Текст книги "Зов Ктулху: рассказы, повести"

После того ужасного случая в особняке среди лесов я несколько дней провел в совершенном упадке сил, на постели в номере отеля в Леффертс-Корнерс. Не помню, как я добрался до автомобиля, завел его и незамеченным ускользнул в поселок, но смутные видения могучих деревьев, сплетавших ветви, демонических громовых раскатов и адских теней на холмах и курганах преследовали меня.

В своих лихорадочных воспоминаниях о той немыслимой тени я понял, что прикоснулся к сокровенной тайне земных недр, неназываемым потусторонним тварям, чей слабый след изредка заметен на грани нашего пространства, но от созерцания которых нас милостиво хранит ограниченность нашего восприятия. Я не осмеливался строить дальнейшие предположения о природе того создания.

Что-то лежало между мной и окном в ту ночь, но меня бросает в дрожь при попытке понять, что это было. Если бы оно зарычало, залаяло или вдруг захихикало, то моментально бы утратило свою отвратительную сущность, но оно не проронило ни звука. Его тяжелая конечность покоилась на моей груди…

Оно было живым или когда-то было им… Ян Мартенс, в чью комнату я вторгся, лежал на кладбище у особняка… Нужно найти Беннетта и Тоби, вдруг они еще живы… Почему же сперва тварь расправилась с ними, а меня оставила на потом? Таким удушливым был тот сон, такими страшными те видения…

Я быстро осознал, что должен поделиться с кем-то своей историей или сойду с ума. Я уже решил, что продолжу свои поиски таящегося ужаса, в своем опрометчивом невежестве полагая, что незнание хуже, чем любое, даже самое кошмарное из откровений. Также я наметил путь, которым отныне буду следовать, выбрал того, кому открою свою тайну, и как отыщу кошмарную тень, сгубившую две жизни.

Теми, кого я еще знал в Леффертс-Корнерс, были несколько дружелюбных репортеров, все еще ловящих последнее эхо недавней трагедии. Из их числа я решил выбрать напарника, и чем дольше я размышлял, тем больше выбор мой склонялся в сторону Артура Манро, темноволосого сухощавого мужчины лет тридцати пяти, чьи образованность, предпочтения, интеллигентность и темперамент выдавали в нем человека, не связанного условностями и косностью общества.

В один из первых дней начала сентября Артур Манро услышал мой рассказ. С самого начала мне стало ясно, что проникся моей повестью, сочувствуя мне, и по завершении ее он планомерно и вдумчиво разобрал детали случившегося. Советы его отличались исключительной практичностью: так, он рекомендовал отложить дальнейшее исследование дома Мартенсов до тех пор, пока мы обстоятельно не изучим исторические и географические источники. По его настоянию мы прочесали всю округу в поисках любых сведений об ужасном семействе Мартенсов, и обнаружили человека, обладавшего необычайно содержательными генеалогическими записями. Мы подолгу беседовали с теми из скваттеров, кто не сбежал в отдаленные части плато, гонимый страхом и беспомощностью, и бесплодно бродили по склонам холмов в надежде найти логово зверя. Меж тем на нас уже пала тень новых бедствий, словно гигантские крылья твари грозили нам, простираясь над космической бездной.

День шел на убыль, очертания предметов расплывались, и над Горой Бурь снова собиралась гроза. Нас встревожил этот знак, хоть ночь еще и не настала. Мы с отчаянной надеждой ждали, что гроза продлится до глубокой ночи, и, отказавшись от блужданий по холмам, направились к ближайшему селению скваттеров, чтобы просить их о подмоге. Несмотря на природную робость, несколько вдохновленных нами молодых людей обещались помочь нам.

Едва лишь мы пустились в путь, разразился такой невероятный ливень, что нам безотлагательно понадобилось укрытие. Стало темно, почти как ночью, и мы оступались на каждом шагу, но, ведомые вспышками молний и зная, где мы находимся, мы вскоре достигли кучки лачуг, из которых выбрали самую сухую: сколоченную из досок и бревен, с нетронутой дверью и крохотным окном, выходившим на Мэпл-Хилл. Там мы укрылись от буйства ветра и дождя, заперев на засов дверь и затворив оконце ставнями, отыскавшимися неподалеку. В гнетущей тьме мы сидели на покосившихся ящиках, лишь изредка вспыхивали трубки и светили фонарики. Через трещины в стене было видно, как ярко сверкает молния.

Наше бдение среди грозы напомнило мне об ужасе той ночи на Горе Бурь, и я содрогнулся, вновь размышляя над вопросом, не дававшим мне покоя. Почему тварь, напавшая на нас из окна или со стороны двери и исчезнувшая после чудовищного удара молнии, оставила меня напоследок, не забрав вторым по счету? Каким способом она убивала? Знала ли она, что жертвы ведомы мной, и была ли мне уготована более страшная участь?

Словно желая посеять во мне еще большее смятение, невероятной силы молния ударила где-то рядом, вызвав оползень. Завывания ветра нарастали дьявольским крещендо. Мы были уверены, что молния ударила в дерево на Мэпл-Хилл, и Манро, поднявшись с ящика, направился к окошку, чтобы убедиться в этом. Он снял ставни, сказав мне что-то, но слова его заглушили дождь и ветер, и я ждал, пока он, выглянув наружу, осмотрит тот ад, что разверзся там.

Ветер стих, и тьма рассеялась, и буря миновала. Надежды мои на то, что она продлится до ночи, рассеялись с лучом света, проникшим в щель на стене. Сказав Манро, что нам нужно больше света, пусть даже снаружи дождь, я снял засов и открыл дверь. Земля представляла собой сплошную массу грязи и воды, виднелись следы недавнего оползня, но ничего, что могло бы так увлечь моего компаньона, все еще безмолвно торчавшего в окне, там не было. Я пересек комнату и тронул его за плечо, но он не двигался. Тогда я дружески встряхнул его и развернул к себе. Мерзкий, удушливый страх, чьи щупальца простирались из безвременья и ночной бездны, овладел мной. Артур Манро был мертв. Там, где было его лицо, зияла изжеванная, выеденная рана.

Посреди урагана, бушевавшего ночью восьмого ноября 1921 года, в свете фонаря, отбрасывающего мрачную тень, я, словно безумец, разрывал могилу Яна Мартенса. Работать я начал еще днем, когда собиралась непогода, и теперь я радовался непроглядной тьме, в завихрении листьев, увлекаемых бешеным ветром.

Полагаю, что разум мой помутился после событий пятого августа, встречи с дьявольской тенью в ночном особняке, усталости и горя, что владели мной; наконец, несчастья, случившегося в той хибаре в октябрьскую грозу. Я сам выкопал для него могилу тогда, не в силах объяснить его смерть. И никто другой не сумел бы. Пусть думают, что он пропал без вести. Скваттеры, должно быть, поняли, что случилось в ту ночь, но я не стал мучить их расспросами. Я очерствел душой. Мой разум пострадал тогда, в особняке, и теперь я был одержим идеей найти тот ужас, что вытеснил все остальное из моего сознания, поклявшись, что после гибели Манро я более не откроюсь никому и пройду этот путь в одиночку.

Место захоронения, которое я так усердно разорял, ввергло бы в ужас любого из смертных. Зловещие деревья, невероятно древние, могучие и столь же безобразные, склонялись надо мной, словно колонны богохульного друидского капища, приглушая громовые раскаты, порывы ветра и потоки воды с небес. За их испещренными шрамами стволами, в неверном свете вспышек молнии, высились сырые, увитые плющом стены опустевшего особняка, а чуть поодаль виднелся заброшенный голландский сад, чьи клумбы и дорожки оскверняла белесая поросль грибов и растений, что почти не видели света. Но ближе всего было кладбище, где исковерканные деревья вздымали скрюченные ветви, разрывая корнями нечестивые могилы, напитываясь отравой этой земли. То там, то здесь сквозь мертвенную гниль листвы этого допотопного леса виднелись знакомые мне приземистые курганы.

К этой забытой могиле меня привела история. Она была всем, что осталось мне теперь, после сатанинских насмешек судьбы. Теперь я верил тому, что таящийся ужас не имел ни плоти, ни крови, но был клыкастым призраком, что оседлал полуночную молнию. Веру мою укрепляло то, что, в согласии с местными преданиями, которые мы с Манро так тщательно собирали, призрак принадлежал самому Яну Мартенсу, умершему в 1762 году.

Особняк был построен в 1670 году Джерритом Мартенсом, состоятельным торговцем из Нового Амстердама, не принимавшим порядков британской короны и приказавшим возвести это завораживающее строение на холме в лесной глуши, нетронутая уединенность и девственная природа которой пришлись ему по душе. Лишь одно омрачало его радость: сильные грозы, бушевавшие здесь летней порой. При выборе места для постройки своего особняка минхер Мартенс списал эти природные катаклизмы на капризы погоды, но с течением времени убедился, что феномен этот был присущ всей округе. В разгар грозы он стал чувствовать нестерпимые головные боли и, наконец, выстроил подвал, в котором укрывался от бешенства стихий. О потомках Джеррита Мартенса известно еще меньше: все они воспитывались в ненависти к королевской власти и избегали чтущих ее, жили они отчужденно, и среди людей шла молва, что изоляция повлияла на их умственные способности и манеру изъясняться. Всех их объединяла черта, передававшаяся по наследству: разный цвет глаз – один голубой, другой карий. Их связи с окружающим миром постепенно сходили на нет, пока они не стали брать жен из числа обслуги, и отпрыски их спустились в долину, смешавшись с местными; так, в свою очередь, появились нынешние жалкие скваттеры. Те же, что не покинули отчий дом, становились все более замкнутыми и нелюдимыми, и их нервная система особенным образом реагировала на частые в тех краях грозы.

Большая часть этих сведений стала известна благодаря молодому Яну Мартенсу, который в силу своей врожденной неугомонности вступил в ряды колониальных войск, когда весть о планах конгресса Олбани достигла Горы Бурь. Он был первым из потомков Джеррита, что повидали свет, и, вернувшись через шесть лет после военных действий, был с ненавистью встречен отцом, дядями и братьями, несмотря на цвет своих разных глаз. Он был не похож на своих сородичей и более не подвержен влиянию гроз, как раньше. Все в отчем доме тяготило его, и в своих посланиях другу из Олбани он часто говорил о том, что покинет те места.

Весной 1763 года Джонатан Джиффорд, тот самый друг Яна Мартенса, обеспокоенный его молчанием и слухами о разладе и ссорах в семействе Мартенсов, вознамерился посетить особняк, оседлав коня и отправившись в путь. Из его дневника я узнал, что он достиг Горы Бурь двадцатого сентября, найдя особняк в плачевном состоянии. Угрюмые разноглазые Мартенсы, чей получеловеческий облик шокировал его, утробными голосами твердили, что Ян скончался, погибнув от удара молнии прошлой осенью, и был похоронен возле заброшенного сада. Ему показали неухоженную могилу без памятника.

Что-то в их поведении испугало и насторожило Джиффорда, и неделю спустя он вернулся с лопатой и мотыгой, чтобы докопаться до истины. Он нашел то, что искал, – череп покойного был проломлен невероятной силы ударами, и, вернувшись в Олбани, выдвинул обвинение в убийстве против Мартенсов.

Улик не хватило, чтобы дать делу ход, но слухи быстро разошлись по округе, и с той поры Мартенсов стали избегать. Никто не желал иметь с ними никаких дел, и особняк их приобрел дурную славу. Какое-то время они жили в изоляции, питаясь тем, что выращивали сами, и огни на холме говорили о том, что в доме еще теплится жизнь. Так продолжалось до 1810 года, когда огни стали загораться все реже.

Постепенно и о горе, и об особняке стало ходить множество дьявольских легенд. Тех мест стали избегать с удвоенной осторожностью, приукрашивая слухи все новыми подробностями. Никто не приближался к особняку до 1816 года, когда скваттеры заметили, что там уже давно не загорался свет. Команда добровольцев отправилась на разведку и нашла дом опустевшим, частично разрушенным. Не было найдено ни одного тела, это позволяло предположить, что все семейство куда-то переселилось. По всей видимости, это случилось несколько лет назад, и импровизированные пристройки указывали на то, что семейство весьма расплодилось. Пришедшая в негодность мебель и серебряная утварь, валявшаяся повсюду в беспорядке, говорили об окончательном упадке его нравов. Несмотря на то что отвратительные Мартенсы покинули дом, его боялись не меньше, чем прежде, и все новыми, невероятными слухами полнилась земля вокруг. Так он стоял доныне: пустой, пугающий, одержимый зловещим духом Яна Мартенса.

Таким был он в ночь, когда я раскапывал могилу убитого.

Я уже говорил, что копал как одержимый, и сам замысел мой был безрассудным, как и способ достижения цели. Гроб Яна Мартенса вскоре показался передо мной, и в нем не было ничего, кроме праха и селитры, но в своей ярости я жаждал пробудить его призрак, зарываясь все глубже. Лишь одному Богу известно, что я хотел найти – я был ведом призраком, что бродит в ночи.

Трудно сказать, какой глубины я достиг, когда мой заступ, а следом за ним и мои ноги провалились в подземную бездну. Учитывая обстоятельства, случившееся поразило меня, ведь мои безумные предположения только что подтвердились самым ужасным образом.

Фонарь мой погас при падении, но в свете карманного фонарика я видел небольшой, горизонтально расположенный туннель, что вел в обе стороны. Он был достаточно широк для того, чтобы в нем мог двигаться человек, и хотя ни один из живущих не спустился бы туда в этот час, я отринул опасность, зов разума и чистоплотность в лихорадочном желании найти таящийся там ужас. Выбрав направление, что вело к дому, я пополз вперед, быстро и почти вслепую, лишь изредка освещая путь фонариком.

Кто сможет описать то, что ощущает человек, затерянный в безднах земли? Изворачиваясь, цепляясь и хрипя, он ползет через непроглядную тьму, не чувствуя ни времени, ни опасности, ни направления, ничего вокруг себя. Нечто отвратительное было в этом, но именно это я ощущал тогда. Я полз так долго, что сама жизнь стала лишь воспоминанием, и я стал единым целым с подземными тварями: кротами и червями, что обитали здесь, в мрачных глубинах. Случайно я вновь включил свой фонарик, и он испустил слабый луч вдоль простиравшегося передо мной туннеля. Я продвинулся по нему уже достаточно далеко, и батарея садилась, как вдруг туннель резко направился вверх, и я был вынужден замедлить движение. Я поднял глаза и в неверном свете фонаря увидел, как впереди гибельным, демоническим блеском сверкали чьи-то глаза. Я застыл без движения, даже не помыслив об отступлении. Глаза были все ближе, и я смог различить еще и когти их владельца. Как ужасны были они!

Где-то далеко над нами послышался знакомый звук. То был звук грома, гневно рокотавшего над холмами. Должно быть, я был уже близок к поверхности земли. Тварь все глядела на меня злобными, пустыми глазами.

Благодарю Бога за то, что тогда я не знал, что было передо мной, в противном случае меня ждала бы неминуемая гибель. Я спасся лишь благодаря одному из ударов молнии, что разверзали землю, оставляя за собой обвалы и фульгуриты. Он сотряс землю с циклопической силой, ослепил и оглушил, но не погубил меня. Беспомощно барахтаясь и скользя среди осевшей земли, я остановился, лишь почувствовав дождь на лице, оказавшись на крутом горном склоне с юго-восточной стороны. Молнии в небе освещали изрытую землю и то, что осталось от поросшего лесом склона, не было видно ни следа гибельного туннеля, который привел меня сюда. Подобно оползню, все смешалось в моем сознании, и, наблюдая за красным заревом, разгоравшимся на юге, я с трудом осознавал, что за ужас только что пережил.

Но когда спустя два дня скваттеры рассказали мне, что горело в долине на юге, страх, что почувствовал я, был сильнее, чем тот, что я испытал под землей при свете тех глаз и при виде тех когтей. За двадцать миль оттуда, в селении, когда ударила молния, благодаря которой я выбрался наружу, разразилась настоящая вакханалия ужаса. Нечто неназываемое, поджидавшее среди ветвей, проломило ветхую крышу одной из лачуг. Вновь пролилась кровь, но скваттеры подожгли хижину до того, как оно успело скрыться. Кровавый пир чудовища вершился в тот самый миг, когда землей завалило ту когтистую тварь в подземном туннеле.

Нельзя назвать сохранным рассудок того, кто, однажды столкнувшись с кошмаром Горы Бурь, не оставит попыток отыскать потаенный ужас этого места. По меньшей мере, два его воплощения были уничтожены, что дарило мне слабый луч надежды на то, что, окунувшись в этот кошмар, как в дьявольский Ахеронт, я выберусь невредимым даже после столь чудовищных событий и откровений. Спустя два дня после того, как я повстречал обладателя ужасных глаз и когтей в подземном туннеле, что едва не стал моей могилой, я узнал, что другое чудовище за двадцать миль оттуда привело в исполнение свой зловещий замысел, и задрожал от страха. Страх этот, впрочем, был смешан с удивлением и увлекал меня, и необычное чувство это в некоторой степени даже было приятным.

Иногда, в плену ночных кошмаров, влекомый незримыми силами над крышами незнакомых мертвых городов в разверстую бездну Ниса, с какой радостью и облегчением, издав дикий крик, я бросался в чудовищную пучину пророческих видений, чтобы погрузиться в неизмеримые глубины. Так было и с ожившим кошмаром Горы Бурь: когда я узнал, что там обитали две твари, мной овладело безумное желание проникнуть в самую глубь этой проклятой земли и голыми руками откопать саму смерть, что таилась там, напитывая ее своим ядом.

Я снова поспешил к могиле Яна Мартенса и принялся копать вновь, но безуспешно. Ни намека на подземный ход не осталось после того обвала, землю размыло дождем, и я не мог с уверенностью сказать, на какой глубине он находился в ту ночь. Затем я проделал долгий путь до лачуги, разоренной чудовищем и сожженной вместе с ним, и вновь меня постигло разочарование. Там я отыскал несколько костей, но ни одна из них не могла принадлежать твари. Скваттеры твердили, что погиб лишь один человек, но я усомнился в их правоте, так как рядом с человеческим черепом я нашел фрагмент еще одного, тоже когда-то принадлежавшего человеку. Хотя все видели, как создание проникло в хибару, никто не смог его точно описать, те же, что видели его, называли дьяволом. На дереве, где оно таилось, я не нашел никаких следов. Я попытался поискать следы в черном лесу, но не смог вынести ни вида отвратительно раздутых деревьев, ни их корней, что извивались, как змеи, прежде чем впиться в землю.

Теперь я намеревался с величайшей тщательностью обыскать пустую хижину, где смерть собрала обильную жатву, где Артур Манро увидел что-то, о чем никогда уже не расскажет. Хотя прошлые мои попытки и были весьма обстоятельными, благодаря моим ужасным скитаниям под землей я узнал кое-что новое: что чудовище может принимать облик подземной твари. День четырнадцатого ноября я посвятил осмотру склонов Коун-Маунтин и Мэпл-Хилл, обращенных к злосчастной хижине, особенно старательно я искал следы в месте недавнего оползня. За целый день поисков я не нашел ничего, и закат застал меня на Мэпл-Хилл, когда взгляд мой блуждал между хижиной и Горой Бурь. Солнце величественно зашло, и взошла почти полная луна, пролив свой серебряный свет на долину, на далекий горный склон и приземистые курганы. Пейзаж был идиллическим, но глубоко ненавистным мне, так как я знал, что он скрывает. Я ненавидел насмешливую луну и лицемерную долину, прогнившую гору и эти омерзительные курганы. Все казалось мне пораженным какой-то болезнью, напитанным ядом искаженных, скрытых сил.

Обводя взглядом освещенную луной долину, я вдруг понял, что во всей топографии этого пейзажа есть некая система. Мои геологические познания были весьма скудными, но мое внимание с первого дня привлекли странно расположенные холмики курганов. Я заметил, что больше всего их было у Горы Бурь, и на равнине меньше, чем на вершине, где капризы доисторического оледенения, несомненно, не встретили достойного сопротивления. Тогда, в свете низкой луны, среди длинных, причудливых теней я внезапно обнаружил, что они выстраиваются в странные линии, соотносящиеся с вершиной Горы Бурь. Она, бесспорно, была центром, от которого во все стороны неправильными линиями расходились эти ряды курганов, будто зараза дома Мартенсов расползалась страшными щупальцами. При мысли о щупальцах меня снова осенило, и я засомневался в здравости моего рассудка: как можно было считать эти курганы следами оледенения! Чем больше я думал, тем меньше верил себе, и в голове моей роились нелепые, ужасные аналогии, основанные на сверхъестественных явлениях и том, что я пережил под землей. Еще не поняв все окончательно, я бормотал бессвязно, будто бредил: «Боже мой! Кротовые норы… да это же чертов улей… сколько же их… и тогда, в особняке… сперва забрали Тоби и Беннетта… с каждой стороны…» Потом я яростно принялся копать на ближайшем ко мне кургане, отчаянно дрожа, но почти торжествуя, копал, пока не закричал во весь голос, охваченный противоречивыми чувствами, наткнувшись на такой же ход или лаз, в котором побывал той дьявольской ночью.

Помню, что затем пустился бежать, сжимая заступ, мчался, подгоняемый страхом, по залитой лунным светом долине, испещренной отметинами курганов, через бездны призрачного леса на склоне холма, несся, делая скачки, крича, задыхаясь, прямиком к жуткому дому Мартенсов. Помню, что бессистемно рылся во всех углах заросшего шиповником подвала, желая найти рассадник этой злокачественной заразы. И помню, как я хохотал, когда в свете моей единственной свечи, у старого камина, где густо росли сорняки и плясали неверные тени, я нашел проход. Я не знал, таилось ли еще что-то там, в адском улье, ожидая удара молнии, чтобы пробудиться. Две твари погибли, быть может, это был конец. Но во мне еще горело пламя познания, я жаждал увидеть последнюю из тайн скрывавшегося здесь ужаса, который, по моему убеждению, был реальным, воплощенным, живым.

Я пребывал в раздумьях относительно того, исследовать ли мне проход в одиночку при свете своего фонарика, или попытаться уговорить нескольких скваттеров помочь мне в этой затее, когда внезапный порыв ветра снаружи задул свечу, оставив меня в кромешной тьме. Луна более не светила, и с чувством тревоги я услышал ужасный, роковой раскат грома. В смятении от множества чувств и мыслей, что владели мной, я забился в самый дальний угол подвала. Но я не отводил взора от зловещей дыры у камина, и в слабом свете молний, попадавшем в подвал через трещины в потолке, я мог различить осыпавшийся кирпич и болезненную поросль сорняков. Каждое мгновение во мне боролись страх и любопытство. Что же призвала гроза на сей раз и откликнется ли оно на ее зов? Я распластался там, где трава росла особенно густо, и оттуда мог наблюдать за проходом, оставаясь незамеченным.

Если у небес есть милосердие, однажды они избавят меня от воспоминаний о том, что я видел, и оставшиеся мне годы я проведу в покое. Ночами я больше не сплю, а от гроз меня спасают лишь опиаты. Все случилось неожиданно, быстро: демонический топот, словно стая крыс поднималась из неимоверной бездны, дьявольское сопение и ворчание, затем из дыры у камина хлынул поток бесчисленных, омерзительных существ – ужасная отрыжка ночи, сонмище тварей, что были отвратительнее, чем картины, порожденные воображением смертных безумцев. Поток бурлил, кипел, пузырясь, извергался из разверстой пасти, струился из подвала чумной рекой во все стороны, чтобы рассеяться среди проклятых полуночных лесов и нести ужас, безумие и смерть.

Лишь одному Господу Богу известно, сколько их было там – должно быть, несколько тысяч. Это зрелище в слабых отсветах зарниц потрясло меня. Когда поток поредел настолько, что можно было различить отдельных существ, я увидел, что они были маленькими, уродливыми и покрыты волосами, напоминая дьявольские карикатуры на приматов. Они не издавали ни звука, ни писка не послышалось, когда один из замыкающих вздумал по привычке перекусить более слабым собратом. Остальные защелкали челюстями, расхватав объедки и смакуя их.

Несмотря на то что я был оглушен ужасом и отвращением, любопытство возобладало над ними, и когда последняя тварь покинула безымянную кошмарную бездну, я выхватил пистолет и пристрелил ее, когда грянул гром.

Визжащие, скользящие, струящиеся рекой тени, кровавые, липкие, безумные, хватающие друг друга в бесконечном пурпурно-багровом грозовом небе… бесформенные призраки, калейдоскоп из отвратительных, незабываемых сцен, леса чудовищных, перекормленных дубов с корнями, что извиваются подобно змеям, высасывая гнусную отраву из земли, зараженной миллионами плотоядных тварей, щупальца курганов, простертые из самого сердца подземной опухоли… молнии, беснующиеся над увитыми плющом стенами, и демонические аркады, задыхающиеся под губчатой порослью…

Хвала небесам, что вывели меня из беспамятства, и я сумел добраться до человеческого жилья, до мирной деревушки, спящей под спокойной сенью звезд на чистом небе.

Через неделю я оправился настолько, что сумел послать в Олбани за отрядом людей, чтобы они сровняли с землей особняк Мартенсов, а заодно и всю вершину Горы Бурь при помощи динамита, и приметные могильные курганы, и прожорливые деревья, само существование которых бросало вызов здравому смыслу. После того как дело было сделано, я смог, наконец, немного поспать, но мне не найти покоя, пока я помню о потаенном ужасе. Меня преследует мысль о том, что уничтожены не все твари, да и кто скажет, что в мире нет еще таких? Кто из живущих, зная то, что ведомо мне, может без содрогания заглянуть в бездны земные и знать, что когда-то породят они?

Я весь дрожу, едва завидев колодец или вход в метро… Почему врачи не выписывают мне снотворных? То, что я увидел в свете фонарика, застрелив безымянную, отбившуюся от стаи тварь, было настолько очевидным, что прошла почти минута, прежде чем я прозрел и впал в безумие. Создание это было омерзительным: грязная, белесая обезьяноподобная тварь с желтыми клыками и свалявшейся шерстью. Его можно было назвать венцом вырождения: то было ужасное кровосмесительное отродье, питавшееся себе подобными на поверхности земли и в ее глубинах, воплощение хаоса и ужаса, таящегося близ всего сущего. Умирая, оно смотрело прямо на меня, и глаза его были такими же, что я видел в туннеле под землей, и пробуждали смутные воспоминания. Один глаз был голубым, другой был карим.

То были глаза, о которых говорилось в старых преданиях, глаза, принадлежавшие Мартенсам, и тогда, в безмолвных объятиях кошмара, я понял, что произошло с исчезнувшим семейством в ужасном, обезумевшем, пораженном громом и молнией доме Мартенсов.

1923