Текст книги "Эпоха викингов в Северной Европе"

К этому времени обычай ингумации мертвых широко распространился в южной части Скандинавии (Ютландия, Зеландия, Вендсиссель, Борнхольм Эланд, Готланд, Сконе), нигде однако не вытеснив полностью обычая кремации (в Средней Швеции остававшегося господствовавшим) [298, с. 82-216; 300, с. 282-312; 406, 38-47; 398, с. 30-91; 399, с. 602-610; 390, с. 109-168]. Чрезвычайно однороден инвентарь погребений (в мужских могилах – детали одежды, иногда – фибулы, бытовые вещи, привешенные к поясу – ножи, оселки, отдельные предметы вооружения; в женских – наборы украшений; две фибулы на плечах, третья – на груди, ожерелья, подвески, булавки, и привешенные к поясу игольники, ключи, ножи). Эти вещи найдены в погребениях с различными способами захоронения (кремация – ингумация), и разнообразными погребальными конструкциями (курганы, каменные оградки-от прямоугольных до ладьевидных, намогильные стелы – поминальные камни, bautastenar); они представляют собой развитие местных, племенных традиций, как правило, зафиксированных на каждой из территорий еще в раннем железном веке. Картина осложняется, правда, общескандинавским процессом постепенного распространения с юга па север обычая ингумации мертвых, а также различными взаимными влияниями, естественными в условиях соседства. Однако для каждой области можно выделить особый, только ей присущий, или ведущий, тип могил (в Средней Швеции – урновые сожжения под невысоким курганом, в Сконе – «могилы с очагами» и т.д.). В то же время другие встречающиеся здесь варианты обряда имеют точные соответствия в соседних областях (так, в Сконе из Норвегии проникает традиция каменных оградок, из Средней Швеции – обычай возводить курганы, и пр.). Пестрота обряда объясняется, во-первых, различием древних племенных традиций, во-вторых, их взаимодействием. Социальная структура, стоящая за всеми этими вариантами – сравнительно однородна. Различия в оснащении могил (от мужских погребений с отдельными предметами вооружения, и женских – с ключами, до безынвентарных) не выходят за пределы различий внутри большесемейных домовых общин. Общество, зафиксированное «ансамблем некрополя» Скандинавии VII-VIII вв., состояло из таких, в общем, равноценных больших семей, объединенных в родовые союзы [110, с. 24-30]. Нет никаких признаков выделения более или менее широких общественных групп, не вписывающихся в эту структуру.

Упландские ингумации в ладье вендельского типа на этом фоне выступают как погребальный обряд немногочисленной, но господствующей социальной группы. Замкнутые, состоящие только из погребений вендельского типа кладбища – это династические могильники местных вождей. Социальные функции вендельских династов, новым по характеру обрядом противопоставленных основной массе общинников, обрисовываются с достаточной полнотой. Наборы защитного и наступательного оружия, вероятнее всего, связаны с руководством военной организацией, ополчением. Вендельские мечи, копья, щиты, шлемы отделаны с исключительной пышностью и великолепием [283]. Особенно показательны шлемы. Их конструкция восходит к поздним восточноримским образцам [260, с. 158-166], а декор связан с сюжетами скандинавской мифологии или эпоса [288]; при этом изображенные на чеканных бронзовых позолоченных пластинах божества или герои вооружены, снаряжены и одеты точно так, как (если судить по инвентарю погребений) носители этих шлемов – вендельские династы. Торжественное, парадное вооружение и конская сбруя вряд ли предназначались для боя. Скорее, они служили для церемониальных выездов и ритуалов, связанных с регулярными сборами народного ополчения, которые совпадали как с религиозными праздниками, так и с собраниями тингов.

Стрелы (без луков, но связками до полутора десятков), как и остальное оружие, следует рассматривать как символы власти (посылая стрелу, скандинавские конунги собирали ополчение и тинг [215, с. 307]). Пиршественные наборы в погребениях также, видимо, маркируют некие административные функции: в варварском обществе пир, начальная форма норвежской «вейцлы» или шведского «ёрда», был важной формой социальной связи вождя с подвластными ему общинниками [47, с. 30-31; 234, с. 76].

Пир одновременно выполнял и ритуальные функции. Гривна с привесками – «молоточками Тора», найденная в одном из погребений Вальсъерде вместе с кузнечным набором (древнейшая в Швеции) [285, I, t. 36], возможно указывает на особую роль вендельских династов в сфере культа: в упсальском храме идол громовержца, покровителя кузнецов Тора, занимал центральное место, между Одином и Фрейром.

Концентрация в могилах вендельского типа импортов и роскошных ремесленных изделий (посуда, оружие, сбруя) указывают на монополию внешней торговли. Продукция местного и зарубежного ремесла, представленная в синхронных материалах Хельгё, поступая через этот и, может быть, другие подобные центры, сосредотачивалась в распоряжении вендельской знати. Ее особое экономическое положение подчеркивает и обилие скота в могилах – с гомеровских времен характерная черта родовой аристократии на раннем этапе ее возвышения.

Для определения социальных функций вендельских династий исключительную ценность представляют наблюдения о связи между могильниками вендельского типа, и поселениями с топонимами на —tъn («ограда», «укрепление», ср. слав, «тын»); эти локальные центры ремесленно-торговой активности по средневековым источникам известны как административные центры территориальных округов Средней Швеции, хундаров [311, с. 47; 354, с. 37; 286, с. 34-35].

Среднешведский hundar, также как härad в Гаутланде, генетически – «сотенный округ» (bar – «войско», hund – «сотня»), т.е. организационная единица военно-демократического ополчения. Каждый такой округ выставлял сотню воинов. В эпоху викингов на основе этих ополчений (выставлявшихся первоначально родовыми союзами) формируется общенародное ополчение, ледунг, в XI-XII вв. приобретающий характер своего рода государственной повинности; «коммутация ледунга», замена службы в ополчении денежным налогом, и в Швеции, и в Норвегии, и в Дании стала одним из проявлений феодализации и обусловила сохранение этой территориально-административной системы в эпоху средневековья [48, с. 173].

Выросшая па родовой основе система территориальных округов, возглавленных династиями местной знати, пришла в VII-VIII вв. на смену централизованной племенной организации V-VI вв., с королями-жрецами во главе. Сходные территориальные структуры в более раннее время археологически фиксируются в Дании, а в более позднее время по письменным источникам известны в Норвегии (где до конца IX в. существовали независимые мелкие королевства-фюльки) [409, с. 194-197; 47, с. 93]. В одном из норвежских фюльков, Рогаланде [390, с. 220, 223], исследован курган VIII в. с погребением в корабле (Гуннарсхауг), хронологически предшествующим знаменитым «королевским курганам» Вестфольдингов (Усеберг, Гокстад, Туне); норвежский обряд, в эпоху викингов ставший привилегией высшей знати, генетически, по-видимому, связан со шведскими погребениями вендельского типа.

Знать, возглавившая возникшие в VII-VIII вв. локальные объединения, не только сосредоточила в своих руках небывалую экономическую, политическую, идеологическую власть, но и создавала адекватные этой власти новые формы культуры. До нас дошли наиболее яркие ее проявления в художественном ремесле («вендельский стиль» [284]), ювелирном производстве, основывающемся на англосаксонской и франкской технологии (золото с гранатовыми инкрустациями в перегородчатой технике [280, с. 186-193]). Погребальный обряд вендельского типа относится к явлениям того же порядка, но генезис его остается неясным [362, с. 192-203].

Истоки вендельской традиции не удается опознать в немногочисленных ингумациях в ладье более раннего времени (Слусегорд на Борнхольме, Конгсхауг в Мере, Норвегия) [305, с. 213-239; 294, с. 175-194]. Наибольшее сходство вендельские погребения имеют с англосаксонскими курганами в Саттон-Ху и Снэп. Первый из них, с кораблем, погребальной камерой, оружием, королевскими регалиями, золотыми монетами и прочим исключительно богатым инвентарем, датируется не позднее 625-630 гг. [302; 312, с. 103-104]. Обычно английские памятники рассматривают как производные от среднешведских; однако детальный анализ основных компонентов культурного комплекса, представленного в Саттон-Ху и памятниках «вендельской культуры» позволяет в ряде аспектов допустить если не независимое развитие, то, по крайней мере, опору на некий общий, континентальный источник [414, с. 212-218]. В этом случае показательно, что англосаксонская традиция рано возникает, и рано обрывается по сравнению со шведской; но при этом она представлена намного более яркими и насыщенными образцами.

В это время был создан «Беовульф», англосаксонский эпос, связь которого с памятниками круга Саттон-Ху не вызывает сомнений [301, с. 85-98]. Содержание эпоса между тем полностью связано со скандинавскими странами, с племенами гаутов и данов, свеев и ютов; здесь упоминается Оттар, конунг из рода Инглингов, похороненный в кургане близ Венделя; повествуется о кровавых межплеменных распрях, о междоусобицах в королевском роде свеев [Беовульф, 2922-3000, 2379-2399]. Осведомленность английских дружинных сказителей в скандинавских делах может свидетельствовать о направленности культурных, а может быть и политических импульсов в Северной Европе начала VII в. После цезуры, сбоя в развитии культуры Скандинавии, вызванной распадом племенного строя «державы Инглингов», выдвинувшаяся на ведущие социальные роли местная свейская племенная знать в своих новых культурных нормах могла ориентироваться на стереотипы, складывающиеся в среде близкой знати англосаксонской, – где, однако, эти стереотипы были быстро вытеснены христианской церковной культурой. Можно допустить, что одной из таких норм, заимствованных у англосаксов, стал богатый «королевский» антураж «кораблей мертвецов».

Дальнейшая эволюция этого обряда выявляет глубокий кризис социальных позиций вендельской знати [106, с. 169]. Ингумации в ладье эпохи викингов (тип обряда Bg) отличаются от могил вендельского типа отсутствием роскошного парадного оружия и сбруи, жертвенных животных (кроме лошадей и собак), резко сокращается количество погребальных приношений. Из кризиса, прервавшего в IX в. развитие ритуальных традиций, вендельская знать вышла лишь в X в., утратив свое господствующее положение: из могил исчезли важнейшие атрибуты власти и могущества. В то же время внутренняя консолидация знатных родов проявилась, возможно, в том, что родовитым женщинам в эпоху викингов воздавали не меньшие почести, чем мужчинам: появляются женские ингумации в ладье, которые можно сопоставить с рассказом о погребении Унн Мудрой [Сага о людях из Лаксдаля, 7].

Видоизмененный обряд типа Bg перестал быть монополией вендельской знати. Сходные погребения появляются в Вестманланде, в Трендалаге, Согне, Хордаланде, Мере, распространяясь из Швеции в Норвегию [362, с. 162-180]; одновременно здесь появляются подкурганные ингумации в ладье (тип Nt).

В Средней Швеции наряду с ингумациями возникает новый, сравнительно широко распространившийся обряд [105, с. 185-190] – сожжения в ладье под курганной насыпью (тип Birka – В]. По ряду признаков ритуал этих погребений близок поздним формам погребального обряда вендельской знати.

Изменения в ансамбле некрополя, деградация элитарного и появление новых, сравнительно массовых вариантов обычая захоронения в ладье, отражают определенную социальную динамику: выдвижение новых общественных групп, конституированных новыми типами обряда, связано с упадком могущества и власти родоплеменной знати.

Можно предполагать, что возвышение этой знати в VII-VIII вв. сопровождалось нарастанием внутренних противоречий между родоплеменной верхушкой, и свободными общинниками. Косвенным показателем такого противоречия были медленная мирная экспансия, эмиграция населения из Норвегии на острова Северной Атлантики [334, с. 51] и начавшееся в VI-VII вв. движение шведов на Аландские острова и восточный берег Ботнического залива. Эта эмиграция продолжалась на протяжении всего VII-VIII в., и к концу вендельского периода ее возможности, фонды безлюдных и слабозаселенных земель на островах и побережьях были исчерпаны.

Именно в среде шведских поселенцев на Аландах появились самые ранние сожжения в ладье. В наиболее изученном могильнике Кварнбаккен 2 кургана с обрядом типа В относятся к VII в., 4 датированы VII-VIII в., 1 – VIII в., 6 комплексов рубежа VIII-IX вв., 6 – эпохи викингов. Серия сожжений в ладье открыта на финляндском побережье [314; 362, с. 56-58, 151-152].

Новый обряд, выработанный за пределами сферы гегемонии вендельской знати, с начала IX в. широко распространяется в материковой Швеции, а затем – и за ее пределами; аналогичные процессы прослеживаются и в других районах Скандинавии. С ними связана существенная и глубокая перестройка общественной структуры. Вендельский период окончился. Наступила эпоха викингов.

2. Общество эпохи викингов: бонды

Исходное звено общественной системы Скандинавии IX-XI вв. – унаследованный от предшествующих столетий родовой коллектив, aett (шв. kind, kyn), союз родичей, объединяющий (если буквально следовать «Эдде» Снорри Стурлусона) всю генеалогическую протяженность мужских родственников. Прежде всего сюда входили кровные законные родственники (люди, рожденные в юридически нормативном браке), когда род (aett) невесты получал за ее приданое денежный выкуп – mund. Потомки от такого брака назывались aettborinn и вместе с принадлежностью к роду наследовали всю совокупность родовых прав.

Кроме прямых, кровных, потомков в. состав aett входили люди, введенные в род, acttleidiigr, принятые в число членов клана с соблюдением особой ритуальной процедуры, которая давала право

till gialls ос til gíavar – На деньги и дары

till sess ос til saetes – на место и сиденье

til bota oc til bauga – на платы и кольца

til allz réttar – на все права

(G. 58) – [Законы Гулатинга, 58]

Полный круг располагавших всей этой совокупностью прав членов клана выражало понятие fraendr (franta, frinta) – «родичи» [72, с. 101-105].

Самым существенным правом, сплачивавшим воедино всех членов aett, было право-обязанность отстаивать и защищать жизнь каждого из родичей, или мстить, или получать плату, законную виру за эту жизнь от убийцы и его рода [53, с. 47, 184]. Ядро клана составляли те, кто в средневековых судебниках назывался bauggilldsmenn – «люди, получающие (или платящие!) кольца (золота) = возмещение». Родовым правом на возмещение обладали также более отдаленные родичи. В «Законах Фростатинга» они обозначены как nefgilldismenn – «получающие деньги родичей» (от nefi – «родственник»). Сходным термином (от nef – «нос») называлась nefgilldi – «подать с носа», налог, по преданию введенный Одином, а в государственной практике утвердившийся во времена Харальда Прекрасноволосого. Не только расчеты с другими родовыми союзами, но и – позднее – выплаты государству, подати, налоги и дани конунгам распределялись более или менее в соответствии с родовой иерархией; baugar в Норвегии (как и аналогичные платежи в Англии) были не просто вирой, но, в более широком смысле, штрафом за различные тяжкие преступления, который взимался в пользу короля.

Родовой коллектив, объединявший родичей совокупностью взаимных прав и обязанностей, обеспечивающих существование каждого из сородичей til brannz ос til báls – «до огня и костра» [G. 239], то есть до посмертного сожжения, базировался на глубоких, уходящих корнями в первобытность основаниях (генетически, видимо, хозяйственного характера). В позднем железном веке экономическая исходная общность в значительной мере трансформировалась; в сфере непосредственного материального производства ее значение снижается, но в характере обитания, внутригрупповых, межличностных и межгрупповых отношениях родовые связи остаются определяющими. Ими задана вся базирующаяся на aett общественная структура, по отношению к которой род, клан выступают как субсистема.

«Двор» – hús, garðr, bú, bó – («усадьба», «ограда») был основной единицей измерения социальной общности. Она включала семью (в норме – большую, разрастающуюся в патронимную иерархию малых), состоящую из кровных родственников (бонда, мужа – maid, его жены – kona, сыновей – sónar и дочерей – dottir), а также домочадцев и рабов, húskarlar ok thraclar. Все они в пределах ограды имели право на friðhelgi – неприкосновенность, священный домашний мир. Дом (bus), находившийся под покровительством богов и под защитой родичей, гарантировал безопасность: «at frjalser menn sculo aller friðhalger at heimile sino» – «все свободные люди должны быть неприкосновенны в жилищах своих» [F, IV, 5].

Залогом единства родичей, обеспечивавшего их неприкосновенность, было неотчуждаемое, священное, как и дом и домашний мир, родовое земельное владение – oðal (одаль). Занимая землю в не освоенных еще местностях, переселенцы обносили границы участка огнем; это называлось helga sér landit – «освятить землю», сделать ее своей собственностью (eign). Перейдя по наследству в течение четырех поколений, такая собственность превращалась в одаль.

Одаль представлял собою наследственное владение, состоявшее из пахотных земель, луговых, пастбищных, лесных, водных и других угодий, которое, в принципе, находилось в нераздельной собственности aett. Даже в случаях временного раздела пашен в целях их посемейной обработки (hafnscipti) одаль оставался одалем, и находился в коллективном владении fraenðr, baugarmenn. Для окончательного раздела требовалась особая юридическая процедура óðalsskipti, с ритуальным действием skeyting сбрасывания земли в полу одежды (skaut) нового владельца. От этого обряда некоторые исследователи производят прозвище конунга шведов Олава Шетконунга (Scautkonungr); правда, не связывая его прямо с разложением родовой земельной собственности [88, с. 90-92]. Fastae faethaerni ok aldac othal – «прочная отчина и старый одаль» – оставались основой структуры землевладения в Швеции вплоть до XIII-XIV вв. [89, с. 79]. Несколько раньше эта структура сдала позиции перед надвигающимся новым порядком землепользования в Дании [77, с. 27-28]. Детальная кодификация прав, связанных с одалем, в средневековых судебниках Норвегии свидетельствует, что до XIII-XIV вв. он оставался социальной реальностью, связывая землевладение феодального средневековья непрерывной цепью владельцев с дофеодальными временами [53, с. 68].

Правом на родовое владение располагали óðalnautar, кровные родичи, круг которых совпадал с bauggilldsmenn: сюда входили ближайшие родственники трех поколений по мужской линии, которые в отдаленном прошлом, видимо, являлись членами одной патриархальной семьи, и вели в силу этого одно совместное хозяйство [44, с. 73]. В эпоху викингов они, как правило, уже экономически разобщены; однако именно им принадлежит преимущественное право на покупку, и даже выкуп (в случае продажи) наследственной земли [G. 276, 277, 287, 289, 293]; право выкупа земли – jarðarbrygð – было закреплено внутри рода [F. XII, 8; цит. по: 72, с. 71-73]. Являясь одним из коллективных совладельцев одаля, каждый из этих полноправных общинников мог рано или поздно претендовать на титул landsdróttinn – «господин земли», «хозяин», полноправный бонд.

Имущественное состояние такого бонда определялось понятием eign – «собственность»; eignar búanda, противопоставленная общинным владениям (almenningr), пастбищам, лугам, лесам, водам, находившимся в общесоседском пользовании [F. XIV, 7], была значительно шире понятия «одаль». То, что определялось как land ос lauss eyrir – «земля и имущество его» [F. IV, 2], включало, во-первых, родовое владение, haugóðal, «одаль с курганных (т.е. языческих, восходящих к эпохе викингов, если не к более ранней поре) времен» (от haug – «курган, могильный холм»); во-вторых, сюда входила приобретенная за деньги, «купленная земля» – kaupa jorð (полученная в обмен па движимое имущество); в-третьих, сама эта движимость – aurar, fé (ценности, которые могут находиться «под замком, и запором» – i ládom eda i lokom) [G. 255]. Fe прежде всего – ближайшее по смыслу обозначение для археологически опознаваемой составной части экономического потенциала общества эпохи викингов. Серебро и золото, ювелирные изделия и оружие, ткани и меха, орудия труда и дорогая посуда входили в состав этого имущества в первую очередь. Все это представляло собой «товар», ценности, свободно обращающиеся, переходящие из рук в руки и суммирующиеся.

К эпохе викингов восходит понятие félag. В семейном праве XI-XIII вв. оно обозначает общность имущества супругов [72, с. 29]; генетически, однако, это общность – внесемейная, когда «два человека совместно имеют один кошелек» [G. 112]. «Фелаги», «сотоварищи», компаньоны по торговой поездке, а то и по викингскому походу – частые персонажи рунических надписей X-XI вв. во всех скандинавских странах [140, с, 186, 192-193].

Сформировавшаяся на основе: 1) земельного фонда родовых владений; 2) движимого имущества, fé, включавшего торговые накопления и военную добычу, поступления от различных межродовых платежей – baugar (и служившего, в свою очередь, источником для таких платежей); 3) наконец, земель, приобретенных в обмен на движимость, – собственность, eign, внутри семейного ядра родового коллектива передавалась из поколения в поколение как faðurerfð – «отцовское наследство»; какая-то часть ее могла перейти в порядке дарения (gjaferfð); обмен собственностью между родами осуществлялся и в виде выкупа за приданое невесты – mund. Все эти формы движения ценностей позволяли сохранять единство клана, его экономической базы и прочность совокупности его прав.

Центральным субъектом скандинавского обычного права, восходящего к эпохе викингов и кодифицированного в X-XI II вв., был óðalsbóndi, одальсбонд, глава самостоятельной семьи, хозяин усадьбы, полноправный владелец одаля [53, с. 157-178], Именно он служит эталоном при характеристике свободного и правоспособного человека, обозначаемого в судебниках также словом maðr – «муж» (которое в сагах употребляется и в более узком значении – «человек конунга» «королевский вассал» – ср. G. 76, 77, 78 и, напр., Óláfs saga ins helga, 96; подобная эволюция косвенно свидетельствует об одном из направлений общественного развития). Bóndi, búandi, bóandi (от bu – «усадьба, хозяйство, двор») в рунических надписях употребляется изредка также в значении «муж, супруг» – maki [140, с. 185-186]; наиболее точным переводом этого термина, обычно понимаемого как «общинник», было бы «домохозяин» (т.е. от усадьбы, двора, хутора как основного структурного звена правовой сферы, «фокуса» реализации юридических норм). Двор, полный родственников, домочадцев, рабов, закрепляет социальный статус бонда, обозначаемого в этом случае термином fuller bónde – «полный бонд». Однако основные элементы этого статуса распространяются и на малоимущего бонда, «работающего в одиночку» (einvirki), и на бессемейного бобыля (einloypr maðr). Все градации крестьянского статуса охватывало собирательное понятие karl (спектр значений: «крестьянин», «мужик», «парень»). Karlfolk ok svá jarla – «карлы и их ярлы», «простонародье и знать» – формула саг, сжато передающая представления об общественной структуре. Корень -karl-, сохраняющий, в отличие от bondi, некий уничижительный оттенок, стал продуктивным и за пределами крестьянской среды, точнее, – над нею: словом húskarlar, обозначавшим изначально работников, «дворовых», в рунических надписях эпохи викингов названы королевские дружинники [140, с. 186, 188].

Бонд, будь он «полным» или «одиночкой», принадлежит к автономной крестьянской общественной структуре, когда она иерархически замыкается на домохозяина, когда вся полнота прав и власти в доме принадлежит тому, кто занимает в этом доме ondvegi, почетное хозяйское сиденье [G. 35, 266; F. X, 2, 8]. Высшим воплощением этой полноты крестьянских прав стала категория stórbóndi, «могучих бондов», представляющая собой не только особый социальный тип [53, с. 245], но и одну из ведущих сил эпохи. «Могучие бонды», опиравшиеся на крупные наследственные земельные владения, многочисленные собственные семьи (включавшие домочадцев, зависимых работников и слуг, рабов), обладавшие разветвленными родовыми связями в округе наряду с потомственной родоплеменной знатью, tignir menn (хавдингами, херсирами, ярлами, «малыми конунгами»), выступали своего рода «узлами прочности» социальных связей. Они в состоянии были выставить собственные вооруженные силы, организовать военный поход или торговую экспедицию, как Оттар в IX в. [King Alfred's Orosius, Periplus], Брюньольв в X в. [Сага об Эгиле, 32], Торир Собака в XI в. [Сага об Олаве Святом, 123]. Они были если не постоянными участниками (хотя в молодые годы случалось и такое), то организаторами походов викингов; они же выступают во главе наиболее упорного сопротивления королевской власти, утверждавшей в северных странах новые порядки и новую религию (Олав Святой при Стиклестаде в 1030 г. пал от рук именно «могучих бондов», Торира Собаки и Кальва Арнарсона). Социальный статус «могучих бондов» обеспечивала незыблемость сложившейся локальной военно-демократической структуры в пределах небольшой, охваченной прямыми родовыми связями древней племенной области. Но по мере того, как развертывались процессы, этой областью не ограниченные: походы викингов с их возрастающей масштабностью и организованностью (черпавшие ресурсы из множества мелких племенных областей и объединявшие их в единую надплеменную стихию); регулярное движение товаров по международным торговым магистралям и их циркуляция в крупных центрах; укрепление королевской власти и ее вооруженной силы, опиравшейся на новый социальный потенциал; по мере того, как формировались интересы и определялись средства новых общественных групп, слой «могучих бондов» оказывается на одном из трудных перекрестков социальных коллизий. Он, в принципе, выдерживает столкновение с королевской властью, которая уничтожила племенную структуру, но пошла на определенные компромиссы с бондами, сохранив и приспособив к своим целям сложившуюся административно-территориальную организацию, народное ополчение, обычное право. Однако устои родового землевладения были подорваны; в XI-XII вв. разворачивается процесс дифференциации бондов, многие из них теряют свой одаль. Те, кто сохраняет его, одальманы («могучие бонды» прежде всего) превращаются в условиях прогрессирующей феодализации в мелких вотчинников, хольдов – рыцарей [53, с. 178-214].

Эпоха викингов, – и в этом ее историческое своеобразие, – была временем появления, наивысшего подъема и начала разложения слоя «могучих бондов», временем полного и последнего расцвета общественного строя, основанного на крестьянском землевладении. В рамках эпохи викингов можно проследить начало его подчинения господствующей феодальной иерархии и перерождения в уклад угнетенного класса феодального общества, – правда, угнетенного, но, в отличие от других европейских стран, никогда не закрепощенного [4, с. 352-353]. В IX-XI вв. скандинавские бонды, опираясь на родовое землевладение, одаль, создали достаточно стройную систему правовых норм, их гарантий, административно-территориальную организацию (обеспечившую эффективность функционирования правовой системы) и, наконец, военную организацию, интегрировавшую силы бондов в разных масштабах (от уровня первичного территориального округа, объединявшего несколько семей или родовых союзов, до уровня области или страны). Стимулируя в определенной степени внешнюю экспансию, движение викингов как производной от общества бондов новой военно-социальной силы, эти общественные институты прежде всего обеспечивали прочность социального статуса бондов в IX-XI вв., а затем, перейдя в средневековье, сохранили определенный комплекс прав, личную свободу, политическую самостоятельность скандинавского крестьянства, что и определило своеобразие северного феодализма.

Bónda rétte, народное право, охватывало сферу личной безопасности, имущественных отношений, пользования общинными угодьями, участия в работе народного собрания, вооруженной защиты личности, родовой группы, области, страны. Его действенность обеспечивал классический военно-демократический механизм, когда субъект права, землевладелец-общинник, член народного собрания и воин совмещаются в одном лице. Это совмещение выразилось в такой общественной гарантии, как обязательное вооружение folkvapn – «народное оружие», атрибут полноправия бонда, сохранявший свое значение вплоть до XIII-XIV вв.

В первом норвежском общегосударственном судебнике Landslov (1274 г.) «народное оружие» дифференцировано в зависимости от имущественного состояния бондов [L. III, 11]. Сама по себе показательная, эта градация позволяет сопоставить военный потенциал норвежского крестьянства с потенциалом правящего класса, представленного в дружинном уставе XIII в. [Hírðskra, 35]: это соотношение характеризует общественные силы, сформировавшиеся и как результат, и как своего рода диалектическое отрицание эпохи викингов.

В XIII в. даже высший слой бондов уступал низшей категории королевских дружинников, хотя и приближался к ней по вооруженности. Тем не менее, как и в IX-XI вв., бонд «с копьем и мечом» (med odde ос eggiu) являлся для выполнения важнейших общественных функций [G., 66, 121, 238].

Вооруженные свободные группировались в сложную территориально-административную структуру. По мере разрастания родовых союзов от первичной, главной усадьбы hófud ból (остававшейся своего рода центром aett) отпочковывались дочерние хутора; возникала чересполосица поселений, относящихся к разным кланам. Первичная родовая организация дополняется территориальной. Дворы группируются в объединения, называвшиеся grend (в Трандхейме – sambuð), куда входили соседи-одальманы пользовавшиеся одними общинными угодьями almenningr [53, с. 66, 100-122; 89, с. 134-149]. Жизнь такой соседской общины регулировалась сходками, религиозными обрядами, совместными пирами. Ólhús, «дом для пира», был ее центром каждый полноправный домохозяин-бонд был участником пира-братчины (ólfoer); древний индоевропейский напиток ól, пиво, как и у германцев Тацита, и у персов Геродота был средством общения с божествами [Тацит, 22; Геродот, I, 133].

 
Ты сказал мне воин
браги нету в доме
Что ж тогда вы дисам
в жертву приносили?
 

– издевательски спрашивал бонда скальд Эгиль, оказавшийся нежеланным гостем на такой пирушке. Дисы – языческие божества плодородия, disaething назывался весенний тинг свеев в Упсале когда совершались жертвоприношения «во имя мир: и за победы конунга», устанавливался «мир дистинга» (disaethings friðer) и устраивалась ярмарка (markaðr ok kaupstefna) Этот комплекс функций дублировался и на других уровнях – областного, местного тинга, соседской сходки [89, с. 45-46].