Текст книги "Карта и другие стихотворения"

Гойко Божович
Карта и другие стихотворения. Избранное

Перевод книги сделан при помощи Министерства культуры и информации Республики Сербия

Сербика

© Божович Г., 2018

© Соколов В., перевод, 2018

© Издательство «Скифия», 2018

Своя поэзия

Я знаком с Гойко Божовичем уже не один год. Это человек разносторонних талантов, и еще во время первого нашего знакомства я понял, что он – великолепный издатель. Начав с нуля, он создал прекрасное издательство «Архипелаг», одно из самых значительных в современной Сербии. Книги, изданные им, отличаются высокой полиграфической культурой, и, что характерно – в отличие от большинства наших издателей он ничуть не боится издавать МАЛЕНЬКИЕ книги. То есть небольшие по объему, но в прекрасных, высокохудожественных переплетах.

Но, наверное, не это есть самое главное достоинство Гойко Божовича. Помимо издательской деятельности (которая включает в себя и составление антологий), он прекрасный эссеист, литературный критик – что, в принципе, не удивительно. Главное – он совершенно замечательный поэт. Да, он пишет не совсем привычным для русского уха верлибром, то есть свободным, нерифмованным и не всегда ритмичным стихом. Иной раз мне кажется, что он мог бы высказать свои мысли – несомненно глубокие, философские, отмеченные осмыслением трагической истории своей родины и своего народа – прекрасной философской прозой, но… Проза такой глубины и серьезности требует некоторой сухости, отстраненности, многословности, эдакого академического взгляда со стороны. Но это не для Гойко. Не случайно в некоторых его стихах появляется образ человека, глядящего либо над водной гладью, либо с укрытой туманом высоты – взгляд человека, который видит опасные грани нашего бытия, переступив которые, можно или рухнуть в ад, или – спастись, выйти к светлому миру из нашего – чего там греха таить, страшного времени. И выразить все это можно только так – не сухой и глубокомысленной прозой, а рвущимися из самого сердца поэтическими образами.

И если идти дальше, то становится понятным: это и есть высшее выражение поэзии, поэзии, не скованной железными законами рифмы, размера и прочих, казалось бы, обязательных, таких привычных для нас правил стихотворного сочинительства. Поэзия Гойко Божовича – поэзия сердца и души, не скованная формальными правилами. Внимательно читайте и перечитывайте его стихи – и вам откроется очень многое.

Василий Соколов,

переводчик, литературный редактор серии «Сербика»

Как волна

 
Поднимались и падали голоса.
Словно приборы застольные звякали,
Доносясь до террасы, с которой
Все, что видели мы, стало явью.
И с которой мы с сыном
Сурово смотрели вперед, в тело города,
Будто в плоти его я открою
То, что прежде не видел ни разу,
Картины, причины всех голосов
И голоса всех причин.
Смех накатывал точно волна
Из глубин почерневшего моря
И исчезал, ничего не сказав,
Оставив надломанными слова:
«…это перед войной…»
«…мы теперь исчезаем…»
«…о, как мы устали…»
Вот и все, что он произнес.
 

Выход

Выход

 
Выхожу я в полуденный свет.
После дней, прошедших при комнатном свете.
Голоса, что меня вопрошали
Или доверчиво мне улыбались,
Заменились быстрыми звуками утра,
Которые сон изгоняют.
Так завершились два дня перемирия,
Что мы подписали почти без надежды на вечность,
Все-таки веря, что время позволит нам
То, чего мы хотим в этой жизни.
Наступает неделя, она важнее других,
Всех недель предстоящих,
Но она утеряла достоинство
В глазах предстоящего дня.
 

Рисунок

 
Устрашающий утренний мир морского залива,
Порт, налетевший на брошенные суда,
Тень, что попала в капкан отступленья,
Следы, что оставил матрос с потерпевшего крах корабля,
Или бог из давно всеми забытого древнего мифа,
Песок, смешавшийся с едким потом,
С энергией желез, уставших от жизни,
Лупа, забытая в спешке после пустой болтовни,
Книга, брошена после прочтенья под солнцем,
Открытая на странице,
Где дрема обрушила видимый мир,
Который вчера был еще таким новым,
А нынче бумага стала старше себя,
Древность, добытая в свежих раскопках,
Устрашающий утренний мир морского залива.
 

Пейзаж

 
Я сейчас бы рванулся
В пространство пейзажа из окна кабинета —
К смутным травам,
К деревьям, заснувшим в себе,
В мир, прикрытый смолой.
Это точно гарантию даст
На один единственный день,
Если я вдруг останусь там,
В последнем пространстве пейзажа.
Я найду себе место, которого здесь не найти.
 

Взгляд

 
Чтобы увидеть птичий полет,
Обычный, ленивый, иль тот,
Что вдохновеньем теснится в груди,
Нужен дар.
Потому как глядящего надо узреть.
Того, кто отрекся, чтоб видеть
Нас, созерцающих стену,
Что рушится в пропасть,
Видящих, как граница света и тьмы
Уползает к знакомому некогда горизонту,
И свое отражение в светлых морщинах воды,
И обещанье спасенья,
Далекое, как обещание смысла.
Чтобы увидеть хоть что-то, надо отречься
От решимости или мечты
О том месте, где мир нам доступен.
 

Вниз по склону

 
Когда я в последний раз
Шел вниз по этой дороге,
По склону катились сверху
Краски земли и ушедшего половодья
И почва покрылась мусором,
Брошенным из автомашин —
Этих подвижных гарантий
Возвращения к прежним местам.
Дорога исчезла из вида
И вновь появилась за поворотом,
Как обитаемый остров известности.
Иногда появлялась река,
Может быть, та же, что прежде,
В ней собрались все минувшие воды,
Но не было там строений,
Словно кто-то еще не решил,
Кто в них останется жить.
А ведь мы проходили краями,
Где дома основательно рушат, не строят.
И ни единой души
Мы не встретили по дороге.
 

Огни

 
Еще не успел перейти я реку,
Как на другом берегу полыхнули огни.
Грянул свет, и возросло возбужденье
Словно тесто в опаре.
Огни шевелились.
Были словно живые,
Как будто пожар разгорелся вовсю,
Отобрав у нас все, в чем нуждался.
Но никто не вышел из мутных домов
И из немых небоскребов.
И даже вечерние колокола
Нам не давали надежды,
И завывание ветра
Ничего не могло объяснить.
 

Дымка

 
Рядом с городом, где
Распластался поселок на склонах,
Сам замкнувшись в себе,
Превратившись в весомую точку,
Из которой лучами текут улицы и переулки,
Широкие, узкие, шумные, грязные,
С балагурящим людом,
Голосами, звенящими в одиночестве,
Заполняют пространство
Ушедших под землю домов,
Утративших с городом сходство.
Смотрел я на это пространство,
На врастанье в раскисшую землю,
Чтобы хоть что-то запомнить.
И чем больше смотрел,
Тем все больше таинственных мест
Видел я.
Скажем, из-за этой зеленой ограды
Мой взор все сильнее слабел.
Не могу описать я того,
Что мой взгляд в те минуты нащупал,
Ибо не может вместить он
Того, что жизнь не вмещает.
А оттуда тени ползли,
Звуки, гулкие и пустые,
Не заботясь о том, что чужие их смогут услышать,
И шаги, вечно скрытые в тени густой.
Я увидел лишь то, что можно увидеть.
Я смещался с места на место,
Опробовав улиц извилистость,
Но в итоге просто махнул рукой
На бессмысленность этой затеи,
Но и чтоб попрощаться
С увиденным прежде,
Что стало просто предчувствием.
Дымкой в любимых глазах.
 

Новая жизнь

 
Помнишь ли ты мгновения,
В коих менялась вся жизнь?
Казалось, что все,
Все сначала,
Как будто бы все пропало,
И не было больше того, ради чего нам жить.
Жить надо было
С новым опытом жизни,
Смирившись с иными,
Если еще не можешь
С собою мир заключить.
Но если с собою мир невозможен,
То до последнего мига
Жизнь измениться может,
Кажется, навсегда.
 

В парке

 
В парке остаться.
Любою ценой.
В парке остаться,
Когда солнце зайдет
И когда голоса
Утратят враждебность,
И когда затеряются листья
Меж предметов иных,
И когда ночь навеет опять
Страхи далекого детства.
 

Среди ночи

 
Душа есть тот самый подвижный звук,
Что в неспешный вечерний час
Поселяется в душах прохожих.
Радостный крик, который
Ничего не меняет в жизни.
Пойманный отблеск
Чего-то, забытого нами, чтобы
Увидеть его из окошка мчащейся машины
Среди ночи.
 

Элементы

Элементы

 
Обыденность заселила пространство поэзии.
Мощью своей перекрыла реку,
А ведь когда-то ее неприступной считали
Пловцы, утомленные жизнью.
На другом берегу разыскивают
Элементы существования.
Земля свою ценность теряет
В глазах нерадивых наследников.
У костра разговоры затихли.
Воздух становится гласным привычным.
Пальцы воду в ладонях не держат
Вместе с остатками снов,
Что видели мы до того, как убежать
От обыденности.
 

Слова

 
Пока мы с тобой говорили,
То знали, что наши слова
Мечутся между нами
Словно форели
В горных потоках,
Захлебываясь от возбужденья,
Бледнея от торопливости.
Но было нам невдомек,
Что слова остаются
Надолго в нашем общении
И что тишину,
Полную сказанных слов,
Можно пощупать руками.
И мы осязаем это
В дни ни зимы, ни лета.
 

Как река

 
Иные слова
Теряют свой смысл,
Как деньги
Во время инфляции.
Как река
В половодье.
Забудьте о них.
Отбросьте,
Даже если вас мучает
Жажда, даже если
Их ветер упорно несет.
 

Воспоминания – сказки для нас

 
Воспоминания – сказки для нас.
Я помню все о себе,
Сейчас, когда все прошло
И когда тому, что прошло,
Я дарю голос свой,
Свой образ и способы пробужденья,
И несколько способов возвращения в мир,
Фаршированный злостью, презреньем,
Кризисом и вечной гонкой,
В которой забыли про старт и про финиш
Болельщики и бегуны.
Врываюсь я в гневные голоса,
В которых разума нет,
И в умные голоса, в которых
Совсем нету страсти.
Воспоминания – сказки про нас.
Я все позабыл,
И нет больше сказки,
В которой нашел бы покой.
 

Голова над водой

 
Голова над водой —
Лишь настолько,
Чтобы видеть дымы
Весенних костров.
Сожженную землю.
Сгоревшие камни.
Незажившие шрамы.
И там, вдалеке, в тех краях,
Куда огонь не добрался,
Жизнь сначала увидеть,
Как будто пожар мне приснился.
 
 
Голова над водой —
Лишь настолько,
Чтоб помнить о шрамах,
Об ожогах недавней войны.
О сожженной земле.
О сгоревших камнях.
И о тех, кто огонь
Разжигает в наших краях,
Спалив элементы природы.
И смотреть,
Как жизнь возникает с начал,
Как ни в чем не бывало.
 

Касаешься миров

 
С «Улиссом» в руках
Листаешь страницы,
На которых вопросы ответы дают,
Оставаясь вопросами
Без намека на их разрешенье,
Прикоснешься к мирам,
В которых живешь, листая страницы,
И, читая, живешь
В перерывах обыденной жизни,
Улетая в миры,
Которые так далеки от тебя,
Как города, в которых ты не бывал,
Как острова, не тобою открытые,
Как вершины тех гор,
С которых не смог рассмотреть
Свою жизнь.
 

Некие слова

 
Скоро мне будет столько,
Сколько было отцу моему,
Каким я его запомнил
Впервые.
Седины в голове моей больше,
Чем у отца, когда я его запомнил.
И пока я это пишу,
Слышу голос сыновний.
Он видит меня,
Но пока еще не запомнил,
Как склонился его отец
Над каким-то листом бумаги,
Записывая слова,
С которыми он повзрослеет.
 

Все, что исчезает

 
Если все исчезает
Прямо под взглядом моим
Я сомневаюсь
Было ли то наяву
Если своими глазами
Вижу знакомые виды
Во всей полноте их отсутствия
Я сомневаюсь
Видел я их или нет
Если вещи бегут от меня
Повинуясь движенью руки
И возвращаются вновь
Рук моих не касаясь
Если неясные абрисы
Сложились во что-то родное
Я сомневаюсь
Не зная какими словами
Мне говорить о близком
Если исчезло все
Что исчезнуть должно
 

Единственное мгновение

 
О временах королей
В самом конце эпох,
О сиянии дней
В холодной снежной зиме,
О языке людей
Под сенью гигантских грибов…
Мы так говорим,
Словно это в последний раз.
Обновляем воспоминания,
Чтобы увидеть,
Как мы взрослели,
Припомнить прежние мифы
С тенями наших лиц,
С сиянием наших глаз.
И при этом молчим, как будто
Понимание – часть багажа нашей жизни.
Пространство в домах
Продленного нами детства.
И опять говорим
О временах, о сиянии и языке.
 

Описание

 
Начать все сначала. Настроив все чувства.
Потом рассмотреть беспристрастно
С вершин бытия.
Как будто иного желаем.
И к именам не взывать,
Если можно без них.
Что есть хлеб, иль вино?
Или пугливый дождь
В пепельном жаре лета?
Будто прощаться пришел
С утраченным вдруг именьем,
Чтоб постоять немного
С брошенным инструментом.
И увидеть, что ты утратил.
 

На ничьей земле

Надрез

 
Сколько лет я живу в военное время.
И стоит только подумать, что бес войны
Наконец потерял дыханье,
Как мальчишка, который с разбега
Падает на колени,
Как на другой стороне границы
Рассудок вдруг покидает людей,
Мышцы отходят от кости,
Колыбели теряют детей,
Человек отделяет себя от всего,
Что видел всю жизнь,
На соседний поднявшись холм.
И все приходит в движенье,
В котором никак не понять,
Где начало, и чем оно завершится.
Я могу лишь задаться вопросом:
Зачем каждый раз надрезать
До крови кусочек кожи,
Которую я по каким-то причинам
Считаю своей?
 

Видения

 
В суровые времена
Видел я перепуганный люд,
Беспокойные взгляды,
Что всюду видят опасность.
 
 
Но чаще всего
Видел я спокойных людей,
Равнодушно взирающих на
Всякую боль.
 

Убежище

 
Между двумя сиренами, объявляющими о бомбежке,
Первая из которых вещает о страхе смерти,
Превращая его в страх от жизни,
А вторая внушает нам страх за жизнь
Того, кто опять не успел
Спуститься в это убежище,
Словно дважды может войти человек
В одно и то же укрытие,
Где я ожидаю бомбу,
Которая все превратит в ничто,
Читаю, как будто впервые,
Романы великого Андрича,
Которые он написал во время войны,
А все полагали, что эта война
Умрет со своим поколением…
 
 
Полезное дело, тем более,
Что не знал я, сколько осталось жить.
Как ракушка, приставшая к дну корабля,
У Андрича в «Травницкой хронике»,
Ощущал я,
Что старость близка,
И посещали меня
Сомненья во всем, чему верил,
Сомнения в том, что напрасно я сомневаюсь.
Пока разрушалось все то,
Что создано было когда-то,
И все, к чему человек прикасался,
То, что взглядом постичь невозможно,
Об истории сказано было,
Что своими скудными средствами
Много зла она сотворила,
Сколько смогла…
 
 
Сочиняя во время войны,
Когда и копейки за жизнь
Свою не отдашь,
О минувших делах,
Писатель убежище создал себе,
Как и я, читая в убежище,
Размышляю о том, как история
Превращается в притчу,
А жизнь переходит в историю.
Так-то вот, радость моя…
 

Видел я смиренных людей

 
Видел я смиренных людей,
Возвращающихся назад,
В какой-то глубокий тыл,
Отказавшихся от себя,
Готовых на все.
 
 
Видел я смиренных людей,
Сдающихся вражеской силе,
Страшной и незнакомой,
Подчинившихся паводку,
Что несет их все дальше от берега,
На котором они когда-то стояли.
 
 
Видел я смиренных людей;
Среди них были те,
Кто не желал примиряться,
Кто видел перед собой
Светлый путь.
 
 
Видел я смиренных людей,
У кого были силы смириться.
Но сломило их одиночество,
Равнодушие к общей беде,
Словно деньги во время инфляции.
 

Лицо как карта

 
Лицо это карта
Внезапных событий,
Нанесенных в порядке
Их появления
И их завершения.
Лицо это рисунок
Лунных фаз.
Упавшая тень,
Погасшая в тусклом свете
Начала нового дня.
Лицо – календарь
Наступившего времени года.
Это закрытая книга,
Из которой вырвали лист.
 

Вести

 
На площади этой
Можно узнать все новости.
Обо всем, что нам неизвестно,
Здесь могут сказать простыми словами.
А то, что мы знаем,
Могут нам показать
В той дымке, и в глазах непривычных
Оно обретает четкий рисунок.
На площади этой
Могут вдруг замереть
Слова и шаги.
Одни расчленившись,
Другие – как будто споткнувшись.
Все может случиться
На площади этой,
Уже потому что смешались
Здесь свет и бетон,
Отбросы, земля истончилась
Под нервным топтаньем на месте,
И голоса, что не слились
В единый пронзительный звук.
Здесь мы собирались когда-то,
Теперь же здесь лобное место.
И что-то нам как-то надо
С этим поделать.
 

Тяжесть

 
Наша память отзывчива
На плохие события.
Так, нам ясна картина,
В которой сгущается страх,
Так что его в итоге
Приходится резать ножами.
Так от лишних шумов
Очищены наши речи,
Вдруг заменившие дружбу.
Так дрожь,
Пробегая по нашим лицам,
Казалась явленьем случайным,
Ничтожным и легким,
А ныне, если все повторить,
Ляжет она тяжким грузом,
Без которого нет лица.
 

Наступило тяжкое время

 
Наступило тяжкое время.
Такого еще не бывало.
Так говорят даже те, кто знает,
Что было в иных временах,
И те, кто про это не слышал.
Везде замыкаются двери,
И человек остается один
В душном и спертом пространстве
Среди обозленных домашних.
Виноват перед всеми
И прежде всего пред собой.
Никто никому ничего не прощает,
Особенно то, что прощает себе.
Голоса раздаются, но среди них
Все меньше разумных.
Вестники ищут опору
В тех, кто их слышит,
А те, кто не слушает их,
Сами готовы нести вести в массы.
Наступило тяжкое время.
Но не бойтесь, станет лишь хуже.
Потому наслаждайтесь дыханьем,
Пока еще можно дышать.
Это время, в котором живем мы,
И иного не будет.
 

Надо всем

 
Море – остановленная вода.
А над нею зависли виды.
Намек на движение.
Голос, стихший в тумане.
Глухие стоны искусства.
Облик полной посуды.
Пунктиром разбросаны лодки
Рыбаков и праздных любителей.
И буря, что мощной рукой
Надо всем пронесется.
 

На ничьей земле

 
В эти дни, когда ничего ты не ждешь,
Когда голоса не хотят тебя радовать,
Даже если их ждешь от кого-то,
В дни, когда любые из книг
Походят на шанс, упущенный вами,
От разговоров когда уклоняются, или
Переводят на темы иные, не нужные вам,
В эти дни, когда ты не ждешь сюрпризов,
Когда ни ясному дню ты не рад,
Ни спокойному звуку, ни прекрасному виду,
Когда ты пытаешься время осмыслить,
Отчаянно долгое время, которого так не хватает —
В эти дни ты должен всмотреться в себя
На ничьей, на забытой земле,
Вдалеке от того, кем себя ты считаешь.
 

Волна

Над водой

 
Я чувствовал, что мы тонем.
Вода заливала все трюмы,
Вода, черная и маслянистая,
Тяжелая, точно земля,
А мы покидали палубу,
Не прекращая ссоры,
Погружались в иные миры
Между водой и илом,
Воспринимая трюмные днища
Как границы от нас уходящего мира.
И никто не хотел посмотреть в небеса,
Чтоб держать над водой свою голову
И увидеть спасительный остров —
Обещание суши далекой.
Я чувствовал, что мы тонем.
Нечто много сильнее воды
Увлекало нас в бездну.
Древнее, словно вода.
 

Падение империй

 
Я все еще помню день,
День паденья империй.
Я был свидетелем, как и сейчас.
И расскажу о том дне,
Как о дне моей жизни обычной,
Как о дне, когда заменял я работу
Путешествиями по стране,
Погружаясь в толкучку города,
Покидая покой полудня.
Я все еще помню день,
День паденья империй.
Тогда рушились стены
И камни летали повсюду,
Прощаясь с веком империй.
И народы закончили войны,
Неуверенно к миру шагнув.
Их глаза замутились от яркого света,
Победившего пыль и туман.
Затаив дыханье в груди, не в силах они
Покинуть историю.
 

В самом деле

 
Мы смеялись, мы долго смеялись,
Когда родственник наш лет сорока
Вдруг заявил, ничуть не смущаясь,
Что неприлично существовать
После пятидесяти.
К этому сроку пройдут лучшие годы,
Нам заявил без сомнения он.
И ни смех наш его не смутил,
Ни те годы, что ему предстояло прожить.
Он говорил, словно ему все открылось —
Как закончит он жизнь
И что с нами случится.
Спустя пятьдесят жизнь замирает,
И это хуже того, что наступит —
Продолжал говорить он,
Побоявшись сказать, что настанет
После того,
Сделав вид, что не знает.
Мы же, собравшись вокруг,
Так смеялись над ним,
Что воздуха нам не хватало,
Потому что нам было известно,
Что после всего к нам приходит
То, что смертью зовется.
 
 
Из тех, кто смеялся тогда,
Многих уж нету в живых,
Они не дожили до лучших своих годов,
Не смогли пережить пристойность минувших лет.
Так им смерть отомстила
За их легкомысленный смех,
Пробудивший желание вечности.
И сколько в том смехе
Было усталости…
 
 
Тот самый родственник наш
Давно перешел границу
Пристойного века (как он говорил),
И тратит спокойно новые годы,
Видимо, все-таки осознав,
Что лучшего возраста нет, не бывает,
А просто есть время всему,
И его никогда не хватает для страсти,
И жизненный опыт для каждого времени свой.
 

Представьте себе, что со мною случилось

 
Представьте себе, что со мною случилось.
Я помню те руки, что ко мне протянулись,
И глаза, говорившие лучше всех слов.
Но не было в тех словах примиренья.
Они наслаждались былыми обидами,
Упившись силой момента победы,
Пытаясь принять соответственный облик,
В котором давно пережитая травма
Приживется как в собственном доме.
И это тебе придавало, конечно,
То, чего не случилось,
И наполняло рассказ твоей силой,
Обида твоя укрепляла его.
И если бы не было этих обид,
Страданий, давно потерявшихся под
Слоями вчерашнего дня, забытых
Той ночью после скандала,
Не стало бы взглядов, полных вражды,
И колющих взглядов сияющих глаз.
И это я помню:
Жалость была, сожаленье.
Страдание все же не так глубоко,
Просто я не был готов к таким поворотам.
 

Складское помещение

 
Человек – это скопище страхов.
Дом, полный минувших духов,
Которые вдруг отзовутся
В твоем сегодняшнем дне,
Или в каком-то другом, что ничуть не важнее
Других твоих дней на этой земле.
Тени в углах сокрылись,
На окнах тяжелые шторы.
Можно сказать, воцарился
Повсюду вечный почти что покой.
Но вдруг из его пустоты возникают
Минуты мучительной жизни,
И то, что хотелось забыть навсегда,
То, что ты подавил,
Но оно возрастает сильнее,
Возвращаясь, как мяч, брошенный в море,
Как бьющая в старую стену чугунная баба.
 

Страх

 
Страх можно пощупать пальцами.
Как лицо. Как камень. Как дерево.
Как железо. Как страх. Как любой
Иной элемент. Он проникает в глаза
И заполняет морщины. И это уже не лицо,
А другое обличье страха.
Оно становится тверже, потом
Испускает мелкие капли – остатки воды,
Чтобы те, испаряясь, славили воздух.
Но это длится мгновенье, после чего опять
Лик твой становится твердым, треснув слегка.
И ты произносишь слова, утаив кое-что из них,
Неуверенно и осторожно,
Скрываясь меж нас. Все чаще.
…Что случилось? …И как? …Почему?
Что будет?.. Ты знаешь?.. Неужто?
Что делать… Не знаю… Быть может…
И обрывки словес на губах замирают
В страхе, что наш разговор кто-то услышит,
И что слова, изреченные нами, станут известны другим.