Текст книги "Город"

Они помолчали.

Паша спросил:

– Прям всех-всех отправили на Чернуху?

Капитан как-то странно скривился, посмотрел на парня, как смотрят на годовалого ребёнка, засунувшего большой палец в рот.

– Ну почему же всех. Кем смог заполнить свободные места, теми и заполнил. Сейчас такая ситуация в Городе, что те люди, которые сейчас лежат в больницах и ждут, когда снова смогут пойти работать, они по факту не смогут. Их места уже заняты. А Город то всех кормит. И ничего. Всё равно я антигуманист. Вот помню рыжего парнишку, дерзкого такого. Я его лично посадил в группу к Эмиелю. Какую-то часть приказал сформировать и распределить по рабочим местам. В любом случае, все были накормлены и напоиты.

– Ага, особенно Солоухин, – старик уже не втягивался в разговор и смотрел куда-то в сторону, но диалог фразами время от времени пополнял.

– Что за Солоухин?

– Да, был там один. Главный в Тринадцатом. Пришёл и начал кричать обо мне всякие гадости. Ну, его быстро утихомирили.

– Как?

– Ну, он воды просил постоянно. Пить хотел. Ребята его утопили. Опять же, задумка то не моя. Людей.

– А кто их на эти места назначил? – Снова возник Фёдор.

– А что, мне их не назначать теперь? Вот те на. А кто все эти доносы пишет на своих соседей, мол, мой сосед охотник припрятал два килограмма мяса или пять украденных талонов. Кто? Я что-ли?

– Всё равно жестоко с Солоухиным, Кэп.

– Да что ты привязался с этим Солоухиным. Солоухин, Солоухин. Других фамилий как-будто не было.

Женщина еле-еле удержалась на ногах и вновь завопила отцу Павла:

– Ваши фамилии!

Удивительно, но отец кричал и его не было слышно, зато саму управляющую слышно было отлично. Ну, относительно. Природный талант?

– Вот куча же фамилий прекрасных есть на свете и среди беженцев была. Шли, ведь, те, у кого были семьи. Там и Озёрские, и Люпены, и…

– Ваши фа-ми-ли-и!!!

– Д..тн…ы...

– Отец, мы опаздываем на корабль! Ну крикни же ты уже нормально, прошу!

Мать вцепилась в сына окостеневшими пальцами, её, такую лёгкую, сдувало на ветру как пушинку.

– Перины, Лоскутсткие, Козловы, да, вот хорошая у меня память на фамилии, Перепёлкины…

– Ну всё, Кэп, – застонал Фёдор, надеясь вернуть разговор в изначальное, более интересное ему русло.

– Фамилии! Скажите ваши фамилии!

Павел не выдержал и закричал сам:

– Дементьевы!

– Дементьевы. Вот, тоже хорошая фамилия.

Павел Скрипач упал в обморок.

Глава 3 | Охотники и волки

Пустоши

Температура -2 0° по Цельсию

– Сколько, сколько?

– Восьмерых.

– Да ну, врёшь?

– Не-а. Можно даже сказать, что девятерых.

– Это как?

– Ну, смотри, помню, шёл один волчара на меня тараном, прям пёр, не глядя. А я в него из гарпуна в эту его косматую тушу. Тот сразу повалился. А потом когда уходить стали, я взгляд бросил, а у волка то живот. Самка. Беременная.

– Детей защищала?

– Ага, каким образом? Раскроив череп себе и своему щенку? – Щека прижал к губам дымящийся бычок. Он целовал его так, как заботливый родитель целует своего годовалого ребёнка в темечко. Из его рта вышел клуб приятного горьковатого дыма. Они оба втянули его носами, дожидаясь своей очереди. Звонкое пламя жженой бумаги падало на лицо курящего. Теперь, когда он снял шапку-ушанку, было понятно, почему его так прозвали. Его изуродованная щека говорила сама за себя.

– Тут дело в чём-то другом, – продолжил он, вновь затянувшись. – Люди, они живучие как тараканы. Даже больше. Отдельно взятый человек не может противостоять природе, особенно такой природе, которая бушует сейчас. Но всё человечество в целом переживёт любую напасть. Единственное, чего нет у людей, а у зверей есть – это чувство, ощущение, проще говоря. Мы её называем интуицией, но она, чаще всего, вообще ни на чем не основана. У нас просто болят колени и мы говорим «О, скоро снег пойдёт». А у животных есть тот же самый нюх, который в тысячи, в сотни раз сильнее нашего нюха. И вот этот нюх и всякие другие подсказки подсказывают им где плохо, а где хорошо. Зверь никогда не суётся туда, где ему больно. А если он пошёл на меня, на такого страшного и с оружием, значит там, откуда он бежал, ещё хуже. Улавливаете?

– Ну и откуда же он шёл? Чего он испугался? – Рыжий подался чуть вперёд.

– Это интересный вопрос, – провозгласил обладатель чудовищного шрама на щеке.

– И что же в нём такого интересного?

– То, что я не знаю ответа на этот вопрос. Да и давно это было, где-то месяц назад. Может просто случайность, – он снова закурил.

Брезент, который перекрывал вход в их откопанную расщелину, в которой они и ютились, вдруг взвился вверх.

В юрту естественного образца заполз Эмиль, в руках у него была тара со свеже кипячённой водой, он дёрнул носом, поморщился, оглядел троих присутствующих и вернул брезент на место.

– Ну вы даёте, надымили, ребят, прям глаза колит, – Эмиль хлебнул из тары, плеснул себе в глаза.

– Это всё Щека. Сам курит, а нам не даёт! – Взвинтился Рыжий.

– Ой, да на, на, не хнычь только, – Щека сунул ему зажённый осколочек в руки, тот схватился как-то неумело, обжёгся, поднёс к губам и закашлялся. Его лицо тоже на мгновение было освещено слабым огнём сигаретки – огненно-рыжие волосы беспорядочно вихрились на голове.

Эмиль вырвал из рук парня бычок и сунул мужику, сидевшему напротив. Тот жадно затянулся.

– Так как тебя зовут, говоришь?

– Пётр.

– Ржаной?

– Алексеевская.

– Ого, группа Лёхи ещё не развалилась?

– Нет.

– Мда уж, живуч этот доходяга Алексеич. Слышал, у вас все эти новички из тринадцатого сектора крещение проходят?

– У нас.

Эмиль жадно хлебнул воды, передал Щеке, тот отхлебнул малость и всучил в руки Пётру. Последний припал к холодному железу, его кадык ходил ходуном несколько секунд, затем он завершил цепочку обмена слюнями, передав тару Рыжему.

У Эмиля побаливала голова. Побаливала она ещё давно, началось это после одного случая.

Пётр снова затянулся папиросой, осколочек погас, потушенный о снежный потолок – в нём он и повис.

– Что-то случилось, Петь? Обидели мы тебя чем-то?

– Нет, – он тяжело вздохнул. – Домой хочу.

Рыжий рассмеялся:

– Много хочешь, братец. Мы все хотим.

– А что, – поинтересовался Эмиль. – У тебя там есть кто?

– Дочка. Живая.

– Да уж, это прискорбно. Как раз хотел уведомить тебя о том, что нам в Город пока рано. А одного мы тебя не отпустим, так что придётся тебе с нами до Тринадцатого сектора дойти, а оттуда уже все вместе в Город двинем.

Пётр беззвучно выругался в рукав, уселся поудобнее, примерился взглядом ко всем членам его нового отряда и заговорил:

– Это Щека, – он тыкнул в него пальцем. – А это Рыжий, а, прости, ты…

– Меня зовут Эмиель, но лучше просто Эмиль. Хорошо, что ты не рвёшься поскорее убраться отсюда. Уверяю, там тебя ждёт только смерть.

– А куда деваться? – Пётр взвинтил брови ко лбу.

– Значит, так, – Эм достал заранее заготовленную карту из плоского кармана. Мучаясь с разворотами пергамента некоторое время, он всё же смог закрепить её в нужном положении на полу. Не без помощи рук Рыжего и Щеки. Руки последнего имели странный индигово-стальной оттенок.

– Вот тут, – глава отряда тыкнул пальцем в карту. – Мы встретились. И вот сюда, – он прочертил указательным пальцем небольшую дугу. – Мы пришли.

Затем он поднял голову:Пётр был весь во внимании, как и Щека, Рыжему снова что-то не нравилось.

– Сейчас мы будем огибать охотничьи угодья по безопасной дуге, сделать это не сложно и не опасно. Главное, не угодить вот в такие вот аномальные, как мы их называем, ядрышки, в которых возникают из ничего свои минибури как эта. Пятна зыбучего снега здесь также отмечены. Плохо, что самих охотничьих угодий не изображено, но большое благо, что у нас есть Щека. Он раньше был охотником в третьей группе и примерное их местоположение помнит.

– Да, он уже успел рассказать о своих заслугах, – Пётр уважительно поджал губы.

– Ох, да разве ж это заслуги? – Развёл руки Щека. – Да у нас парни и по двадцать, и по тридцать валили. Всё не унесёшь. Просто они стреляли во всё, что двигалось, а представляло это для них опасность или нет – этот вопрос волновал их меньше всего. Я стрелял только в тех особей, которые нападали на меня или на моих товарищей. Поэтому я и не промахивался. А вообще, ни в одну жизнь и ни за что не дам себя зверью сцапать. Ни за что. Вы просто не видели как эти твари рвут человека заживо. А я видел. Ни за что не дам себя сцапать.

– Кхм, вернёмся к разговору, – огласил Эмиль и продолжил повествование плана. – После того, как мы обогнём этот участок, нам надо будет идти примерно в этом направлении. Да, где-то тут должен быть покинутый дредноут, в котором мы сможем переждать ночь. Ну а дальше всё просто, – он провёл пальцем размашистую дугу от одной точки до другой, что покоилась почти на краю карты. Словно встревоженная блоха, эта точка, как-то тревожно завертелась. Но не достаточно сильно, чтобы они могли подумать, что им не показалось. Пётр ещё два раза очертил весь путь. Не поверил и снова вообразил всю дорогу, прочерченную пальцем Эмиля. Но больше всего он воображал даже не столько дорогу, сколько время, которое им придётся затратить, чтобы добраться только до Тринадцатого сектора. Прибавлять к этому время, которое им придётся потратить на обратный путь, он и вовсе боялся, а потому отказался от этой рискованной затеи.

Петя просто молча стянул шапку с головы, опёрся на одну из стен и прижал к холодному твёрдому снегу лысину. Жадно вдохнул затуманенный сигаретным дымом воздух. Из-за пазухи он вынул черно-белую фотокарточку, на которой была изображена маленькая девочка. Он смотрел на неё и поглаживал фотографию.

– Прости, – проговорил Эмиль.

– Не за что, – отозвался Пётр, насильно выдернутый из своих воспоминаний. Изображение скрылось в одном из карманов его вещмешка. – Сам виноват, – он закрыл глаза и представил лицо дочки. Подумал: – «Лишь бы не забыть».

– Раз уж ты теперь неназванный член моего отряда, – сказал Эмиль. – Придётся выдать тебе кличку.

– Это обязательно?

– Да. В моём отряде все носят клички. Чтобы не привязываться друг к другу.

– И даже у тебя есть?

– И даже у меня.

– И какая же?

– Меня по ней никто не называет, потому что она весьма и весьма сильно может исказить мнение человека обо мне, но если тебе это так интересно, то зовут меня Предатель. Не спрашивай почему меня так назвали.

– Ладно. Как будут звать меня?

Эмиль некоторое время пробовал на вкус слова, подбирал нужные, смотря куда-то в потолок, затем огласил:

– Лавина. Потому что ты чуть не умер в лавине.

Некоторое время они сидели молча, а потом, исключительно ради того, чтобы разбавить тишину, мужчина с лысиной спросил:

– Когда мы выдвигаемся?

– Через два часа.

* * *

Доктор спокойно прохаживался вдоль рядов больничных коек.

Больничный пункт номер пять. Здесь лежат больные телом, но не больные душой. Больные душой руководят городом, строят, куют дорогу в наше туманное будущее.

Все здания, где оказывали медицинскую помощь, в том числе и это, были выстроены близь Генератора.

Сделано это было для того, чтобы больные были всегда в тепле.

Если наступали холода, то им не приходилось, как обычным рабочим, спать в одежде, укутываясь всем, что только попадётся.

Огромная, величественная по своим размерам и своему виду паровая установка, которую называли всегда просто и сухо Генератором, находилась в центре Города.

Когда люди только-только пришли сюда и обнаружили на пустыре, неизвестно кем построенный, механизм, они запустили его. Внутри металлического гиганта закрутились поршни, завизжали паровые ядра. Гигант испустил тогда столько тёплого, горячего пара, что люди, обнаружившие его, твёрдо решили обосноваться здесь. Для многих Генератор стал отправной точкой для новой жизни, но для некоторых он превратился в то, что люди видели последним перед своей смертью – многие желали перед тем как умереть бросить последний взгляд на эту махину.

И их желания сбывались.

Если человек просил, его садили на каталку почти голым. Выкатывали его наружу и ставили напротив Генератора.

Так он и замерзал.

Довольно иронично умирал от холода в самом тёплом участке Города, но со слезами радости и чувством торжества на глазах.

Невозможно было не поражаться размаху инженерных достижений и человеческой мысли, всю концентрацию которых и вобрало в себя это строение.

Если бы Генератор упал, то смог бы своей верхушкой дотянуться до ледяных стен Города. Настолько он был высок.

Раньше его использовали только по назначению, но было это довольно-таки давно. Сейчас же у его подножия обустроена городская площадь, на которой зачитывают новые законы, а также казнят жителей Города за их провинности. Чаще всего, только тяжелые, но не всегда.

В трудные для Города времена казни и вовсе проводятся каждую неделю. Просто потому, что это успокаивает народ.

Топливо Генератору нужно самое простое – уголь. Ибо как и большинство других паровых механизмов, основан он на технологии паровых ядер.

Уголь поставлялся раньше с постов добычи, с собранных у скал груд ископаемых. Затем, когда люди, словно козы слизавшие с камня всю соль, слизали со скал весь уголь, им понадобился новый источник.

Они обнаружили заброшенную шахту, так удачно расположившуюся всего в паре-тройке километрах от их Города.

Все силы были брошены на строительство железной дороги. И брошены они были не зря.

Город в последствии среди всех других Городов, в том числе и главного конкурента – Тринадцатого сектора, стал лидером по добыче угля. Всеми силами он оборонял свою шахту. Другим государствам Город продавал уголь, а взамен выменивал еду и древесину. В какой-то период истории один из прошлых Капитанов даже хотел переместить к шахте все здания и строения, но в последствии отказался от этой затеи. Так или иначе, большинство Городов, а может быть уже даже все, были уничтожены, лишившись возможности топить свой Генератор. А Город жил. И свой Генератор топил исправно.

Официально шахту назвали Чернодобывающей станцией. В народе прозвали Чернухой.

Что сейчас происходит на Чернухе? Какие там условия, учитывая то, что всех провинившихся в Городе и всех ненужных Городу беженцев ссылают туда? Никто не знает.

Даже доктору, заведующему санитарным пунктом под номером пять, никогда не приходилось лечить людей оттуда. Он не лез не в своё дело, и у него не было желания заняться этим. А даже если бы и появилось, он точно знал каким бумерангом к нему могло возвратиться это желание. Седой мужчина с козлиной бородкой лишь загадочно прохаживался вдоль больничных коек, поправлял очки, останавливал вечно снующих туда сюда медсестёр, спрашивал что-то и отправлял дальше по делам, а они бежали, заставляя свои тонкие белые халатики трястись на бегу.

Мужчин в области медицины было мало. Потому что сильный пол был более востребован в других профессиях:охоте, добыче, исследовании, патруле и охране. Шить и бинтовать может и женщина, Городу необходимо чёткое и эффективное распределение обязанностей.

Неважно то, кем ты был при жизни. Здесь ты сможешь работать по специальности только в том случае, если твоя работа востребована и ты делаешь её так, как не сможет сделать никто другой.

Те же самые инженеры, следившие за Генератором и разрабатывающие план строительства Города, изобретающие всё новые и новые механизмы на пару, упрощающие жизнь народу.

Одним из таких людей был и этот самый доктор.

Вот что-то привлекло его внимание, он быстро подошёл к одной из коек, которые были, кстати, густо навалены в любом больничном отделении, нагнулся над больным:

– Что-то я смотрю вокруг вас ни одна медсестра не крутится, – с прищуром заявил доктор, разбудив больного. Тот как-то сонно потряс головой и вдруг схватился за челюсть.

– Значит что-то такое у вас с чем они разобраться не могут. Что же вас беспокоит, голубчик? Выглядите здоровым.

Больной промычал что-то, но рот раскрыть побоялся. На его лице исказилась гримаса боли.

– Что, зуб? Давайте-ка, голубчик, не молчать вы лучше будете, а изъясняться яснёхонько, а то что ж мы тут до вечера стоять будем?

Парень затряс головой, сообразил что именно он может показать и показал «Нет» мотанием головы.

– Ох, ох, почему нет когда да? Открываем рот и показываем, давайте, мне ж нужно знать как вас лечить, – сам доктор тем временем уже предполагал, что он увидит, а потому в руке держал маленькую тоненькую стальную тросточку с зеркальцем на изголовье. Предполагать другие болезни в Городе было трудно. Особенно уж связанные с заболеваниями полости рта.

Мужчина очень неохотно открыл рот и с его глаз потекли слёзы, пальцами он впился в изголовье кровати.

Рот его был точно сладкий-сладкий слоённый торт, от которого вверх потянули кусок. Или бутерброд с огромным количеством сыра, который тянулся точно шоколадная нуга.

Так и короста больного, словно засушенная кора, с тихим треском разорвалась, явив доктору сладкий слоённый пирог. Правда, мясной.

Седой мужчина в возрасте ничуть не удивился и даже бровью не повёл. Быстренько посчитал количество зубов и нырнул внутрь рта своей специальной тросточкой.

– Что же, половина зубов на месте. Вы, прямо-таки, Везунчик. Цинга запущенная, но это нормально. Коррозия дёсен средней степени, – запричитал он как диктор из чревовещателя, монотонно и неинтересно. Исключительно для самоотчётности и для того, чтобы разбавить тишину. Зубов было на самом деле куда меньше половины, они редкими гроздями свисали с белеющих и рыхлых дёсен.

Доктор поводил зеркальцем, осмотрел всё, что нужно, удостоверился, а после нащупал что-то такое, что заставило больного буквально подпрыгнуть на место. Его глаза заслезились ещё сильнее.

От такого прыжка у него выпал ещё один зуб, но доктор его быстренько подобрал с языка голыми пальцами и откинул куда-то за спину.

– Ай, – подал кто-то сигнал о точном попадании в цель. – Что это в меня прилетело?

Доктор не стал отвлекаться. Ссутулившись и изогнувшись всем телом, он с помощью зеркальца высматривал не особо загадочную причину особо загадочно ловких прыжков.

– Хм, как удачно, ничего и нету, – оповестил доктор больного, завидев то, что приносило осматриваемому боль. Доктор врал, парень делал вид, что верит. Так ему становилось легче. – Сейчас мы тут легохонько подкалупаем и раз-раз, всё быстренько пройдёт.

При слове «подкалупаем» у пациента задрожали коленки. Мокрые от слёз руки он опустил на колени и теперь держался за них.

Врач тем временем ясно и четко произнёс в голове диагноз:цинга и гнойная ангина.

«Хорошо хоть без гангрены на этот раз», – подумал доктор и принялся скоблить по опухшим тканям во рту больного, убирая оттуда и вынимая весь гной. Зеркальце быстро запачкалось, а тросточка, на котором оно держалась, быстро покрылось налётом. Как он не старался и как не помогал пальцами, гной всё равно скапливался и западал к горлу.

Доктор случайно задел нёбный язычок осматриваемого, и пациент проглотил желтовато-красную мякоть.

Он дёрнулся, скривился, седой старик в белом халате мгновенно отпрянул от него – на такое он имел отличную реакцию.

Завтрак больного мгновенно оказался выблеванном на полу.

Кроме водицы лёгкого красного оттенка с желтоватой слякотью и опилок на полу больше ничего не оказалось.

Парень ещё несколько раз издал жадный утробный звук, подавился собственным спазмом и схватился за больное горло, зацарапал беззвучно по вздувшимся венам.

– Ну ничего, ничего, осталось чуть-чуть, надо закончить, голубчик, – будто примирительно заговорил доктор.

Больной оборонялся и больше не давал застать себя врасплох, старик уже надумывал звать санитаров, а точнее, санитарок – тучных женщин с жилистыми руками, но вдруг дверь больничного корпуса распахнули.

Внутрь вкатился холод улицы, перемешанный с жаром от Генератора.

Следом вкатились двое в походной форме. На руках они несли, судя по всему, своего товарища, который был ранен.

– Врача, врача! Врача, мать вашу!

Больные продолжали кряхтеть и кашлять, мирно посапывая на своих койках. Кто-то глухо давился стенаниями в углу, отрешенный от всех и от всего мира в своих предсмертных галлюцинациях.

– Врача!

Медсёстры нашли глазами врача и жадно смотрели на него. Тот продолжал бороться со своим пациентом, пыхтя и краснея.

– Эй ты, – один из мужиков заметил его. – Помоги нам! Ему нужна помощь!

Мужики, не зная где разместить своего товарища, дожидались доктора.

Последний, хоть и с неохотой, но всё же оставил больного в покое – бросил в рядом стоящую раковину инструмент, быстро умыл руки холодной водой и ринулся к дверям.

На руках у пришедших мычал и пускал кровавые пузыри человек в охотничьем снаряжении.

– Опять?! – Взвинтился старик, оглядываясь вокруг в попытках найти свободное место.

– Опять, – подтвердил один из них, который говорил за всю троицу.

Доктор выхватил две доски, которые лежали под одной из ближайших коек, бросил их рядом со входом и показал жестом, мол, давайте его сюда.

Те послушно и без пререканий взгромоздили своего почти бездыханного товарища на настил.

Старик уселся, суставы его гулко хрустнули. Он крякнул и приступил к осмотру.

Тяжелейшие ранения скрывала эта куртка, потому что вдоль и поперёк была исчерчена звериными клыками и когтями. Пятна крови проступали то тут, то там.

Старичок отдёрнул края куртки, расстегнул телогрейку, подтянул вверх свитер, а затем одну и вторую рубашки.

Свитер был почти одного тона – красного.

Рубашки были мокрые как половые тряпки.

Доктор снял всё, что мог быстро снять и позволил охотникам взглянуть на раны своего товарища.

Чудовищные силуэты укусов в виде отметин зубов, рваные раны от острых когтей, россыпь глубоких чернеющих дыр от клыков. Все виды ран перекрещивали друг друга и с друг другом сливались, превращая живот охотника в одно большое месиво.

Напали на него, видимо, совсем недавно, но раз уж товарищи успели донести, значит не так далеко от Города это произошло.

Кровь продолжала беззвучно сочиться из ран, но эти раны уже никогда не станут шрамами. Раны превращаются в шрамы только на телах живых людей.

– Бе… б… – Глаза раненого закатились куда-то кверху, тело скрючилось в неистовой агонии, но с места не шелохнулось. Из дыры, где предположительно должен быть у человека рот, у него сочилась пузырями кровь, которая создавала из его рта непонятное нечто. – Бе… бе…

– Извините, сынки, ничем помочь не могу. Труп, – развёл руки старик, с трудом поднимаясь с колен.

– Да я тебя… да ты… – Один из них грубо схватил его за халат, прижал к стене. Доктор только сейчас заметил, что у обоих пришедших руки были по локоть в крови, тащили с надеждой. Теперь и по халату доктора размазалась эта вездесущая кровь.

Второй товарищ вступился за бедного старика, вклинился между ними и попытался разнять:

– Тише, тише, оставь его.

– Да я его… Его же ещё можно спасти!

– Да нельзя, нельзя уже! Уходим, – тужился второй охотник, пытаясь предотвратить драку, которая могла закончиться для первого ссылкой на Чернуху.

Тут же подоспели медсёстры и санитарки – они умеючи вклинились и разняли их.

Несчастной паре охотников пришлось удалиться, а врач, как только они ушли, отряхнулся и заговорил вслух самому себе:

– Спасти то можно, но не очень то и нужно, – он вздёрнул палец кверху. – Галя, готовь операционную. У этого похоже пара органов целые. Пересадим.

Седой старик в теперь уже окровавленном халате бросил последний взгляд на ещё живого охотника, тот продолжал закатывать глаза куда-то в бок и вверх, выгибался так, что касался подложенных под него досок лишь макушкой и пятками. Ещё пара мгновений и глаза раненого напузырились на манер пузырей изо рта.

Совсем рядом, на больничной койке, из под которой вытащили ветхие доски, смирно лежал больной. Он был слишком молод и слишком здоров, чтобы быть тут, но он тут был, видел всё происходящее и свирепо хмурился.

В конце зала кто-то рыдал в предсмертной агонии.

Мужчина с цингой и гнойной ангиной хныкал молча.

И снова доктор прохаживался меж рядов кроватей. Где-то койки были навалены целыми гроздьями, медсёстры обхаживали там больных с трудом, где-то они шли плотными рядами.

Холод очень сильно подрывает иммунитет человека, тем более такой неистовый и беспощадный. Если бы в больницы отправляли каждого, у кого пошли сопли или отвалился зуб, то на работах бы сейчас оставалось человека два с половиной от силы. И то, лишь окружение Капитана, которое получало достаточное количество еды и еды нужной, такой, при которой дёсны не подвергались коррозии и не рыхлились точно крошеный хлеб.

Седой мужичок устало повёл глазами, оглянул сначала одного, потом второго. У входа по прежнему валялись окровавленные доски.

Докторишка подошёл и, ссутулившись, подцепил их пальцами, подумал куда бы их деть.

Кровать, из под которой он их и достал, местом ему для схрона показалась отличным и в силу надёжным.

Он сунул их туда, где они покоились пару часов назад. Старик крякнул, поднялся и присел на край этой кровати.

Больного, который здесь находился ещё с самого утра, он заметил только сейчас.

Это был молодой парень лет двадцати-двадцати пяти. Его серое пальто и кепка бездыханно повисли на крючке подле него.

Выглядел он на удивление здоровым. Такие сюда попадали редко.

Доктор никак не мог понять, где он его видел, но где-то точно.

Внезапно он заговорил, глядя доктору прямо в глаза:

– Зачем вы его так?

– Кого, голубчик? – Не пытаясь изобразить удивления, а действительно удивляясь спросил старик.

Парень не ответил, лишь встревоженно стрельнул глазами на засохшую кровавую лужу у входа.

– А-а. Ну, как тебе сказать. Спасти его было уже невозможно, так что вот такохонько вышло, – мужчина пожал плечами, поправил очки.

Больные всех возрастов и любого пола, размещённые в больничном пункте номер пять, тужились от боли, сморкались и давились кашлем. Все эти звуки сплетались между собой точно пшеничные колоски, их какофония врезалась в уши и давила изнутри каждого находящегося здесь человека. Оказавшись среди полчищ больных, человек, даже будучи здоровым, рисковал заболеть не только телом, но и душой.

– Вы ведь могли его спасти, – проговорил тот же самый больной.

– Мог, – сказал доктор. – Но не захотел. Он был охотником, а охотники гибнут как мухи. Ещё месяц назад такого не было, но сейчас ко мне почти каждый день тащат то одного, то другого охотничка. Зверьё взбунтовалось, линии и дуги охотничьих угодий были нарушены, поменяны местами и перемешаны так, что не разберёшь, где и что – волки рвутся куда-то и от чего-то, а мы стоим на их пути. Сейчас никакие исследовательские группы не пускают из Города, а те, что уже ушли на пустоши, рискуют никогда не вернуться. Стоит ли мне спасать жизнь ему, делая его обузой для всего Города, чтобы он точно так же как и все вы лежал тут, стонал и просил супа? Стоит ли мне давать ему очередной шанс, если он возьмёт этот шанс в руки и точно также пойдёт и снова на кого-нибудь напорется?

Губы парня надулись, а глаз задёргался, он рассвирепел и перешёл на крик:

– Да кто ты такой, чтобы решать кому жить, а кому умереть? Он не идёт на охоту, его туда посылают, посылают, чтобы прокормить таких вот уродов как ты!

– Уродов? – Мужчина в халате поудобнее устроился на койке, предчувствуя интересный разговор, и поправил очки. Я вообще-то всех, и тебя в том числе, лечу. А кому-то из вас может не хватать печени или ещё какого органа, необходимого для жизни. Вот я взял и вынул из него то, что нужно одному из вас. И не жалею!

– Его можно было спасти. Так нельзя, – парень отвернул голову и посмотрел куда-то в сторону, скрывая своё лицо в тени, но продолжил давить.

– А мне вот, голубчик, кажется, что можно. Вот сам скажи, ты бы спас сотню людей ценой жизни одного? Да, я его не спас. Но спас всех тех, чью еду он мог бы отнять своим голодным ртом.

– Мы не имеем права решать кому жить, а кому нет, старик.

– А я вот думаю, что имеем. Вот я имею. Вот я взял и спас.

– Ох, какой герой нашёлся. У него могла быть семья, а ты, а ты… – После слова «семья» у него всё как-то болезненно сжалось в горле, он вскочил с кровати и бросился на доктора.

– Да что ж за день то сегодня такой, – только и успел запричитать седой врач. – Убивают, убивают! – Закричал он.

Парень накинулся на него всем телом, сбил с ног, взобрался сверху и вцепился в его тощую бледную шею. Борясь, они совершили пару перекатов, и иронично угодили прямо в то место, где лежал окровавленный израненный охотник – предмет их спора.

– У него могла быть семья! У него… могла быть… семья! – Кричал парень.

Медсёстры подоспели вовремя, охая и ахая, вырвали доктора из рук сумасшедшего больного, который вцепился в него как навозный жук в говно, и встали между ними двумя живой стеной. Драчуны стояли перепачканные в пыли, злобно косясь друг на друга.

– Тебя как зовут? – Спросил внезапно старик, выглядывая из-за ограды девушек в белом.

– Паша. А тебя?

– Ты русский?

– Русский.

– Ну тогда пошёл ты нахер отсюда, русский.

Павел покинул госпиталь, куда его отнесли после того, как он потерял сознание в пабе, и перед ним предстали знакомые ссутулившиеся строгие ряды деревянных построек. На многих из них виднелись флаги Города:поделённые на две ровные части по середине, покрытые кроваво красным и смолисто чёрным цветом, на них была изображена маленькая снежинка, а сверху, прямо над ней, грузно нависший кулак, который того и гляди придавит белую снежинку.

Они были вечно грязные, но их никогда никто не снимал, да и под запретом это было. Чистили редко. У особо патриотичных граждан такие флаги висели и над их спальными местами в бараках. Также подобные флаги висели на лицевой стороне здания администрации, там, где жил Капитан со своей свитой, и придумывались и издавались все законы. До этого здания, кстати, дойти сейчас было очень легко, оно было совсем рядом. Достаточно было обойти ряды больничных пунктов, выйти к Генератору и обогнуть его по кругу к городской площади. Здание администрации, словно пьяный сонный толстяк, набивший брюхо, лежало на изголовье площади. И сам этот расчищенный пустырь точно создан был для того, чтобы жирдяю было куда блевать.

Народ периодически вваливался на городскую площадь, чтобы послушать новые принятые законы, или же удостовериться в отмене старых. Хотя первого почему-то было всегда больше.

Павел нырнул мордой в воротник своего серого пальто точно уж, натянул кепи потуже и засеменил в сторону одной из приглядевшихся ему улочек.

Вынырнув из одной в другую, а из второй в третью, он вышел к главной дороге – это была широкая и размашистая протоптанная по грязному серому снегу тропа. Она была похожа больше не на дорогу, а на неловкий, но прямой мазок кистью.

Этот мазок был самой старой дорогой, его нанесли ещё в те времена, когда Город не знал о шахте и добывал уголь из прибрежных скал. На краю Города, когда ещё не была возведена оборонительная от других государств и от зверей стена, располагался пост добычи, куда на санях доставляли уголь, там же его и сгружали.