Текст книги "Штамм. Начало"

Аэропорт имени Джона Кеннеди

Родственникам погибших пассажиров и членов экипажа рейса «Реджис 753» предложили оторваться от заполнения различных бумаг, отставить кофе, привезенный Красным Крестом (для скорбящих – без кофеина), и выйти на летное поле в закрытую зону позади третьего терминала. Там опечаленные родственники – люди с впавшими глазами и землистыми лицами, не имевшие между собой ничего общего, кроме горя, – собрались вместе и принялись наблюдать за солнечным затмением. Они взялись за руки – одни из солидарности, другим действительно требовалась поддержка, – лица их были обращены к темной западной части неба. Они еще не знали, что вскоре их разделят на четыре группы и на школьных автобусах развезут по соответствующим управлениям судебно-медицинских экспертов. Там родственников – семья за семьей – пригласят в просмотровый зал, покажут посмертные фотографии и попросят опознать усопших. Физические останки разрешат увидеть только тем, кто будет особо на этом настаивать. Потом скорбящим выдадут путевки на проживание в аэропортовском отеле «Шератон», отвезут туда, накормят бесплатным обедом и предоставят в их распоряжение психологов, которые будут с родственниками погибших всю ночь и весь следующий день.

Но пока они стояли на летном поле и смотрели, как черный диск, словно высвеченный лучом «антипрожектора», высасывает свет из их мира и возвращает его небесам. В этом убывании света они увидели идеальный символ постигшей их утраты. Для них затмение было полной противоположностью той величественности, которую должно было нести это явление. Казалось только правильным, что небо и сам Господь сочли возможным подчеркнуть их отчаяние.

Возле ремонтного ангара авиакомпании «Реджис эйрлайнс» стояла группа следователей. Нора держалась поодаль, дожидаясь возвращения Эфа и Джима с пресс-конференции. Ее глаза были обращены к черной зловещей дыре в небесах, но смотрела она куда-то вдаль. Подобно Солнцу, которое недоумевало, почему вдруг исчезло из поля зрения людей, Нора не понимала, что происходит вокруг. Как будто в ее жизни появился странный, новый, непостижимый враг. Мертвая Луна, покрывающая живое Солнце… Ночь, затмевающая день…

В этот самый момент мимо нее промелькнуло что-то темное. Нора краем глаза отметила лишь некое мерцание, словно рядом молниеносно прозмеилась одна из тех похожих на червя теней, которые стлались по летному полю непосредственно перед затмением. Что-то на периферии зрения, на самом пределе видимости. Будто из ангара, спасаясь бегством, ускользнул некий темный призрак. Тень, которую Нора даже не уловила, а почувствовала.

За ту долю секунды, которая потребовалась зрачку, чтобы сдвинуться вдогонку тени, она исчезла.

Лоренсу Руис, оператора багажного трапа, которая первой подъехала к мертвому самолету, воспоминание о тех минутах преследовало просто неотвязно. У нее не шло из головы, как она прошлой ночью стояла в тени огромного самолета. Ло так и не сумела заснуть, все ворочалась и ворочалась с боку на бок, потом поднялась, стала расхаживать по комнате. Стакан белого вина не унял бессонницу. Воспоминание давило тяжким грузом, и сбросить его Ло была не в состоянии. Когда наконец взошло солнце, Лоренса обнаружила, что постоянно поглядывает на часы, и поняла: ей не терпится вернуться на работу. Она больше не могла медлить ни минуты – так ее тянуло в аэропорт. И не только из-за болезненного любопытства. Образ замершего самолета накрепко впечатался в память – подобно яркой вспышке, которая долго остается на сетчатке глаза. Лоренса хотела только одного – увидеть самолет хотя бы еще раз.

А теперь началось затмение, и аэропорт закрыли во второй раз за последние двадцать четыре часа. Впрочем, эта остановка работы планировалась заранее. ФАУ еще несколько месяцев назад заложило пятнадцатиминутный простой в рабочий график всех аэропортов, попадавших в зону затмения: управление заботилось о зрении пилотов, ведь тем не полагалось совершать посадку или идти на взлет в темных очках. Однако для Ло арифметика была совсем не в этих пятнадцати минутах, она видела другую формулу, до жути простую и до жути скверную:

Мертвый Самолет + Солнечное Затмение = Ничего Хорошего.

Когда Луна накрыла Солнце, как рука накрывает раззявленный в крике рот, Ло ощутила такую же электризующую панику, как и в тот момент, когда стояла на вершине трапа под фюзеляжем темного 777-го. Ее снова охватило желание бежать куда глаза глядят, только на этот раз желание пришло не одно, а в паре с трезвым осознанием, что бежать-то некуда.

И еще Лоренса вновь услышала этот странный шум. Шум, который вернулся, когда она заступила на смену, только звук стал устойчивее, громче. Ровный гул. Или нет, скорее, низкое, мерное жужжание. Причем вот странность-то: Лоренса слышала его что в защитных наушниках, что без них. Жужжание это было сродни головной боли. Оно сидело внутри. Только когда Ло вернулась в аэропорт, шум в голове заметно усилился – словно в ее мозгу работал приводной радиомаяк.

Имея пятнадцать свободных минут, подаренных затмением, Лоренса решила найти источник этого шума – найти, просто следуя силе звука. И она нисколько не удивилась, когда поиски привели ее к окруженному кордоном ремонтному ангару авиакомпании «Реджис эйрлайнс», в котором и содержался мертвый 777-й.

Шум не походил ни на один механический звук, который доводилось слышать Лоренсе. Скорее, это было пение струящейся воды, стон водоворота. Или бормотание десятка голосов, даже сотни разных голосов, в котором не удавалось разобрать ни слова. Возможно, пломбы в ее зубах реагировали на излучение радаров, какой-нибудь там частотный резонанс…

У ангара стояла группа людей – судя по всему, чиновников, приехавших разобраться, что же произошло с самолетом. Они все смотрели на Солнце, покрытое Луной, – и, похоже, среди них не было ни одного человека, которого беспокоил бы этот шум или который отдавал бы себе отчет в существовании шума. Получается, Лоренса оставалась один на один со своим жужжанием. И все же непонятно, почему ей казалось очень важным, что она очутилась здесь именно в этот момент; казалось правильным, что она слышит звук и даже собирается забраться в ангар – зачем? потешить любопытство? или ею движет что-то другое? – лишь бы еще раз увидеть самолет. Как будто, увидев самолет, она решит проблему треньканья в голове.

Внезапно Лоренса почувствовала некую подвижку в атмосфере, будто ветерок поменял направление, и… да, действительно… источник шума тоже сместился, ушел куда-то вправо. Лоренсу сильно удивила эта перемена курса, но она двинулась следом, залитая негативным светом сияющей черной Луны, держа в руке наушники и защитные очки. Впереди располагались большие мусорные баки и вагончики-склады, за ними виднелись багажные контейнеры, а еще дальше росли кусты и стойкие, серые, иссеченные ветром сосны – их кроны были обильно усеяны застрявшим в ветках мусором. Далее шло противоветровое ограждение, за которым тянулись десятки гектаров поросшего кустарником пустыря.

Голоса. Теперь шум все больше походил на голоса. И вроде бы выделялся один голос, твердивший одно-единственное слово… но какое?

Когда Ло приблизилась к вагончикам, резкий шорох в кронах сосен, множественное движение, направленное вверх, заставили ее отпрянуть. Это были чайки, стая чаек с грязно-белыми брюшками. Вероятно, затмение напугало их, и птицы – словно пернатый взрыв! – тучей поднялись с ветвей и из мусорных контейнеров, как если бы кто-то высадил окно и осколки стекла, обретя крылья, разлетелись в разные стороны.

Жужжание в голове стало резким, почти болезненным. Кто-то звал Лоренсу. Голоса. Хор про́клятых, какофония, переходящая от шепота к реву и снова спадающая до шороха, бормотание, отчаянное желание выговорить слово, звучащее как… как… Все, что могла разобрать Лоренса, это: «…здддззздддззззддддзззддЗДЕЕЕЕСССЬ».

Лоренса положила наушники на край бетонки, а защитные очки оставила, чтобы надеть по окончании затмения. Она по широкой дуге обошла вонючие мусорные контейнеры и направилась к вагончикам-складам. Источником звука, похоже, были не сами вагончики, а что-то за ними.

Лоренса прошла между двумя двухметровыми контейнерами, обогнула полусгнившую самолетную шину и оказалась перед еще одним рядом контейнеров, более старых, с облупившейся бледно-зеленой краской. Теперь она почувствовала. Это было не жужжание и не треньканье, Лоренса чувствовала целый рой голосов, которые буквально вибрировали в ее голове и груди. Они манили ее. Лоренса прикоснулась рукой к зеленой стенке контейнера, но не ощутила никаких пульсаций. Она прошла дальше, перед самым углом замедлила ход и высунула голову.

На мусорной куче посреди выбеленной солнцем сорной травы стоял большой, по виду очень древний черный деревянный ящик с резной крышкой. Лоренса шагнула к нему, гадая, кто мог бросить здесь эту явно дорогую, хорошо сохранившуюся старинную вещь. Воровство – как организованное, так и индивидуальное – в аэропорту обычное дело.

«Может, кто-то спрятал его здесь, чтобы потом вывезти с территории?» – подумала Ло.

И тут она заметила кошек. Окраины аэропорта кишели кошками. Некоторые сбежали из клеток для перевозки. Многих выпускали на территорию аэропорта местные жители, когда хотели отделаться от домашних питомцев. Хуже всех были те воздушные путешественники, которые просто выбрасывали кошек, чтобы не платить высокие сборы за перевозку. Домашние кошки, которые не знали, как прокормиться самостоятельно, но сумели избежать смерти от когтей и клыков более крупных хищников, присоединялись к стаям диких кошек, бродивших по огромной неосвоенной аэродромной территории.

Вот эти дикие поджарые кошки и сидели сейчас на задних лапах, глядя на черный ящик. Их было несколько десятков – грязных, облезлых животных… Присмотревшись, Ло увидела кошек и под усеянным мусором деревом… и вдоль противоветрового ограждения… Нет, их было никак не меньше сотни… Они сидели и смотрели на деревянный ящик, не обращая на Лоренсу ни малейшего внимания.

Ящик не вибрировал; шум, звучавший у нее в голове, шел не из него. Лоренса ничего не понимала: прийти сюда, найти что-то странное на задворках аэропорта, но так и не добраться до источника бормочущих в голове голосов… Кстати, жужжащий хор никуда не делся. Интересно, кошки слышали его? Нет. Их внимание было приковано к закрытому черному ящику.

Ло уже начала пятиться, как вдруг кошки напряглись. Шерсть на их спинах встала дыбом. У всех сразу, одновременно. Покрытые струпьями головы повернулись к Лоренсе. Сотни кошачьих глаз уставились на нее в сумерках этого ночного дня. Ло замерла, ожидая нападения… а затем на ее сознание обрушилась черная волна, словно началось второе затмение.

Кошки отвернулись и побежали. Их как ветром сдуло – одни, бешено скребя когтями, перебирались через высокое ограждение, другие протискивались под ним сквозь заранее сделанные лазы…

Ло не могла повернуться. Она почувствовала, что ее спину обдало жаром, как если бы позади открыли печную заслонку. Что-то… Чье-то присутствие… Лоренса попыталась шевельнуться, но тут хор в ее голове слился в один ужасный голос: «ЗДЕСЬ!»

И ее оторвало от земли.

Вернувшись на место, сотни диких кошек обнаружили лишь труп Лоренсы. Голова ее была размозжена, а тело со страшной силой впечатано в стенку ограждения, словно кто-то метнул мешок с мусором. Первыми до тела добрались чайки, но кошки тут же распугали их и принялись за работу. Они начали жадно полосовать когтями одежду, чтобы быстрее добраться до лакомства, таящегося внутри.

«Лавка древностей и ломбард Никербокера», Восточная Сто восемнадцатая улица, Испанский Гарлем

Старик сидел перед тремя смежными окнами в западной части своей погруженной в сумрак квартиры и смотрел на покрытое Луной Солнце.

Пять минут ночи посреди дня. Величайшее природное небесное явление за последние четыре столетия.

События согласованы во времени, и это нельзя сбрасывать со счетов.

Но если согласованы, то с какой целью? Надо срочно что-то делать – эта безотлагательность холодной рукой сжимала сердце. Сегодня Авраам не стал открывать свою лавку. Вместо этого он с самого рассвета таскал из подвала наверх разные вещи. Всякие штуковины и редкости, которые собирал многие годы…

Инструменты, предназначение которых давно забыто… Необычные орудия таинственного происхождения… Оружие, прошедшее через неизвестно сколько рук…

Вот почему он сидел, придавленный усталостью, кривясь от боли в шишковатых скрюченных пальцах. Никто, кроме него, даже вообразить не мог, ЧТО должно явиться в этот мир. И что – по всем признакам – уже пришло.

И нет никого, кто бы поверил ему.

Гудфеллоу? Или Гудвиллинг? Как же фамилия человека, что выступал по телевизору на той дурацкой, в сущности, пресс-конференции? Он еще стоял рядом с врачом в военно-морской форме. А этот сдержанный оптимизм, который демонстрировали все остальные? Ликовали по четверым выжившим и в то же время утверждали, что точное число умерших им пока неизвестно. «Хотим заверить широкую общественность: угроза локализована». Только выборные должностные лица могут набраться наглости заявить, что все под контролем и опасность позади, не имея ни малейшего представления о том, в чем же эта опасность заключается.

Лишь тот мужчина, единственный из всех стоявших перед микрофонами, похоже, понимал, что неисправный самолет, полный мертвых пассажиров, – это лишь начало.

Гудвотер?

Вроде он был из Центра по контролю заболеваний. Того, что в Атланте. Сетракян не мог знать наверняка, но чувствовал: этот мужчина – его шанс. Возможно, единственный.

«Четверо выживших…» Если бы они только знали…

Авраам вновь уставился на черный сияющий диск в небе. Словно смотришь в глаз, пораженный катарактой.

Словно смотришь в будущее…

«Стоунхарт груп», Манхэттен

Вертолет приземлился на крыше манхэттенской штаб-квартиры «Стоунхарт груп» – здания из черной стали и стекла в сердце Уолл-стрит. Верхние три этажа занимала личная резиденция Элдрича Палмера – королевский пентхаус с ониксовыми полами, где на столах стояли скульптуры Брынкуши[31]31
  Брынкуши, Константин (Бранкузи, 1876–1957) – французский скульптор румынского происхождения, один из основателей стиля абстрактной скульптуры.


[Закрыть], а обоями служили работы Бэкона[32]32
  Бэкон, Фрэнсис (1909–1992) – знаменитый английский художник-экспрессионист, дизайнер и декоратор.


[Закрыть].

Палмер сидел один в телевизионной комнате. Все шторы были опущены. В этом помещении, так же как в его доме в Дарк-Харборе и в кабине его личного медицинского вертолета, температура воздуха составляла ровно семнадцать градусов Цельсия. С семидесятидвухдюймового экрана на него пялился раскаленный дочерна зрачок с огненно-красным ободком в окружении ослепительно-белых языков света.

Палмер мог бы выйти на улицу. В конце концов, сегодня для него достаточно прохладно. Он мог бы подняться на крышу, чтобы наблюдать затмение оттуда. Но техника позволяла ему приблизить картинку – не картинку тени, отбрасываемой на землю, но картинку Солнца, подчинившегося Луне, а это зрелище было для него сладостной прелюдией к полному разорению мира. Палмер знал, что не задержится на Манхэттене. Скоро, весьма скоро Нью-Йорк станет не столь уж приятным местом для прогулок.

Он сделал несколько звонков, осторожно переговорил кое с кем по линии засекреченной связи. Его груз действительно прибыл, как он и ожидал.

Улыбаясь, Палмер вылез из инвалидного кресла и медленно, но уверенно направился к гигантскому экрану, будто это был и не экран вовсе, а портал, через который он намеревался пройти в другой мир. Приблизившись вплотную, он дотронулся до жидкокристаллической панели, провел рукой по изображению злобного черного диска – жидкие пиксели, как бактерии, извивались под сморщенными подушечками пальцев. Словно его ладонь прошла насквозь и коснулась самого глаза смерти. Это покрытие Солнца Луной было небесным извращением, нарушением естественного хода вещей. Холодный, мертвый камень свергал с престола живую, горящую звезду! Для Элдрича Палмера сей факт служил доказательством, что возможно все – абсолютно все! – даже величайшее предательство законов природы.

Из всех людей, наблюдавших в этот день затмение – вживую, или по телевизору, или на больших уличных экранах по всей планете, – Палмер был, пожалуй, единственным, кто болел за команду Луны.

Диспетчерская вышка аэропорта имени Джона Кеннеди

Все, кто находился в кабине диспетчерской вышки, вознесенной над землей на стометровую высоту, увидели, что далеко на западе, за пределами великой лунной тени, по ту сторону границы тьмы, разлился зловещий сумеречный свет, похожий на грозовой закат. Полутень Луны, озаренная пылающей фотосферой Солнца и потому более слабая, чем тень, окрасила небо в желтый и оранжевый, словно вдали показался край огромной заживающей раны.

Стена света приближалась к Нью-Йорку, который пребывал в темноте уже четыре с половиной минуты.

– Надеть очки! – раздалась команда, и Джим Кент незамедлительно ее выполнил, с нетерпением дожидаясь возвращения солнечного света.

Он огляделся, выискивая Эфа – всех участников пресс-конференции, включая губернатора и мэра, пригласили в кабину вышки, чтобы те могли спокойно полюбоваться затмением, – и, не найдя его, решил, что Гудвезер под шумок ускользнул в ангар.

На самом деле Эф нашел вынужденному перерыву самое оптимальное применение, какое только мог придумать: едва исчезло Солнце, он плюхнулся на ближайший стул и погрузился в изучение пухлой стопки конструктивных схем внутреннего устройства «Боинга-777».

Окончание затмения

Конец затмения обернулся фантастическим зрелищем. По западному краю Луны пошли ослепительные всполохи, которые, разрывая тьму, слились в бусинку нестерпимого солнечного света – словно на серебряном кольце Луны засиял невиданной яркости бриллиант. Но за эту красоту пришлось заплатить немалую цену. Несмотря на энергичную кампанию правительственных служб по защите зрения граждан во время небесного явления, более двухсот семидесяти жителей Нью-Йорка, в том числе девяносто три ребенка, ослепли, наблюдая волнующую картину возвращения Солнца: они не позаботились о защите глаз. На сетчатке нет болевых рецепторов, и поражаемые слепотой люди не осознавали, что расстаются со зрением, пока не становилось слишком поздно.

Бриллиантовая часть кольца медленно расширялась, превращаясь в целую россыпь драгоценных камней, известную как «четки Бейли»[33]33
  Английский астроном Фрэнсис Бейли (1774–1844) впервые описал яркие точки на краю лунного диска в начале и конце полной фазы солнечного затмения («четки Бейли»), появляющиеся, когда солнечный свет проходит между горами на краю лунного диска.


[Закрыть]; потом эти «камешки» слились воедино, и заново рожденный серп Солнца принялся выталкивать Луну с незаконно занятой территории.

По земле вновь зазмеились тени – они мерцали, точно вызванные из небытия духи, возвещающие переход из одной формы существования в другую.

По мере возвращения естественного света ликование людей принимало просто эпический размах. Все кричали, обнимались, повсюду гремели аплодисменты. Город огласили автомобильные гудки. На стадионе «Янки» из мощных динамиков лился голос Кэти Смит.

Полтора часа спустя Луна полностью сошла с тропы Солнца, и покрытие закончилось. По большому счету, ничего особенного не произошло: в небесах ничего не изменилось и ничто не пострадало; ничего не случилось и на земле, разве что по северо-восточной части США ясным днем несколько минут скользила тень. Даже в Нью-Йорке, едва закончилось световое шоу, люди мгновенно вернулись к повседневным делам, а те, кого зрелище застало в дороге, быстро переключились с ужаса закончившегося затмения на кошмар начавшихся пробок. Разумеется, захватывающий небесный феномен не мог не оставить отпечатка тревоги и благоговения во всех пяти районах огромной метрополии. Однако Нью-Йорк есть Нью-Йорк: если шоу закончилось, значит так тому и быть.

Пробуждение

Ремонтный ангар авиакомпании «Реджис эйрлайнс»

Эф вернулся в ангар на электротележке, оставив Джима с директором Барнсом, иначе им с Норой от директора было не отвязаться.

Больничные ширмы из-под крыла самолета уже откатили, брезент убрали. К переднему и заднему аварийным люкам были подведены лестницы; около люка заднего грузового отсека работала целая толпа следователей Национального совета по безопасности на транспорте. Теперь самолет рассматривался как место преступления.

Эф увидел Нору – она была в блузе из тайвека и латексных перчатках, волосы убрала под бумажную шапочку. Этот наряд не предохранял от биологического заражения, он лишь говорил, что Нора собирает вещественные доказательства.

– Потрясающее было зрелище! – воскликнула Нора, поприветствовав Эфа.

– Да уж, – ответил Гудвезер. Под мышкой он держал пачку конструктивных схем. – Бывает раз в жизни.

На столе все уже было готово для кофе. Однако Эф взял из чаши со льдом пакет молока, надорвал его и осушил одним махом. С тех пор как бросил пить, Эф жаждал молока, словно ребенок, страдающий кальциевым дефицитом.

– Пока ничего не нашли, – принялась рассказывать Нора. – Ребята из НСБТ демонтируют речевой самописец и «черные ящики». Я не знаю, почему они думают, что «черные ящики» в порядке, если все остальное на самолете отказало самым катастрофическим образом, однако отдаю должное их оптимизму. До сих пор от технологий толку было мало. Мы здесь двадцать часов, а эта птичка по-прежнему открыта настежь.

Нора была, пожалуй, единственным известным Эфу человеком, кому эмоции помогали работать лучше и эффективнее, у всех остальных происходило наоборот.

– Кто-нибудь побывал в самолете после того, как вынесли трупы?

– Думаю, что нет. Пока нет.

Эф поднялся по трапу и вошел в салон, не забыв прихватить с собой схемы. Все кресла пустовали, в салоне царило нормальное освещение. С точки зрения Эфа и Норы, была еще одна важная вещь, отличавшая это посещение от предыдущего: освободившись от упаковки защитных костюмов, теперь они могли включить все пять органов чувств.

– Запах улавливаешь? – спросил Эф.

Нора принюхалась:

– Что это?

– Аммиак. Но не только.

– Еще… фосфор? – Нора поморщилась. – И что, из-за этого они отправились на тот свет?

– Нет. В самолете газовых примесей не обнаружено. Но…

Эф огляделся… Что же здесь такое, что они никак не могут увидеть?

– Нора, будь добра, принеси «волшебные палочки».

«Волшебными палочками» они называли компактные лампы черного света – невидимого глазу ультрафиолетового излучения. Именно от него ярко светятся свежестираные хлопчатобумажные рубашки посетителей во время «страшных поездок» в парках развлечений. Эф вспомнил, как они отмечали девятилетие Зака в «Космическом боулинге»: всякий раз, когда Зак улыбался, его зубы сверкали ослепительной белизной.

Пока Нора ходила за лампами, Эф прошелся по салону и опустил везде шторки, чтобы затемнить помещение.

Нора вернулась с двумя «волшебными палочками». Они с Эфом включили лампы, и мгновенно темный салон превратился в безумный калейдоскоп – на полу и на сиденьях вспыхнули пятна света, переливающиеся всеми цветами радуги. Темными остались только те участки кресел, которые когда-то были непосредственно скрыты телами пассажиров.

– О боже… – прошептала Нора.

Кое-где светящаяся субстанция покрывала даже потолок – словно кто-то плеснул красок и туда.

– Это не кровь, – сказал Эф.

Зрелище потрясло его. При попытке охватить взглядом весь салон, до задней стенки, создавалось ощущение, будто они попали в картину Джексона Поллока.

– И все же это какое-то биологическое вещество.

– Что бы это ни было, оно распылено по всему салону. Словно здесь что-то взорвалось. Но откуда пошел взрыв?

– Отсюда. С того самого места, где мы сейчас стоим.

Эф опустился на колени, чтобы осмотреть ковер. Едкий запах усилился.

– Нужно взять образец и отправить на анализ.

– Ты уверен? – спросила Нора.

Гудвезер поднялся. Он все еще не мог прийти в себя от изумления:

– Посмотри-ка сюда.

Он показал Норе одну из конструктивных схем. На ней изображался лаз аварийного доступа, предусмотренный в «боингах» 777-й серии.

– Видишь этот заштрихованный контур в передней части самолета?

– Похоже, какая-то лестница.

– Ну да, и она примыкает к кабине экипажа.

– А что означают буквы «ВМОЭ»?

Эф направился к камбузу, располагавшемуся рядом с кабиной экипажа. Эти же буквы были нанесены на одну из стенных панелей.

– Верхнее место отдыха экипажа. Стандартное решение для этих магистральных птичек.

Нора пристально посмотрела на Эфа:

– Кто-нибудь его проверял?

– Я точно знаю, что мы не проверяли, – ответил Гудвезер.

Он повернул ручку, утопленную в стене, и отодвинул панель в сторону. За трехстворчатой дверкой открылась узкая винтовая лестница, уходящая вверх, в темноту.

– Черт! – вырвалось у Норы.

Эф направил на ступени «волшебную палочку».

– Я так понимаю, это означает, что ты пропускаешь меня вперед, – улыбнулся он.

– Подожди. Давай позовем кого-нибудь.

– Нет. Они не знают, чего искать.

– А мы знаем?

Эф проигнорировал вопрос и начал подниматься по узкой спирали лестницы.

Отсек наверху был очень тесным, с низким потолком. Иллюминаторы отсутствовали. «Волшебные палочки» куда больше подходили для криминалистических исследований, чем для освещения.

Они разобрали очертания двух стоявших по бокам отсека кресел бизнес-класса. Спинки были опущены. За креслами, вплотную друг к другу, располагались две койки. Забираться в них можно было только ползком. Черного света хватало, чтобы понять: в помещении никого не было. И его было более чем достаточно, чтобы высветить то же многоцветное месиво, которое Эф и Нора обнаружили внизу. Пятна сливались в полосу, которая шла по полу, по сиденьям, по одной из низких коек. Она была смазана, словно что-то тащили, когда месиво было еще влажным.

– Какого черта?! – воскликнула Нора.

Аммиачная вонь чувствовалась и здесь… но к ней примешивалось что-то еще. Какой-то простой, заурядный запах. Эф напряг память, пытаясь подобрать соответствие.

Нора тоже почуяла его и поднесла к ноздрям тыльную сторону ладони:

– Что это?

Эф, согнувшись в три погибели, стоял между креслами. Он никак не мог выделить нужное воспоминание.

– Так пахли дождевые черви, – наконец сказал он. – В детстве мы выкапывали их из земли. Разрезали надвое, чтобы посмотреть, как будут расползаться половинки. Черви пахли землей – холодной землей, в которой они и ползали.

Эф провел лучом черного света по стенам и полу, словно совершая обряд очищения от скверны. Он уже готов был сдаться, как вдруг увидел что-то возле бахил Норы.

– Нора, не двигайся! – приказал он и склонился набок, чтобы рассмотреть ковровое покрытие под более выгодным углом.

Нора окаменела, словно осознав, что наступила на мину.

На узорчатом ковровом покрытии лежала кучка земли. Совсем крохотная, несколько граммов, не более. Даже не кучка, а мазок земли – жирный, черный.

– Это то, о чем я думаю, или мне только кажется? – спросила Нора.

– Ящик, – хрипло произнес Эф.

Они спустились по заднему трапу и прошли в ту часть ангара, где сложили весь груз рейса 753. Там как раз открывали и осматривали тележки, на которых по салонам развозили еду. Эф и Нора оглядели кучи чемоданов, сумки с клюшками для гольфа, каяк.

Черный деревянный ящик исчез. Место, где он раньше стоял, на краю брезента, пустовало.

– Кто-то, должно быть, передвинул его. – Эф отошел на несколько шагов, оглядывая ангар. – Он где-нибудь неподалеку.

Нора сверкнула глазами:

– Они ведь только начали осматривать багаж. Никто еще ничего не забирал.

– Одну вещь тем не менее забрали.

– Это же охраняемая территория, Эф. А размеры? Два с половиной метра на полтора на метр. И вес килограммов двести. Тут работка на четверых.

– Именно. Значит, кто-то знает, где он.

Они направились к дежурному офицеру, который занимал пост у дверей ангара, – у него должны быть все необходимые записи. Молодой военный сверился с табелем имущества, с журналом, где отмечались все приходы и уходы людей, все вносимые и выносимые предметы.

– Здесь ничего не отмечено.

Эф почувствовал нарастающее возмущение Норы и спросил, не дав ей заговорить:

– Как давно вы здесь? Я имею в виду, когда вы заступили на пост?

– В двенадцать, сэр.

– И не отлучались на перерыв? Даже во время затмения?

– Я все время стоял вон там. – Офицер указал на место в нескольких метрах от ворот. – Мимо меня никто не проходил.

Эф повернулся к Норе.

– Что здесь происходит, черт побери? – воскликнула она, сверля взглядом дежурного офицера. – Кто еще мог видеть этот большой здоровенный гроб?

Сочетание «большой здоровенный» позабавило Эфа, но при слове «гроб» он нахмурился.

Гудвезер оглядел ангар, скользнул взглядом по камерам наблюдения, установленным на стропильных балках, и указал на них Норе.

– Если кто и видел, так это они, – произнес Эф.

Эф, Нора и дежурный офицер поднялись по узкой стальной лестнице в комнату наблюдения, откуда открывался вид на весь ангар. Внизу механики снимали с «боинга» носовой обтекатель, чтобы добраться до внутренностей самолета.

В ангаре постоянно работали четыре камеры. Одна была нацелена на дверь, за которой пряталась лестница, ведущая к офисным помещениям; вторая – на дверь самого ангара; третья, также укрепленная на стропильной балке, – на нее и указал ранее Эф – давала общий план ангара, а четвертая была установлена в той самой комнате, где они сейчас находились. Все картинки выводились на один экран, разделенный на четыре сегмента.

– Зачем нужна камера в этой комнате? – спросил Эф старшего техника.

Тот пожал плечами:

– Наверно, затем, что здесь хранят денежки.

Техник уселся в свое видавшее виды кресло – подлокотники, истертые до белизны, были клеены-переклеены изоляционной лентой. Нажав несколько клавиш, техник вывел камеру общего плана в полноэкранный режим и прокрутил запись назад. Видеомагнитофон был цифровой, но устаревшей модели, поэтому при прокрутке разобрать что-либо на экране не получалось.

Техник остановил запись. На экране ящик лежал именно на том месте, куда его поместили при выгрузке, – на краю площадки, отведенной под багаж рейса 753.

– Вот он, – указал Эф.

– Точно, – кивнул дежурный офицер. – Теперь давайте посмотрим, куда он подевался.

Техник нажал клавишу. Запись прокручивалась вперед с меньшей скоростью, чем при прокрутке назад, но все же довольно быстро. Свет в ангаре во время полного затмения потускнел, а когда вновь стало светло, ящика и след простыл.

– Стоп, стоп! – воскликнул Эф. – Давайте назад.

Техник прокрутил запись назад, потом снова пустил, снизив скорость.

В ангаре потемнело, и ящик тут же исчез.

– Ни хрена себе… – Техник остановил запись.

– Чуть назад, – попросил Эф.

Техник так и сделал, а потом еще раз пустил запись, на этот раз в нормальном режиме.

В ангаре стемнело, его освещали только лампы. Ящик стоял на месте. А потом исчез.

– Ух ты! – вырвалось у дежурного офицера.

Техник остановил запись. Он тоже был сбит с толку.

– В записи разрыв, – предположил Эф. – Кусок вырезали.

– Нет никакого разрыва, – возразил техник. – Вы же видели временной код.