Текст книги "Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)"

Нэрс последним вышел из дома, запер дверь и тронулся за остальными на берег. К его удивлению, он встретил на дороге молодого секретаря Поттера, бежавшего ему навстречу; круглое лицо его казалось в лунном свете таким же белым, как луна.

– Ей-богу, сэр (то были его первые слова за весь вечер), там что-то есть… что-то похожее на Уайза…

– Вы сошли с ума! – воскликнул сыщик. – Вы все бредите!

– Неужели вы думаете, что я не узнал бы его? – воскликнул секретарь с какой-то странной дерзостью. – Кому как не мне узнать хозяина!

– А ведь вполне возможно, что у вас есть основания ненавидеть его, как и у Хокета, – резко сказал сыщик.

– Возможно, – ответил секретарь. – Так или иначе, я изучил его хорошо. И я вам говорю, я видел его – он стоял там прямой, неподвижный, залитый зловещим лунным светом.

И он указал в сторону ущелья, где сыщик разглядел нечто такое, что могло быть лунным лучом или полосой пены, но уже при ближайшем рассмотрении принимало более реальные очертания. Они подошли на сотню шагов ближе, а странная фигура не двигалась, все больше походя на серебряную статую.

Нэрс заметно побледнел и остановился, размышляя, как быть. Поттер не пытался скрыть своего ужаса; он был напуган не меньше Хорна. И даже Бирн, видавший виды репортер, никак не решался подойти поближе. В то же время ему показалось странным, что единственным человеком, не проявлявшим признаков страха, был патер Браун, который только что откровенно признался, что его могло бы испугать привидение. Священник спокойно шел вперед своей ковыляющей походкой, словно таинственный предмет был всего лишь доской для объявлений, которые он собирался посмотреть.

– Как видно, вы не особенно взволнованы, – сказал ему Бирн. – А ведь вы, кажется, единственный из нас, кто верит в привидения.

– А вот я думал, что вы в них не верите, – ответил патер Браун. – Но верить в привидения – это одно, а верить в конкретное привидение – другое.

Бирн смущенно отвернулся и поглядел в сторону берега, залитого холодным лунным светом.

– Я не верил до тех пор, пока не увидел собственными глазами, – сказал он.

– А я верил до тех пор, пока не увидел, – задумчиво ответил патер Браун и пошел дальше.

Журналист глядел вслед его удалявшейся неуклюжей фигуре. В бесцветном лунном свете трава походила на длинные седые волосы, зачесанные ветром в одну сторону – туда, где слабо мерцал серо-зеленый прибрежный известняк и маячил бледный силуэт, тайна которого еще не была разгадана. Этот силуэт как бы доминировал над пустынным пейзажем, в котором не было никаких признаков жизни, кроме черной и весьма прозаической фигуры священника, семенящего вперед без страха и смущения. Внезапно Хорн с пронзительным криком вырвался из рук своих стражей, обогнал священника и бросился на колени перед призраком.

– Я ведь во всем сознался! – услышали они его крик. – Зачем вы пришли? Сказать им, что я убил вас?

– Я пришел сказать им, что вы не убили меня, – ответил призрак, простирая к нему руку.

И тогда Хорн снова издал дикий вопль и вскочил на ноги. И все поняли, что прикоснувшаяся к нему рука не была бестелесной.

Положительно, это было чудесное спасение! Ничего подобного не приходилось видеть на своем веку ни многоопытному сыщику, ни бывалому журналисту. А между тем все объяснялось очень просто. От скалы постоянно откалывались более или менее мелкие камешки и падали в расселину, образовав там нечто вроде мягкого настила. Старик (кстати сказать, весьма жилистый и крепкий) упал на этот настил и провел там чрезвычайно неприятных двадцать четыре часа, пытаясь вскарабкаться обратно. Уступы скалы все время крошились и обламывались под его ногами, но в конце концов эти самые обломки образовали нечто вроде лестницы, благодаря которой он выбрался из расселины. Этим и объяснялся зрительный обман Хорна, который принял старика за волну, трижды поднимавшуюся, спадавшую и, наконец, застывшую. Так или иначе, перед нашими приятелями стоял Гидеон Уайз, здравый и невредимый, в белом пыльном костюме, со своими белыми волосами и грубым лицом. Впрочем, лицо его было в данный момент гораздо менее жестким, чем обыкновенно. Быть может, миллионерам полезно изредка проводить сутки на скалистом обрыве, на расстоянии вытянутой руки от вечности.

Уайз не только отказался обвинять преступника, но и дал полный отчет об их стычке – отчет, который значительно смягчил вину Хорна. Он заявил, что Хорн вовсе не сбрасывал его со скалы, что край уступа обвалился под его ногами, причем Хорн даже бросился вперед, чтобы удержать его, когда он падал.

– Там, на дне этой пропасти, – заявил Уайз торжественно, – я пообещал Господу всегда прощать моих врагов. И Господь, пожалуй, сочтет меня подлецом, если я не прощу моему ближнему столь малую вину.

Хорна увели под конвоем, но сыщик был уверен, что преступнику недолго придется сидеть в предварительном заключении и что приговор, который ему вынесет суд, будет пустяковым. Не часто убийце удается привести в качестве свидетеля своей невинности убитого им человека!

– Странная история, – произнес Бирн, когда сыщик и прочие исчезли на тропинке, ведущей в город.

– Да, – сказал патер Браун. – Все это не наше дело, но я хотел бы обсудить с вами кое-что. Давайте постоим здесь немного.

Бирн согласился. Наступило молчание, потом репортер внезапно сказал:

– Думаю, вы имели в виду Хорна, когда сказали, что кое-кто говорит не все, что ему известно.

– Нет, – ответил священник, – я имел в виду молчаливого мистера Поттера, секретаря преждевременно оплаканного мистера Гидеона Уайза.

– Знаете, когда Поттер в первый раз заговорил со мной, я решил, что он сумасшедший, – сказал Бирн, – но я никогда не мог вообразить, что он преступник. Он болтал что-то о холодильнике…

– Да, я предполагал, что он кое-что знает, – задумчиво промолвил патер Браун. – Но я никогда не утверждал, что он причастен к этому делу… Меня волнует, насколько силен старик Уайз, чтобы без посторонней помощи выбраться из пропасти.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил удивленный репортер. – Разумеется, он выбрался из пропасти, ведь мы видели его.

Священник не ответил на вопрос и внезапно спросил:

– Что вы думаете о Хорне?

– Как вам сказать… Его, в сущности, нельзя назвать преступником, – ответил Бирн. – Он не похож ни на одного преступника, с которым мне приходилось встречаться. Я имею некоторый опыт в этой области.

– А я никогда не считал его никем иным, – спокойно сказал священник. – Пожалуй, вы знаете больше моего о преступниках. Но есть другая категория людей, которая знакома мне лучше, чем вам или даже Нэрсу. Мне приходилось иметь дело с очень многими ее представителями.

– Другая категория людей? – изумленно переспросил Бирн. – Какая же?

– Кающиеся, – ответил патер Браун.

– Я вас не совсем понимаю, – промолвил Бирн. – Вы хотите сказать, что не верите в его преступление?

– Я не верю в его покаяние, – заявил патер Браун. – Я слышал на своем веку много исповедей, и ни одна из них, если только она была искренна, не была похожа на его исповедь. Его покаяние было романтично. Вспомните, что он говорил о клейме Каина. Это взято из книг. Ни один человек на свете, впервые совершивший преступление, не станет так себя вести. Представьте себе, что вы – приказчик или конторщик и что вы в первый раз в жизни украли деньги. Неужели вам тут же придет в голову, что вы совершили преступление, достойное Вараввы? Или предположите, что вы в припадке слепого гнева убили ребенка. Станете ли вы искать исторические параллели и отождествлять ваш поступок с деянием иудейского царя Ирода? Поверьте мне, современные преступления слишком прозаичны и носят слишком частный характер. А почему он вдруг ни с того ни с сего заявил, что не предаст своих товарищей? Ведь этим самым он уже предал их. Никто не просил его предавать или выдавать кого бы то ни было. Да, я знаю, он был неискренен, и я бы не отпустил ему грехи. Хорошо бы мы выглядели, если бы нам приходилось отпускать людям грехи, которых они не совершали.

Патер Браун отвернулся и уставился в морскую даль.

– Но я не понимаю, куда вы клоните! – вскрикнул Бирн. – Какой смысл бродить вокруг да около с подозрениями, когда сам Уайз простил его? Так или иначе, Хорн вылез из этого дела. Он чист!

Патер Браун резко развернулся со скоростью волчка и в каком-то непомерном и неожиданном волнении ухватил своего собеседника за лацкан пиджака.

– То-то и оно! – воскликнул он возбужденно. – Он чист! Он вылез из этого дела! Потому-то он и есть ключ ко всей загадке!

– Ради бога, яснее! – простонал Бирн.

– Да, да, – повторил священник. – Он замешан в этом деле именно потому, что непричастен к нему! Это и есть объяснение!

– Нечего сказать, исчерпывающее объяснение! – возбужденно заметил журналист.

Они несколько секунд молча созерцали ночное море. Потом патер Браун весело сказал:

– Давайте вернемся к холодильнику. Вы все с самого начала пошли по тому неправильному пути, по которому постоянно идут все газеты и все общественные деятели. Вы априори решили, что в наше время ни с чем не нужно бороться, кроме социализма. Все это дело не имеет ничего общего с социалистами. Они в лучшем случае играют здесь роль ширмы для настоящих преступников.

– Не понимаю, как это может быть? – воскликнул Бирн. – Три миллионера убиты в одну ночь…

– Нет! – сказал священник звонким голосом. – Это не так! В этом-то и вся соль! Убиты не три миллионера, а два. Третий миллионер живехонек. И этот третий миллионер навсегда избавился от угрозы, которая была высказана ему в вашем присутствии в самых изысканных выражениях во время беседы, имевшей, по вашим словам, место в отеле. Гэллоп и Стейн угрожали упрямому ветхозаветному старику, что, если он не войдет с ними в компанию, они заморозят его. Вот откуда идет «холодильник»!

Он подождал несколько секунд, потом продолжал:

– Несомненно, в наше время и в нашем мире существует сильное движение социалистов. Но никто не замечает, что, кроме него, есть еще одно движение, не менее современное и не менее действенное. Я говорю о движении в сторону промышленной монополии, я говорю об объединении всей мировой торговли и промышленности в руках трестов. Это тоже революция со всеми последствиями, проистекающими из любой революции. Во имя этой идеи будут убивать и умирать, как убивают и умирают во имя социализма. Этому движению известны поражения и победы, отступления и атаки. Промышленные магнаты имеют, подобно королям, свои придворные штаты. У них есть своя охрана и свои наемные убийцы. У них есть свои шпионы в неприятельском лагере. Хорн был одним из шпионов старика Гидеона в одном из неприятельских лагерей. Но в этом деле он был использован против другого противника – против конкурентов, травивших Уайза за то, что он не хотел вступать с ними в союз.

– Все-таки я не понимаю, каким образом его использовали, – сказал Бирн, – и какой в этом был смысл.

– Неужели вы не видите, что они обеспечили друг другу алиби? – вскрикнул патер Браун.

Бирн некоторое время недоуменно смотрел на священника, но мало-помалу его лицо начало проясняться.

– Это самое я и имел в виду, – продолжал патер Браун, – когда сказал, что они замешаны в этом деле, именно потому что они к нему непричастны. Всякий другой на моем месте сказал бы, что они непричастны к двум другим убийствам, потому что причастны к этому. А фактически они имеют самое прямое отношение к тем двум убийствам, потому что непричастны к этому. Неправдоподобное алиби, и именно в силу своей неправдоподобности оно неопровержимо. Всякий скажет, что человек, кающийся в совершенном им убийстве, безусловно, искренен и что человек, прощающий своего убийцу, тоже не может кривить душой. И никто не подумает о том, что никакого убийства в сущности не было, так что одному нечего было прощать, а другому не в чем было каяться. Оба они доказали, что провели ту ночь здесь. Но дело в том, что фактически они не были здесь в ту ночь. Ибо Хорн в то время убил в лесу старика Гэллопа, а Уайз задушил Стейна в его псевдоримской бане. Потому-то я и спросил, достаточно ли Уайз силен, чтобы выбраться из пропасти.

– Ему удалось блестяще выбраться, – сказал Бирн с горечью. – Он выглядел на фоне этого пейзажа чрезвычайно убедительно.

– Слишком убедительно, чтобы убедить меня, – молвил патер Браун, качая головой. – Как живописна была эта пена, взлетающая к небу и превращающаяся в призрак! Хорн – негодяй и циничный преступник. Но не забудьте, что он, подобно многим историческим негодяям и преступникам, к тому же еще и поэт.