Текст книги "Штамм. Закат"

Блог Фета

Я опять с вами. По-прежнему пытаюсь разобраться со всеми этими делами.

Видите ли, я полагаю, главная проблема людей в том, что они парализованы неверием.

Мол, вамп – это некий парень в атласном плаще. Гладко зачесанные назад волосы, белый грим, забавный акцент. Делает две дырочки в шее, затем превращается в летучую мышь и растворяется в ночи.

Видели этот фильм? Да их десятки, какой ни возьми.

Хорошо. Теперь наберите слово «саккулина».

Да ладно вам, черт побери, вы же все равно в Интернете. Давайте набирайте. Я уже это делал.

Вернулись? Хорошо.

Теперь вы знаете, что саккулина – это ракообразное из отряда усоногих, принадлежащее к подотряду корнеголовых. Оно паразитирует на крабах.

Да кому какое дело, кто там на ком паразитирует? Чего это вдруг я отнимаю у вас время?

Вот что делает самка саккулины, дойдя в виде личинки до второй стадии развития: находит уязвимое сочленение в панцире краба и проникает в полость его тела. Оказавшись внутри, она выпускает множество нитевидных отростков, которые распространяются по всему крабьему телу, даже опутывают его стебельчатые глаза.

Теперь, когда краб порабощен, на свет (только этот «свет» внутри краба) является собственно самка – в виде мешковидного тела, лишенного конечностей. К ней присоединяется самец, и – угадайте-ка, что происходит? Правильно, наступает время спаривания.

Внутри краба-заложника вынашиваются и вызревают яйца, причем краб теперь вынужден отдавать все свои жизненные силы заботе об этой семейке паразитов, которая им управляет.

Краб – это хозяин. Беспилотник. Им полностью завладел совершенно иной вид, и он вынужден заботиться о яйцах захватчика, как о своем собственном потомстве.

Да кому какое дело?! Ну усоногие, ну крабы…

Я вот к чему: в природе множество подобных примеров.

Одни существа захватывают тела других существ, совершенно на них не похожих, и полностью меняют их жизненные функции.

Это доказано. Это известно.

И тем не менее мы считаем, что мы выше всего этого. Мы же люди!

Крайнее звено пищевой цепи. Мы едим, но нас не едят. Мы берем, а нас никто взять не может.

Говорят, Коперник первый установил, что Земля – не центр Вселенной (ну не могу же я один думать, будто это сделал Галилей!).

А Дарвин установил, что человек – не центр живой природы.

Так почему же мы до сих пор слепо верим, будто мы нечто большее, чем животные?

Давайте посмотрим на себя. В сущности, мы не что иное, как набор клеток, деятельность которых согласовывается химическими сигналами.

Что, если кто-нибудь, вторгнувшись в наш организм, возьмет на себя управление этими сигналами?

Начнет захватывать нас одного за другим?

Станет переписывать слово за словом книгу нашей сокровенной природной сути, перестраивая нас под собственные нужды?

Скажете, это невозможно?

Почему? Думаете, род человеческий «слишком велик, чтобы рухнуть»?

Ладно. Хватит вам это читать. Хватит лазить по Интернету в поисках ответов. Выходите-ка на улицы, раздобудьте хоть что-нибудь серебряное и восстаньте против этих тварей. Пока еще не поздно.

Блэк-Форест. Мясокомбинат «Решения»

Габриэль Боливар ждал. Единственный уцелевший из четырех «выживших» после посадки рейса 753 компании «Реджис эйрлайнс», он сидел в неглубокой земляной яме, вырытой в подвальном помещении мясокомбината «Решения» городка Блэк-Форест, в двух этажах от поверхности и этажом ниже зала для сбора крови скотобойни номер три.

Огромный гроб Владыки покоился рядом, на узком вытянутом возвышении из грунта и камней. В подземном помещении царила абсолютная тьма, и тем не менее тепловое поле Владыки было сильное и четкое – в глазах Боливара гроб сиял, словно изнутри бил яркий свет. Боливар мог даже разобрать рисунок резьбы, окаймлявшей в верхней части дверцы, посаженные на двойные петли, – настолько высока была температура телесной оболочки гигантского вампира. Тепло, излучаемое им, само по себе подтверждало величие Владыки.

Боливар пребывал на второй стадии вампирской эволюции. Боли, неизбежные при трансформации, почти утихли – прежде всего их облегчало ежедневное кормление: порции красной крови подпитывали его организм, действуя примерно так же, как в организме человека действуют белки и вода, участвуя в воссоздании мышечной ткани.

В теле Боливара полностью сформировалась новая система циркуляции жидкостей: артерии теперь доставляли питательные вещества в особые полости внутри туловища. Пищеварительная система упростилась – все выделения теперь выходили из тела через одно-единственное отверстие. Плоть полностью облысела и стала гладкой, как стекло. Удлинившиеся средние пальцы рук потолстели и огрубели, их последние фаланги с твердокаменными ногтями больше походили на когти, в то время как все остальные ногтевые пластины словно бы растаяли – в нынешнем состоянии необходимость в них просто отпала, так же как отпала необходимость в волосах и гениталиях. Каждый глаз теперь представлял собой один большой зрачок, разве что образовались красные кольца, заместившие то, что когда-то было нормальными человеческими белками. Боливар ныне воспринимал тепло в оттенках серого, а его слух – роль ушей выполнял внутренний орган, совершенно отличный от бесполезных хрящей, что прилегали к боковым частям его абсолютно гладкой головы, – неимоверно обострился: он слышал, как в стенках земляной ямы копошатся насекомые.

Боливар теперь больше полагался на животные инстинкты, чем на стремительно угасающие человеческие чувства. Он остро ощущал солнечный цикл – даже здесь, глубоко под землей, Боливар точно знал, что на поверхности надвигается ночь.

Температура его тела составляла 323 градуса по Кельвину, или 50 градусов по Цельсию, или 120 градусов по шкале Фаренгейта. Здесь, в глубине земли, он испытывал приятное ощущение клаустрофобии, родственное нежным ощущениям темноты и влажности, – у него появилась особая любовь к тесным замкнутым помещениям. В недрах Боливар чувствовал себя уютно и безопасно, особенно когда в дневные часы закапывался в прохладную землю – точно так же, как люди по ночам кутаются в теплое одеяло.

Помимо всего этого, у него установились особые, почти товарищеские отношения с Владыкой – гораздо выше уровнем, чем спиритическая связь, которую ощущают все дети Владыки. Боливар чуял, что среди растущего клана его особо выделяют и готовят для какой-то высшей цели. Например, он один был в курсе, где находится гнездовье Владыки. Боливар понимал, что его сознание глубже и шире, чем у остальных. Причем понимание это рождалось помимо каких-либо эмоциональных реакций, помимо формирования особого мнения насчет собственной персоны.

Он просто понимал, и все.

Сюда, в гнездовье, Боливар был призван, чтобы находиться рядом с Владыкой, когда тот восстанет ото сна.

Дверцы шкафа распахнулись. Сначала появились огромные руки, пальцы по очереди ухватили края открывшегося проема с той изящной согласованностью движений, которую демонстрируют паучьи лапки. Владыка подтянулся и сел прямо. Комки почвы посыпались с его гигантской спины на земляное ложе.

Глаза Владыки были открыты. Он видел великое множество вещей, взор его простирался далеко за пределы этого темного подземного помещения.

Схватка с охотником на вампиров – Сетракяном, доктором Гудвезером и крысоловом Фетом, последовавшее за этим солнечное облучение – от всего этого Владыка буквально почернел, и физически, и умственно. Его плоть, когда-то чистая и светлая до прозрачности, была теперь грубой и жесткой, как плохо выделанная шкура. Кожа поскрипывала при ходьбе, трескаясь и отслаиваясь при каждом движении.

Тварь постоянно сдирала с тела чешуйки, напоминавшие оплавленные, прилипшие к телу перья.

Владыка потерял уже больше сорока процентов кожи, что придавало ему вид некоего чудовищного существа из черного гипса. Плоть Владыки не обладала способностью к регенерации: верхний слой, эпидермис, просто отслаивался, обнажая дерму – нижний, незащищенный слой, испещренный сосудами, а из-под него местами проглядывал подкожный жир, прикрывающий, и то с прорехами, тонкие фасции. Цвет плоти тоже разнился – от кроваво-красного до желто-жирового, отчего казалось, что все тело покрыто невообразимой блестящей пастой из свеклы и жирного заварного крема. Капиллярные черви Владыки были видны повсюду, в особенности на лице, – они словно бы плавали наперегонки непосредственно под обнажившейся дермой, создавая рябь по всему гигантскому телу.

Владыка почувствовал, что его приспешник Боливар рядом. Он перекинул массивные ноги через боковые стенки старого шкафа, со скрипом опустил их на пол и выпрямился. Комья земляного ложа липли к его телу, и, по мере того как Владыка двигался, короста глины и отмершей кожи, отваливаясь, падала ему под ноги большими кусками. Обычно гладкий вампир восстает со своего ложа чистым, словно человек после ванны.

Владыка содрал с тела корки отжившей плоти. Тварь давно поняла, что не сможет быстро и свободно передвигаться, если не будет мало-помалу сбрасывать с себя мерзкую изуродованную кожу. Эта оболочка долго не протянет. Боливар, стоявший на изготовку возле неглубокой траншеи, которая служила выходом из этого подземелья, обещал быть приемлемым вариантом: он вполне подходил в качестве кандидата для новой физической оболочки Владыки, хотя бы и временной, – это даже сделало бы ему великую честь. К тому же Боливар отвечал главному условию, непременному для потенциальной оболочки: у него не было ни родных, ни близких, которым он должен был бы хранить верность. Но в то же время Боливар только-только вступил во вторую стадию эволюции. До зрелости ему было еще далеко.

Оболочка может подождать. Должна подождать. У Владыки и без того было дел по горло.

Вампир двинулся вперед, показывая дорогу. Он согнулся в три погибели и, помогая себе локтями и когтями, принялся быстро карабкаться по длинному извивающемуся тоннелю, уходившему вверх. Боливар не отставал. Тварь вылезла в большую подземную камеру. Широкий пол ее устилал ровный слой мягкой влажной земли, словно бы здесь разбили прекрасный сад, только растения еще не дали всходы. Потолок в камере был достаточно высок – даже Владыка мог встать в полный рост.

Когда не видимое отсюда солнце ушло за горизонт и поверхность земли отдалась во власть ночной тьмы, почва вокруг Владыки зашевелилась. Появились маленькие конечности – ручонка здесь, тонкая ножка там, – словно сад и вправду ожил, и из-под земли полезли первые ростки. Наконец стали вздыматься детские головки, все еще волосатые. Некоторые лица ничего не выражали, иные же искажала гримаса боли, сопровождающей ночное перерождение этих юных существ.

То были слепые дети из автобуса. Это они вылуплялись из земли, по-прежнему незрячие, но отчаянно голодные, как новорожденные личинки. Дважды проклятые Солнцем – сначала их ослепили лучи светила, временно покрытого Луной, а потом смертоносный спектр ультрафиолетового излучения отказал им в праве на дневной свет, – эти дети должны были стать «щупальцами» Владыки, передовым отрядом его растущего ополчения. Обращение наделило их особым даром – благословенным или проклятым, как посмотреть: их способность к восприятию намного превышала то, чем располагали остальные представители клана. Особая острота чувств должна была сделать из них незаменимых охотников. И незаменимых убийц.

Узри!

Владыка приказывал Боливару. Вампир вложил в голову своего помощника картинку, совсем недавно увиденную глазами Келли Гудвезер в тот момент, когда вампирша столкнулась лицом к лицу со старым профессором на крыше дома в Испанском Гарлеме.

Тепловое излучение старика было прохладным, совсем сереньким, зато меч в его руке сиял так ярко, что Боливар невольно моргнул: мигательные перепонки опустились, сократив поле зрения до узких горизонтальных щелей.

Келли убегала по крыше. Боливар видел все словно бы из ее головы: как она, подпрыгнув, отскочила, как пустилась наутек, – до той секунды, когда Келли, перемахнув через парапет, стала спускаться по отвесной стене.

Здесь картинка исчезла, и Владыка вложил в сознание Боливара нечто иное – инстинктивную, как у животных, способность определить местоположение дома, совмещенную с картой подземных путей сообщений, которая, пополняемая кланом, постоянно расширялась.

Старик. Теперь он твой.

Межрайонная скоростная транспортная система. Внутренняя платформа станции «Саут-Ферри»

Фет вышел к пристанищу бездомных еще до прихода ночи. В большой спортивной сумке у него лежали таймер для варки яиц и гвоздезабивной пистолет. Он нырнул под землю на станции «Боулинг-Грин» и по рельсам вышел к лагерю кротов у платформы «Саут-Ферри».

Там он некоторое время искал логово Безум-Ника, однако ни логова, ни самого Безум-Ника так и не обнаружил. После него остались лишь несколько щепок деревянного поддона и улыбающаяся физиономия мэра Коха. Впрочем, информации оказалось достаточно, чтобы Фет примерно представил, куда двигаться. Он повернулся и направился в сторону трубопровода.

Вскоре крысолов услышал шум, эхом разносившийся в тоннеле. Громкий металлический лязг, затем бормотание далеких голосов.

Василий вытащил гвоздезабивной пистолет и продолжил путь к петле «Саут-Ферри». Там он и нашел Безум-Ника. Тот, раздетый до грязного нижнего белья, пытался взгромоздить повыше свою жалкую софу – его коричневая кожа блестела от пота и влаги, сочившейся сверху. За спиной Безум-Ника болталась размочаленная косичка.

Его разобранная на части берлога тоже была здесь – в виде кучи мусора, в которой виднелись обломки других брошенных лачуг. Куча возвышалась прямо на путях, представляя серьезную преграду движению. Она доходила до полутора метров в высоту, а сверху для верности была придавлена обломками шпал.

– Эй, брат! – позвал Фет. – Какого черта ты здесь делаешь?

Безум-Ник повернулся. Стоя на мусорной куче, он более всего походил на обезумевшего художника. В потных руках Безум-Ник вертел обрезок стальной трубы.

– Время пришло! – заорал он, будто проповедник. – Нужно что-то делать!

На секунду Фет лишился дара речи.

– Например, пустить под откос поезд?!

– Вот именно, – кивнул Безум-Ник.

Откуда ни возьмись появились еще несколько кротов. Они неторопливо подошли к куче и уставились на творение Безум-Ника.

– Что ты наделал?! – воскликнул бродяга по имени Пещерник Карл.

Когда-то Карл был путевым обходчиком. Выйдя на пенсию, он понял, что тоннельный мир ему дороже всего на свете, и вернулся в свое любимое подземелье, подобно тому как отставной моряк возвращается в море, потому что не может без него жить. На нем был головной шахтерский светильник, и, когда Карл качал головой, луч мотался из стороны в сторону.

Свет фонаря не понравился Безум-Нику. Он выпрямился на верхушке своей баррикады и испустил боевой клич.

– Я, может, и юродивый, – возопил он, – но так просто меня не возьмешь!

Пещерник Карл и несколько других кротов приблизились к куче, чтобы разобрать ее.

– Стоит первому поезду сойти с рельсов, и нас выпрут отсюда раз и навсегда, – заявил Карл.

В мгновение ока Безум-Ник спрыгнул с кучи и приземлился рядом с Фетом. Василий распростер руки и сделал шаг к Безум-Нику – ему хотелось разрядить ситуацию, кроме того, он надеялся уговорить этих людей поработать на него.

– Ни с места… – предупредил Фет.

Однако Безум-Ник не был расположен к болтовне. Он размахнулся и саданул Василия стальной трубой – Фет инстинктивно подставил левую руку. Кость хрустнула.

Крысолов взвыл, но тут же, перехватив гвоздезабивной пистолет наподобие дубинки, врезал Безум-Нику по темечку. Псих пошатнулся, однако не отступил. Фет крепко приложил его по ребрам – послышался треск, – затем пнул под колено, да так, что выбил сустав, и только после этого безумец свалился на землю.

– Слышите?! – завопил Пещерник Карл.

Фет замер и навострил уши.

Далекий характерный грохот…

Василий повернулся и увидел, как вдалеке, там, где рельсы уходили за поворот, показался отблеск света, словно серебряная пыль легла на изогнутую стену тоннеля.

По разворотной дуге приближался поезд пятой линии.

Кроты лихорадочно растаскивали завал, но смысла в этом уже не было никакого. Опираясь на стальную трубу, Безум-Ник поднялся и запрыгал на здоровой ноге.

– Гребаные грешники! – завыл он. – Вы, кроты, слепы все до единого! Вот – они грядут! Теперь у вас нет выбора, только драться! Драться за свою жизнь!

Поезд несся прямо на них, и Фет понял, что времени нет ни секунды. Он едва успел отскочить в сторону, избежав неминуемой, казалось, смерти. Нарастающий свет фар озарил танец Безум-Ника – сумасшедшую джигу на полусогнутой ноге.

Когда головной вагон поравнялся с Фетом, тот мельком увидел лицо машиниста. Это была женщина. С отсутствующим выражением она смотрела прямо перед собой. Женщина-машинист должна была видеть кучу мусора. И все же она не затормозила. Она вообще никак не отреагировала.

Взгляд ее был устремлен на километр вперед. Взгляд новообращенного вампира.

БАММ! Поезд врезался в преграду. Бешено вращающиеся колеса, визг, скрежет. Головной вагон пропахал кучу мусора, взорвал ее, перемолол, протащил крупные обломки метров тридцать и только после этого сошел с рельсов. Состав накренился вправо, притерся к краю платформы в начале петли, пошел юзом, оставляя за собой хвост искр, точно комета. Затем моторный вагон шатнуло в другую сторону, и весь поезд за ним, извиваясь, как стальная лента, сложился гармошкой в узком пространстве рельсового пути.

Скрипучий металлический рев казался почти человеческим воплем – визгом ярости и боли. У тоннелей есть свои звуковые особенности, в их «горле» создается эхо – вагоны уже давно остановились, но жуткий вопль все не стихал…

На этом поезде гроздьями висела уйма тел. Некоторые наездники встретили мгновенную смерть – их растерло и размазало о край платформы. Остальные, цепляясь за что попало, держались до самого конца этого захватывающего крушения.

Как только поезд остановился, они отвалились от вагонов, словно пиявки от тела, попадали на землю и тут же начали осматриваться, определяя свое местоположение.

Медленно, очень медленно твари направились к кротам, которые так и не двинулись с места – лишь изумленно взирали на происходящее, не веря своим глазам.

Наездники безмятежно и невозмутимо выходили из облака пыли и дыма, окутавшего место катастрофы, – вот только походка у них была странная, крадущаяся, а суставы при ходьбе мягко похлопывали.

Фет быстро извлек из своей спортивной сумки самодельную бомбу с часовым механизмом, изготовленную Сетракяном. Правую икру что-то сильно жгло: оказалось, ногу почти навылет пронзила длинная и тонкая, острая, как игла, щепка, вылетевшая из кучи мусора. Если ее вытащить, польется кровь, а сейчас Василию меньше всего хотелось пахнуть кровью, поэтому он оставил щепку в ноге – пусть себе сидит в мышце, больно, но терпимо.

Ближе всех к рельсам стоял Безум-Ник, потрясенно оглядываясь по сторонам. Как получилось, что столько народу выжило после крушения?

Когда наездники приблизились, даже Безум-Ник заметил, что этим людям чего-то недостает. Он обнаружил в их лицах нечто человеческое, но это были лишь слабые следы, не более. Что-то, скорее, похожее на жадный проблеск человекоподобного разума, который можно видеть в глазах очень голодной собаки.

Безум-Ник узнал кое-кого из наездников – это были мужчины и женщины подземелья. Можно сказать, друзья. Такие же, как он, кроты. За исключением, правда, одной фигуры – бледного долговязого существа, обнаженного по пояс. Существо отличалось весьма изящным сложением и походило на фигурку, выточенную из слоновой кости. Несколько прядей обрамляли угловатое лицо, красивое и одновременно уродливое, обезображенное дьявольской одержимостью.

Это был Габриэль Боливар. Его песни, конечно же, не дошли в свое время до ушей обитателей подземелья, прославленный музыкант был кротам неизвестен, тем не менее все глаза были прикованы к нему – так сильно Боливар выделялся среди остальных. Звезда, какой он был при жизни, сохранила сияние и в немертвом состоянии. Одежда Боливара состояла из кожаных черных штанов и ковбойских сапог. Все вены, все мускулы, все жилы отчетливо виднелись под его тонкой, нежной, полупрозрачной кожей.

По бокам Боливара стояли две искалеченные особы женского пола. У одной была располосована рука – глубокий разрез шел сквозь кожу, мышцы и даже кость, так что было непонятно, на чем держится конечность. Разрез не кровоточил, скорее, сочился – только не красной кровью, а какой-то белой субстанцией, более вязкой, чем молоко, но не столь густой, как сливки.

Пещерник Карл начал молиться. Его тихий рыдающий голос был настолько высок, настолько полон страха, что Фету поначалу показалось, будто плачет маленький мальчик.

Боливар указал на глазеющих кротов, и в ту же секунду наездники бросились на них.

Женщина-тварь подбежала к Пещернику Карлу, сшибла его с ног, плюхнулась на грудь и пригвоздила к земле. От нее воняло заплесневелой апельсиновой кожурой и тухлым мясом. Карл попытался сбросить тварь, но та схватила его руку и с такой силой крутанула в суставе, что кость лопнула.

Раскаленная рука вампирши с неимоверной силой уперлась ему в подбородок. Голова Карла откинулась до предела – еще чуть-чуть, и сломается шея, – обнаженное горло вытянулось. Поваленный, Карл теперь видел мир перевернутым вверх дном, и единственное, что мог разглядеть в лучах фонаря своего шахтерского шлема, были бегущие ноги – незашнурованные туфли и босые ступни. Из тоннелей на подмогу тварям вывалилась целая орда чудовищ. Полномасштабное вторжение в мир кротов – твари затаптывали людей и набрасывались по нескольку штук на одного.

К женщине, лежавшей на Карле, присоединилась вторая тварь – она в бешенстве содрала с него рубашку. Карл почувствовал сильный укус в шею. Нет, на нем не сомкнулись чьи-то челюсти и не зубы прокусили кожу – то был прокол, и после укуса что-то с чмоканьем защелкнулось на его горле. Вторая тварь разодрала его брюки по шву, изорвала в клочья штанины ниже паха и впилась во внутреннюю поверхность бедра.

Сначала боль – острая, жгучая, мучительная. Затем, через несколько секунд… онемелость. Такое впечатление, будто какой-то поршень ходит туда-сюда и глухо стучит, прижимаясь к коже и мускулам.

Карла… осушали. Он попробовал закричать, но во рту не нашлось места голосу – туда залезли четыре длинных горячих пальца. Тварь ухватила щеку Карла изнутри, и ее ноготь – скорее коготь, чем ноготь – вспорол десну до самой челюстной кости. Вкус пальцев был острый, соленый, но вскоре его перебил медный привкус собственной крови Карла.

* * *

Фет ретировался сразу после крушения: он мгновенно осознал, что сражение проиграно. Вопли были просто невыносимы, но он еще не выполнил задачу, надо сконцентрироваться только на ней.

Задом вперед крысолов залез в трубопровод и сразу понял, что внутри едва хватает места. Единственное преимущество страха, охватившего его, заключалось в мощнейшем выбросе адреналина: зрачки расширились и Василий обнаружил, что видит все вокруг неестественно четко.

Он размотал тряпки и до упора крутанул таймер. Три минуты. Сто восемьдесят секунд. Яйцо всмятку.

Василий проклял свою «удачу» – только теперь он осознал, что при вампирской бойне, разворачивавшейся в тоннеле, ему придется как можно глубже забраться в трубопровод, который твари использовали в качестве переправы, да еще пятясь задом, с поврежденной рукой и кровоточащей ногой.

Перед тем как взвести таймер, Фет, насколько это было возможно, выглянул в тоннель и увидел кротов, корчащихся под гроздьями пирующих вампиров. Всех бродяг уже заразили, со всеми уже было покончено – со всеми, кроме Безум-Ника. Он стоял возле бетонной опоры, взирая на происходящее с блаженной улыбкой идиота. Как ни странно, ни одна из темных тварей не тронула его. Вокруг неистовствовали вампиры, а Безум-Ник оставался целым и невредимым. Затем Фет увидел, как к сумасшедшему приблизился долговязый Габриэль Боливар. Безум-Ник пал перед певцом на колени. Две их фигуры рисовались в тусклом свете, пробивающемся сквозь пыль и дым, словно изображения на почтовой марке с библейским сюжетом.

Боливар возложил руку на голову Безум-Ника – сумасшедший поклонился, затем поцеловал руку и принялся молиться.

Все, Фет увидел достаточно. Он сунул бомбу в щель между трубами и отпустил пальцы. Раз… два… три… – начал он считать, вторя тиканью таймера, затем схватил свою сумку и, пятясь, пополз по трубопроводу.

Сначала Фет двигался с трудом, однако вскоре стало легче – его собственная кровь, текшая из раны, служила смазкой в этой тесной трубе.

…сорок… сорок один… сорок два…

Группка тварей переместилась к входному отверстию трубопровода, привлеченная запахом лакомства, источаемым Фетом. Василий увидел их очертания в маленьком круглом проеме, и все его надежды испарились.

…семьдесят три… семьдесят четыре… семьдесят пять…

Со всей доступной ему скоростью Фет полз, скользя по собственной крови, при этом он умудрился раскрыть сумку и вытащить гвоздезабивной пистолет. Пятясь, он вопил во весь голос и выпускал серебряные гвозди, подобно тому как солдат опустошает магазин автомата, паля по вражескому гнезду.

Гвозди Фета глубоко вошли в скулу и лоб вампира, который первым рванул следом, – хорошо одетого мужчины шестидесяти с лишним лет. Фет выстрелил еще несколько раз – гвозди выбили глаз и заткнули вампиру пасть: один из серебряных штифтов глубоко зарылся в мягкие ткани горла.

Тварь пронзительно завизжала и отпрянула, через нее быстро полезли другие, по-змеиному извиваясь в тонкой трубе. Фет увидел, что к нему приближается новый монстр, на этот раз хрупкая женщина в спортивном костюме. Из большой раны на ее плече торчала сломанная ключица. Женщина ползла к Фету, а кость царапала стенку трубопровода.

…сто пятьдесят… сто пятьдесят один… сто пятьдесят два…

Фет выстрелил в приближавшуюся тварь. Она ползла, несмотря на то что лицо ее было утыкано серебром, точно подушечка для иголок. Из этой подушечки вдруг выстрелило чертово жало. Оно вытянулось во всю длину и едва не коснулось Фета. Спасаясь, Василий заерзал в скользком от крови желобе еще активнее. Выстрел – промах. Гвоздь срикошетил от стенки и прошел мимо вампирши, зато угодил в горло твари, лезшей следом.

Как далеко он отполз? Сколько до бомбы? Пятнадцать метров? Тридцать?

Маловато.

Три динамитных патрона спустя – три патрона и одно гребаное яйцо всмятку – он узнает, маловато или нет.

Продолжая стрелять и вопить, Василий вспомнил фотографии домов из журналов «Недвижимость» со светящимися уютом окнами. В такие дома никогда не вызывали крысоловов. Фет дал себе слово: если он каким-то чудом выживет, то зажжет свет во всех окнах своей квартиры и выйдет на улицу – просто посмотреть, как это выглядит.

…сто семьдесят шесть… сто семьдесят семь… сто семьдесят…

За тварью расцвел взрыв. Жаркая волна ударила в лицо Василию, он почувствовал, как его тело подхватил раскаленный поршень вытесненного воздуха и понес, понес… но тут на Фета со всей дури рухнула туша – опаленное тело вампира – и вышибла из него дух.

Проваливаясь в тихую ясную бездну, он вдруг услышал слово. Оно всплыло из глубин памяти и вытеснило мерный счет, звучавший в его голове:

КРО… КРО…

КРОАТОН