Текст книги "Квартира в Париже"

– Буду рада. Мне необходимо горючее, иначе диссертация буксует. – Она с улыбкой указала на рабочий стол, где поблескивал заваленный книгами серебристый ноутбук.

– Над чем трудитесь?

– «Практика кинбаку в Японии периода Эдо: военное применение и искусство любви».

– Кинбаку? Никогда о таком не слышал.

Полин поставила пустую чашку в раковину и бросила на нового соседа загадочный взгляд.

– Идемте, я покажу.

5

За стеклом пламенели красные дубы и клены. Черные силуэты сосен напоминали театр теней.

Маделин смотрела ничего не видящим взглядом на солнце, заходившее за музыкальный киоск на лужайке Ботанического сада. Было уже около пяти часов вечера. Она сидела за столиком ресторана «Фрэнк», под ажурным навесом атриума, и пила маленькими глотками черный чай. Вот уже несколько минут ее не покидала волнующая мысль. Что, если Бернар Бенедик сказал ей правду? Вдруг три последние картины Шона Лоренца действительно пропали? Картины, которых не видела ни одна живая душа? Она поежилась. У нее не было ни малейшего желания превращаться в инструмент в руках хитрого галерейщика, но если картины и впрямь существовали, она была бы счастлива оказаться тем человеком, который их найдет.

Ее охватило непривычное возбуждение. Это было сродни отклику на зов охотничьего рога. Когда-то это чувство было ей знакомо, и она была рада его возвращению. Вряд ли оно сильно отличалось от того творческого подъема, который водил рукой Шона Лоренца, когда тот разрисовывал вагоны подземки в начале 90-х. Это была радость от опасности, опьянение страхом, воля любой ценой добиться своего.

Она вошла на смарфтоне в Интернет. Статья о Лоренце в Википедии начиналась стандартно:

«Шон Пол Лоренц, известный в начале карьеры под именем Lorz74, граффити-художник и живописец, родился 8 ноября 1966 г. в Нью-Йорке и умер там же 23 декабря 2015 г. Последние двадцать лет жизни жил и работал в Париже».

Резюме на несколько десятков строк представляло, без сомнения, интерес, но не содержало почти ничего сверх того, что поведал Маделин Бенедик. Только в конце она наткнулась на сведения, которые искала:

«Дело Джулиана Лоренца

Преступление

12 декабря 2014 г., когда Шон Лоренц находился в Нью-Йорке для участия в ретроспективной выставке своих работ в Музее современного искусства, его жену Пенелопу и сына Джулиана похитили в Верхнем Вест-Сайде. Через несколько часов у художника потребовали многомиллионный выкуп. Требование сопровождал отрезанный палец ребенка. Деньги были уплачены, но освобождена одна Пенелопа. Сына убили у матери на глазах.

Виновный

Расследование быстро установило личность похитителя, так как

[…].

6

Гостиная Полин Делатур с длинным оливковым брусом под потолком создавала впечатление не семейного гнездышка, а современного лофта с соответствующим декором. Все стены здесь были покрыты фотографиями связанных обнаженных женщин, подвешанных к потолку при помощи причудливой сбруи – широких поясов с бесчисленными веревочными узлами. Лица бедняжек были перекошены – то ли от наслаждения, то ли от нестерпимой боли.

– Первоначально кинбаку было древним японским боевым искусством, – принялась объяснять Полин с ученым видом. – В него входило мастерство связывания высокопоставленных пленников. В течение столетий оно превратилось в изощренную эротическую практику.

Сначала Гаспар разглядывал фотографии настороженно. Подчинение и доминирование никогда его не привлекали.

– Знаете, что говорит великий кинорежиссер Грегг Араки? – спросила девушка. – «Путы должны быть на женском теле как ласки».

Постепенно Гаспар освоился и забыл про страх. Как ни странно, он был вынужден признать, что эти фотографии удивительно красивы. Объяснить это было трудно, но в них не было ни вульгарности, ни жестокости.

– Кинбаку – очень сложное искусство, – не унималась Полин. – Ничего общего с садо-мазо. Я веду специальные курсы в двадцатом округе. Обязательно приходите! Испытать это самому полезнее, чем сеанс психоанализа.

– Как относился к таким вещам Шон Лоренц?

Полин грустно усмехнулась.

– Шон вышел из джунглей: Нью-Йорк восьмидесятых и девяностых годов был настоящими джунглями. Разве такое могло его напугать?

– Вы были близки?

– Говорю же, мы дружили. Он говорил, что испытывает ко мне доверие. Во всяком случае, иногда он поручал мне присмотреть за его сыном. – Полин присела на ступеньку приставной лесенки у стены. – Вообще-то я не любительница маленьких детей, – призналась она. – Но малыш Джулиан – другое дело: необыкновенный был мальчуган! Живой, умница, просто прелесть!

Гаспар заметил, что ее лицо, и так молочно-белое, еще сильнее побледнело.

– Почему «был»?

– Потому что Джулиана убили. Вы не знали?

Гаспару трудно было устоять на ногах, и он, пододвинув себе необструганный табурет, неуклюже плюхнулся на него и наклонился вперед.

– Мальчика с фотографий, которых полон дом, нет в живых?

Полин, не сводя с него глаз, боролась с побуждением начать грызть свои покрытые гранатовым лаком ногти.

– Ужасная история! Джулиана похитили в Нью-Йорке и зарезали на глазах у матери.

– Кто на такое пошел?

Полин вздохнула:

– Старая знакомая Шона, отсидевшая в тюрьме. Художница родом из Чили, известная под псевдонимом LadyBird. Она сделала это из мести.

– За что она мстила?

– Честно говоря, я почти ничего не знаю, – сказала она, вставая. – В ее мотивах очень трудно разобраться.

Полин вернулась в кухню, Гаспар притащился туда следом за ней.

– Лучше вернемся к Шону. После гибели сына он уже не стал таким, каким был раньше. Не только забросил живопись, но буквально угасал от горя. Я ему помогала как могла: делала покупки, заказывала еду, вызывала Диану Рафаэль, когда ему требовались лекарства.

– Кто это? Врач?

Она утвердительно кивнула.

– Психиатр, давно его наблюдавшая.

– А его жена?

Полин опять вздохнула:

– Пенелопа сбежала с корабля, как только представилась возможность. Но это совсем другая история.

Гаспар открыл было рот, но поспешно прикусил язык, чтобы не проявлять излишней назойливости. Он догадывался, что в рассказе Полин хватает темных мест, но не выносил любопытных и сам не хотел им уподобляться. Поэтому следующий его вопрос был про другое:

– Что же, до самой смерти Лоренц больше не написал ни одной картины?

– Насколько я знаю, нет. Прежде всего из-за серьезных проблем со здоровьем. И вообще, было похоже, что живопись перестала его интересовать. Живопись и все остальное. Даже в детском саду Джулиана, где он продолжал вести раз-два в неделю занятия, он не прикасался к кисти.

Помолчав минуту-другую, она добавила, словно вдруг вспомнила:

– А вообще-то, в последние дни перед его смертью происходило нечто странное… – Она указала подбородком на дом художника за окном. – Несколько ночей подряд у него до самого утра играла музыка.

– Что же в этом странного?

– Дело в том, что Шон слушал музыку, только когда рисовал. Меня удивляло даже не столько то, что он опять взялся за кисть, а то, что он делал это ночью. Шон был фанатиком света. Я видела его работающим только днем.

– Какую музыку он слушал?

Полин улыбнулась.

– Думаю, вам бы понравилось. Никакого блэк-метал: Пятая симфония Бетховена и прочее в том же духе, я всего этого не различаю, а он знай гонял без устали…

Она достала телефон и помахала им у Гаспара перед носом.

– Я любопытная, не поленилась погуглить.

Он понятия не имел, что значит это слово, но не подал виду.

Полин нашла то, что хотела.

– «Каталог птиц» Оливье Мессиана[23]23
  Французский композитор, органист, орнитолог.


[Закрыть] и Вторая симфония Гюстава Малера.

– Он говорил, что работает? Может, он просто слушал музыку?

– Вот и мне не давал покоя этот вопрос. Настолько, что я вышла как-то ночью, обошла его дом и забралась по пожарной лестнице наверх, к самому стеклу его мастерской. Подглядывать, конечно, нехорошо, но поймите мое любопытство: если Шон написал новую картину, я хотела ее увидеть первой.

Представив Полин за исполнением акробатического номера, Гаспар не удержался от улыбки. Живописи Лоренца и впрямь были присущи невероятные чары.

– Стоя на верхней ступеньке лестницы, я прилипла носом к стеклу. В мастерской не горел свет, но Шон стоял перед холстом.

– Он работал в темноте?

– Знаю, это кажется бессмыслицей, но у меня возникло впечатление, что свет исходит от самого холста. Живой, волнующий свет, озарявший его лицо.

– Что это было?

– Я не успела рассмотреть: лестница затрещала, Шон оглянулся. Я испугалась и кубарем скатилась вниз. Вернулась сюда, стыдясь своей трусости.

Гаспар не сводил глаз с этой странной особы: провокаторши, интеллектуалки, умницы и при этом представительницы чуждого ему андеграунда. Такая не могла не нравиться мужчинам. Лоренц уж точно был среди них. Внезапно ему на ум пришел вопрос, вернее, желание убедиться, что он не ошибается.

– Шон Лоренц никогда не просил вас ему позировать?

Полин сверкнула глазами и ответила:

– Он сделал кое-что получше.

Она расстегнула блузку и предъявила свою татуировку – не полностью, но и предъявленного хватило, чтобы оценить великолепие этой работы. Кожа девушки была превращена в живой холст, сияющий ослепительными красками цепочки цветочных узоров, извивавшейся от шеи до поясницы и, возможно, дальше.

– Полотна Лоренца часто называют живыми, но это неточно. Единственное живое произведение Шона Лоренца – я.

4. Двое чужих в доме

Я глубокий оптимист без малейшего повода.

Фрэнсис Бэкон

1

Маделин вернулась уже в темноте. Она постаралась свести к минимуму возможность столкнуться с Гаспаром Кутансом, но полностью ее избежать было нельзя. Втайне она надеялась, что драматург откажется от своих прав на мастерскую, но, оставляя на вешалке куртку, увидела в кухне его нескладный силуэт.

Чтобы попасть в кухню, нужно было миновать гостиную, где она задержалась, разглядывая фотографии в американских рамках из светлой древесины. Теперь, когда она знала, что маленького Джулиана нет в живых, эти фотографии, раньше вызвавшие у нее прилив нежности, теперь навевали мрачное, кладбищенское настроение. Оно распространялось и на сам дом, казавшийся ей теперь холодным, гнетущим, тоскливым. Убедившись, что прежнее очарование прошло, Маделин приняла радикальное решение.

Кутанс приветствовал ее появление ворчанием. Мятыми джинсами, рубашкой дровосека, двухнедельной щетиной и видавшими виды ботинками Timberland он сильно смахивал на лесного отшельника, хотя это совсем не вязалось с его репутацией драматурга-интеллектуала. Стоя у кухонного стола, он сосредоточенно, уверенными движениями нарезал лук под тихую ненавязчивую музыку из старого транзисторного приемника. Перед ним, рядом с большим крафтовым пакетом, были выложены покупки: оливковое масло, гребешки, кубики куриного бульона, трюфель.

– Что вы готовите?

– Тритараки с трюфелями. Это греческое мучное блюдо, готовится как ризотто. Поужинаете со мной?

– Нет, благодарю.

– Держу пари, вы вегетарианка, поедательница киноа, водорослей, пророщенных зерен и всего такого…

– Ничего подобного! – сухо осадила она его. – Хочу предупредить вас насчет дома: я оставляю его вам. Поживу в другом месте. Собственник предложил мне компенсацию, и я намерена принять предложение.

Он удивленно уставился на нее:

– Разумное решение.

– Я попрошу вас предоставить мне два дня, чтобы все утрясти. Пока что я буду ночевать на втором этаже. Кухню придется делить на двоих, остальной дом в вашем распоряжении.

– Это мне подходит, – согласился Гаспар и сбросил лезвием ножа в кастрюлю нарезанный лук. – Что вас побудило передумать?

Немного поколебавшись, она сказала правду:

– Я побоялась остаться на четыре недели в доме, где бродит призрак погибшего ребенка.

– Вы говорите о маленьком Джулиане?

Маделин утвердительно кивнула. За следующие четверть часа они, перебивая друг друга, пересказали все, что успели узнать о жизни и волшебном искусстве Шона Лоренца, а также о его последних, пропавших, картинах.

Отклонив предложенный бокал вина, Маделин забрала из холодильника пластмассовый контейнер, который там оставляла. Потом сослалась на сильную усталость и отправилась спать.

2

Деревянная лестница в логово Лоренца вела прямо в мастерскую под стеклянным фонарем. Из самой красивой комнаты сразу можно было попасть в другую, скромных размеров, но удобную – спальню с собственной ванной комнатой. Маделин разложила кое-какие вещи, достала из шкафа чистое белье. Потом, вымыв руки, села спиной к окну за маленький письменный стол. Сначала она сняла свитер и блузку, потом достала из контейнера ампулу и шприц. Удалив защитную оболочку шприца, она установила иглу, сняла крышечку и легонько пощелкала ногтем по поршню, чтобы поднялись пузырьки воздуха. Потом протерла смоченной спиртом ваткой место на животе, куда решила сделать укол. Несмотря на включенное отопление, она дрожала всем телом. Ломило кости, кожа покрылась пупырышками. В момент инъекции она старалась унять дрожь. Страх боли – сущее наказание! Во время службы в полиции ей случалось попадать в очень опасные ситуации: она получала прикладом по затылку, пуля царапала ей висок – а могла бы снести полчерепа, она сходилась лицом к лицу с худшими подонками Манчестера. И всякий раз одолевала свой страх. Откуда же этот трепет перед жалкой иглой?

Маделин зажмурилась. Выровнять дыхание. Уколоться. Вынуть иглу. Зажать место укола ваткой, чтобы остановить кровь.

Она растянулась на кровати, вся дрожа. Как этим утром на вокзале, у нее было чувство, что она сейчас умрет. Те же омерзительные симптомы: тошнота, спазмы в желудке, нехватка воздуха, головная боль, от которой раскалывался череп. Стуча зубами, она натянула на себя одеяло. Ей снова представились маленький Джулиан, мазки цвета крови, охваченный пламенем город. Картины следовали одна за другой в перевернутом порядке: следующей она увидела безмятежное «Материнство». Постепенно Маделин полегчало. Тело расслабилось. Сон, правда, никак не шел, поэтому она встала и умыла холодной водой лицо. Ей даже захотелось есть. Упоительный аромат ризотто с трюфелями проник сюда, в мастерскую.

Она махнула рукой на гордыню и спустилась в гостиную, где расположился Гаспар.

– Скажите, Кутанс, ваше приглашение на ужин еще в силе? Сейчас проверим, похожа ли я на пожирательницу киноа…

3

Вопреки ожиданиям ужин получился приятным, даже веселым. Два года назад Маделин видела на Бродвее постановку пьесы Гаспара «Город-призрак», два месяца шедшую в театре «Бэрримор» с Джеффом Дэниэлсом и Рейчел Вейс в главных ролях. Пьеса произвела на нее противоречивое впечатление: ей понравились блестящие диалоги, но смутило циничное отношение автора к жизни.

К счастью, Кутанс оказался не тем саркастическим насмешником, какого можно было представить, зная его пьесы. Этого человека хотелось сравнить с НЛО: да, мизантроп, да, пессимист, но при этом замечательный собеседник. Разговор естественным образом коснулся Шона Лоренца и сосредоточился на нем. Обоих воодушевила его живопись, им хотелось поделиться всем тем, что они узнали за этот день. Они с аппетитом умяли весь ризотто и завершили ужин бутылкой «Сен-Жюльена».

Разговор продолжился в гостиной. Порывшись в пластинках, Гаспар выбрал старую запись Оскара Питерсона[24]24
  Канадский джазовый пианист-виртуоз.


[Закрыть], потом раскочегарил камин и отыскал бутылку виски «Паппи ван Винкль» 20-летней выдержки. Маделин разулась, вытянула на диване ноги, накинула на плечи плед и достала из кармана скрученную вручную, не только из табака, сигаретку. От травы, виски, приятной обстановки она совсем расслабилась. Разговор не мог не принять более личный характер.

– У вас есть дети, Кутанс?

– Боже сохрани! – взвился он. – Нет и никогда не будет.

– Почему?

– Не желаю навязывать другим мерзкий грохочущий мир, в котором мы вынуждены жить.

Маделин с наслаждением затянулась.

– Вам не кажется, что вы несколько преувеличиваете?

– Ничуть!

– Согласна, кое-что нелишне бы поправить, но…

– Нелишне поправить? Разуйте глаза! Планета несется без руля и ветрил, нас ждет ужасное будущее: еще более жестокое, тревожное, вдыхать и то будем через раз… Надо быть неисправимым эгоистом, чтобы навязывать все это кому-то еще.

Маделин хотела ответить, но Гаспара уже понесло. Четверть часа, безумно вращая глазами и дыша алкоголем, он развивал свою аргументацию неисправимого пессимиста, не верящего в будущее человечества, живописал апокалипсическое общество, помешанное на технологиях и избыточном потреблении, разучившееся думать. Общество-хищник, методично истребляющее природу и взявшее билет в один конец назначением в никуда.

Убедившись, что словесный фонтан наконец иссяк, Маделин подытожила:

– Как я погляжу, вы терпеть не можете не только негодяев, но и весь род людской.

Гаспар не стал возражать.

– Помните, как сказано у Шекспира в «Ричарде III»: «А лютый зверь – и тот ведь знает жалость». А человеку – нет, она незнакома! Человек – худший из всех хищников. Он – паразит, который под тонкой лакировкой цивилизованности шагу не ступит, чтобы не возвыситься над ближним, не подвергнуть его унижению. Поганая порода, отравленная манией величия и тягой к самоистреблению, ненавидящая себе подобных из-за ненависти к себе самой!

– Ну, вы-то, Кутанс, слеплены, конечно, из другого теста?

– Как раз наоборот. Можете причислить меня, если хотите, ко всем остальным.

Он допил свое виски, Маделин затушила сигарету в чашечке, служившей ей пепельницей.

– Наверное, с такими мыслями вы очень-очень несчастны.

Он отмахнулся от такого предположения. Она встала, чтобы достать из холодильника воду.

– Я просто здравомыслящий человек. В завалах научных трудов вы найдете еще больше пессимизма, чем в моих речах. Земные экосистемы непоправимо гибнут. Мы уже преодолели рубеж, после которого нет пути назад, мы…

– Знаете, что мне непонятно? – перебила Маделин Гаспара. – Зачем вы тянете? Почему не стреляете себе в висок?

– Разговор не об этом, – перешел он к обороне. – Вы спросили, почему я не хочу заводить детей. Вот я и отвечаю: потому что не хочу смотреть, как они растут среди хаоса и злобы. – Он прокурорским жестом выставил вперед указательный палец, дрожавший от алкоголя и от негодования. – Никогда не пущу ребенка в этот безжалостный мир! Если у вас есть намерение поступить по-другому, то это ваша забота, от меня поддержки не ждите.

– Сдалась мне ваша поддержка! – повысила она голос, садясь. – Я задаю себе еще один вопрос: почему бы вам не побороться за то, чтобы все это изменилось? Почему не повести кампанию за дело, которое вам близко? Вступите в ассоциацию своих единомышленников, разверните деятельность в…

Он скорчил гримасу отвращения.

– Коллективная борьба? Это мне не подходит. Терпеть не могу все эти политические партии, профсоюзы, группы давления. Я одного мнения с Жоржем Брассенсом: «Когда собралось больше четырех – это банда подонков»[25]25
  Ж. Брассенс. Множественное число, 1966 г. – Прим. автора.


[Закрыть]. А главное, сражение уже проиграно, просто люди трусят это признать.

– Знаете, чего вам недостает? Необходимости сражаться не понарошку. Иметь ребенка – значит вести настоящий бой. Бой ради будущего. Которое всегда было и всегда будет.

Гаспар странно на нее посмотрел.

– А у вас, Маделин, дети есть?

– Может быть, когда-нибудь будут.

– Ради вашего собственного удовольствия, конечно? – усмехнулся он. – Чтобы чувствовать себя «полноценной», «состоявшейся». Какие еще слова принято в таких случаях говорить? Чтобы не отличаться от подруг? Чтобы мама с папой не мучили вопросами, вызывающими чувство вины?

Этого Маделин не смогла вынести: вскочив, она плеснула ему в лицо ледяной водой, чтобы заставить заткнуться, после чего, немного поколебавшись, швырнула в него самой пластиковой бутылкой.

– Нет, все же вы редкостный козел! – крикнула она, бросившись к лестнице. Перепрыгивая через две ступеньки, она мигом взлетела наверх и с силой захлопнула за собой дверь.

Гаспар, оставшись один, горестно вздохнул. Далеко не в первый раз он под воздействием возлияний начинал извергать гадости, но никогда еще не сожалел об этом так сильно.

Обиженный, как ребенок, он налил себе еще виски, погасил свет и с кряхтением устроился в шезлонге.

В затуманенном алкоголем мозге всплывали обрывки разговора. Его доводы, возражения Маделин. В конце он явно наговорил лишнего, но его оправдывала искренность. В своей грубости он раскаивался, но сущность сказанного не вызывала у него возражений. Сейчас, прокручивая в мыслях разговор, он набрел на аргумент, к которому не прибегнул, а зря: люди, которые хотят детей, чувствуют в себе силы их защитить.

О нем сказать так было никак нельзя.

Это и повергало его в ужас.