Текст книги "Четвертая Беты"

Дан смущенно развел руками. Корчить из себя идиота было не особенно приятно, но Ила и Ган… он боялся ляпнуть что-нибудь не то, выдать их… и потом, кто знает, о чем Маран рассказал, о чем умолчал… вон оно что! Да это же проверяют Марана! Веселенькая у них тут жизнь, я погляжу…

Между тем напряжение в глазах Марана спало, и Дан понял, что благополучно выбрался на твердую почву. Зато уж спасение свое и Марана подоспевшим Илой Лесом он расписал в самых ярких красках!

Изий выслушал его, не перебивая, но когда Дан добрался до конца, он, словно отметая все, что касалось Илы, повернулся к Марану и сказал, улыбаясь:

– Значит, вошел в толпу врагов без охраны и без оружия?

– Не врагов, а крестьян, – поправил Маран.

– Враждебно настроенных крестьян. Один против ста. Так?

– Так.

– Зря. Не надо рисковать жизнью, которая нам всем необходима.

Ну, звезда Марана взошла в зенит, подумал было Дан, но что-то заставило его споткнуться на этой мысли. Что? Какая-то трещинка или червоточинка в голосе Изия? Он не стал додумывать, другая мысль затмила остальные – а как же с Илой? Словно ничего не было сказано, переступил, не глядя, и заговорил о другом… Ну что ж, попробуем еще раз! Опасно? Плевать! Дан решился, но не успел он открыть рот, как Маран тихо спросил:

– Что будем делать с Илой?

Изий недовольно поморщился.

– Не пристало начальнику спецотдела Охраны задавать подобные вопросы. Как можно поступить с человеком, который пренебрегает решениями Лиги и правительства, который тянет нас назад, во времена императоров и баронов, с врагом равенства, а следовательно, врагом идей Большого Перелома?

Маран промолчал.

– Ты понял меня? – возвысил голос Изий.

– Понял.

– Мы будем судить его открытым судом. Его и Гана. Обоих. Да… Надо примерно наказать крестьян. Чтоб в следующий раз неповадно было брать то, что им не принадлежит. Как члены Правления, согласны со мной?

– Согласны, – решительно ответил один из присутствующих.

– Как именно будем наказывать? – деловито поинтересовался другой.

– Подумаем. Полагаю, будет правильно отобрать один мешок из доли. У всех. Конечно, кроме тех, кто сообщил нам об этом безобразии.

– Не слишком ли мягко? – усомнился солидный толстяк.

– Ничего, на первый раз будем снисходительны.

Снисходительны! Дан вспомнил слова Илы Леса – «Два мешка это полуголодное существование»…

– Я могу идти? – спросил он устало.

– Иди. И в следующий раз будь повнимательнее. Ротозеи нам в Охране не нужны.

Выходя, Дан услышал обращенное, видимо, к Марану:

– Я думал, ты лучше умеешь подбирать людей…

Достанется ему на орехи, позлорадствовал мысленно Дан. Так ему и надо, пусть не служит этому подонку…

Во дворе его нагнал Маран.

– Ловко ты выпутался, – сказал он вместо приветствия. – Хорошо, что сообразил. Я боялся, ты по наивности выболтаешь все, что говорил Ила, а это – полный обвал… хотя все равно Иле твое выступление не помогло… да и не могло помочь, теперь ты это понял, надеюсь?

– Зато мое выступление помогло тебе, – сказал Дан вместо ответа.

Маран невесело рассмеялся.

– Эх Дан, как плохо ты разбираешься в людях… Да он мне этого никогда не простит.

– Чего?

– А того, что ты так красочно описал. Ведь сам он способен войти только в толпу охранников, да и то с опаской.

– В таком случае, прошу прощенья.

– Брось…

Рэта, меньшая из лун, уже клонилась к горизонту, когда начальник спецотдела Охраны и его невольный наперсник вышли из Крепости. Пересекли пустое пространство… Еще кто-то из древних владык повелел не строиться рядом с Крепостями ближе, чем на тысячу… нет, кажется, три тысячи шагов, запрет этот диктовался чисто военными соображениями, позднее город придвинулся к Крепости, но и теперь пустое пространство радиусом в четыреста-пятьсот метров окружало ее стены. Вошли в город. Странно, улицы были залиты светом. Дан поднял голову: маленькие, тусклые обычно лампочки светили, как прожектора, видимо, в другие дни они горели вполнакала, если не в четверть.

– Разве сегодня какой-нибудь праздник? – спросил он.

– Праздник у нас только один – День Большого Перелома. Ты должен помнить этот день.

Еще бы! Дан помнил этот день даже слишком хорошо. Он порылся в памяти – нет, освещение тогда было обычное.

– А почему же?.. – он указал рукой на лампочки.

– В городе волнения, – кратко ответил Маран.

– Какие волнения, где? – удивился Дан, оглядываясь. Так называемый проспект был безлюдней, чем когда-либо.

– Скоро увидишь, – обещал Маран, сворачивая на небольшую короткую улочку.

Дана уже в который раз охватило странное ощущение ирреальности происходящего… то ли сон, то ли давным-давно виденный фильм… Неживой синевато-белый свет, черные провалы арок, выщербленный камень стен, слепые темные окна. Резкий, раздирающий тишину скрип… Дан вздрогнул. Впереди медленно открылась ставня второго этажа, качнулась, стала с тем же царапающим слух звуком закрываться, дошла до половины и остановилась. Как когда-то в детстве, Дан представил себе всяких оживающих покойников с пятнами засохшей крови на лице, с вздыбленными волосами… вот олух! Он смутился, но нелепый иррациональный страх не отпускал. Однако Маран не замедлял шага, и Дан взял себя в руки. Поравнявшись с полуоткрытым окном, он повернул голову – ни освещения, ни штор, черная пустота. Город привидений…

Маран резко свернул налево, в неожиданно возникший переулок, и нырнул в темную подворотню. Дан чуть замешкался и едва не потерял его из виду.

– Не отставай!

Путь продолжили дворами. Уже во втором или третьем по счету Дан разглядел небольшую кучку людей, что-то негромко обсуждавших. Подходить к ним Маран не стал, очевидно, не считал нужным или просто торопился. Еще несколько дворов, и новая кучка людей, потом еще… Дан еле поспевал за Мараном, тот шел так быстро, словно не пробирался по закоулкам в темноте, а вышагивал по залитому светом проспекту. Наконец вышли на улицу уже невдалеке от района развалин, и Маран сбавил шаг.

– Теперь понял? У нас почти все дворы проходные.

– Потому на улицах так мало людей? – сообразил Дан.

– Да. Все предпочитают не высовываться. Даже сегодня. Во всяком случае, пока.

– Ясно. А из-за чего волнения? И в чем это выражается? В разговорах?

– Пока только в разговорах. И не надо иронически улыбаться. У нас и для разговоров нужна немалая смелость. А из-за чего?.. Ты же был при этом, чего спрашиваешь? У крестьян четвертого земельного объединения отобрали полдоли. А четвертое объединение – весь Вагринский сельскохозяйственный район. Сотни деревень. Понял?

– Не вполне. Разве раньше было не то же самое? Но все молчали.

– Такого не бывало. Была твердая доля, правда, маленькая, но концы с концами все же кое-как сводили. А чтобы наказывать голодом, да еще неизвестно за что – такого не бывало.

– И что теперь?

– А ничего. Изий выступит, свалит все на Илу, и обойдется. Главное, чтоб нашелся виновный, остальное – дело техники.

– А с Илой что будет?

– Суд и смертная казнь.

– За что?

Маран усмехнулся.

– А за то, что без конца выскакивает со своим Роном Львом, вечно недоволен, все ему не так…

– Разве за это приговаривают к смертной казни?

– Приговаривают за другое, но казнят именно за это.

Дан недоверчиво взглянул на Марана – что-то больно он разговорился.

– Что смотришь? Болтаю много? Гляди-ка, Рэта закатилась.

– Опаздываем?

– Слегка.

– Надо было раньше выйти.

– Да. Но я должен был непременно дождаться Мита, я вызвал его из Вагры, чтобы…

– Чтобы?

Маран заколебался.

– Видишь ли, Дан… Вышло так, что… Ну словом, этот скот… Изий то есть… хотел свалить на меня историю с зерном. Техническую сторону, конечно. Это его политика – он старается запачкать всех и как можно основательнее.

– И что же ты?

– Отбился. Но… Не уверен, что выберусь из этой передряги с руками и ногами. Я вот думаю, не уйти ли тебе к своей Нике, пока не поздно… Ладно, поговорим после, мы уже пришли.

У входа их никто не ждал. Они спустились по пандусу к двери, только Маран толкнул ее, как до них донесся знакомый голос. Поэт пел. Видимо, он пристроился в дальнем углу, до Дана доносились лишь отдельные слова и обрывки фраз: «свобода обманчива и разнолика… свобода во всеуслышанье говорить правду и свобода во всеуслышанье лгать… свобода пожертвовать жизнью за друга и свобода ценою его свободы выслужить…»

– Эй, кто там? – вдруг крикнули из темноты, голос Поэта оборвался, из багрового полумрака к Дану с Мараном подступили темные фигуры.

– Кто такие? – вопрос прозвучал угрожающе.

– У нас тут назначена встреча. – Маран был невозмутим.

Фигуры расступились. Отстраняя наиболее ретивых, подошел Поэт, улыбнулся.

– Я знал, что ты придешь. Спасибо. Пойдем, посидим, поговорим? – не дожидаясь ответа, он направился в свой, по-видимому, излюбленный, угол. Маран без лишних слов последовал за ним, и Дану оставалось только присоединиться, не дожидаясь отдельного приглашения.

За столиком, к которому они подошли, никого не было. На темной поверхности выделялись белые листки, рядом лежали ручка, карманный фонарик. Это и чашка карны, больше ничего.

– Никак ты стал трезвенником? – шутливо спросил Маран, но Поэт ответил серьезно:

– Время пьянок прошло.

Маран вскинул на него глаза, но промолчал.

– Селуна, принеси нам карны, – крикнул Поэт, садясь.

– Новая песня? – спросил Маран, взяв один из листков.

– Да.

– Жалко, не допел.

– Хочешь, допою? Но лучше не надо. Тебе будет трудно сделать выбор.

– Какой выбор?

– Между свободой выслужиться и свободой отдать… ну не жизнь, конечно, но… Там есть, например, такие строки… Погоди… Это, в сущности, еще черновик, я плохо помню… – Он заглянул в свои листки. – Сегодня нам даровали свободу подохнуть с голоду… И так далее. Ну что, спеть?

– Не стоит, – сказал Маран после паузы.

– Это угроза?

– Это добрый совет. Неужели ты думаешь, что среди стольких людей не найдется хотя бы одного, который счел бы подобные слова святотатством?

Поэт окинул взглядом зал. В полумраке с трудом угадывались силуэты, лиц не было видно.

– Не знаю, – признался он чистосердечно. – Но какое это имеет значение? Разве я пишу песни для того, чтобы скрывать их… неважно, от друзей или от врагов, от врагов не более, чем от друзей. В конце концов, я делаю то, что делаю, не ради пустого удовольствия демонстрировать свою отвагу… это был бы всего лишь род бахвальства, не более…

– Ну а ради чего?

– Наше общество, обманутое лживой болтовней, не подозревает, сколь оно уродливо. Я пытаюсь создать зеркало, в котором оно увидело бы себя. Тогда у него может возникнуть желание переродиться.

– А если это общество не отвернется с ужасом и омерзением от зеркала, которое ты ему подставляешь, а станет любоваться и своим правдивым отражением, тогда как? – спросил Маран.

– Тогда ему нет спасения! И все же я должен попытаться. Нельзя пройти путь, стоя на месте.

– Дорогу осилит идущий, – пробормотал Дан.

– Отличное начало для песни.

– Дарю.

– Нет, спасибо. Хорошие слова, но не мои.

– Честно говоря, и не мои.

– Идущий, – задумчиво повторил Поэт. – А вернее, идущие. Это про нас. Как думаешь, Маран?

Маран вздохнул.

– Что ты хотел мне сказать?

– Куда ты торопишься? Неужели тебе уже наскучило общество старого друга? Или ты боишься, что наверх донесут о твоих встречах с мятежным поэтом?

– Я ничего не боюсь.

– Врешь! Боишься потерять… если не жизнь, так власть.

– В моем положении власть теряют только вместе с жизнью.

– Верно. Поэтому человек в твоем положении боится потерять и то, и другое.

– Либо ни то, ни другое.

Поэт откинулся на спинку стула.

– Удивительный ты человек, Маран, – сказал он неожиданно примирительным тоном. – Знаешь, что меня больше всего мучает? Я не знаю за тобой ни одного преступления. Конечно, преступны сами ваши законы, и уже то, что ты им служишь, преступление. Но я имею в виду не это. За любым из верхушки я знаю случаи, когда они попирали даже эти законы, а за тобой – нет. Я хотел бы знать хотя бы об одном преступлении, совершенном тобой лично. Мне было бы как-то проще…

– Проще что?

– Проще жить, наверно.

– Понятно. Вычеркнуть хочешь? – Голос Марана чуть дрогнул, почти незаметно, но Поэт дернулся и впился в него взглядом.

– Тебя? Как же я вычеркну? Жизнь ведь не рукопись, чтоб ее править, – сказал он тихо.

– А почему ты не хочешь допустить, что я не совершал преступлений? – спросил Маран уже спокойно.

– Это невозможно. В нашем государстве начальник спецотдела Охраны не может не быть преступником. Его просто не держали бы на таком посту. Разве что ему известны тайны, от которых зависят судьбы сильных мира сего…

– Не будь наивным, Поэт! Подобные тайны – оружие обоюдоострое, они опасны. Человека, в них проникшего, убирают вместе с тем, что ему удалось узнать.

– А если он примет меры предосторожности?

– Какие?

– Ну например, оставит у надежных людей сведения, подлежащие обнародованию в случае его гибели.

– Ты рассуждаешь, как ребенок. Из человека, совершившего подобный опрометчивый поступок, выколотят все имена и адреса… не дай тебе Создатель узнать о пытках, которые всего лишь повседневность подвалов Крепости.

Поэт придвинулся ближе и заглянул Марану в глаза, тот не отвел взгляда. Наступило тяжелое молчание.

– Спасибо, что предупредил, – сказал Поэт наконец. – Правда… Признаться, ты поставил меня в затруднительное положение. Ну и дураком же я был. Вообразил, что посвятив в тайну несколько человек, застрахую себя хотя бы на время, пока не приму решение, и пожалуйста, оказывается, я подставил под удар других… среди них еще и женщин плюс ко всему…

Дан похолодел.

– Почему ты заранее решил, что всех выдашь? – пробормотал он, не узнавая собственного голоса. – Любую пытку можно выдержать, если знать, во имя чего…

– Я не люблю красивых слов, – оборвал его Поэт. – Лучше сказать меньше, а сделать больше. Но, в любом случае, предусмотреть надо все. Недостойно мужчины положиться на собственную стойкость и погубить доверившихся ему людей, если окажется, что крепость духа и крепость тела не одно и то же.

– Ты не уверен в себе?

– Я уверен в себе, но сотни людей получше меня и не менее уверенных в себе отрекались не только от других, но и от самих себя. – Он задумался. – По-моему, есть один-единственный способ спасти тех, кому я доверил эту тайну: сделать ее достоянием всех. И как можно скорее. Что скажешь, Маран?

– Сначала я должен узнать, о чем речь.

– Сейчас объясню. Не думаю, впрочем, что я в состоянии тебя особенно удивить… – он снова умолк, глядя на Марана то ли испытующе, то ли с сомнением.

– Колеблешься? – спросил тот.

– Да… А впрочем, нет. Будь что будет! Маран! Ты, конечно, знаешь, где Нит?

– Какой Нит? Врач Рона Льва?

– Да.

– На каторжных работах в северо-восточной спецзоне. Особо строгого режима, высшей секретности. В полутора сутках езды отсюда.

– Точно. Так вот, три дня назад я говорил с ним. В этой самой спецзоне особо строгого режима, высшей секретности.

Маран не шевельнулся.

– Ты мне не веришь?

– Почему же?

– Ну… Я же вижу. Думаешь, что туда невозможно пробраться. И тем более выбраться обратно. Так?

– Не так.

– А как же?

– Я знаю, что ты там был, – спокойно сказал Маран. – Знаю и, с кем.

Поэт подскочил от неожиданности.

– Интересно, происходит ли в Бакнии что-нибудь, чего ты не знаешь?

– Может, и происходит, – ответил Маран флегматично. – И что же рассказал тебе Нит?

– А этого ты не знаешь?

– Представь себе, нет. Правда, догадываюсь.

– Догадываешься… – проворчал Поэт. – То есть знаешь, но своими словами, так сказать? Ладно. Так вот, Нит, как тебе известно, присутствовал при последних минутах Рона Льва. Но не только. Он был врачом Рона последние четыре года его жизни и последние месяцы день за днем наблюдал его. Нит абсолютно… слышишь ты, абсолютно уверен, что Рон Лев умер от хронического заболевания. Болезнь сверхроста, не очень часто встречающаяся, но хорошо известная, Нит клянется, что ее ни с чем не спутаешь. После смерти Рона Льва Нит и еще два врача – совет смерти, как положено, составили протокол смерти и подписали его. Как тебе это?

– Дальше.

– А ты знаешь, что было еще и «дальше»? Ладно. На следующий день, точнее, следующей ночью, к Ниту приехали четверо неизвестных и потребовали… внимание!.. чтобы он подписал некое письмо… когда он мне его пересказал, я понял, что это и было знаменитое «письмо Нита». Нит отказался, тогда его без особых церемоний водворили в мобиль и увезли в Крепость. Он сидел в подвалах, в одиночке, потом его без суда и следствия, без вынесения приговора переправили в эту твою спецзону. Такую, где сидят убийцы и грабители, осужденные на пожизненное заключение, они издеваются над беднягой всячески. Изощренная месть за честность, так я полагаю…

– Не только. Еще и гарантия сохранения тайны.

– Пожалуй. Как бы то ни было, мне удалось добраться до него… о подробностях распространяться не буду, тем более, что ты и так их знаешь… Короче говоря, я записал его рассказ…

– На катушку?

– Да.

– Ах вот о чем шла речь. Записал – и, конечно, оставил у Дины?

Поэт зло взглянул на Дана.

Маран улыбнулся.

– Не бросай на бедного Дана свирепых взглядов. Он мне ничего не говорил.

– Откуда же ты узнал?

– Ниоткуда. Просто я знаю тебя…

– Меня и все глупости, которые я в состоянии совершить.

– Примерно так. Ну и что дальше?

– А как ты думаешь?

– Тут особого ума не надо. Полагаю, что ты поехал к двум другим врачам, подписавшим протокол смерти… если, конечно, Нит назвал тебе их.

– Назвал.

– Значит, поехал. И никого не нашел.

– Разумеется. Их увезли в ту же ночь, что и Нита. И все. С концами. Может, тебе известно, что с ними сталось?

– Может.

– Поделись.

– Их нет в живых. Обоих. Так что не трать времени на поиски. Это все?

– Нет, не все. Я стал думать. Кто еще мог быть свидетелем этих событий? Кто был при Роне Льве, кроме Нита? Конечно, его жена, Лета Лилия.

– Лета умерла.

– Да. И умерла очень странной смертью, ее сбил грузовой мобиль на тротуаре, у самой стены дома, и как раз накануне процесса. Тебе это не кажется подозрительным?

– Подозрение не доказательство.

– Это смотря в чьих руках, – горько усмехнулся Поэт. – Но не в наших, тут ты прав. Итак, Лета умерла. Кто еще? Экономка. Довольно быстро я выяснил, что она тоже умерла. И тоже внезапно.

– Изий не оставляет следов.

– Если не считать следами трупы.

– Трупы молчат.

– Не всегда.

Маран насторожился.

– Что ты имеешь в виду?

– Я стал думать дальше. Кто еще? У них не было детей. Но с ними жила дочь Леты от первого брака.

Маран покачал головой.

– Дочь Леты тогда была ребенком. И потом последние месяцы жизни Рона девочка провела в Тигане, у родителей Леты, ее привезли только на похороны. Кстати, родители Леты на похоронах не присутствовали и дочь в последний раз видели за год до ее гибели. А с девочкой – ее зовут Ина – говорили. Хорошо знакомый ей человек, близкий друг семьи, так что… Она ничего не знает.

Поэт торжествующе усмехнулся.

– Наконец!

– Что – наконец?

– Сначала дай слово, что девочка будет в безопасности, во всяком случае, ты сделаешь для этого все, что в твоих силах. Даешь?

– Слово Марана.

– Она в совершенстве научилась притворяться, ведь для нее это единственный способ уцелеть. Она никогда и никому не говорила того, что рассказала мне.

– И как ты этого добился?

– Я просто назвался. Первое, что я услышал, войдя к ней в дом, был мой собственный голос.

– Понятно. Девочка, влюбленная в поэта. Сюжет известный.

– Ничего подобного. Просто она знает и любит мои песни и судит обо мне по ним. Что самое верное. Потому она и открыла мне то, чего даже ты не знаешь.

– А именно?

– Слушай и запоминай. За два дня до процесса ее маму… то есть Лету… куда-то увезли на большом зеленом мобиле.

– Правительственном.

– Да. Вернувшись, Лета позвала дочку и сказала ей буквально следующее: Ина, доченька, ты уже большая, ты должна накрепко запомнить то, что я тебе сейчас скажу. Может так случиться, что ты меня больше не увидишь, знай, что в этом виноват Изий… девочка была знакома с Изием, тот бывал у них в доме, хотя и нечасто, Лета его недолюбливала… Так, дальше… Однако ты не должна подавать виду, что тебе это известно, а то Изий убьет тебя. Ты должна притворяться, что веришь Изию и любишь его, но, когда он умрет, ты откроешь, где находится тайник, куда я сегодня вместе с тобой спрячу эти бумаги. Вот примерно так.

– Рискованная затея.

– У нее не было другого выхода. Потом она, наверно, надеялась, что уж семилетняя девочка будет вне подозрений.

– Все равно. Не всякая женщина рискнула бы жизнью собственного ребенка. Другая махнула б на все рукой.

– Другая, но не Лета. Не забудь, она была дочерью обедневшего аристократа и женой богатого и вступила в Лигу еще до знакомства с Роном Львом. Такая женщина должна была органически не переносить несправедливости, она не только рискнула жизнью ребенка, но и пожертвовала своей… нетрудно догадаться, куда она ездила, и что ей предложили…

– А что за бумаги? – спросил Маран нетерпеливо. – Ты их видел?

– Не видел, но Ина мне сказала. Копия протокола смерти, подписанная и заверенная, собственноручная запись Леты по поводу всех этих событий и… кто бы мог подумать!.. завещание самого Рона Льва.

– А что в завещании?

– Неизвестно. Оно запечатано.

– Понятно.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь?

Маран молчал, постукивая пальцами по столику.

Дан не выдержал.

– Парни, вы бы объяснили мне, в чем тут дело, – жалобно попросил он. – Хотя бы в двух словах.

Маран и Поэт переглянулись.

– Просвети его, – предложил Маран. – А я пока подумаю.

Поэт почесал в затылке.

– Не знаю, с чего начать, – сказал он нерешительно.

– С самого начала, – посоветовал Маран.

– С какого начала? – удивился Поэт. – Что ты считаешь началом? Сотворение мира? Создание Бакнианского государства? Большой Перелом? А, Дан? Про Перелом ты, надеюсь, знаешь?

– Не очень твердо, – вздохнул Дан.

– Что же, мне пересказывать тебе всю трехтомную «Историю государства»?

– Всю не надо. Давай по-другому. Лучше я буду задавать вопросы. Идет?

– Как хочешь.

– Мне известно, что до Перелома страной правил император. Рон Лев вместе со своими единомышленниками создал Лигу с целью… какой?

– Положить конец полновластию аристократии. Они считали несправедливым, что всем в стране владеет и распоряжается малое число людей, и к тому же, по их мнению, делает это неверно. Их возмущал культ прекрасного, бытовавший в Бакнии всегда, но к середине прошлого века приобретший размах невиданный и поглощавший львиную долю доходов и так не самого богатого в мире государства, а при подобном образе жизни нищавшего буквально на глазах. Дворцы, айты, парки, декоративные озера с тысячами фонтанов, картины, скульптуры, эоны, книги… Бароны буквально соревновались друг с другом, швыряясь деньгами, а уж императоры… В последние полсотни лет сократились до минимума даже военные расходы.

– Почему даже?

– Потому что военными приготовлениями никогда до того не пренебрегали. Бакны всегда были чувствительны к успехам и неудачам на поле боя. В итоге неподходящие настроения распространились и среди военных, стало роптать офицерство, утверждали, что войска плохо обучены и вооружены… Как оказалось, так оно и было…

– Понятно. Рону и компании удалось организовать переворот. Как?

– В сущности, это вышло почти случайно. Конечно, недовольных всегда хватало, а на тот момент их оказалось больше, чем… Одним словом, груз стал слишком велик, и корабль опрокинулся… Решающую роль сыграли добавившиеся к бедности и бесправию сокрушительные поражения… Видишь ли, шла война, складывавшаяся для Бакнии крайне неудачно – уже полстраны было в руках врага… дернитов, воевали с Дернией, это соседнее государство, традиционный, так сказать, противник… Императорская армия оказалась неспособна остановить вражеское нашествие, позор – да и только!.. И Рон понял, что появился шанс перехватить власть… Именно тогда, кстати, они и переименовали свою шайку в Лигу Спасителей Отечества, до того она была просто Лигой. Привлекли возмущенных положением на фронте военных, взбунтовали чернь. Словом, на Крепость пошли самые разные люди, ну и… Главное было взять власть в столице, а потом уже… С одной стороны, удалось переломить ход войны, с другой, аристократов просто перестреляли. Крестьянам обещали увеличить долю, и те промолчали…

– Ясно, – сказал Дан. – И с тех пор Лига распоряжается страной по собственному разумению? Я правильно понимаю?

– Абсолютно, – кивнул Поэт.

– Что значит, по собственному? – вмешался вдруг Маран, до сих пор молча обдумывавший что-то, Дану даже казалось, что он их не слушает. – Лига представляет интересы народа.

– И в чем это выражается?

Маран промолчал.

– Ты уверен, что он доволен правлением Лиги? Вот ты, лично ты – уверен?

Маран хмыкнул.

– Кто его знает, – ответил он неопределенно.

– Ну допустим, что нет. И как же этот самый народ может выразить свое недовольство?

Маран снова промолчал.

– А никак, – вклинился Поэт.

– Почему никак? – запротестовал Маран. – Вон, пожалуйста. Ты же сам видел, что творится в городе.

– Я не об этом, – покачал головой Дан. – Поставлю вопрос иначе. Предположим, народ недоволен тем же Изием. Может ли он отобрать у того власть не в результате восстания, а путем законных выборов?

– Законных выборов? – как эхо, повторил Маран. Он был явно озадачен.

Поэт расхохотался.

– Ты мне нравишься сегодня, Дан, – сказал он, шлепнув Дана ладонью по спине. – Ты загнал в тупик самого Марана. Далеко пойдешь.

Маран не принял участия в веселье. Он напряженно размышлял.

– Видишь ли, – сообщил он наконец, – в уставе Лиги есть нечто в этом роде, но вряд ли это то, что имеешь в виду ты…. Суди сам. Устав предусматривает выборы Главы Лиги…

– И кто выбирает? – спросил Дан.

– Правление.

– На какой срок?

– Срок?

– Ну через сколько лет происходят следующие выборы?

– По необходимости, – ответил Маран кратко.

– Что под этим подразумевается?

– Допустим, глава Лиги умер.

Дан вытаращил глаза.

– То есть он правит пожизненно? Как император?

– Почти. До шестидесяти пяти лет. Это по уставу, конечно. Пока до этого возраста никто не дожил. Но это все же не императорская власть, ведь она не передается по наследству.

– Понятно. А кто выбирает членов Правления?

– Они сами, – сказал Маран хмуро.

– То есть как?

Маран промолчал.

– Очень просто, – сказал Поэт весело, эта беседа явно забавляла его. – Глава предлагает какую-нибудь кандидатуру, а остальные с готовностью соглашаются.

– Или не соглашаются, – возразил Маран.

– Ну уж!

– И это все? – спросил Дан.

– Не совсем, – отозвался Маран. – Есть еще так называемое Большое Собрание. Его может созвать Глава, обычно он делает это в случаях, когда намеревается отдать кого-то из членов Правления под суд, без согласия Собрания это невозможно. Или Собрание созывает Правление, если оно вздумает сместить Главу, в этом случае на созыв нужно согласие больше половины членов Правления. Я догадываюсь, что ты сейчас спросишь, кто участвует в Собрании. Нет, не все члены Лиги, а главы региональных и городских отделов и прочие подобные люди.

– И часто такие собрания созываются?

– Их было всего три. Первое, Учредительное, которое, собственно, и выбрало Правление. И, разумеется, утвердило Рона Льва в качестве Главы Лиги. Ну и дважды Собрания созывал Изий.

– Когда ему надо было расправиться с неугодными ему людьми в Правлении, – добавил Поэт.

– Еще что-нибудь или теперь уже все?

– Все, – сказал Маран.

– Замкнутая система, – подвел итог Дан. – И как, по-твоему, народ может вмешаться в деятельность этой системы?

– А зачем народу вмешиваться? Разве полуграмотный крестьянин знает, что и как нужно делать для всеобщего блага?

– А ты знаешь?

Маран не ответил. Поэт сжалился над ним.

– Продолжим экскурс в историю? – предложил он Дану.

Дан кивнул.

– После Перелома было создано переходное правительство, в которое вошли члены Правления Лиги с правом решающего голоса, в Правлении, да будет тебе известно, у одних есть право голоса при принятии решений, у других нет, у кого именно есть, у кого нет, не разглашается.

– Почему? – поинтересовался Дан.

– Убей, не знаю, – Поэт посмотрел на Марана, но тот промолчал, и Поэт продолжил:

– Рон Лев объявил, что это правительство будет существовать ровно столько, сколько понадобится для выполнения его функций, а функциями его было отобрать имущество у аристократии и передать его народу. Или государству, ибо по формулировке Рона Льва «государство это народ».

– Ну и как, передали?

– Да.

– То есть теперь вся собственность находится в руках государства?

– Почти. Не считая, например, вот этого, – Поэт обвел рукой вокруг.

– Баров?

– Баров, лавок поменьше, всяких мастерских, мелких заводиков. Небольших кусков земли, которые в императорские времена принадлежали откупившим их у баронов крестьянам. И тому подобное.

– Ясно. Значит, переходное правительство свое дело сделало? И прекратило существование?

– Нет. Оно у власти по сей день. Правда, Рон Лев прожил после Перелома меньше двух лет.

– И все думали, что его убили, а теперь оказалось, что он умер своей смертью?

– Да.

– Ну и что?

– Тут надо вернуться немного назад. В Правление Лиги входило семь человек… прошу прощенья, семь членов с правом решающего голоса… тогда они не делали тайны из того, кто имеет право голоса, кто нет, секретничать стали позже… Перед событиями Рон Лев предложил предусмотреть все… «Нам предстоят кровавые бои, я могу погибнуть, как и любой другой «– короче говоря, он хотел, чтобы ему заранее назначили преемника. И предложил Мауро Тона, был такой, личный друг Рона Льва, одна из самых ярких личностей Лиги. Все, естественно, согласились. И вот проходит два года, Рон Лев умирает, объявляются Дни скорби, три дня, и на четвертое утро… Как сейчас помню – включаю фонор и слышу правительственное сообщение в таком примерно духе: наш любимый вождь умер не от болезни, а пал от руки подлых убийц… Далее приводилось буквально за два дня ставшее знаменитым… и, как сейчас выяснилось, не существовавшее письмо Нита…

– Письмо существовало, – вставил Маран. – Я видел его собственными глазами. Другое дело, что оно было подложным.

– В письме, если пересказать его вкратце, Нит якобы писал, что Рон Лев был отравлен, что он знал об этом и перед смертью поручил ему, Ниту, обратиться к Изию и Лайве – это один из прихвостней Изия, «единственным людям в Правлении, которым я доверяю»… видишь, помню наизусть, эта фраза повторялась в те дни тысячи раз… «дабы они покарали предателей». Имена предателей названы не были, но этого «единственным людям» оказалось за глаза довольно. В течение всех Дней скорби Мауро Тон не отходил от гроба, он был человеком бесхитростным и не мог предположить, чем все обернется, пока он оплакивал Рона Льва, Изий не терял времени даром, не успели засыпать землей гроб, как он отдал приказ об аресте Мауро и еще трех членов Правления. Засим последовал шумный процесс со множеством не очень дружно лгавших свидетелей и небрежно сфабрикованных документов… хотя тогда это не бросалось в глаза, либо с глазами нашими что-то было не в порядке… Как бы то ни было, всех четверых казнили, и Изий стал владыкой Бакнии.