Текст книги "Как мы не стали бандой"

Тут опившийся с утра воды рядовой Белов в поисках места, где отлить, и заметил под кустом странную деревяшку.

Чеченцы закричали, что не понимают, откуда это взялось. Кислицын немедленно вспомнил опыт Лимончика и рассказал чеченцам, что и как с ними, а потом и с их семьями, произойдет, если производство шняги продолжится еще хотя бы одну минуту. Крайне удачно пришел на ум случай с кипятильником.

Тут один из чеченцев сломался и сказал, что слышал про рабов, но сам их никогда не видел, а отправили их, наверное, в горы для строительства укреплений.

На этом бы дело и кончилось. Но все тот же Белов заметил небольшой, только что вскопанный холмик. Под землей нашлась коробка, в которой лежало несколько пачек долларов и куча паспортов.

Задержанные наперебой завыли, что они только сторожа, что их послали забрать паспорта и деньги, но, заметив приближение БТР, они решили прикопать имущество, чтобы потом за ним вернуться.

Коробку Петр взял к себе, а чеченцев запихали в одну из машин.

Когда они вернулись на базу, Кислицын, распорядившись обо всем, отдал капитану, которого прислали месяц назад, паспорта.

– Сколько жмуров, – поморщился тот.

– Как это? – удивился Петр.

– Видишь краешки обложек галочками помечены, это значит, что хозяин мертв и паспорт к делу приспособить не удастся, а так можно фирмешку учредить и денег попробовать отмыть, я в отделе по экономическим преступлениям полтора года служил.

Капитан сел на стул, взял первый же паспорт:

– Вот, например, гражданин Петров из Владимира не сможет учредить ничего, да и гражданин, – особист взял второй, – Хубариев Дмитрий…

– Как? – переспросил Петя. Фамилия была почему-то знакомой, но имя того человека из совсем забытой жизни… его же звали Ян.

– Командир, футбол начинается, – гаркнули с улицы.

Сборная России лила, как ни разу на этом чемпионате – 0:3 к концу первого тайма, но Петю это все не интересовало. Что-то он упустил.

Рядом болтали два бойца.

– Скажи, Белов, ты умник, до второго курса доучился, а что, Ян – чешское имя?

– Почему чешское? – удивился Белов.

– Ну вот хмырь, который первый гол нам забил, он – Ян, там еще какой-то Ян есть.

– Да нет, – Белов был явно рад тому, что его знания пригодились, вообще сегодня был его день, – так и в Польше пацанов называют, и в Белоруссии, и в Прибалтике. Командир, что-то случилось? Вы куда, ребят позвать, чехи, что ли?

Кислицын влетел в палатку капитана.

– Дай паспорт Хубариева, – выдохнул Петя.

– Да я только все уложил, ну на … – недовольно буркнул офицер.

– Да ладно, – Кислицын вырвал пакет из рук и, пропустив мимо ушей замечание о том, что субординация в армии придумана не за-ради баловства, стал перебирать паспорта.

Нашел нужный. Осторожно открыл его.

Из паспорта напряженно – как это положено в шестнадцать лет, когда фотографируешься на первый, по сути, в своей жизни документ, – смотрел Дима. Ну точно, его звали Дима, погонялово Ян, уже не вспомнить отчего.

Дима Хубариев был чуть старше себя самого образца 1987 года, когда он последний раз с бабушкой – Макс уже давно куда-то делся – приезжали на дачу. Былая компания развалилась. Антон не появлялся уже года два, а в этом году и Стас заскочил только на недельку. Дима и Петя совсем не играли в футбол и даже купаться ходили редко. Зато все время слушали разную музыку с постоянно ломавшегося магнитофона «Электроника». Петя был поражен талантом друга чинить технику и склеивать кассеты.

Потом Дима уехал в Москву, а на следующий год летом в Северянку толком не приезжал уже и Петя.

И вот они свиделись, спустя девять лет.

– Он, кажется, даже и в морду никому не мог толком дать, как его занесло сюда, – вслух пробормотал Петя.

– Так что, это знакомый? – переспросил капитан. – Так сразу бы и сказал, а то конверты рвать, офицера материть, я ж человек, все понимаю, кто такой-то?

– Дачный друг, – сказал Кислицын, – давно не виделись, хороший парень был. У нас там не намечается наступления?

1993 ГОД

Противостояние между Борисом Ельциным и Верховным советом идет весь год и заканчивается уличными боями в октябре 1993 года.

В декабре принимается новая Конституция, избираются Совет Федерации и Госдума.

В июле проводится денежная реформа.

Четырнадцать футболистов сборной России обращаются с требованием снять тренера национальной сборной Павла Садырина. Конфликт в сборной удается погасить только через несколько лет.

Выходят фильмы: «История в Бронксе», «Запах женщины», «Сталинград», «Ты у меня одна», «Окно в Париж», «День сурка».

Станислав Линькович

(ГРЕЦИЯ – РОССИЯ, 0:1)

«Ты таскай веселей, барахло для муделей, это бедность буги-вуги, хер тебе, а не Бомбей», – зычно-оптимистичный крик Сергея Лемоха Стас Линькович ныл себе под нос тихо и злобно. Левый ботинок опять прохудился, осенняя московская жижа, грязь со снегом напополам, тихо разъедала носок. Чинить обувь и уж тем более новую купить было не на что. Ну и вообще мерзко как-то было. От всего и от самого себя, во-первых и во-вторых. Да и в-третьих тоже.

Сам бы себя куда подальше послал.

«Коллеги, я предлагаю вашему вниманию калькуляторы, ежедневники и другие предметы, необходимые для того, чтобы ваш бизнес был еще более успешен», – Стас заученно нудел эту фразу в каждом новом офисе, куда удавалось пройти. Времени на импровизацию не было. Выгоняли его чаще, чем что-то покупали.

Однажды повезло. Стас ввалился в просторный кабинет, когда большой по виду и крику начальник гнобил подчиненных. Руководящий гнев облегчил сумку с товаром на двадцать ежедневников, босс раздал их сотрудникам и начал истерически диктовать ценные указания. На выходе Стас узнал, что стоимость покупки вычтут из клерочьих зарплат, и больше в тот офис не заглядывал.

Казус пригодился как опыт. Линькович старался теперь вызнать у вахтеров или охраны: была ли зарплата, нет ли какого праздника или, наоборот, контора прогорает. Статистику он заносил в записную книжку.

Ни шатко ни валко идущая торговля канцтоварами вразнос была чуть ли не седьмым занятием за последние полтора года.

Летом 1992 года он барыжил сигаретами с лотка на Пушкинской площади. Компания подобралась неплохая, рядом два краснодипломника мехмата МГУ, каждый со своим лотком, вокруг красивые девушки. Денег стало больше, когда Стас, вспомнив старый рассказ отца о далекой стране, начал торговать сигаретами поштучно. Те, у кого не хватало на пачку хорошего курева, могли себе позволить две-три или хотя бы одну фирменную сигу. Экономика была простая: пачка «Мальборо» стоила, к примеру, сто пятьдесят рублей, одну сигарету он предлагал за пятнадцать, прибыль составляла почти сто процентов, правда, пару сигарет с пачки Линькович оставлял себе. Товар стал разлетаться быстрее. Ноу-хау Стаса подхватили и другие продавцы.

Хозяева лотков, прознав о нововведении, похвалили работников за инициативу и выгнали всех без разбора за самоуправство и крысятничество. Желающих торговать и получать хоть какие-то деньги в тот год в Москве хватало. Хорошо, не побили и на счетчик не поставили.

Потом были книги. Стас брал их на складе издательства по оптовой цене и мог продавать по какой хочешь. Фантастика, детективы, на каждой обложке по голой сисястой тетке то с пистолетом, то с драконом. Дело пошло неплохо. Но однажды, возвращаясь домой с выручкой и остатками книг, он напоролся на гопников. Синяки зажили быстро, но денег возобновить оборот не было.

Неделю проработал охранником на автостоянке, один раз крепко напился с коллегами по работе. Когда притащил себя домой, проболтался родителям, где и как добывает деньги. Те на несколько минут вышли из анабиоза и стали громко грустить.

Стас, в общем, согласился, что это уж совсем ерунда.

Позвонил – сказал, что нашел другую работу. Уговаривать его никто не стал. Желающих сторожить за реальное бабло в тот год в Москве хватало.

Через пару месяцев, когда торговал в палатке в компании с двумя студентами педагогического института, к ним прихромал за бутылкой водки мужичок, бывший напарник на автостоянке. Он рассказал Стасу о налете на точку каких-то бандосов. Крыша подтянулась быстро, состоялось настоящее сражение, и мужику прострелили ногу. О компенсации от хозяев стоянки и речи не шло. Спасибо, что не взыскали за три сгоревшие машины и прочий урон. Линьковичу оставалось только поблагодарить родителей за громкую грусть.

В остальном говорить спасибо было не за что.

До июня 1992 года Линькович-младший вел привольную жизнь студента из обеспеченной семьи. Происходившее в стране его не слишком интересовало.

Например, в 1991 году самым важным событием стал не путч, хотя Стас бывал у Белого дома, когда привозил отцу еду из дома, а Яна, старая дачная знакомая. Он встретил ее через месяц на сентябрьском концерте АС/DC в Тушино.

Роман начался почти мгновенно, отодвинув учебу и все, что происходило вокруг, на третий план. Точнее, им было на все наплевать. Однажды в декабре утром Яна включила приемник. Она хотела поймать SNC, но промахнулась волной, и только поэтому из новостей «Эха Москвы» Стас и Яна узнали, что в Беловежской Пуще подписано соглашение и СССР больше нет. Немедленно состоялся их первый постсоветский секс.

В январе 1992 года выяснилось, что Яна вместе с родителями уезжает в Израиль. Всполошенный Стас уговаривал ее остаться, но она совсем не собиралась бросать папу, маму и бабушку – «да ты и сам же понимаешь, в этой стране никогда и ничего не будет хорошо». Вариант уехать вместе тоже не проходил: Михаил Абрамыч, Янин отец, с удовольствием принимал дачного знакомого у себя, но дочку выдавать за него не хотел. Еврейских корней у Линьковичей решительно не имелось.

Последние три дня перед самолетом они провели в Северянке, у Стаса на даче. Проводив Яну до уже чужой квартиры, в которой ее семья коротала время до самолета, почти ничего не соображавший от горя Линькович-младший приехал домой, попросил денег на такси и цветы. Отец посмотрел на него, заставил принять душ и поесть спешно сваренных пельменей, потом посадил в свою машину и повез в аэропорт.

Шереметьево-2 напоминало вокзал времен Гражданской войны, впрочем, считалось, что до нее рукой подать. Стас и Яна целовались ровно до объявления регистрации и посадки, а Линькович-старший, чтоб им не мешали, вел обстоятельный разговор с Михаилом Абрамычем и его женой. Потом, когда девушка скрылась за раздвижными дверями зоны посадки, Стас нашел неподвижный эскалатор, сел на него и стал курить одну за другой, насвистывая песню Шевчука «Последняя осень». Иван Георгиевич сидел рядом, молчал, а потом похлопал по плечу, сказал:

– Не грусти, через пару-тройку лет раскрутимся, съездишь в Израиль, заберешь свою Яну обратно. – Потом как-то загадочно добавил: – Главное, чтобы на месте была, никуда не делась.

Когда они ехали домой, Стас утешал себя тем, что у него есть такой сильный и понимающий папа. Перспектива через пару лет приехать на белом «кадиллаке» в Тель-Авив казалась реалистичней некуда.

Вскорости от нее не осталось ничего.

Летом 1992 года отца выперли с работы. Этому предшествовала странная возня. Недели две Иван Георгиевич нервничал, уезжал из дома рано, возвращался почти ночью и долго сидел на кухне над бумагами. Однажды вечером он разговаривал по телефону. Почему-то Стас запомнил, как он громко сказал «колея с буреломом» и широко улыбнулся, как года два не улыбался.

Утром они с матерью спешно уехали к старым друзьям на дачу. Там сидели два дня, а потом так же спешно вернулись домой.

Отец уже был там с лицом какого-то странного цвета. Только потом Стас сообразил – синяки, но так и не понял, как это могло получиться. Линькович-старший оставался в форме и, сколько бы времени ни съедала работа, тратил на зарядку не меньше часа в день.

Теперь времени стало гораздо больше, но зарядку Иван Георгиевич делал по инерции. Через пару недель из дома практически исчезли деньги. Родителей это, казалось, почти не беспокоило. Пришлось идти на заработки – когда Стас сказал про торговлю сигаретами, отец только рукой махнул.

Иван Георгиевич жил в своем мире, в котором он оставался участником съезда молодых директоров, пожимавшим руку Генеральному секретарю Михаилу Горбачеву. Впрочем, теперь Линькович-старший говорил – вот хорошо бы за руку, да через бедро, да добавить от души, сытно, как учили. Окружающую действительность он не принимал совсем. Вместо того чтобы искать работу в уровень, обратиться за помощью к влиятельным друзьям – не один же Линькович был у Горбачева на приеме, – он устроился в булочную, слава богу, не продавцом, а замдиректора. Так это называлось.

Заглянув однажды к отцу на работу, Стас застал его разгружающим машину.

Расчет делался на то, что, по каким-то старым связям, получится подтягивать в магазин по дешевке всякую кондитерку. План не сработал. Стас подслушал однажды, как отец с горечью говорил жене: «Приходит мама с дочкой, та говорит, купи конфет, мать отказывает, тогда дочка чуть не плачет: мама, ну хотя бы хлебца… Сволочи, как я их ненавижу».

Иван Георгиевич несколько раз ходил на антиельцинские демонстрации. Один раз ему крепко досталось от ОМОНа, мать со слезами бинтовала рассеченный лоб и просила больше ни во что не влезать. Линькович-старший пообещал, но утром 22 сентября 1993 года уехал защищать Белый дом – второй раз за последние два года.

Несколько дней, пока здание было в осаде, мать с сыном не знали, что и думать. Когда сторонники Верховного совета прорвали милицейское оцепление, Иван Георгиевич заскочил домой переодеться, чтобы ехать брать «остальные объекты».

Таким радостным Стас отца не видел с весны 1992 года. Он собрался с ним, но мать оказалась мудрее и сыпанула снотворное в стакан чая. Проснулся Линькович-старший как раз к танкам, стрелявшим по Белому дому.

Стас чувствовал себя лишним. Альбина Несторовна сосредоточилась на муже. Сын был хорош только в тех случаях, когда радовал. Или хотя бы не расстраивал. Ради родителей Стас не бросал институт, добившись только права перейти на вечернее. Сессии сдавал с грехом пополам.

Зачем учился – было совсем не ясно. Раньше все его планы строились на том, что отец либо возьмет его к себе, либо пристроит куда-то. Теперь сына бросили во взрослую жизнь, как котенка в воду, спасибо что было где переночевать.

Стас переживал не столько из-за неприглядного настоящего, сколько из-за будущего. Мир разделился на тех, у кого есть капуста, и лохов. Линькович-младший все прочней закреплялся в рядах последних. Для первых были машины и рестораны, фирменные шмотки и хорошие девки, для вторых – херши-кола, вкус победы. Если бы Стас родился лохом, жилось бы проще. Но он помнил, как оно по-другому.

Давным-давно родители взяли его с собой в зимний пансионат. В киоск, который стоял на первом этаже, завезли пластинки, в том числе и сборник Битлз «Вкус меда». Стас помнил, что мама любит такую древность, и помчался за кошельком. А когда вернулся – оставалась только одна и к ней приценивался какой-то парень постарше. Линькович по какому-то наитию шепнул продавцу, что готов дать больше госцены. Тот согласился и парню, который так ничего и не понял, отказал. Стас смеялся всю дорогу до номера, но рассказывать родителям, откуда взялся подарок, не стал. Тогда он был королем, а теперь…

Последняя работа подвернулась по случаю, вместе с ногой поскользнувшегося однокурсника. Митька на полтора месяца выбыл из строя. Потерять работу по продаже канцелярки ему не хотелось, и он договорился со Стасом о временной замене. Со дня на день Митя готов был взяться за продажи калькуляторов, а Линьковичу-младшему – снова искать что-нибудь. Вроде обещали место в палатке…

– Коллеги, я готов предложить вашему вниманию калькуляторы, ежедневники и другие предметы, необходимые для того, чтобы ваш бизнес был еще более успешен, – Стас немного обреченно заныл свое заклинание.

– На фиг не надо, – отрезал уткнувшийся в компьютер очкарик.

Линькович покорно повернул к выходу, но чувак, поднявший глаза, чтобы проследить, что незваный гость точно отваливает, вдруг радостно воскликнул:

– Стас!

Это был краснодипломник мехмата, с которым вместе торговали сигаретами на Пушке.

– Стас, ну здорово, Стас, как ты? – очкарик, кажется его звали Костян, похоже, и правда был рад, да настолько, что включил модный электрический чайник.

Гостеприимство пришлось жуть как кстати.

Кофе из банки с модным дизайном был горячим и вкусным, печенье просто вкусным, да и сигаретками хозяин кабинета оказался богат. Повспоминали лето, которое их познакомило, девчонок из «Макдоналдса».

О нынешних делах говорить не хотелось, все было, увы, ясно. Один сидел за компом в теплом офисе, второй ходил по улицам с паршивым товаром. Жизнь развешивала бирки по людям, переоценка не предполагалась.

– Жалко вас, гуманитариев, – сочувственно сказал Костян, поглядывая на неказистую сумку с товаром. Он явно из благородства собирался что-нибудь купить и прикидывал соотношение цены – качества.

– Почему гуманитарий, с чего ты взял, у меня последний курс МАИ, диплом писать надо, вот чуть подкоплю и засяду, – возмутился Стас. По старой памяти он не любил сравнения с гуманитариями.

Костян посмотрел на него с куда большим интересом:

– Да ты что, а почему я считал, что ты с журфака, как у тебя с математикой, авиатор?

Стас снова немного обиделся:

– Да я, если хочешь знать, одного балла не добрал в Физтех, меня на выходе купцы из МАИ словили и к себе повезли, считай, без экзаменов поступил.

Эта история случилась с одним из его одногруппников. Но Линькович сейчас поверил, что это про него.

Костян широко улыбнулся:

– Сиди здесь, я сейчас.

Через пару минут он вернулся, чуть не таща за собой уверенного мужчину в синем пиджаке. Тот нес листок бумаги.

– Я Виталий Иванович, хозяин этой фирмы. Я хочу дать вам работу. Если вы решите эти четыре задачи, то, значит, нам подойдете. Времени сорок минут. Пейте кофе, курите, не решите, не обессудьте, ну купим пяток ваших ежедневников, если настроение хорошее будет.

Стас взял листок бумажки, сел к столу. Несколько минут ушло на то, чтобы унять нервы. Остаться тут, в теплом офисе, рядом с кофе и деньгами, заниматься не торгашеством, а… торгашеством, но какого-то другого уровня. Тут пахло возвращением к той жизни, что была совсем недавно, еще шесть лет назад, когда папа…

Перед поступлением Иван Георгиевич тренировал его решать задачи. Именно тренировал. Будил ночью и не давал спать, пока не решит парочку. Или не позволял смотреть футбол. Или не разрешал Альбине кормить завтраком, пока злой и голодный сын не предоставлял исписанные листочки бумаги.

Первые две задачи пали к ногам Стаса за десять минут. Третья сдалась с более тяжелым боем. А вот с четвертой оказалось все намного сложней. Решал он все правильно, но зря. За пять минут до истечения срока Линькович решил проверить условия задачи и нашел, как ему казалось, ошибку. Секунду поколебавшись, он обвел ее кружочком и вручил ответы вернувшемуся с обеда Виталию Ивановичу. Тот с огромным интересом изучил листки, потом передал их мехматянину.

– Конкурент растет, – засмеялся Костян. – Ну, знакомься со своим компьютером.

Тут Стас узнал, что его взяли бы, реши он лишь две задачи, третья была гарантией, а ошибку в четвертой до того нашел только Костян.

Контора торговала ценными бумагами, товарами, валютой и всем чем ни попадя. Ставка делалась на анализ ситуации.

Помимо персонального компьютера, Линьковичу полагался испытательный срок и зарплата, которую не добыл бы, если бы каждый день продавал все калькуляторы и ежедневники, которые забирал на складе в лучшем случае раз в неделю. Потом обещали совсем уж райские кущи, в том числе и «доляну» – процент от сделки.

В качестве аванса со словами «пригодится» у него купили остатки товара. Один ежедневник Стас, сам не зная зачем, припрятал.

Заехал в контору, где брал товар, отдал положенные деньги, оттуда позвонил Мите и узнал, что тот выходит на работу хоть завтра. На том и порешили. В конторе были не очень довольны, велели отдохнуть недельку и не пропадать – «хорошо товар идет у тебя, шевелишь булками, не то что остальные».

Вечером как раз и понадобился сохраненный ежедневник. Отец зашел в комнату, поискал глазами что-то и недовольно спросил про «короб с барахлом». Стас, с некоторым трепетом, рассказал, что больше не торгует вразнос, объяснил, где и как нашел работу.

Линькович-старший пожевал губами:

– Биржевая торговля, надеюсь, не совсем дерьмо, но рад, что ты мозгами будешь работать, так ежедневников у тебя не осталось?

Стас отдал последний. Отец вдруг обнял его, как в былые времена, и позвал в большую комнату смотреть футбол, «сборная ведь играет».

Они сидели втроем за столом. Альбина Несторовна была в восторге, оттого что Иван Георгиевич доволен, поэтому ужин был как на Новый год.

Стас еще раз рассказал, как устроился на работу, и даже написал для отца условия четвертой задачи. Тот покивал головой:

– Да, надо было подумать, молодец.

Стас спросил совета, как быть со статистикой по ежедневникам, ее почему-то было жалко. Отец захохотал, как три года назад, веселым и довольным смехом:

– Так ты под коробейничество научную базу подвел? Вот уж молодец так молодец.

Настроение им не испортила даже бездарная игра сборной России – проиграв грекам, она все равно вышла на чемпионат мира.

Потом немного поговорили про предстоящие выборы. Стас с изумлением узнал о том, что предстоит не просто выбирать депутатов, но и каких-то федерастов, а еще обещан референдум по Конституции. На всякий случай спросил за кого голосовать, услышал ответ – за кого хочешь, но не за ельцинистов. Сын еще помнил, как в 1990 году перед первым походом на выборы слышал от отца же – за ельцинистов, а не коммунистов.

Уже засыпая, он понял, что ничего не изменилось.

Родители не очнулись, им нужен был повод для праздника, и Стас его предоставил. Но дальше все так и будет: он отдельно, а папа с мамой отдельно.

Впервые за много месяцев ему хотелось заплакать. Как тогда, когда Яна прошла через ворота к пограничному контролю и оглянулась. Но рядом был Иван Георгиевич и надо было сдержаться.

Теперь Стас был один. Своей жизнью предстояло заниматься самостоятельно. Хорошо, что есть где ночевать. Ну и завтрак, можно считать, всегда гарантирован.

1995 ГОД

Идет война в Чечне, российская армия терпит поражение при попытке захватить Грозный, но к концу весны берет под контроль большую часть территории республики.

На выборах в Государственную думу победу одерживают коммунисты, проправительственные силы в меньшинстве. Всего в избирательном бюллетене 43 объединения и блока.

1 марта убит генеральный директор Общественного российского телевидения Владислав Листьев. Заказчиков и исполнителей так и не нашли.

Выходят фильмы: «Тусовщики из супермаркета», «Мосты округа Мэдисон», «Между ангелом и дьяволом», «Храброе сердце», «Ширли-мырли», «Джуманджи», «Водный мир».

Антон Маяков

(29 МАРТА, ГРЕЦИЯ – РОССИЯ, 0:3)

Антон решительно придвинул к себе тарелку с яичницей, в которой медной россыпью блестели нарезанные кружками сосиски. Рядом гренки ждали намазки пастой «Нутелла», приятно пах только что сваренный кофе.

Антон любил есть, а Катя – на это смотреть. Готовила она не то чтобы изысканно, но маленьких порций не признавала. Выбирая между объемом и тонким вкусом, Маяков твердо голосовал за первое. Так же было и с девушками: Катя была слегка полновата, но Антону все очень нравилось. В конце концов не так уж много у него случалось постоянных девушек. Да и просто так девушек тоже немного.

Антон пять лет учился на факультете невест, попутно работал в газете, славившейся вольными нравами, однако личная жизнь складывалась довольно скудно. Не сказать что совсем никогда и ничего не ладилось, но не случилось и изобилия романов, о котором, начиная с седьмого класса, благодаря в том числе и беспорядочному чтению, грезил толстоватый домашний мальчик.

Его институтский Санчо Панса, Толя Крипун, считал, что Антон все делает не вовремя.

Однажды они зависли в общаге у Толи, и тот позвал Анечку, «которая всем дает, потому что весело». Маяков зачем-то стал читать стихи и романтически ухаживать. Несколько ошалев и заскучав от непривычного обращения, Анечка улизнула на соседний этаж, где привычно провела время с вратарем ватерпольной команды института. Антон утешился портвейном.

В другой компании Маяков угостил крайне приличную девушку худшими анекдотами из своего арсенала, хватая, для подкрепления амбиций, ее за коленки. Результат получился еще хуже, чем с Анечкой. С ней-то Антон потом все-таки сходил в пустующую аудиторию и получил, по меткому замечанию Крипуна, диплом об участии во всеобщем попадании и окончании.

Романтическим планам Маякова часто мешал алкоголь. Он пил, чтобы не робеть, а выпить немного – не умел. Несколько перспективных вариантов – Антон называл так по отцовскому примеру девушек, с которыми могло что-то получиться, – ушло ровно потому, что он напился.

Катя училась с Маяковым на одном курсе, но тогда ничего и близко между ними не затевалось.

Общение возобновилось случайно. Матереющий на ходу, уже после первых думских выборов, журналист Маяков зашел узнать новости в новый офис своих знакомых, занимавшихся рекламой, пиаром и всем на свете. В одной из комнат Антон увидел однокурсницу, прилежно сканировавшую целую охапку региональных газет. Пользуясь привилегией гостя, он отвел ее покурить, гордо угостив кэмелиной. Катя рассказала, что в школу учительницей идти смысла нет, а тут и стажировка, и перспективка. Денег не платят пока, зато в столовке соседней по талонам прям объедение.

Эту схему Антон знал очень хорошо: агентства за харчи нанимали бывших и нынешних студентов для исполнения муторной технической работы, обещая потом место с зарплатой. Как правило, испытательный срок никто не проходил – это, в общем, и не предполагалось. Агентства получали на руки халявные базы данных. Бывшие и действующие студенты валили обратно на улицу.

Маяков, дослушав рассказ Кати, пошел к главному начальнику конторы, пообещал взять и опубликовать небольшое экспертное интервью, а потом замолвил словечко за однокурсницу, назвав ее очень перспективной по части пиара девушкой.

Когда за сигаретой Катя с надеждой рассказывала, что до окончания стажировки осталось пять дней, Антон почему-то вспомнил, как они на первом курсе большой компанией после концерта Михаила Задорнова пили в подъезде какое-то дешевое вино и травили анекдоты, перемежая их цитатами из маститого сатирика – в очень вольном изложении.

Катю взяли на работу. Через несколько недель глава агентства настаивал, что кадровая находка случилась исключительно благодаря его невероятному чутью на перспективных людей.

Роман случился чуть позднее и почти случайно. Маяков освещал съезд очередной демократической партии, которую учредил очередной бывший вице-премьер. Катина контора подрядилась организовать мероприятие. Денег и понтов у отставника оставалось как у дурака фантиков, поэтому сняли корабль, надежно вмерзший около набережной Москва-реки. Организаторы и делегаты съезда там и жили.

Катя, выдавая Антону пакет документов, назвала номер каюты.

Маяков пообещал заглянуть вечерком на огонек.

Планы у него на самом деле были другие. Но депутат и надежда партии нажрался до беспамятства, пошел гулять по льду, чуть не провалился в полынью, и его отправили домой. А его приятель, делегат и бизнесмен из Воркуты, звавший на проставу в ночной клуб, «к бабам вот с такими сиськами», спал, тихо поблевывая, в зале, где еще несколько часов назад произносились горячие речи о необходимости обновления власти, страны и общества.

На такси рассчитывать не приходилось. Метро закрылось, на улице было минус двадцать пять. Антон пошел к Кате. Она как раз отпихивала от двери регионального делегата, явно желавшего доверительно рассказать о трудностях демократической оппозиции в провинции. Драться Маяков не умел и потому не любил, но вид имел внушительный. После недолгой беседы поле битвы осталось за московским журналистом.

Следующие полгода у них был какой-то мерцающий роман, потом случился перерыв – Антон мастерски сваливал все свои исчезновения на лютую редакционную занятость. В конце 1994 года он нарисовался в своем полном – совсем уже немаленьком – объеме. Да и вовсе заселился к девушке, благо ее родители предпочитали жить на даче, выращивая важный для пропитания семьи урожай. Их НИИ отправил всех в отпуск в конце 1992 года: работы по специальности для немолодых итээровцев не предполагалось.

Катя жила чуть дальше от центра, чем привык Маяков, но дома все равно было уже совсем не вариант.

Отец и мать бодро шли к разводу. Они не орали друг на друга, не колотили тарелки и уж точно ни разу не собирались перейти врукопашную. Они ссорились как интеллигентные люди. И это было невыносимо.

Антон выступал за Сергея Владиленовича, который был вправе рассчитывать на некоторое уважение со стороны жены. Успешный бизнесмен, который – о редкость по нынешним временам! – не просто продавал-покупал, а занимался производством. И не водки, а книг.

Однако дома изо дня в день Маяков-старший и, соответственно, его сын слышали о том, что его книжки, детективы и фантастика с гологрудыми нимфами на обложке, хуже паленой водки, что идеалы юности сданы в утиль и тому подобное. Заработки мужа Раиса Николаевна осуждала. Так же как и его новый стиль жизни. Однажды отец пришел домой в ярко-синем пиджаке. Мать посоветовала надеть под него тренировочный костюм, слово за слово – и отец с чемоданом уехал в гостиницу «Пекин». Антон вернул его домой через день, но чашка выглядела скорее разбитой, чем склеенной.

А у Кати жилось хорошо, тем более она тоже любила поесть.

Маяков управился со вторым желтком и стал подбираться к третьему, как вдруг понял, что девушка не ест.

– Ты что, позавтракала без меня? – шутливо спросил он.

Катя качнула головой и сделала большой глоток из кружки.

– Ты не беременна, случаем? – наобум брякнул Антон.

– Догадливый, – грустно сказала Катя. – Не знаю уж как, но сразу все понял.

Внутренности Маякова сжал спазм, да такой сильный, что чуть было не вернул яичницу обратно на тарелку.

– Давно? – спросил он, чтобы выиграть время.

– Вчера у врача была, хотела сразу сказать, но ты такой усталый был, что решила до сегодняшнего вечера отложить, а ты вон какой догадливый, – повторила Катя.

Винить Антон мог только себя. За время перерыва в романе с Катей он отучился пользоваться презервативами. «Так лучше, – останавливала его руку Наташа, когда он тянулся к пакетику, – не порть себе удовольствие ерундой».