Текст книги "Про счастливых людей"

III

Понюхал старик табачку, поотчихался, покрестился, улегся поспокойнее и начал:

– Это я рассказывал, как на дурака валит удача, а теперича расскажу, что бывает иной раз – не своим умом, а чужим разумением человек захочет осчастливиться, так и это опять никак назвать счастьем невозможно… Было, братцы мои, такое дело: жил-был, опять же все там, в черкесских землях, мельник один… Ну, сам знаешь, какая уж нажива в тамошних местах по хлебной части! Там все больше фрукт, птица, овца, а уж где там по горам пашни пахать, хлеб сеять… Жил, стало быть, этот мужичонка кой-как, с хлеба на квас перебивался. Окроме мельницы было у него и еще дело – кур держал, яйцы продавал в город… Вот хорошо. Живет так-то. Только видит раз – курицы одной нет, другой раз и двух не досчитался, а третий раз и целого пятка не отыскалось… Стал примечать – что такое? кто этим делом орудует?.. Вот однова ночью и слышит – куры всполошились; выскочил из дому, а по полю лисица удирает с курицей… «Ну, – сказал мельник, – ладно, любезная! Попадешься ты мне!» Поставил капкан, и ночи через две попалась лисица, лапу ей капкан прищемил. Схватил мельник кинжал (у них бесперечь все поножовщина идет, так уж это чтоб без кинжала день продышать – извини!), хотел ее пырнуть, а лисица и говорит: «Мельник, мельник! Не режь меня, я тебе большую службу сослужу – и богатство тебе предоставлю, и на ханской дочери женю, и самого в ханы произведу. Только ты меня не убивай, а корми всю жизнь, а когда я помру, то чтобы честь-честью похоронить, а не так, чтобы собакам выкинуть». Подумал, подумал мельник: «Ну ладно, говорит, пущай!» Отпустил лисицу на волю и стал чужим умом жить… Это и так завсегда бывает: застигни я какого купца богатого или чиновника на нехорошем деле, и он мне начнет сулить: «Скрой, а я тебя награжу!» Вот так и мельник. «Ну, – говорит мельник, – коли такой уговор у нас, так действуй!»

«Вот лисий ум и начал орудовать… Первым долгом побежала она к соседнему хану, пала ему в ноги и говорит: «Прислал меня к тебе мой знаменитый государь, хан Ахметка…»

– Ну, что все Ахметка да Ахметка, – перебил рассказчика лакей.

– Ну, пущай хошь Абдулка будет – все едино. «Прислал меня мой Абдул-хан, – говорит лисица, – попросить у тебя меру; надобно нам перемерить золото наше, потому что у нашего Абдул-хана страсть сколько золота…» Дали ей меру, принесла она ее на мельницу и стала рыться в навозной куче. Рылась, рылась, откопала золотой; сейчас она этот золотой и воткни в щелку – значит туда, где мера раскололась. Воткнула и несет меру назад. «Насилу, говорит, вымерили… Смерть моя как умаялась! Мой хан Абдул приказал вас благодарить». – «Да неужели у него столько золота, что он два дня его мерою мерил?..» – «Очень, говорит, много!» Не поверил хан, взял меру в руки, говорит: «Эдакими мерами вы золото ваше мерили?» – «Этими самыми!» Хан даже рассердился, бросил меру на пол – а из нее и зазвенел по полу золотой. «Вот изволь видеть, – сказала лисица, – один золотой и сейчас где-то застрял. Нет, сущую правду я говорю: великий богач мой Абдул-хан!..

«И в другой раз прибежала к нему лисица и опять мерку потребовала. «Серебро, говорит, надо перемерить!..» И тоже пять двугривенных рассовала в разные щелки и принесла меру назад ровно чрез неделю. «Целую неделю, говорит, бились, еле-еле покончили… Приказал вас благодарить!» – «Не может быть, чтобы целую неделю серебро мерили…» – «Нет, верно!» Тряхнул хан мерой – двугривенные так и задребезжали по полу… «Да-а-а! – сказал хан, – должно быть, что сосед мой Абдул очень богатый человек. Скажи ему, не возьмет ли он замуж за себя мою дочь». Лисица, не будь глупа, отвечает ему: «Он и сам мне велел дочь вашу потребовать себе в брак и спрашивает, когда ему быть к вам, чтоб настоящим манером присвататься?» – «Ну, пущай хоть завтра приезжает!» – «Очень прекрасно!» – ответила лисица и шмыгнула домой.

«Рассказала все мельнику, а мельник и говорит: «В чем же я пойду к хану? у меня даже и брюк-то, с позволения сказать, нет настоящих – так как же я к ханской-то дочери могу соответствовать!» – «Ну уж это не твоя печаль, ты только исполняй, что я тебе присоветую…» – «Ну ладно!» Вот она и стала исхитряться; нацепила на него всяких лык, стружек навешала – издали-то они на солнце лоснятся, блестят – и говорит: «Пойдешь ты навстречу хану, он со свитой на том берегу реки будет тебя ждать, – пойдешь к нему, и иди прямо бродом, в воду, а на средине реки крикни, будто оступился, и нырни в воду»… Выехал хан навстречу к Абдулке, пошел Абдулка к нему пешком прямо вброд, нырнул и выплыл в чем мать родила, весь его наряд в речке потонул… А лисица выскочила на другой берег и говорит ханской свите: «Дайте что-нибудь моему Абдул-хану одеть, а то домой нам некогда за платьем ехать… Сколько бриллиантов одних потонуло в речке, так это и сосчитать невозможно!» Ну, свита сейчас поснимала с себя разные парчевые халаты, – чтобы понравиться будущему ханскому зятю, – обрядили его в лучшем виде, посадили на лучшего коня и поехали к хану во дворец. Едет наш мельник, разоделся барином!..

«Долго ли, коротко ли так-то он у хана путался – уж не знаю, не упомню всего – только лисьей хитростью да вывертами, да изворотами так дело обернулось, что женился мельник на ханской дочери, и надобно ему ее везти домой, в свое царство. А царство-то у него всего одна мельница разоренная да две курицы некормленные… Ну, однакож, делать нечего – поехал. Отпустил с ним хан огромную свиту, едут они неведомо куда, а лисица передом бежит и сама-то еще хорошенько не знает, как тут быть, как вывернуться. Однакож наскочила она на большой табун лошадей. «Чей это табун?» – «Да Змея лютого… Это все Змеево царство тут кругом…» – «Змея! – говорит лисица, – ах он несчастный, несчастный! Идет на него огромное войско, а он и не знает! Вы, пастухи, вот что сделайте: будут у вас конные всадники спрашивать: чей скот? – говорите: Абдул-хана, а не Змея, – а то сейчас отымут! А я побегу к самому Змею… Где его дворец?» Указали ей пастухи, где дворец, побежала она туда, по дороге то же самое сказала пастухам, которые овец пасли Змеевых, и прибежала к Змею: «Прячься скорей! Страшное войско идет – разобьет оно тебя вдребезги!» Змей впопыхах выскочил из дворца, прямо воткнулся головой в стог сена, говорит лисице: «Закрой меня, сделай милость, поаккуратней, так, чтоб меня не разыскали они!..» Лисица его зарыла в сено, обложила его со всех сторон хворостом и пустила красного петуха – так змей там и помер… А Абдулка едет с войском; ханские посланцы спрашивают у пастухов: «Чей скот?» – «Абдул-хана!» – «Чьи лошади?» – «Абдул-хановы…» – «Экие богатства какие!» Подъезжают и ко дворцу Змееву, а лисица стоит у ворот, говорит: «Пожалуйте, дорогие гости! Милости просим!» Ну, приехали все во дворец, стали пировать, гулять; а потом оставили молодых, и стал Абдулка-мельник ханом и богачом…

«И долго он так с молодой женой своей жил припеваючи, жил, покудова за него орудовал чужой, лисий ум, а как перестал этот чужой ум ему служить, чужая смекалка за него смекать – и конец его счастью! «Попробую, – говорит лисица однова, – как-то он теперь уговор наш помнит!» Взяла да и притворилась, что умерла… А Абдулка увидал ее мертвой и говорит прислуге: «Выбросьте ее в канаву!..» – «А, – сказала лисица, – так ты так-то за мои благодеяния!» Встала, ушла, рассказала и хану и пастухам, как было дело, вывела Абдулку на свежую воду – и все пошло прахом: пришел хан с войском, взял свою дочь, забрал все Абдулкины богатства, стада и дворцы, а самого Абдулку выгнал вон и кулаком ему вслед погрозил… И где этот Абдулка – неизвестно!..

«Так вот, други любезные, бывает, что и чужим умом, чужой сноровкой, хоть бы даже, прямо сказать, чужим капиталом человек счастлив бывает – только и это счастье не настоящее: нет чужого ума, нет чужого капитала – и счастья твоего нет… Этого я тоже счастьем не назову…»

– А что же, по-твоему, настоящее-то? – спросил нетерпеливый лакей.

– А вот слушай!

IV

«Жил-был на свете бедный мужичонка, лапти плел, и был у него молодой сын, пастух: нанимался он пасти городское стадо. Дело было все там же, в черкесских землях… Я все это с Абдулкиных слов рассказываю… Вот, братцы мои, жили, жили они там-то, сын с отцом, жили тихо, смирно; только однажды и вскочи этому сыну-то, молодому парнишке, такая загвоздка в башку: «Позвольте, мол, узнать, отчего это я должен всю жизнь в пастухах шляться? На каком основании я должен всю жизнь с телятами да с баранами компанию водить? Я тоже человек… Почему же хозяева этих коров, лошадей и овец спокойно себе в городе проживают, а я для ихнего спокойствия должен в грязи валяться? Ни за какие деньги больше не соглашусь!» Надумал так-то, бросил свой пастуший кнут, бросил стадо, пошел домой и все бормочет: «Вот был дурак! Пастухом! Почему же я пастух, а не другой кто-нибудь? Чем я кого хуже?» Пришел домой и говорит отцу: «Вот что, батя, я эту глупость бросил – не желаю быть больше пастухом… А желаю я, очень просто, жениться на царской дочери. Довольно я пустяками занимался». Отец лапти ковыряет, слушает его, понять ничего не может. «Да ты что это бормочешь-то? На какой царской дочери? Перекрестись! Опомнись!» – «Нечего мне опоминаться: слава богу, я и так опомнился. Не иначе я соглашусь жить на свете, чтоб жениться мне на царской дочери. Иди сейчас к царю – к хану, стало быть, – и проси у него дочь за меня. А ежели не пойдешь, так я сейчас на себя руки наложу. Вот еще, я буду пастухом! Ни за что на свете!..» И так он огорошил этим разговором отца, так он его напугал, будто руки на себя наложит, что испугался старик, собрался и пошел к хану…

«Пришел он к ханскому дворцу – не знает, как ему и приступиться. Однакож кой-как добрался он до хана и не знает, как ему дело свое рассказать. «Вздурел, говорит, у меня парнишко… И сам не знаю, что с ним сделалось. Все был пастухом, работал, жил смирно, да вдруг и забормотал неведомо что…» Рассказал старик хану все, как было, и думает, что отрубит ему хан голову за эти разговоры… Но хан-то был человек добрый. Выслушал он все это и говорит: «Скажи ты, друг любезный, сыну, что я бы ему отдал дочь, даром что он пастух, да первое дело, что дочери у меня нету, а второе дело, что я бы, пожалуй, и царство ему после себя отдал – только мне нужно, чтобы человек умом был силен, всякую науку бы знал, все бы мог своим умом сделать, своим умом сообразить! Кого, говорит, я ни выбирал себе в наследники – все мне народ не нравится: и храбрые есть, и на лошади гарцевать мастера, и копьем орудовать молодцы есть, а такого человека умственного, чтобы в нем самом на все сила была, – нету! Вот если бы твой парнишка, хоть и пастух, а во всяких искусствах и науках был бы дошлый – ну тогда я бы, пожалуй, ему и престол свой отдал. Поди-ко, скажи ему!»

«Пошел старик и говорит сыну: «Так и так. Дочери, говорит, нету у него… А ежели бы ты в разных искусствах и науках мастер был, так сулился хан и царство свое уступить». Подумал парнишка, говорит: «Что ж! Пущай хоть царство отдает. Это я согласен – царствовать. А только что ни в каком случае не соглашусь в пастухи опять идти…» – «Да как же ты, глупый ты человек, собираешься царствовать, когда надобно сколько всякого знать искусства, наук всяких. Что же ты знаешь-то?» – «Чего мне знать? Само собой, я ровно ничего не знаю… А ежели надо много знать, чтоб царствовать, – так все узнаю, не беспокойся. Иначе как на ханской должности, ни на чем не помирюсь!»

«Живым манером оделся парнишка в путь-дорогу, прихватил отца, и пошли они искать – где есть искусные, умные люди, на всякую хитрую выдумку мастера… Шли, шли, устал старик, сел на холмик и горько вздохнул – все ему представляется, что рехнулся его мальчонка и бог знает что такое творит… Вздохнул он – глядь, а рядом с ним старичок какой-то, выскочил он тут где-то из-под холмика, – стоит и спрашивает: «Что такое? О чем горюешь? Чего охаешь?» Рассказал ему старик про парнишку и его затеи. Посмотрел старичок на парнишку и говорит: «Ничего! Не тужи! Я здешний подземный царь, я все знаю; первый я мудрец и всякую премудрость и тайность произошел… Отдай мне твоего сына, я его обучу». Спросил старик парнишку. Парнишка говорит: «Что ж? Я хоть сейчас готов учиться. Потому мне для ханского звания никак невозможно без науки быть…»

«Ну, потолковали, и взял подземный царь парнишку в науку. Привел его во дворец, а дочь этого подземного: царя – красота неописанная! – говорит парнишке: «Ты вот что, милый мой, делай: никогда ты не говори моему отцу, что «понял» или «понимаю»… а пуще огня бойся, чтобы он видел, что ты больше его знаешь; съест он тебя поедом, завистлив он к тем, кто больше его смыслит, А говори ему: «Ничего не смыслю, ничего не понимаю!..» Полюбил парнишка царскую дочь за эти умные слова и стал учиться. Все он произошел лучше самого ученого хана, исхитрился, изловчился во всех науках-искусствах, а сам все твердил: «Ничего понять не могу! Ничего не смыслю! Ничего не понимаю!..» И не год и не два так он прожил у старого ученого хана, и рассердился на него этот хан: «Глуп ты, говорит, бесконечно! Сколько я ни старался, нет от тебя толку. Ступай вон!» И выгнал его на землю, а парнишке того и надо.

«Выскочил он на землю, первым делом к отцу. А старик отец сидит, лапти плетет. «Ну, – говорит сын отцу, – чего тебе надо?» – «Да мне бы лошадь надо… стар я…» – «Изволь!» Обернулся вороным конем. «Веди меня на базар и продавай за двести рублей». Повел старик, продал за двести рублей, пришел домой, а парнишка уж дома сидит… И опять он обернулся белым конем и говорит отцу: «Веди и продавай за пятьсот рублей, только с уздечкой не продавай, а коли продашь – сними…» Повел его отец на базар, и тут, на базаре-то, оказался и старый подземный царь. Понял он, что парнишка перехитрил его, почуял, что парнишка больше его знает, и рассердился. Стал покупать белого коня за пятьсот рублей и уздечку просил продать. Сначала старик не соглашался, а потом, как стал покупщик цену надбавлять – шестьсот, семьсот, восемьсот, – сдался старик и продал коня с уздечкой, и заплакал конь…

«Схватил его сердитый старый ученый хан, повел в свое царство, привел во дворец и сейчас его резать хотел. «Дай-ка мне, – говорит он дочери, – нож, мне надо коня этого зарезать». А дочь поняла, что это за конь такой, отвечает отцу: «От ножа осталась одна только ручка, а где лезвие – не знаю!» – «Давай копье!» – «У копья клинок отскочил…» – «Ну так я сам пойду, отыщу…» И пошел старый ученый хан во дворец копье искать, а дочь выскочила из дворца, сняла уздечку с белого коня, обратился он в голубя и улетел…

«Как увидал это старый ученый, разгневался на молодого ученика и погнался за ним. Молодой летит голубем, а старый обернулся кречетом. Голубь влетел в ханский дворец и сел на окно – и кречет тут же рядом уселся. Царь стравил кречета на голубя, и только бы кречету броситься – голубь в яблоко обратился, а кречет обратился в старика… Протянул царь яблоко к старику, и только бы старику съесть его – рассыпалось оно мелким просом. Не сплоховал и старый ученый – превратился он в наседку с цыплятами и стал он клевать мелкое просо. Не сплоховал и молодой ученый: осталось одно зернышко, и съешь его наседка с цыплятами – погибнуть бы молодому; но он из последнего зернышка превратился в кота и бросился на наседку – только перья из нее полетели! Обернулся старый ученый человеком, говорит:

«– Да! ты умней меня!

«А молодой тоже обернулся человеком и говорит хану:

«– Ну, как по-вашему: знаю я что-нибудь и могу понятие иметь?

«– Да! – сказал хан. – Много, много знаешь! Это я вижу.

«– Ну, так уж сделайте милость, потрудитесь и престол мне ваш отдать – как по уговору было!

«– Изволь, изволь!

«Слез старый хан с своего престола, а парнишка сел на него, взял за себя в жены дочь старого ученого хана, умную девицу, и стали они царствовать, и стали их подданные любить, потому что они знали, что делали, и ни в чем ничего чужого у них не было, а было у них все свое и вековечное – стало быть, наука. Вот это я и называю счастьем…

«Ты вот счастлив был, пока купец был богат; он был счастлив, пока барин баловал; а я, – говорил старик солдат, – знаю вот по портновской части, умею орудовать иглой и ниткой, и пока у меня в руках игла да нитка, да пока на свете живет «прореха», так я ничего не боюсь… То счастье неизменное, которое в тебе самом лежит, а не со стороны бежит».

Примечания

Рассказ был напечатан впервые в «Книжках недели», 1885, январь, как самостоятельное произведение, вне цикла «Кой про что». Рукопись рассказа не сохранилась; был включен в цикл «Кой про что» в Сочинениях с очень незначительными разночтениями.

По свидетельству самого Успенского в его письме к В. М. Соболевскому от 3 января 1885 года, материалом для рассказа послужили «аварские сказки». Интерес к ним появился у Успенского, вероятно, во время его путешествия по Кавказу в феврале – марте 1883 года, а источником послужили записи сказок, напечатанные в «Сборнике сведений о кавказских горцах», вып. II, Тифлис, 1869. В этом собрании, записанном и переведенном на русский язык аварцем Айдемиром Чиркеевским, имеются все три сказки, вошедшие в рассказ Успенского в вольном пересказе. Обрамлением этих сказок служит разговор на злободневно-современные темы трех дорожных спутников – солдата, приказчика и лакея, акцентирующий в сказках те мотивы, которые необходимы писателю для освещения основной темы рассказа.

Наиболее существенная разница между первой аварской сказкой – «Богатырь Назнай» – и рассказом Успенского заключается в концовке. Сказка кончается счастливым избранием на трон труса Назная. В рассказе Успенского Ахметку никто не выбирал, он сам «влез» на престол, как наследник умершего царя, и правил царством «без ума», делая всё «наоборот»: достойных людей «перерубил», а негодяев и дураков «всячески изукрасил»; в результате народ снял Ахметку с престола и выгнал из царства. Счастье, основанное на удаче, оказалось непрочным. В этом рассказе современники могли прочесть политические намеки на Александра III, чего, видимо, боялся и Гайдебуров, редактор «Недели», говоря в письме к Успенскому о том, что рассказ пройдет хорошо, «если цензура не откопает в нем каких-нибудь недозволительных намеков» (Сб. «Глеб Успенский. Материалы и исследования», изд. АН СССР, 1938, стр. 261).

Вторая сказка – «Букучихан» – также отличается от рассказа Успенского концовкой. В аварской сказке лисица, вняв мольбам Абдулки (в сказке – Букуча), прощает его и не выдает тайны; в рассказе лиса его разоблачает, и Абдулка прогоняется народом. Счастье, полученное чужим умом, – тоже не настоящее счастье.

Основное расхождение рассказа Успенского с третьей аварской сказкой – «Охай» – наблюдается в том, что в сказке пастух хочет жениться на дочери хана потому, что ему «надоела бедность»; в рассказе Успенского герой его возмущается социальной несправедливостью в распределении благ земных между богатыми и бедными и отказывается служить богачам.

Рассказ Успенского кончается апофеозом умному, смекалистому крестьянскому сыну, который, разрывая сословные преграды, путем науки и благодаря своей решительности, твердой воле и уму самостоятельно достигает счастия, богатства и власти. Эта концовка является заключением и всего цикла «Кой про что».

Рассказ «Про счастливых людей» переиздавался неоднократно, начиная с 90-х годов, в серии книжек для народа. В 1891 году этот рассказ вышел в издании «Правды», не раз с большим успехом читался среди малограмотных и был правильно воспринят слушателями. Отзывы об этом имеются в книге «Что читать народу» (т. II и т. III, 1906), а также в статье Е. Волковой («Образование», 1897, № 4).