствующий при этом священник будет вынужден отпустить ему грехи…

Мечта его осуществилась через два дня: после того как он исповедался, его четвертовали.

Разумеется, судьи не делали публичных заявлений относительно мотивов поступка Жана Шастеля, и мы узнаем об этом от Жака де Ту, историка и друга Генриха IV. Судьи же предпочли оставить людей в убеждении, что покушение носило политический характер, а так как подвергнутый пыткам молодой человек был воспитан иезуитами, ярыми сторонниками Лиги, то последние и были обвинены в том, что являлись инициаторами заговора.

Процесс был коротким. Под нажимом короля, видевшего в этом процессе возможность избавиться от своих врагов, парижский парламент специальным декретом изгнал из королевства всех иезуитов.

Вдогонку им неслась, как и следовало ожидать, грубая брань простолюдинов, которые за девять месяцев до этого не желали признавать Генриха IV…

Оправившись от всех этих треволнений, король снова занялся маленьким Сезаром. Теперь, когда Габриэль была свободна, он мог легитимировать плод их любви, что и сделал, издав особый королевский акт, датированный январем 1595 года. Текст этого акта, мало кому известный и составленный, вероятнее всего, ближайшими советниками Габриэль, производит любопытное впечатление. Король, как бы стыдясь совершенного им поступка и желая оправдаться, старается привлечь к этому внимание страны. Напомнив, в каком состоянии он принял королевство в свои руки («близком к почти неминуемому развалу»), он добавляет:

«Все видели, что Мы его подняли из руин и с Божьей помощью вернули ему прежнюю мощь и достоинство, не жалея на это не только собственных трудов, но и собственной крови и жизни». После этого он переходит непосредственно к теме, которая его заботит, и высказывает особую надежду на то, что такие его «бесчисленная вереница неизвестных людей», – без труда вошел в дом вслед за сувереном и вместе с другими достиг комнаты фаворитки.

Никем не замеченный, что было нетрудно, так как большинство людей не знали друг друга, он ухитрился проскользнуть вместе с королем. В это время взор всех присутствующих был обращен на двух вновь прибывших ко двору, господ де Раньи и де Монтиньи, которые склонились в приветствии перед королем. В тот момент, когда Генрих IV нагнулся, чтобы поднять их, молодой человек неожиданно вытащил нож из кармана и нанес королю сильный удар по лицу. Раздался «звук, как если бы кому-то дали пощечину».

– Ах, дьявол тебя забери, шутиха! – воскликнул король. – Мне кажется, она меня ранила!

– А вот и неправда, – возразила жившая при дворе шутиха, – это не я!

Никто не понял, что произошло. Поэтому, когда Генрих IV извлек изо рта зуб и показал его присутствующим, вокруг раздались возгласы удивления и началась легкая паника. Наконец Монтиньи заметил неизвестного, который стоял без движения посреди всеобщего волнения, и только руки его дрожали.

– Это только вы или я могли ранить короля, – сказал он.

Незнакомец побледнел, и охрана накинулась на него. У ног его нашли брошенный им окровавленный нож. Тут же арестованный, он заявил, что его зовут Жан Шастель, и признался, что хотел убить короля.

– Я ударил слишком высоко, – сказал он разочарованно. – Я целился в шею.

Препровожденный в Форт-л`Эвек, молодой человек был там подвергнут допросу, и судьи, которые полагали, что имеют дело с политическим покушением, вдруг с ужасом поняли, что речь идет совершенно 6 другом.

Жан Шастель был извращением и мог бы сделать себе состояние при Генрихе III, но при Генрихе IV собственные пороки его стесняли. Беда была в том, что он явился слишком поздно в этот слишком набожный мир. Во время своих долгих исповедей он без конца подробно рассказывал о своих постыдных грехах, к которым его толкали порочные наклонности. Зная, что Святой Фома решительно восставал против содомии, он в конце концов пришел к мысли, что ему никогда не получить отпущения грехов и что он умрет, погрязнув в смертном грехе. Несчастный вообразил, что если убьет короля, то в момент казни обязательно присутствующий при этом священник будет вынужден отпустить ему грехи…

Мечта его осуществилась через два дня: после того как он исповедался, его четвертовали.

Разумеется, судьи не делали публичных заявлений относительно мотивов поступка Жана Шастеля, и мы узнаем об этом от Жака де Ту, историка и друга Генриха IV. Судьи же предпочли оставить людей в убеждении, что покушение носило политический характер, а так как подвергнутый пыткам молодой человек был воспитан иезуитами, ярыми сторонниками Лиги, то последние и были обвинены в том, что являлись инициаторами заговора.

Процесс был коротким. Под нажимом короля, видевшего в этом процессе возможность избавиться от своих врагов, парижский парламент специальным декретом изгнал из королевства всех иезуитов.

Вдогонку им неслась, как и следовало ожидать, грубая брань простолюдинов, которые за девять месяцев до этого не желали признавать Генриха IV…

Оправившись от всех этих треволнений, король снова занялся маленьким Сезаром. Теперь, когда Габриэль была свободна, он мог легитимировать плод их любви, что и сделал, издав особый королевский акт, датированный январем 1595 года. Текст этого акта, мало кому известный и составленный, вероятнее всего, ближайшими советниками Габриэль, производит любопытное впечатление. Король, как бы стыдясь совершенного им поступка и желая оправдаться, старается привлечь к этому внимание страны. Напомнив, в каком состоянии он принял королевство в свои руки («близком к почти неминуемому развалу»), он добавляет:

«Все видели, что Мы его подняли из руин и с Божьей помощью вернули ему прежнюю мощь и достоинство, не жалея на это не только собственных трудов, но и собственной крови и жизни». После этого он переходит непосредственно к теме, которая его заботит, и высказывает особую надежду на то, что такие его качества, как смелость и сила, будут унаследованы теми, кого он произведет на свет, а так как Бог пока не позволил нам иметь детей в законном браке, потому что королева, наша супруга, уже десять лет живет отдельно от нас [57]57
  В «Сатирическом разводе» можно прочесть следующее объяснение Генриха IV, почему их брак с королевой Маргаритой оказался бесплодным: «Я сам не раз удивлялся тому, что, хотя, слава Богу, был не из самых холодных мужчин и, не в обиду этой стыдливой женщине будь сказано, немало разбросал по свету незаконнорожденных детей, как, впрочем, и она, но никогда не мог понять причину нашего совместного бесплодия, ни даже объяснить это какими-то общими причинами, несмотря на то что мне было известно, что она, к сожалению, часто подчинялась силе моих желаний, чтобы потом добровольно отдаться тысяче других, кто не мог ни претендовать, ни даже надеяться на одно благодеяние, пока она, эта сладострастная бесстыдница, как бы это попонятнее выразиться, не клала их на себя…» Действительно, можно удивляться, что Маргарита, имевшая детей от Шанваллона и Обиака, не имела их от Генриха IV…


[Закрыть]. Мы в ожидании, пока Он захочет подарить нам детей, которые смогут быть законными наследниками короны, решили приобрести их в каком-нибудь другом достойном и благородном месте, чтобы они могли послужить указанной цели, как это уже бывало с другими детьми такого же происхождения [58]58
  Незаконнорожденного происхождения…


[Закрыть], которые и в этом положении часто имели заслуги и совершали великие и благородные дела. Вот почему, признавая достоинства и совершенства как души, так и тела, которыми наделена наша дорогая и горячо любимая дама Габриэль д`Эстре. Мы несколько лет назад выбрали ее как человека, достойного нашей дружбы. Мы полагали, что можем так поступить без особых угрызений совести, так как брак ее с сеньором де Лнанкуром расторгнут и никогда не был фактическим, что подтверждается их раздельным существованием и вытекающей из этого недействительностью указанного брака. И когда указанная дама после наших настойчивых преследований и даже употребления власти согласилась подчиниться и угодить нам, родился сын, который до сих пор носил имя Сезар Монсеньер. Его рано проявившиеся способности вынуждают нас, признавая в нем нашего незаконнорожденного сына, пожаловать ему грамоту по узаконению».

И чуть дальше король добавляет: «Я жалую эти земли Сезару, потому что неполноценность рождения лишает его права наследования не только короны Франции и всего, что с этим связано, но и короны Наваррского королевства, всего нашего имущества и доходов от всех владений, и тем самым ставит его в плохое положение, если он не получит упомянутой легитимации, позволяющей принимать дары и благодеяния, сделанные как Нами, так и другими. В силу всего вышеперечисленного настоящим актом Мы объявляем его нашим законным сыном, для того чтобы он мог приобретать, завещать, принимать дарение, занимать должности, получать титулы, как от Нас, так и от других наследующих нам королей…»

Парижский парламент одобрил этот акт без возражений.

Радость Габриэль, становившейся таким обраэом официальной фавориткой, была безграничной. Однако молодая женщина претендовала на иное звание. Она мечтала быть королевой Франции…

С некоторых пор она настойчиво побуждала короля развестись с Марго, которая по-прежнему жила в изгнании и была королевой только номинально. Теперь Габриэль, возобновив свои просьбы, пускала в дело все свое обаяние, была невыразимо нежна и сладострастна. В конце концов Генрих IV отправил в Юссон г-на Эрара, докладчика в Государственном совете, чтобы он встретился с его женой. Что предложил он Маргарите в обмен на корону? Двести пятьдесят тысяч экю для оплаты долгов, которые у бедняжки накопились за десять лет, пожизненную ренту и безопасное проживание. Взамен он требовал от королевы доверенность на предъявителя и устное заявление в присутствии церковного судьи о том, «что ее брак был заключен без обязательного разрешения, которое требовалось с учетом запрещенной степени их родства, и без добровольного согласия», и потому она просит его аннулировать.

Г-н Эр ар прибыл в Юссон после недельного путешествия. Судя по всему, глазам его должна была открыться престранная картина. Марго, всегда обожавшая занятия любовью, имела привычку ложиться на постель обнаженной, оставляя при этом открытым окно, «чтобы всякий, кто, проходя мимо, заглянет в него, почувствовал желание зайти и поразвлечься с нею».

Вот так докладчик в Государственном совете, строгий и достойный человек, увидел в первый раз свою королеву…

Мысль о разводе ничуть не огорчила Марго, единственным желанием которой было вырваться из Юссона. К тому же она хорошо знала, что Генрих IV никогда не призовет ее к себе. Но, как женщина изворотливая, она хотела воспользоваться возникшей ситуацией, выставить свои требования, а чтобы показать свою независимость, еще и потянуть подольше переговоры.

Внешне, однако, она вела себя с прибывшим очень почтительно. Она избегала выказывать недовольство, которое могло раздражить короля. Да и была ли она недовольна? Ей было сорок лет, и жизнь ее оказалась разбитой из-за навязанного ей брака; но в то же время благодаря царившей в стране смуте у нее было столько любовников, сколько физически одаренная женщина могла пожелать заполучить к себе в постель: маленькие и высокие, толстые и худые, старые, молодые, работяги, интеллектуалы и даже один каноник из собора Парижской богоматери, здоровяк Шуассен, о котором говорили, «что он частенько опрыскивал ей всю грудь духами»… И потом, жизнь ведь не кончилась, и она надеялась еще пожить «жизнью андрогина», как тогда принято было шутить. Единственная вещь, которая в ту минуту имела для нее значение, – покинуть замок Юссон и вернуться в Париж, где прыщеватые юнцы будут счастливы воспользоваться ее богатейшим опытом.