Текст книги "Любовь по-санкюлотски"

Глава 4
Теруань де Мерикур – Мессалина¹³ Революции

В некоторые моменты ее истерия имела гражданскую направленность.

Ш. Непьян

Пока Учредительное собрание продолжало свою работу, а аристократия, последовав примеру графа д’Артуа, начала перебираться за границу, гнев народный, ловко используемый и умело направляемый, вырос до устрашающих размеров. Стали слышаться требования казнить королевскую семью, перевешать на фонарях всех дворян и снести головы церковникам…

Франция была охвачена неуемной жаждой убийства. Кто-то из депутатов даже воскликнул однажды:

– Я считаю настоящими патриотами только тех, кто, как и я, в состоянии выпить стакан крови врага!

Это был поистине неожиданный критерий оценки патриотических чувств…

Следует сказать, что среди простых негодующих людей в толпе постоянно сновали крайне подозрительные лица, прибывавшие из провинции или из-за границы в надежде поживиться награбленным⁴⁶. Среди них особенно много было крайне опущенных женщин.

Именно женщины были главными виновницами всех тех жестокостей, которые были совершены во времена Французской революции. Без их участия тот переворот, встряхнувший всю страну, не был бы столь кровавым. Без их участия не было бы Террора. Без них, возможно, не был бы отправлен на гильотину Людовик XVI…

Вот, кстати, какого мнения об их роли в Революции был один из членов Конвента Филипп Дрюль:

«Когда меч правосудия отсекает голову приговоренного к смерти, радоваться этому может только аморальное и злое существо.

К чести моего пола, следует сказать, что если такое кровожадное чувство в ком-то и было отмечено, то только в женщинах; в большинстве своем они более мужчин жаждут этих кровавых зрелищ; без содроганий они наблюдают за действием этого современного орудия смерти, одно только описание которого вызвало у депутатов Учредительного собрания крик ужаса и Собрание даже не пожелало дослушать это до конца. Но это было собрание мужчин, а женщины в сотни раз более жестоки».

И далее он добавляет:

«Было замечено, что во всех народных волнениях именно женщины выделяются самыми страшными требованиями либо потому что мщение, эта характерная черта слабых душ, более мила их сердцам, либо потому, что они считают, что могут безнаказанно чинить зло, и поэтому с радостью пользуются случаем покончить с этой слабостью и наконец-то почувствовать, что от них зависит чья-либо судьба. Кроме того, следует понимать, что это ни в коей мере не относится к тем женщинам, в которых, благодаря воспитанию и природной мудрости, сохранился кроткий нрав, являющийся их самым прекрасным достоянием. Я говорю лишь о тех женщинах, которые никогда не знали добродетели, присущей их полу, и которых можно найти лишь в больших городах, являющихся зловонной ямой всех пороков»⁴⁷.

Филипп Дрюль был прав. Женщины, которые визжали, требуя расправы, украшали чепцы и колпаки кокардами, стегали кнутами верующих, волокли за собой пушки или же горланили непристойные песни, конечно же, не были дамами из приличного общества.

Большинство из них, как мы уже знаем, были проститутками из Пале-Рояля.

Эти гарпии, которым суждено было однажды стать теми известными «вязальщицами»⁴⁸, были лишены работы известным королевским указом о проституции. А посему они искали средства к существованию в политике, поскольку профессия прокормить их больше не могла.

Некоторым из них было поручено раздавать деньги французским гвардейцам для того, чтобы те присоединялись к народу. Другие, более привлекательные на вид, платили натурой… По всему Парижу бывшие проститутки с пистолетами за поясом бесплатно отдавались солдатам за народное дело.

Июньским вечером близ селения Руль группа таких пламенных патриоток повстречалась с отрядом кавалерии.

– Остановитесь! – воскликнула самая горластая из женщин. – Кричите: «Смерть королю!»

Всадники, не принадлежавшие к сторонникам Революции, попытались продолжить движение. Тогда женщины окружили их и, задрав юбки, «выставили напоказ самые потаенные свои достоинства».

Всадники попридержали коней.

– Граждане, все это вы получите бесплатно, если прокричите с нами «Смерть королю!»

На сей раз кавалеристы остановились и принялись внимательно разглядывать то, что им демонстрировали.

Некая семнадцатилетняя блондинка, видя их нерешительность, исполнила на обочине такой бесстыдный танец, который мог зажечь не только всадников, но даже их жеребцов…

«Она обнажила свои груди, – писал один автор мемуаров, – и держала их на ладонях, одновременно виляя задом из стороны в сторону, словно утка гузкой. И тогда несколько потаскух приблизились к ней и задрали ей юбки, открыв взору кавалеристов, у которых уже закипала кровь, самое прекрасное в мире тело»⁴⁹.

– Если вы желаете отведать это, – сказали женщины, – кричите: «Смерть королю!»

Мужчины в военной форме перевели взгляд на своего командира, который с вылезшими из орбит глазами ломал голову над вопросом, были ли у него лично серьезные основания оставаться роялистом. Зрелище, открывшееся его взору, конечно, мешало ему найти достаточные для этого основания. Но ради приличия он решил немного повременить. Тогда юная потаскуха «сделала рукой непотребные жесты»… Действие они произвели мгновенное: лицо командира отряда кавалерии стало фиолетовым. Пересохшим от огромного желания голосом он сдавленно выкрикнул:

– Смерть королю!

Затем, соскочив с коня, он устремился к этой белокурой гражданке, которая и выдала ему в соседней канаве обещанную награду. Остальные военные тут же выстроились в очередь у канавы. Каждый из них поочередно кричал «Смерть королю!» перед тем, как отдать горячие воинские почести этой молодой особе с обнаженной грудью.

Когда все полакомились прелестями блондинки и решили продолжить путь, «распутницы», возбужденные увиденным зрелищем, стали удерживать их.

– Если вы не хотите, чтобы мы ославили вас, как непатриотов, вы, голубчики, должны доказать каждой из нас свою преданность делу Революции…

И кавалеристам пришлось удовлетворить их всех. А сделать это было, конечно, не так просто. Большинство мужчин, которых естество подвело уже после четвертого чествования, вынуждены были подождать под кустами нового прилива сил.

– Вот так патриоты ср…е! – кричали очаровательные дамы.

В конце концов каждая все-таки получила причитавшуюся ей порцию удовольствий, а с честью выдержавшие испытание военные назначили им свидания…

Так целый отряд королевских войск примкнул к Революции.

Все эти сторонницы Республики, естественно, мечтали не только об одних ранах да синяках. Вот, кстати, отрывок из «Молитвы к Беллоне», которую женщины произносили хором:

«…И мы умеем биться и побеждать. Мы умеем обращаться не только с иголкой и веретеном, но и с другим оружием. О, Беллона, подруга Марса! Не следует ли всем женщинам по твоему примеру идти в ногу с мужчинами? Богиня силы, дай же нам мужество. Тебе никогда не придется краснеть за француженок…»

Эти «красные амазонки» заставляли трепетать всех, даже депутатов. Вот что отмечал граф де Воблан:

«Я ни разу не мог попасть в Собрание, не пройдя мимо одной женщины, лицо которой, перекошенное припадком патриотизма, просто пугало меня. Сия фурия всякий раз называла меня по имени и заявляла мне, что скоро она отведает моей крови»⁵⁰.

Какое восхитительное и нежное создание!..

Среди этого стада вопящих «бредовых» патриоток встречались и женщины, которым суждено было выделиться чем-то и оставить для истории свои имена.

Самая известная из таких женщин, Теруань де Мерикур, была не просто патриоткой, она была вдобавок к этому истеричкой…

И именно это качество прославило ее…

Эту пылкую особу, родившуюся в маленькой деревушке в Люксембурге, на самом деле звали Анной-Жозефой из Тервани⁵¹.

До того как она начала играть определенную роль в политической жизни Франции, будущая амазонка вела полное любовных приключений и довольно неплохо устроенное существование женщины, находившейся на содержании.

Все началось для нее в тот день, когда она стирала белье в реке Мез, напевая при этом какую-то песенку. Молодой англичанин, лорд Спинстер, проезжавший по находившемуся неподалеку мосту, увидев, что корсаж юной щебетуньи был призывно распахнут, приблизился к ней и произнес несколько любезностей с явным намеком.

Девушка отнюдь не была дикаркой. Узнав, с кем имеет дело, она тут же забросила белье и уехала с англичанином. Сначала в Спа, потом в Лондон, где стала брать уроки пения и музыки.

В Англии она с любовником часто принимала участие в самых разнузданных оргиях. Это навсегда лишило ее душевного равновесия. Представление о том, что это были за праздники сладострастия, можно получить, ознакомившись с этим, не самым красочным отрывком из книги «Серали Лондона, или Ночные развлечения». Неизвестный автор ее рассказывает об одном таком сборище, организованном у Шарлотты Эйе, содержательницы гостеприимного дома, куда Теруань довольно часто наведывалась.

«На этом празднике разврата присутствовали двадцать особ, представлявших высшую знать, баронеты, а также пятеро членов палаты общин.

Праздник начался, когда на часах еще не было семи. Госпожа Эйе наняла на вечер двенадцать наиболее атлетически сложенных молодых людей, которых ей удалось отыскать в городе. Некоторые из них работали натурщиками в Королевской Академии художеств. Да и все остальные имели все необходимые для этого вечера достоинства. На полу был разостлан большой красивый ковер, сцена была обставлена предметами меблировки, необходимыми для того, чтобы актерам и актрисам, поклонявшимся Венере, можно было принимать на них позиции согласно системе Аретена.

После того как мужчины показали партнершам свою мужскую силу на ровном полу, они приступили к исполнению своих ролей и с большим удовольствием выполнили все фазы указанного ритуала, ко всеобщему удовольствию похотливо наблюдавших эти сцены зрителей. Воображение некоторых из них настолько разыгралось, что они, не дожидаясь окончания спектакля, поспешили исполнить свой тур в части этого “кипрского” праздника, который длился более двух часов и заслужил горячие аплодисменты всех, кто на нем присутствовал.

Госпожа Эйе так хорошо руководила своей труппой, что все до одного маневры были выполнены чрезвычайно точно и с большим умением.

По окончании спектакля были поданы прекрасные напитки и проведен по подписке сбор средств в пользу актеров и актрис, которые так превосходно сыграли свои роли.

Затем актеры удалились, а актрисы остались. Некоторые из них повторили с добровольцами из зрителей те партии, которые они столь умело исполняли.

Перед расставанием гостям подали шампанского. Подарки, которые зрители стали делать актрисам, и веселость последних сделали атмосферу праздника еще более непринужденной»⁵².

И такие приятные развлечения повторялись каждую ночь…

Однажды Теруань со своим любовником стали свидетелями довольно любопытной сцены. Надо сказать, что двери гостеприимного дома госпожи Эйе всегда были открыты. И вот однажды какой-то подвыпивший прохожий проник, никем не замеченный, в комнату, где некий мистер О’Тандер и красотка леди Ловитт на софе страстно предавались любовным забавам.

Увидев, как в комнату вошел неизвестный, любовники необычайно удивились и с негодованием уставились на него, понуждая убраться. А пьяный гуляка с улыбкой на лице уселся на стул, подпер ладонью подбородок и с интересом стал разглядывать эту влюбленную парочку.

– Продолжайте, продолжайте, – заплетающимся языком пробормотал он.

«Мистер О’Тандер, – писал автор “Сералей Лондона”,– поначалу так смутился, что не знал, что и сказать». Но потом, приподнявшись на локтях, воскликнул:

– Очень нагло с вашей стороны прерывать подобным образом занятия уединившихся людей!

Затем, оставив обнаженную леди на софе, схватил пьянчужку за шиворот и «начал кулаком вправлять ему мозги».

Истошные вопли перепуганного пьянчужки переполошили все находившиеся в доме парочки. Решив, что начался пожар, эти парочки стали выскакивать из комнат и сбегать по лестнице, совершенно не подумав о том, что неплохо было бы и одеться…

Некоторое время спустя Теруань пожелала побывать во Франции. Спинстер привез ее в Париж, где любовники стали вступать, если можно так выразиться, в многочисленные контакты с «миром разврата и разгула…» Однажды ночью на одной из оргий молодая женщина встретила шевалье Дубле, маркиза де Персан, и стала его любовницей.

С тех пор, находясь на содержании двух мужчин одновременно, Теруань сняла дом, наняла прислугу, купила экипаж, меха и стала называть себя госпожой Кампинадос. В 1785 году она завела себе третьего любовника. Им стал тенор Джакомо Давид. Однажды она чуть было не поехала с ним на гастроли в Италию, но певец, едва не потерявший голос после необычайно бурной ночи, тут же стремительно укатил из Франции в гордом одиночестве, вырвавшись из страстных объятий молодой люксембуржки.

Разочарованная Теруань вернулась со Спинстером в Англию, где снова с головой окунулась в ночные развлечения. Как-то раз за одну ночь ей удалось «измочалить десять мужчин, отобранных среди самых сильных в половом отношении жителей английской столицы, а потом прибегнуть к услугам некоей дамы, у которой, как утверждали, был хорошо подвешенный язык».

Этот неуемный темперамент украшал лондонские вечеринки на протяжении двух лет.

В 1786 году Теруань, очень любившая музыку, стала любовницей тенора Тендуччи, по которому в то время сходили с ума все женщины Европы.

Этот певец имел голос гораздо более сильный, чем у Джакомо Давида. Однако же, опасаясь за свое горло, после каждого «любовного дуэта» он тут же покидал постель и исполнял несколько рулад для тренировки горла. Убедившись в том, что с голосовыми связками все в порядке, он снова ложился в постель, где его ожидала Теруань с горящими глазами и страстным ртом.

После нескольких изнурительных ночей любовники уехали в Италию, где Анна-Жозефа вскоре стала любовницей одного банкира.

Тендуччи, который к тому времени напоминал свою тень, был безумно рад тому, что нашелся подходящий повод бросить эту «огненную самку». Скрывшись в Генуе, он без труда набрал свой первоначальный вес.

Предоставленная самой себе, Теруань, как говорится, «пошла по рукам». Кончилось тем, что как-то ночью, устав от постоянных поисков удовольствий, она попала в объятия некоего незнакомца, который «подпортил ей кровь»…

В 1789 году, когда было объявлено о созыве Генеральных штатов во Франции, она находилась в Неаполе. В надежде, что ей удастся испытать сильные чувства, «способные погасить пожиравшее ее пламя», она продала свои драгоценности и отправилась в Париж.

11 мая Теруань остановилась в гостинице «Тулуза», находившейся на улице Старых Августинцев. Для себя она решила, что «будет любить новую родину так же горячо, как любила мужчин».

Немного отдохнув после дороги, она посетила Пале-Рояль, являвшийся центром антимонархической агитации. Затем, надев зеленый костюм амазонки, отправилась в Версаль, где смешалась с толпой народа. Первое соприкосновение с народом принесло ей разочарование: прожив шесть лет в комфортабельных домах, в роскошной обстановке, с прислугой, в аромате духов, куртизанка обнаружила, что народ, из которого она, кстати, и сама вышла, очень дурно пахнет.

Для того чтобы продолжать посещать митинги и собрания бунтарей, которых она находила «страстными», Теруань заказала себе стек, полый набалдашник которого был наполнен ароматическими солями, позволявшими ей, как она выражалась, «нейтрализовать аромат третьего сословия».

После октябрьских событий она начала посещать политические клубы, а 10 января 1790 года создала свой клуб под названием «Друзья закона». Там она могла выступать по любому вопросу, входить в экстаз и, как выразился один историк, «познавать удовольствия любви, возбуждаясь от несчастий народа».

Для Теруань де Мерикур Революция обещала стать источником сладострастия…⁵³

Ранним февральским утром 1790 года Теруань, облачившись в красную амазонку, плотно облегавшую ее тело, заявилась в «Клуб кордельеров» и потребовала, чтобы ее провели в зал заседаний. Стража узнала ее, и двери клуба мгновенно открылись перед ней.

Ее появление в зале было встречено аплодисментами, а Камилл Демулен, верный своей манере выражаться оригинально, воскликнул:

– Царица Савская пришла на встречу с Соломоном 54-го округа!

Теруань улыбнулась и, пройдя мимо плотоядно глядевших на нее членов клуба, поднялась на трибуну. В выспренном стиле она начала говорить пламенным голосом:

– Да, меня к вам привела ваша всем известная мудрость. Докажите же, что вы – Соломон, что именно вам надлежит построить храм и поспешите возвести здание Национального собрания. Таково мое предложение.

Члены «Клуба кордельеров», не сводя глаз с ее хорошо очерченной груди, встали и начали аплодировать ей.

– Разве могут, – продолжала она, – истинные патриоты далее мириться с тем, что исполнительная власть размещается в самом красивом дворце мира, а в то же самое время власть законодательная прозябает в палатках, проводя свои заседания то в «Зале малых забав», то в «Зале для игры в мяч», то в «Манеже», подобно голубке Ноя, которая не смела сесть на землю…

Этот несколько любопытный образ вызвал овацию слушателей. Члены клуба, прекрасно знавшие, куда следовало сунуть руку, аплодировали «красной амазонке».

Раздувая ноздри, Теруань продолжала:

– Последний камень застенков Бастилии был принесен в Сенат, и господин Камю, поместив его в архив, каждый день с восхищением глядит на него; то место, где стояла Бастилия, свободно. У пяти тысяч рабочих нет работы. Чего же мы ждем, знаменитые кордельеры, лучшие люди округов, патриоты-республиканцы, римляне, слушающие сейчас меня?! Скорее откройте подписку по сбору средств на строительство дворца Национального собрания на том месте, где стояла Бастилия!

Франция немедленно последует за вами, она ждет только сигнала. Пригласите самых лучших рабочих, самых знаменитых художников, объявите конкурс среди архитекторов, рубите ливанские кедры, сосны с горы Ида!..

– Рубить, рубить! – вскричали кордельеры, пожиравшие глазами прелести Теруань и готовые разорвать на куски одежду, которая скрывала от их взоров столь очевидные прелести выступавшей перед ними дамы.

Теруань, не догадываясь о том, что своим видом вносит смятение в умы слушателей, продолжала:

– Ах, если бы камни могли двигаться сами, но не для того, чтобы были возведены стены Тебессы⁵⁵, а для того, чтобы создать храм Свободы! А чтобы украсить это здание, мы должны пожертвовать на это все наше золото и все драгоценные камни. И я первая подаю пример этому!

– Если будет нужно, мы пойдем за вами даже голыми! – воскликнул один кордельер.

– Браво! – поддержал его весь клуб.

– И гражданка – тоже! – добавил один из членов клуба с налитым кровью лицом.

Теруань не подозревала, к чему могла привести ее речь. Полная достоинства, она сказала:

– Вам было сказано: французы похожи на евреев тем, что они склонны к идолопоклонству. Пошлость ощущается чувствами: ей нужны внешние признаки, к которым привязывается ее культ. Отведите же взгляды ваши от павильона Флоры, от колоннады Лувра и взгляните на прекрасную церковь Святого Петра в Риме и Святого Павла в Лондоне. Истинный храм Вечности, единственно достойный ее, – это храм, где была провозглашена Декларация прав человека!

Утверждение по меньшей мере любопытное! Но кордельеры этого даже и не заметили, ибо все до единого были заняты тем, что мысленно раздевали бывшую куртизанку, про любовные похождения которой им было прекрасно известно.

Дрожащим от напряжения голосом, брызжа слюной, Теруань закончила свою речь такими словами:

– Французы в Национальном собрании провозгласили права человека и гражданина; это, несомненно, было зрелищем, на которое Высшее Существо смотрело с пониманием.

Вот те почести и восхваления, слушать которые ему намного приятнее, чем верхние и нижние октавы хоров, исполняющих псалмы Kyrie Eleison или же Salvum fac reginem…

Это неожиданное заключение было встречено бурными аплодисментами. Придя в необычайное возбуждение, члены «Клуба кордельеров» все до одного пожелали обнять прекрасного оратора. Теруань целовали, гладили и ласкали «как стая псов во время гона». Затем было принято решение, в котором Клуб заявил о своей поддержке внесенного гражданкой предложения. Дантон и Камилл Демулен, побившись об заклад, стали писать обращение к округам Парижа и департаментам.

Теруань вернулась домой счастливая…

Однако удовлетворение ее было недолгим. Утром следующего дня пресса взялась открыть кордельерам глаза на истинное положение дел. «Этот проект просто смешон, – писали газеты. – В то время как королевство пребывает в крайней нищете, о возведении какого бы то ни было храма не может быть и речи. Эти деньги лучше использовать на то, чтобы помочь обездоленным. Мадемуазель Теруань – всего лишь тщеславная куртизанка, желающая прославиться, а патриоты, проголосовавшие за ее предложение, стали жертвами ее обаяния».

Члены «Клуба кордельеров» повесили носы. Поддавшись очарованию сексуальной внешности прекрасной люксембуржки, они все оказались в очень незавидном положении.

Собравшись на срочное заседание, они приняли один довольно запутанный документ, который призван был удовлетворить всех. И в том числе их самих. Вот он:

«Собрание, заслушав председателя, предложившего выразить благодарность этой прекрасной гражданке за ее предложение, отмечает, что канон Совета в Маконе однозначно признал, что у женщин, так же как и у мужчин, есть душа и разум, и нельзя запрещать им так хорошо их использовать, как это делает мадемуазель Теруань, и что все, кто принадлежит к ее полу, всегда вольны предлагать то, что им кажется полезным для родины. Что же касается государственных дел, то, поскольку мадемуазель Теруань была допущена в окружное собрание только с правом совещательного голоса, Собрание было некомпетентно для того, чтобы принимать решение; и посему голосование считается недействительным».

Кому-то покажется забавным или даже смешным то, что патриоты ссылались на религиозный документ для того, чтобы доказать, что женщины имели право делать Революцию. Но время тогда было такое, что это являлось отнюдь не единственным противоречием…

Обозленная этой неудачей, Теруань решила доказать этим насмешливым патриотам, а заодно и всем роялистам, нападавшим на нее в своих газетенках, что с ней необходимо считаться.

И она стала любовницей Дантона, Камилла Демулена, Варнава, Популюса, Мирабо, а также значительного числа других депутатов Законодательного собрания.

Именно таким, свойственным только ей способом она захотела доказать всем, что была настоящей санкюлоткой…