Текст книги "Представления (сборник)"

Глеб Пудов
Представления

«Весь мир – театр, в нём женщины, мужчины – все актеры»

У. Шекспир

Представление биографическое

Действующие лица:

1. Будущий лирический герой

2. Его родители, хорошие во всех отношениях люди

3. Друг героя, прекрасный молодой человек

4. Одноклассники, толпа второстепенных персонажей без голоса

5. Циркач, самый зловредный из одноклассников

6. Однокурсники, милые молодые люди разной наружности

Акт 1. Внутри рода и племени

Тридцать лет назад в России был особенно холодный февраль. Метель заметала следы, как опытный вор; горы снега по-мунковски[1]1
  Эдвард Мунк (1863–1944) – норвежский живописец и график, теоретик искусства. Одно из самых известных его полотен – «Крик» (1893).


[Закрыть] кричали о том, что до весеннего оптимизма еще очень далеко; сосны трещали подобно престарелым суставам; газеты добавляли свой голос к этому хору безнадежности сводками о замерзших. По утрам зловещие сумерки. Даже птицы не откликались на эти утра.

Тот день мало чем отличался от других. В маленьком уральском городке под романтично-песенным названием Заречный сознательные советские граждане, подчиняясь древнему инстинкту, спешили на рабочие места. На рабочие места у станков, витрин, письменных и хирургических столов, просто столов. Глядя поверх пуховых платков туда, где должно было быть небо, сотни будущих сознательных советских граждан ехали на санках к манным кашам, сонным воспитательницам и кем-то уже раскрашенным книжкам-раскраскам. Фабрики, как полагается, дымили.

В одном из окон неприметного двухэтажного дома, стоящего посреди соснового леса, горел свет. Кто-то не спал. Комната, в которой даже домовой был бы побрит-помыт и стоял навытяжку, до краев была наполнена белыми людьми. Они передавали друг другу красный шевелящийся комочек. Он кричал и норовил вырваться из рук. Этим комочком был я, и то утро было моим первым утром. Не самым приятным. Если выражаться словами лучшего поэта на земле, живущего на тот момент уже восемь лет за рубежом, жизнь показала мне зубы при первой встрече. Замаскировавшись под мрачного хирурга, она осуществила холодной резиновой перчаткой свои первые воспитательные действия. Комочек поначалу не хотел приветствовать окружающую действительность истошным криком, поэтому был бит суровой рукой врача по тому месту, которое имеет подозрительно много определений в русском языке.

С тех пор прошло много лет. Комочек изменился. Внешне он стал тем, кого льстящее себе человечество называет homo sapiens. Прямая спина, две руки, две ноги, одна голова, – все как у тех, кому очень повезло в этой жизни. Но чем больше было в этом homo от sapiensa, тем больше он осознавал себя только что родившимся красным комочком. Потребность роста, издревле существовавшая в живом существе, подталкивала к саморефлексии. Поначалу она имела вид примеривания к себе фрейдистской теории. Но внутренний мир реагировал на эти попытки как на оскорбление. Поэтому разум вынужден был обратиться к другим источникам: художественной литературе, философии и религии. Воспитанный большей частью на русской классической литературе с разбавлением этого воспитания трудами отечественных философов, разум со временем начал подталкивать «cogito, ergo sum»[2]2
  «Cogito, ergo sum» – «Мыслю, следовательно, существую» (с лат.). Философское утверждение французского философа Рене Декарта (1596–1650).


[Закрыть] к выражению в письменной речи. При этом момент соревновательности совершенно отсутствовал. Слишком отличались масштабы пишущих на темы самопознания. К тому же не каждое произведение пишется с прицелом на вечность. Как позже заявил комочек в одном из своих стихов, внутренний рост не отметить черточкой на дверном косяке. Но для внимательного наблюдения за быстрыми мутациями своего внутреннего мира есть другие способы (по словам одного великого человека, мир похож на олимпийские игры: одни участвуют в забегах, другие торгуют для зрителей, третьи наблюдают; автор сих строк, как уже догадался читатель, принадлежит к последним). Один из них – письменная фиксация всего происходившего, анализ его причин и попытка на основе этого подготовить себя к грядущему. Для этого и необходимы писания, подобные нижеследующим.

По семейной легенде прадед был австрийцем. Сегодня, смотрясь в зеркало, я могу решительно заявить, что сии сведения могут быть в лучшем случае метафорой. Впрочем, как известно, одно из старообрядческих согласий носило название австрийского. Можно предположить, что предки мои были старообрядцами. Их всегда было много на Урале.

На демидовских заводах укрывались бежавшие от преследований раскольники (проезжавшие Урал в XVIII столетии ученые путешественники с ужасом отмечали, что подавляющее большинство жителей заводов – «раскольщики»). Думаю, от одного из этих несчастных и можно начинать отсчет моей биографии.

Баранчинский завод около Нижнего Тагила, основанный два века назад одним из первых Демидовых, был родиной моего отца. Пейзаж типичен: пруд, леса, горы, пышущие жаром кирпичные здания. Папа был вторым ребенком в семье, всего детей было четверо. Простая заводская семья. Жила в большом деревянном доме, окруженном со всех сторон хозяйственными постройками. Позднее, когда я читал книги по истории уральской деревянной архитектуры, мне встретилось описание отцовского дома. Такие жилища имели большой крытый двор с расположенными по его периметру сараем, сеновалом, помещениями для животных. Часто люди жили в таком «рукотворном комплексе», не выходя за пределы обитаемого пространства. Причинами этого было, по словам исследователей, суровая уральская природа и многочисленные лихие люди, угрожающие домашней крепости всевозможными бедствиями.

Дед прожил недолго, но ярко. Он трудился на заводе, пил водку и брал Берлин. Приход в этот мир моего старшего брата стал одновременно прощанием с дедом. Военные раны и воспоминания убили его. Бабушка жила чуть дольше. Это была очень добрая женщина. Жена своего мужа. Кто знает, что было хуже: немецкие пули или ежедневная изматывающая работа на заводе? Я мало знаю про них. Про этих двух родных мне людей. Однако факт того, что они смогли в условиях советской действительности воспитать четырех детей, которые в будущем стали здравомыслящими гражданами, говорит о многом. У папиных братьев и сестры были, в общем, одинаковые судьбы – иногда трагичные, но чаще обычные.

Семья мамы была в чем-то похожа на папину. Ее родители также не избежали войны (а кто избежал?). Он был фронтовым разведчиком, она – фронтовой медсестрой. Любопытна история их знакомства. Дед возвращался после задания в блиндаж. Неожиданно начался немецкий авианалет. Когда самолеты, удовлетворенные, уползли восвояси, он – в ту пору бравый офицер, а если еще точнее, бравый офицер, лежащий на земле, – поднялся, отряхнулся и… увидел сапоги. Хорошие сапоги. Они всегда были ценностью на фронте. Дед немедленно их ухватил и потянул к себе. Но в сапогах оказался человек, засыпанный землей. Этим человеком был сержант медсанбата и одновременно моя бабушка. Дед, конечно, понял это позже. Но мне, имеющему преимущества хронологического порядка, уже позволительны такие предсказания.

Они прожили долгую жизнь в селе, скрытом от внешнего мира горами и лесами. Село называлось Саргая и находилось на Урале, в Красноуфимском районе. Это был край холодных горных рек, гигантской малины и особенно злобных комаров. Прекрасные декорации для съемок фильмов про сибирских кулаков. Это оценил один из советских режиссеров и снял там фильм «Тени исчезают в полдень». До сих пор люблю смотреть на деда в роли красноармейца-вестового (эпизодическая роль, своеобразный привет из того мира). Но возвратимся к началу. Дед – бывший офицер разведки – был направлен в это село восстанавливать разрушенное хозяйство. Он был председателем леспромхоза. Судя по нынешнему состоянию вверенной ему организации, дед неплохо справился с заданием. Несмотря на многие трудности. Одной из них был характер его жены. Он был таков, что муж одной из ее дочерей однажды в сердцах сказал деду: «Зачем же ты ее из земли вытаскивал?!» Молчание остальных родственников выражало солидарность с вышедшим из повиновения членом клана. Впрочем, бабушка была дочерью своего времени. Страшного времени. Прав поэт А. Кушнер, сказавший, что «времена не выбирают»[3]3
  «Времена не выбирают» – название стихотворения русского поэта А. С. Кушнера (1936 ).


[Закрыть]. Поэтому не выбирают и родственников.

У бабушки было три дочери. У каждой – собственная судьба. Иногда очень печальная. Последствия неправильных решений всю жизнь преследуют человека, иногда – становятся причиной его преждевременного ухода. Преждевременного с точки зрения продолжительности человеческой жизни.

Младшая из дочерей стала моей мамой.

Тут начинается другая история, которая имеет ко мне уже самое непосредственное отношение. Мама выбрала профессию своей мамы: тоже стала медсестрой. Сегодня я уже не знаю, откуда начинать историю моей семьи. С выбора бабушкой профессии? Со встречи ее с дедушкой? С выбора мамой профессии? Со встречи ее с моим будущим папой? Как бы то ни было, мама как будущая медсестра была направлена на практику в Баранчинский завод, уютно расположившийся за спиной Нижнего Тагила. В это время мой будущий отец, не ожидая такого подарка, уныло готовился к поступлению в техникум. Изобретательность судьбы на этом иссякла. Ее игра стала заметна невооруженным глазом.

После ряда перипетий мои будущие родители прослушали дежурные песни Гименея и решили покинуть поселок при Баранчинском заводе. Естественно, им пришлось ответить на вопрос: куда ехать? Венеция и Париж по понятным причинам были вычеркнуты из списка городов – кандидатов. Долгое обсуждение подарило молодым супругам мысль о городе Заречном, затерявшемся в бескрайних просторах Свердловской области. Он обладал значительными преимуществами по сравнению с другими городами и весями: здесь строилась атомная станция, были необходимы молодые сильные руки. В обмен на них счастливые обладатели этих рук снабжались жилплощадью. Маленькой, но своей. Для молодой семьи Заречный был счастливым билетом. Итак, выбор был сделан. Определена точка на географической карте, ставшая моей родиной и одновременно местом жительства до двадцати лет.

Я немного исказил факты. Этот город стал моей родиной, но не стал местом жительства на двадцать лет. Через некоторое время мы отправились в Нижний Тагил. Ссылка туда продлилась ровно пять лет. Я по малолетству не ощущал себя декабристом, чего не могу сказать о родителях. Они расценивали тот продолжительный вояж как самоудаление. Но не как больного зуба, а скорее как отшельника в пустыню. Характеру моих родственников позавидовал бы и Катилина[4]4
  Луций Сергий Катилина (108 г. до н. э.– 62 г. до н. э.) – римский патриций, прославился твердостью характера.


[Закрыть]. Спасаясь от этого характера, мы покинули пределы Заречного.

Нижний Тагил с радостью предоставил нам политическое убежище. Причин нашего появления именно там было несколько. Баранчинский завод – один из ветеранов отечественной промышленности, находился вблизи Тагила. Близость другой ветви родственников внушала моим родителям больше оптимизма при взгляде на будущее. К тому же, Тагил – большой город, следовательно, преимуществ цивилизации там несравненно больше, чем в глухой деревне. Да и руки, и головы там ценились не меньше Заречного. Недостаток у города был один: синий снег. В черте города находились металлургические предприятия, которые, подобно Пикассо или Малевичу, занимались окрашиванием местной флоры, фауны и вообще всего вокруг в незапланированные для них природой цвета. Снег был синим или зеленым (как и лица жителей), небо – желтое; земля постоянного цвета не имела.

Там я начал первые посещения муниципальных (анахронизм: подобные буржуазные слова были в пору моего детства вне закона) организаций. И вот тут я уже вынужден претворять в жизнь одно из писательских правил Н. Н. Берберовой: «не беда, если на 600 страниц автобиографической прозы приходится 600 страниц автобиографического умолчания»[5]5
  Имеется в виду автобиографическая книга Н. Н. Берберовой (1901–1993) «Курсив мой».


[Закрыть]. Формулировка не совсем точна, но суть сохранена. Именно этим периодом отмечены те мои поступки, о которых, слишком догадываясь об их причинах и особенно следствиях, я вынужден умалчивать. Побережем нашу нравственность.

Однако главное событие моей жизни в этом среднеуральском городе перекрыло многое. Я считаю моментом своего настоящего рождения не тот миг в пронзенной светом комнате, который сопровождался мощным голосовым аккомпанементом. Истинное рождение произошло тогда, когда я научился читать. Прекрасно помню эти мгновения.

Мы сидели с мамой в зале нашей квартиры, продуваемой всеми местными сирокко и бореями. Хрустальная посуда, лукаво поблескивая из-за толстых стекол шкафа, неизменно отзывалась на мерный шаг проходящего мимо окон трамвая. Солидарность часов с хрусталем наполняла комнату чуть слышными твердыми звуками. В руках у нас была небольшая книга, содержание которой уже навсегда исчезло в недрах моей памяти. Я старательно выговаривал какие-то крючки и палочки, к моему величайшему изумлению называемые мамой странным словом «буквы». Эти буквы упорно не желали складываться в слова и предложения. Они бодро двигались вслед моему пальцу, перепрыгивали через цветные картинки, весело перелезали на следующую страницу, но упрямо не брались за руки. Дерево не становилось лесом, птица – стаей, изба – деревней. Парад сравнений не может отразить моего мокрого отчаяния. Сцена напоминала известную скульптуру из Русского музея, называющуюся «Первый шаг». Скульптор Каменский показал молодую маму и ее малыша, который, временно изменив собачкам и паровозам, начал приучение своих подошв к поверхности пола. Трудность сего первого шага должно было отразить нечеловечески серьезное выражение лица подопечного. Вероятно, Зевс, в очередной раз водворяя мир между народами, имел такое же лицо.

Знаменательный момент проходил мимо меня, буквы продолжали скакать по белому листу. И вдруг на мгновение – о, это мгновение! – две буквы почти случайно слились в слог. Это произошло так неожиданно, что я на секунду оторопел. Затем поднял голову за разъяснением к маме. Ее шумное одобрение было главным признаком подлинности выбранного направления. Сейчас я, идя на поводу у святости момента, не стану описывать ощущения Сверхъестественного, Небесного, Необычайного. Обычно в таких случаях с умилением рассказывают о некой вспышке, ярком всплеске сознания, на миг озарившем все существо ребенка. Однако в моем случае ничего подобного не было. Я просто научился читать. Ремесленник попал молотком по гвоздю, паровоз встал на рельсы, планета начала вращение. Именно эта обычность, заурядность произошедшего есть, на мой взгляд, признак его истинности, «настоящности», в конечном счете, и неизбежности, ибо свидетельствует о своей внедренности в общий ход человеческой жизнедеятельности.

Далее я, как тот скульптурный малыш, начал делать первые шаги, соединяя буквы в слова, слова – в предложения, предложения в абзацы, абзацы – в полный текст. Раньше он представлял собой нечто раздробленное, полое и холодное, словно космос с привинченными в нем звездами. В тот незабвенный миг моя Вселенная приняла воспринимаемый образ, ясные очертания. Она стала живым, дышащим организмом, появление которого я считаю заслугой мамы. Она была со мной при двух событиях: моем рождении как человека и моем рождении как человека разумного. Она дважды произвела меня на свет. Забегая далеко вперед, скажу, что с не меньшим блеском мама сыграла и культуртрегерскую роль. Самым ярким ее выражением стали почти ежегодные поездки в Петербург, которыми украшались мои внешкольные июли и августы. Благодаря этому человеку я трижды появился на свет: как человек, как человек разумный, как человек определенной культуры.

По словам великого немецкого поэта[6]6
  Имеется в виду И. Ф. Гете (1749–1832) – великий немецкий поэт и мыслитель.


[Закрыть], книги и путешествия заставляют сознание взрослеть, проще говоря, развивают человека. И если первые почти с рождения вошли в мою жизнь (и пребывают в оной до сих пор), то поездки начались чуть позже.

Мы путешествовали почти ежегодно в середине лета. И очень часто – в Петербург. Уже в поезде (только в поезде, самолет всегда оставался для меня голубой мечтой; одной мечтой стало меньше, когда я однажды попробовал этот вид транспорта) намечался список «мест, обязательных для посещения». Обычно в него входили все хрестоматийные достопримечательности Петербурга: Эрмитаж, Лавра, Крепость, Всадник, прочие каменные и медные прелести. Поездка всегда проходила удивительно, я никогда не уставал смотреть на много раз виденные шедевры. Наверное, как я думаю сейчас, причиной этих путешествий была та самая тоска по культуре, о которой писал О. Э. Мандельштам. При всей любви к родине, при всем моем уважении к ней, у нее никогда не было Дворцовой площади, Эрмитажа, Летнего сада. Можно много и увлеченно говорить о том, что красота Урала в другом. Что местное искусство имеет свои шедевры. Что рифейский[7]7
  Рифейский – уральский. По одному из отождествлений Рифейские горы – Уральский хребет.


[Закрыть] климат гораздо полезнее чухонского, однако факт остается фактом – меня все больше тянуло в Петербург и, классе в восьмом, я решил, что если жить в России, то жить в городе святого Петра.

Значение этих поездок имело благотворный смысл кружки воды в иссушенной пустыне. Я понял, что мир вовсе не заканчивается за пограничными столбами области, что до сих пор я жил в крайне упрощенной среде. Естественно, у меня возникло желание покинуть ее. Своеобразной репетицией стало пребывание в Екатеринбурге в качестве студента, о чем упомяну чуть позже. Однако оно почти с самого начала лишилось этой все объясняющей причины. То есть я жил в большом городе не потому, что был студентом отсутствующего в моем родном населенном пункте высшего учебного заведения, а по той простой причине, что мне нравилось жить именно в мегаполисе, коим и являлся Екатеринбург (мегаполисом его можно назвать скорее в количественном смысле, чем в качественном). Относительная редкость моей профессии, неистребимое желание жить среди гранитных домов и мостовых, а также ненависть к ничего не говорящим бетонным коробкам Екатеринбурга заставили меня купить билет на поезд и попрощаться с уральскими пенатами.

Но вернемся к моему детству, уже сильно подозревающему о существовании отрочества.

Постепенно с зареченскими катилинами были восстановлены дипломатические отношения. Изгнанники получили право вернуться в лоно семьи. И тут начинается моя школьная трагедия. Ее ни в коем случае нельзя отнести к трагикомедии или еще к какому-нибудь другому литературному жанру. Это была трагедия в полном смысле слова.

Если процесс прилипания моих рук к книгам начался в благоприятных условиях домашнего затворничества, то знакомство с авторучкой и карандашом состоялось в школе. Некоторые обстоятельства пребывания в том казенном заведении свинцовой плитой давят на мое сознание до сих пор. Я имею в виду то, что описывал Куприн в сочинениях, связанных с учебой в гимназии. Вероятно, многие проблемы человечества по сути своей неизбежны и, как следствие, вечны. Отношения между одноклассниками относятся именно к таким. При благоприятных условиях школьное времяпрепровождение может стать фоном многих приятных воспоминаний. При другом развитии событий – источником комплексов, ведущих за человека его жизнь до самого конца его присутствия среди дышащих.

Особенность школьного возраста – в его «серединности», переходности, тяжелом состоянии «между всего». В это время обнажаются те явления, которые взрослая человеческая особь обычно старается скрыть, затушевать или придать видимость существования у них более благородной причины. Быть, по словам Христа, как дети не всегда мило и чисто. Жажда первенства, чаще всего основанная на культе физической силы, половой инстинкт, принимающий уродливые формы, подхалимство ради достижения своих целей (каких? см. начало предложения), стадные наклонности, – все это делает обычный среднестатистический класс копией (и одновременно карикатурой) общества в целом. Говорят, что дети жестоки. Но они таковы именно в силу их возносимой на пьедестал непосредственности. Лицемерие большинству из них еще незнакомо.

Я стал учеником обычного класса. Вследствие того, что в первый класс я пошел в центре уральской металлургии, здесь попал сразу во второй. В Тагиле у нас не было английского языка, поэтому я стал учеником школы, считающейся самой отсталой в городе. С одной стороны, я попал в общество малолетних «середняков», что сразу привело меня к поначалу неосознанным, но потом все более сознательным попыткам быть «не в массе». Тут я легко преуспел, ибо общество было средним во всех отношениях. С другой стороны, именно это обстоятельство и сделало мое пребывание в школе пародией на первую часть дантовой «Божественной комедии». Впрочем, стремление изжить те «приобретения», которые я самым несчастным образом сделал в пору своего общения с одноклассниками, двигает сейчас стержень моей авторучки.

Класс, к которому я был причислен, представлял собой монолитное образование. Откровенных идиотов было мало. Думающих тоже. Подавляющая часть была довольно безобидной толпой. Но в этом и была причина моих бедствий. Дело в том, что толпа по сути нейтральна. Это нечто вроде мычащей материи без анаксагоровского Нуса[9]9
  Анаксагор (ок. 500 до н. э. – 428 до н. э.) – древнегреческий философ, астроном, математик. Нус (Ум) – одна из категорий античной философии.


[Закрыть]. Момент случайности (из-за массовости толпы) делает возмездие для каждого представителя массы необязательным. Это соображение, вкупе с действием простейших инстинктов, подталкивает отдельных человеческих особей к активной деятельности, к попытке стать во главе массы и тем самым реализовать врожденную «жажду власти» (на школьном уровне это всегда смотрится комично, однако подобные человеческие единицы позднее успешно пополняют ряды разного рода правителей). Толпа следует за такими.

Верховодили в моем классе, как водится, самые рослые, самые недовоспитанные, и поэтому искреннее других убежденные в своем превосходстве над остальными членами коллектива. Особенно выделялся один бодрый представитель циркового племени. Куда только не заводили этого ребенка постоянные скоморошьи упражнения в папином вертепе в ущерб здоровым детским занятиям: чтению, пусканию корабликов весной, игре в прятки и т. д.! Вероятно, недостаток добрых книг в доме или соответствующего внимания со стороны родителей сделали маленького циркача «фабрикой по самоудовлетворению». Половой инстинкт заставлял его совершать непристойные движения за затылками девочек, жажда первенства подталкивала не только к дракам, но и постоянным попыткам сделать свои физические показатели недосягаемыми для всей мужской половины класса. Те же инстинкты были причиной постоянных унижений тех, кто по его представлениям, не мог в ответ вести себя подобным образом. Презирал он, в общем, всех мальчиков. Но они были в массе своей членами его племени. Поэтому самую большую часть своего внимания он посвятил мне.

Как я уже писал, что-то постоянно выталкивало меня из общества одноклассников. Я находился чаще всего за чертой племени, был с его точки зрения преступником, ибо слишком часто переступал заветную линию. К таким людям общество всегда относится с подозрением, настороженностью, потому что человек, не отождествляя себя с каждым членом «коммуны», проявляет свое недоверие к законам и принципам, царящим в ней. Я был таким человеком. И циркач это заметил. После серии сопящих конфликтов, выражающихся во взаимном прикосновении кулаками к лицу, оппозиция (то есть я) была подавлена. Однако глухая насмешка, всегда украшающая мои губы, привела к выводу о недобитости врага. Поэтому тактика была изменена. Она, когда позволили условия погоды, приняла следующие формы. Отныне был запущен мощнейший механизм под кодовым названием «мелкая подлость» или «плюнь незаметно». Он имел модификацию «Презираешь? Скажи об этом». Теперь, придя в класс, я часто обнаруживал воду на своем стуле (не понимаете? пятно на светлых брюках в одном из самых «удивительных» мест компрометировало человека в глазах окружающих, особенно особ женского пола, что автоматически исключало жертву из конкурентной борьбы за самок); или мой портфель на столе учителя; или надпись на доске (на парте, на полу, на двери и – самый шик! – в тетради) etc.

Иногда мучитель, устав, просто коверкал мою фамилию, стремясь придать ей оттенок, который бы клеймил мои порочные наклонности: «пед», «педикулеза», «педиатр». Вершиной этой фонетической изобретательности было розово – рявкающее «педик». Остается добавить, что при желании мою фамилию читатель может посмотреть на обложке и по достоинству оценить филологические способности моего ворога.

Однако, как оказалось, это было только увертюрой. Благодатнейшую почву для упражнений в остроумии представлял собой мой физический недостаток. Дело в том, что при сильном внутреннем волнении я начинал (и начинаю) заикаться. Это обстоятельство стало мишенью для всех последующих выстрелов. Тот факт, что я продолжал не чувствовать себя Ниобидом[10]10
  Согласно древнегреческой мифологии, Ниобиды – дети Ниобы. Ниоба – жена фиванского царя Амфиона. Она возгордилась своими детьми и вздумала сравниться с Лето (возлюбленная Зевса), у которой лишь двое детей: Аполлон и Артемида. Разгневанная Лето обратилась к детям и они уничтожили всех детей Ниобы: Артемида умертвила всех дочерей, а сыновей из своего лука убил Аполлон.


[Закрыть], только подогревал усердие ревнивого божка. Травля началась с банального передразнивания, потом поднялась до вычерчивания зеркалом на школьной доске неких слов. Солнечный зайчик предательски содействовал моему обидчику. Самым нейтральным словом было вертлявое «заика». Пиком цирковой изощренности (и опять не без филологического таланта!) стало изменение всех слов, где есть буквосочетание с К, З, А, И до слова, так или иначе напоминающего мне (и окружающим, что особо важно, ибо это делалось для них) о моем речевом дефекте. Пример для иллюстрации: глагол «заколебать» (простореч. «надоесть», «измучить» и т. д.) неизбежно превращался в «заиколебать».

Учителя занимали по отношению к таким ситуациям позицию вооруженного нейтралитета. И я не виню их в этом. Чаще всего «неуставные отношения» имели место за пределами их взрослого взгляда. К тому же, учителя только в стенах школы были строгими тетями. Они же в другое время были матерями, бабушками, женами, сестрами. За школьными стенами у них кипела своя, более близкая им жизнь. Фанатиков профессии среди моих учителей не было.

Я вел себя, как истинный толстовец[11]11
  Толстовец – приверженец религиозно – этического учения, основанного на произведениях Л. Н. Толстого: «Исповедь», «О жизни» и др.


[Закрыть]. Это напоминало практические занятия по теории непротивления злу. Оппонент понимал сие как слабость (может быть, как я иногда думаю сейчас, он не ошибался), следствием которой была безнаказанность и он, удовлетворенный, увеличивал давление. Надо сказать, что почти во всех конфликтных ситуациях, обильно украшающих мои детство и отрочество, я вел себя подобным образом. Причиной были не только врожденные качества, но и осознание смехотворности происходящего. При всем его негативном влиянии оно казалось мне недостойным серьезного ответа. Как я понимаю сейчас, это было ошибкой, ибо сформировало во мне такие качества, с которыми я еще и сегодня продолжаю сталкиваться. Если продолжать рассуждения в этом направлении, то можно сказать, что роль циркача сегодня перешла в другие руки, и я, согласно выработанной в детстве привычке, продолжаю придерживаться глупой тактики непротивления. Я еще и поныне считаю, что не следует реагировать на каждое раздражающее явление, тем самым соединяя себя с ним. Однако меньше этих негативных явлений не становится, ибо чаще всего они имеют своим корнем простейшие инстинкты.

Помню, мое детское раздражение от тех событий порождалось простым непониманием причины подобного человеческого поведения. Я не понимал, почему именно я становлюсь мишенью. Позднее я осознал и это. Но о нем в следующем разделе. Здесь же остается добавить, что благодаря приобретенному фатализму мое сознание смирилось с фактом постоянных детских унижений (уже тогда оно остро воспринимало все описанные ситуации именно как унижение), поняло причину многих сегодняшних комплексов. То, на что оно старалось закрывать глаза тогда, сегодня возвращается к нему в раздобревших масштабах. Как это ни странно, осознание этого укрепило мою жизнеспособность. Сегодня я благодарен тому циркачу. Он не только привил иммунитет к подобным людям, но и задал нижнюю границу в моей шкале внутреннего развития человека.