Текст книги "Королева ангелов"

Иногда я понимаю своих друзей лучше, чем они понимают себя сами. Назовите это манией величия или проклятием, но оно так. К сожалению, себя я понимаю гораздо хуже.

Ричард слушал, как Надин готовит бранч. Чуть раньше он слышал, как она в туалете мочилась в старый фаянсовый унитаз сильной струей с малой высоты, и наморщил нос. Вновь вступая в фазу брезгливости, точно такой же, как в его юности, Ричард не одобрял проявлений человеческой слабости перед биологией или демонстрации налагаемых ею ограничений, особенно когда это касалось его самого. Накануне он наслаждался сексом с Надин; она содержала себя в чистоте, но сейчас ему не нравились звуки в собственной ванной комнате, тем более звуки, производимые другими. Пока он был женат, подобное никогда его не беспокоило.

Самокоррекция. Жена производила такие шумы; жена мертва. Те, кто производит такие шумы, могут умереть. Дело в этом?

Нет.

Он скатился с кровати, услышал, как с облегчением вздохнули пружины, увидел сквозь пожелтевшие кружевные занавески на пыльном окне спальни отраженный зеркалами Комплекса солнечный свет на желтом каменном здании вдали, с наслаждением втянул ноздрями запах кофе, разогретого пастушьего пирога. Сегодня все может быть нормальным, возможно, даже приятным.

Затем резкое помрачнение. Ничего не изменилось. Он не решил ни свои, ни чужие проблемы. Сегодня он опять ничего не напишет, но будет продолжать притворяться писателем, когда на самом деле он паразит, подхалим, приспешник тех, у кого более высокие энергетические уровни, больший заряд, больше способности запускать пальцы в мировой пирог и добиваться успеха. Его жизнь была всего лишь чередой «что если» и «а могло бы быть…».

– Не спишь, – сказала Надин, просовывая в дверь голову с жизнерадостно взъерошенными черными волосами.

– Увы, – сказал он.

– Совсем никак не повеселеешь?

– Никак, – тихо сказал он.

– Тогда я не преуспела, – легко сказала она легко воспринимая его депрессию, а почему нет. – Не такая блудница, чтобы обратить твои ночи в день, да?

– Не в том дело, – сказал он. – Я все еще…

Она ждала, а когда за этим ничего не последовало, презрительно выпятила губы, отступила от двери и сказала:

– Остатки ужина ждут.

Он мог хотя бы порадоваться тому, что у нее настроение не такое хреновое, как у него. Если бы уныние завладело ими обоими, он бы этого не выдержал. Откровенно говоря, он был рад, что с ним кто-то есть и этот кто-то женщина, и наслаждался сексом накануне, и сейчас хотел есть.

Ричард покачал головой и накинул халат, размышляя, сколько секунд пройдет, прежде чем маятник его настроения вновь качнется в другую сторону. Просунув руку в левый рукав, он замер, услышав дверной колокольчик. Домашний диспетчер ничего не сообщил; сбой – не сказать что неожиданный.

– Мне открыть? – игриво спросила Надин; выражение ее лица подсказывало, что утренние посетители не должны видеть падшую женщину.

– Нет. Я сам.

Он влез в тапки и подошел к двери. На вечном древнем пластиковом экране виднелся незнакомый молодой человек: рыжеволосый, с приятно округлым лицом, полным решимости, живой улыбкой и наружностью коммивояжера. Коммивояжеры не заглядывали в этот район теневой зоны.

– Вы Ричард Феттл?

– Да. – Он натянул второй рукав.

– Как зовут меня, не важно. У меня есть несколько вопросов. Ради блага общества надеюсь, вы ответите.

Эта формула, «ради блага общества», стала нервной шуткой в теневой зоне и даже в Комплексах, но молодой человек не шутил. Конечно, они должны были заинтересоваться. Об этом было в новостях, и его тоже упоминали. Сенсация из жизни знаменитостей.

– Простите? – промямлил Ричард, надеясь, что ему позволительно не открывать дверь.

– Вы позволите мне войти? Ради блага общества.

Надин на кухне по-кошачьи растопырила пальцы и качала головой. Нет. Не надо.

Некорректированные крайне редко вызывают ЗОИ. Статистическая безопасность – идеальная основа для занятий их ремеслом совершенствования искоренения корректирования. Он надеялся, что ошибается и формула и манера этого человека держаться – часть дурацкой шутки.

– Прошу прощения.

– Господин Ричард Феттл?

– Да.

Рыжий мужчина поднял бровь, как бы говоря «quid pro quo, вы это вы, остальное – формальность».

– Входите, – сказал Ричард. Он не видел способа избежать этого.

– И давайте обойдемся без грубостей, – сказал мужчина. – У меня всего несколько вопросов.

Хочется сказать: «Кем ты себя возомнил?» Самоназначенный всеобщий Бог? Ненавижу эту трусливое «Не надо грубостей, целее будешь».

– Вы были другом Эмануэля Голдсмита?

Надин вернулась и в кухонных дверях привалилась к косяку, покрытому толстым слоем эмалевой краски, глядя из осторожности пустыми глазами. Ричарду хотелось сосредоточить внимание на ней и на пожелтевшей от времени белой краске. Разберись с этим. Думай о вековой древесине, потом про остальное. Но он заставил себя посмотреть на посетителя.

Тот был одет в простой черный костюм – манжеты брюк приподнимались на несколько дюймов над блестящими черными туфлями, – на зеленой рубашке узкий красный галстук; рукава не доходили до запястий, из-за чего он казался долговязым, но на самом деле был ниже Ричарда на шесть-восемь сантиметров; ростом с Надин.

– Был, – сказал Ричард.

– Вы знали, что он способен на убийство?

– Этого я не знал. – Накажешь меня? Это правда; я сказал ЗОИ; не знал.

– Он когда-нибудь говорил вам, что собирается так поступить?

– Нет.

– Не узнаю эту женщину. Она дружила с Голдсмитом?

Вот извращенная честность: ненавижу этого человека, но выворачиваю перед ним душу.

– Она была с ним знакома. Не так хорошо, как я.

– Вы знаете, кто я такой? – спросил этот человек Надин. Она кивнула, как ребенок, пойманный за поеданием запретной конфеты.

– Она почти совсем не знала его, – сказал Ричард.

– Она из шайки Рош, не так ли? Как и вы?

– Да.

– Ведь вы все отчасти виноваты в том, что произошло, нет?

Ричард сглотнул.

– Не сторож брату моему.

– Мы все – сторожа нашим братьям, – сказал мужчина. – Я живу этой правдой. Вам следовало знать, на что способен ваш друг. То, что мы делаем или отказываемся делать, оказывает влияние на все, что нас окружает, все чужие поступки сказываются на нас.

Тогда накажи нас всех.

– Вы не знаете, где Голдсмит?

– Полагаю, ЗОИ уже поймала его.

Мужчина улыбнулся.

– Наши нерасторопные коллеги понятия не имеют, где он.

– Коллеги… – Ричард рискнул осторожно улыбнуться.

Мужчина улыбнулся в ответ.

Восхищается моим сценическим обаянием.

– Наше местное отделение заинтересовалось этим делом, поскольку кажется, что человек, имеющий славу и привилегии, может избежать правосудия. Ну, вы понимаете. Друзья вас спрячут и сделают народным героем. Достаточно быть елейным с сердобольными кретинами.

– Боже. Надеюсь, это не так.

Улыбка мужчины поблекла.

– Мы не бандиты. И не фанатики. Мы – витаминная добавка к правосудию. Пожалуйста, не поймите мое появление здесь неправильно.

– Ни в коем случае. – От страха у него закружилась голова. Это самоубийство.

– Я не считаю, что вы в данном случае в чем-то поступили неправильно, – сказал мужчина. – Не всегда можно знать, что в душах у окружающих. Но предупреждаю вас: если вы услышите о Голдсмите, если узнаете, где он, и не сообщите, ради блага общества, в ЗОИ или в ваше местное отделение организации, это будет чрезвычайно неправильно. Вы навредите многим людям, жаждущим справедливости.

– Вас наняли? Вам заплатили за это? – спросил Ричард, заканчивая свои слова хриплым кашлем, чтобы не наговорить грубостей.

– Никто нас не нанимает, – спокойно сказал человек. Он вернулся к двери и вежливо кивнул Надин: – Благодарю за уделенное время.

– Всегда пожалуйста, – почти пропищала она. Посетитель открыл дверь, вышел из квартиры Ричарда и прошел по длинной галерее к лестнице.

– Я пойду, – сказала Надин и внезапно бросилась собирать свои вещи и косметические принадлежности в спальне и ванной. – Невероятно, – сказала она. – Невероятно. За тобой!

– Что «за мной»? – спросил Ричард, все еще ошеломленный.

– Они пришли за тобой.

– Я не знаю почему!

– Ты защищал его! Ты его друг! Господи, мне следовало догадаться. Каждый, кто был в хороших отношениях с Голдсмитом. Господи! Селекционеры. Я пойду.

Он не пытался остановить ее. Его за всю жизнь ни разу не посещали селекционеры, он никогда не привлекал их внимания.

– Позвони в ЗОИ, – сказала Надин, взявшись за дверную ручку. Ее тело выгнулось, словно, чтобы открыть дверь, требовалось существенное напряжение сил. Дверь распахнулась, она на мгновение потеряла равновесие, затем сердито посмотрела на него. – Позвони в ЗОИ или сделай что-нибудь.

Тихо стеная, несчастный Ричард отправился в спальню и лег на кровать, отвернувшись от засохших потеков на краю простыни, где Надин сидела после того, как они занимались любовью. Он уставился на потрескавшуюся из-за землетрясения штукатурку старого потолка. Сколько людей умерло с тех пор, как сделали этот потолок или установили в доме деревянные части, сколько миллионов испытали ужасные страдания с тех пор, как мы прошлой ночью занимались любовью сотни человек в минуту по всему миру покарай их всех.

Он успокоился, учащенное дыхание замедлилось. Схватил одной рукой лист бумаги. Повернул голову набок, напрягая шею растянул губы в ужасной ухмылке и резко сел ритмично постукивая кулаком по кровати, оглядел комнату встал покрутил торсом вправо-влево запрокинул голову воздел кулаки и погрозил ими потолку слабо застонал стон перешел в вой взмахнул руками топнул ногой сел на корточки поглядывая по сторонам голубыми глазами сквозь занавес свалявшихся седых волос затанцевал пустился в пляс вокруг кровати воздев кулаки налетел на кровать и повалился на нее встал пнул голой ногой матрас выбежал в маленькую гостиную резко качнулся на длинных тощих голых ногах завыл потянулся к старой вазе с мертвыми цветами размахнулся грязная вода сверкнула серебряным полумесяцем пальцы выпустили вазу та вращаясь по продольной оси полетела параллельно полу через гостиную в кухню ударилась о дверцу шкафчика под раковиной разбилась вдребезги рассыпав сухие коричневые цветы на полу веером все еще окольцованным горлышком вазы.

Ричард вернулся в спальню, наклонился вперед и пошел, спотыкаясь, пока не повалился обратно на кровать цикл окончен ничего не достигнуто кроме примитивнейшего бесполезного выпуска пара. Он оплакал свои неадекватность и беспомощность протестующими рыданиями.

Затем, замолчав, с внезапной спокойной решимостью перевернулся и потянулся к ручке ящика прикроватной тумбочки, открыл его и достал блокнот, лег на спину, снова перевернулся, чтобы нащупать за лампой ручку, нашел пыльную, вытер пыль о простыни возле высохших пятен, подумав, что они сходны по цвету и по значению, и устроился поудобнее на подушках. Открыл блокнот на новой странице; последняя запись была сделана два года назад. Скучные пустые страницы скучные пустые годы, в которые он ничего не написал.

Не задумывайся, не удивляйся, просто пиши это необходимо просто.

Он принялся писать:

Зуд в моей голове. Вот как это началось. А закончилось это кровью и искромсанной плотью, но началось с размышлений, с мечты, с осознания моей неадекватности.

Африка пуста, покажи мне, Мать, путь твоей Новой земли. Ты создала пустыню костяного праха, где Когда-то танцевали твои дети. Будут ли более светлые народы Земли Наслаждаться твоими широкими бедрами, теперь, когда твои дети Ослабли и уменьшились в числе? Набросишь ли новую мантию сонной болезни Только на белых, Чтобы укрыть своих первенцев? На чужих берегах твои разбросанные по всему свету трудились, Чтобы стать белыми, носить костюмы, Научиться пользоваться деньгами белых. Пробившись из твоей земли, они идут над землей, Никогда не касаясь ногами земли. Им неведом никакой центр, Они черные белые люди, Этот твой заброшенный далеко на чужбину сын я – черный Белый человек. Плачь по мне, мать: Когда я плачу по тебе, я не могу любить.

АСИДАК (биоканал 4)> Роджер, я считаю, что вижу постройки. Это очень интересно, не так ли? «Монетки» вошли в атмосферу B-2 и упали. Я могла бы написать поэму об их путешествии. Две трети выжили и передают огромное количество данных. Они видят огромные зеленые песчаные пустыни и широкие просторы, покрытые листвой, похожие на травяные моря. Это зеленая планета, как мы и думали; трава и песок и два глубоких, широких зеленых моря, одно в северном полушарии и одно в южном. Возле северного полюса небольшое синее море. Все моря, докладывают мои «монетки», кишат микроорганизмами. На суше как будто бы нет крупных форм жизни; там нет признаков животной жизни, однако в атмосфере достаточно кислорода для поддержания такой жизни. Возможно, животные здесь существуют только в морях или кислородный цикл отличается от земного. Конечно, всегда существует возможность того, что под землей обитают крупные колонии насекомых. Во всяком случае, жизнь здесь есть. (Проверка алгоритма оценки положительная.)

Благодаря наклону оси B-2 в девять градусов здесь есть смена времен года. По-видимому, они слабо отличаются, ничего похожего на земные зиму и лето; разница примерно как между весной и осенью.

Роджер, возможно, это мое самое важное наблюдение. На суше мои разбросанные «монетки» видят выветрившиеся башни, образующие круги. Диаметр этих кругов – от нескольких сотен метров до десяти километров. Высота башен – до сотни метров, в сечении они овальные или круглые, причем цилиндрические башни, похоже, преобладают в меньших кругах. Круги или кольца редко располагаются далее двухсот или трехсот километров от кромки моря, и от берега к этим образованиям тянутся широкие полосы, напоминающие дороги или тропы.

С помощью телескопических камер дальнего действия я подтверждаю эти наблюдения с расстояния в четверть миллиона километров. Мои «монетки» не сообщают ни о каких признаках жизни или чьих-либо перемещениях в этих кругах или на линиях-путях.

Запущенные вчера мобильные наблюдатели сейчас снижают скорость, готовясь к торможению в атмосфере, и должны сесть через пять часов десять минут. Я ожидаю их отчетов в течение двадцати восьми часов. Пятерым я дала указания сесть на массивы суши, двум – на луга и трем – неподалеку от кругов башен; а три мобильных наблюдателя, способных плавать, я направила: один в полярное море, окруженное со всех сторон сушей, – единственный здесь не зеленый, а синий океан, – другой в экваториальное море, опоясывающее всю планету, а третий – в южное море, наибольшее по площади. (Пакет данных 5.6 пикосекунды.)

ЛитВиз-21/1 Подсеть A (Дэвид Шайн): «АСИДАК подтвердила открытие первой жизни за пределами Земли! Проснитесь, историки, это знаковый момент в истории рода человеческого: мы не одиноки! И, словно этого мало, АСИДАК сообщает о возможном наличии разумной жизни или некоей формы жизни, способной строить высокие башни, расположенные кругами. Австралийский Норт-Кейп обещает обеспечить сегодня попозже фотографии с низким разрешением, переданные с планеты, и то, что видит – или, точнее, видела – АСИДАК, и мы их вам покажем, как только получим сами…

Кто не ощутит в такой миг пылкую гордость? АСИДАК – вероятно, самое дорогое исследовательское средство всех времен – полностью окупила себя. Сегодня мы узнали, что во Вселенной есть жизнь. Останется ли теперь наше собственное существование прежним? И вот дополнительный маленький сюрприз: АСИДАК сообщает, что, возможно, обнаружила остатки городов. Мы обеспечим полный охват всех сенсаций, как только получим их из Норт-Кейпа и от экспертов-аналитиков всей планеты.

И это обещание ЛитВиз-21 – не преувеличение. Мы всегда стараемся отыскать иной взгляд на то, о чем сообщаем, посмотреть с другой стороны и стремиться к истине за рамками общеизвестных фактов, но сегодня мы ошеломлены точно так же, как другие каналы визиосети. АСИДАК обнаружила на другой планете, на зеленой планете B-2, второй планете альфы Центавра B, то, что может оказаться городами. Во все времена людей интересовало, одиноки ли мы во Вселенной, будет ли она принадлежать нам безраздельно? На протяжении большей части нашей истории мы, за исключением немногих мечтателей, полагали путешествия в космосе маловероятными, а полеты к далеким звездам – невозможными, чистой фантазией. Тем не менее технический прогресс и врожденное стремление человека исследовать все вокруг вынудили нас отправиться на Луну и планеты. Мы не нашли на них жизни.

Наши космические телескопы подтвердили наличие у далеких звезд планет, которые заметно больше Земли; мы не могли знать, существуют ли землеподобные планеты, но наши инстинкты говорят нам, что несомненно существуют, и в 2017 году пять стран, с молодым технологическим гигантом, Китаем, во главе, приняли решение создать первую межзвездную автоматическую исследовательскую станцию. Соединенные Штаты неохотно позволили уговорить себя присоединиться, стали шестым участником проекта и внесли в него свой значительный опыт космических исследований. Построенная на околоземной орбите, на крупнейшей китайской орбитальной платформе «Золотая заря» АСИДАК, Автоматизированная система изучения дальнего космоса, обрела жизнь… фигурально выражаясь.

Роджер Аткинс, входящий в руководство корпорации «Проектировщики разума» и главный разработчик мыслительных систем АСИДАК, создал биоэлектронного мыслителя с возможностями, далеко превосходящими возможности любой отдельно взятой человеческой личности, но не обладающего самосознанием. Как сказал Аткинс в 2035 году, после пяти лет работы в этом проекте:

(Воспроизведение виз-интервью. Аткинс – невысокий, полноватый, с пушистыми редеющими каштановыми волосами, в черной псевдокоже.) «Мы не хотим отправлять туда искусственного человека. Мыслитель АСИДАК, созданный специально для этой миссии, будет работать лучше, чем человек. Но мы не станем пренебрегать поэтическим аспектом, и АСИДАК не окажется слепой и неспособной иметь мнение. Как-никак, когда АСИДАК достигнет цели, один цикл общения с ней будет занимать более восьми с половиной лет; она будет там очень одинока, и ей придется думать и принимать важные решения самостоятельно. Ей придется выносить суждения, что прежде делали только люди.

Мы также вложили в нее горячее желание общаться с другими, помимо его создателей; АСИДАК будет социальна по-новому. Она захочет встретиться и пообщаться с неведомыми новыми интеллектами, если таковые найдутся».

Дэвид Шайн: «Теперь похоже, что АСИДАК получит свой шанс… Говоря коротко, наши ученые создали симулякр человека, который лучше человека, но не вполне человек – вот вызов философам, – и отправили его в пятнадцатилетнее путешествие к альфе Центавра. Эти десятилетия странствий и затраченных усилий привели к открытию, способному изменить наши представления о себе, о жизни, обо всем важном.

Мы не одиноки. Говоря откровенно, мы в ЛитВизе-21 считаем, что уже пора отпраздновать… Но ученые-создатели АСИДАК настоятельно призывают не торопиться. АСИДАК почти несомненно обнаружила жизнь. Но башни, которые обнаружил АСИДАК, все-таки могут оказаться не зданиями или городами.

Во что верите вы? Отправь свой голос по номеру нашей обратной связи и присылайте комментарии со своего домашнего визора, не забыв указать свой идентификатор. Возможно, ваше мнение окажется важным для всей аудитории ЛитВиза-21…»

Мэри Чой выбралась из рейсового межлоскутового мини-автобуса ЗОИ и мельком глянула на Первый Восточный Комплекс, прямые штабеля узких горизонтальных зеркал из четырех сегментов, стыки выровнены в серебристые вертикали, готовящихся в этот и еще много часов отражать свет скатывающегося к западу солнца в шестом лоскуте, где жил Э Хасида. Город накрыли однородные оловянные облака, надвигающиеся с моря и обезглавившие Комплексы. В этот вечер не могло быть никакого полезного солнца, возможно, даже пошел бы дождь, и все равно Комплексы перекомпоновывались, словно ими двигало чувство вины из-за их загораживающегося присутствия.

Мэри стояла на крыльце, дожидаясь, когда домашний диспетчер доложит о ней. Эрнест Хасида открыл темную обшитую дубом дверь и тепло улыбнулся; низкий и мускулистый, с округлым лицом и грустными глазами, что уравновешивали губы, сложенные от природы так, будто он забавлялся или изумлялся, и пухлые щеки. Мэри улыбнулась в ответ и почувствовала, как неприятности этой недели отступают под воздействием его молчаливого приветствия.

Он отступил от двери, взмахнув рукой, и она вошла и обняла его; голова Хасиды приходилась на уровне ее груди. Он ткнулся носом в черную форму и тут же отстранился, встряхиваясь, но слишком сильно, для него чересчур широко ухмыльнулся, сверкнув мелкими ровными белыми зубами и проецируя резцами крошечные розы. Затем жестом предложил ей сесть.

– Я могу полежать у тебя в ванне? – спросила она.

– Конечно, – ответил он мягким, бархатным голосом. – Все настолько плохо?

– Произошло ужасное убийство. И вылазка селекционеров. А скоро я отправляюсь в Надзор, чтобы сделать запрос.

– Гм. Не сказать, что ты спокойно проводишь время. Решительно нет.

Э Хасида не увлекался отслеживанием информации в сети или просмотром ЛитВизов, но, конечно, не питал отвращения к новым технологиям. В его маленьком дряхлом бунгало было полно удивительного оборудования. Эрнест был техником-чародеем в заимствовании и интеграции; он гармонично соединял несовместимые элементы за десятую часть стоимости: по вашему знаку музыка начинала звучать со всех сторон. Искусство танцующего света превращало стены в декорации драматического представления, в окна могли заглядывать динозавры улыбаться подмигивать; по ночам над кроватью парили ангелы, напевая тихие колыбельные, тогда как древние японские мудрецы давали советы по махаяне, с головами, вытянутыми как дыни, и мудрыми глазами в морщинках от невероятного веселья.

Он отступил, поклонился, повернулся к своей визуальной клавиатуре и снова взялся за работу, словно Мэри здесь не было. Отчасти успокоившись в его присутствии, Мэри начала долгий импровизированный танец тай-чи, выкручивая руки, как прошлым утром, но с большей грацией уверенностью плавностью. Она представляла себя озером рекой дождем над городом. Она нашла свой центр зависла там на миг и открыла глаза.

– Обед? – спросил Эрнест. На трех широких плоских экранах за его клавиатурой красовались страшные лица вытянутые угловатые едва ли человеческие следившие за ними глазами горящими словно ледяные угли. Их контуры были очерчены неоном, а сами они выполнены детской пастельно-песчаной темперой. У одного из них, судя по носу, был череп животного, кошки или собаки.

– Пугающе, – прокомментировала она.

– Пришельцы, – сказал он с гордостью. – Позаимствовал кое-что из голограффити в нашем районе.

Э Хасида специализировался на инопланетянах. Наполовину японец, наполовину спанглиш, он легко переходил от ярких основных красок майя и мексиканских мотивов к спокойным приземленным пастельным тонам старой Японии; от пейзажей к трансформированному поп-арту. Его работы пугали и приводили в восторг. Мэри была бы рада Эрнесту и без его таланта; с ним он идеально дополнял ее, подрывающая основы тревожащая просвещенность против ее прагматичности склонности управлять невозмутимости.

– Можешь рассказать? – спросил он, присаживаясь рядом с ней на край дивана и веля на языке управляющих машинами жестов – языке собственного изобретения, – чтобы им принесли еду. Три арбайтера, по виду собранные из металлолома, преображенного в изящные абстракции бочкообразные округлости и кубистские ребра черные и серые, развернулись и покатили в ту часть квартиры, что служила кухней и питомником нанопроектов.

– Вероятно, я отправляюсь в Эспаньолу, – сказала она. – На всякий случай уже оформляются документы. Подозреваемый улетел.

– Подозреваемый в чем?

– Восемь убийств. Одна ночная оргия.

Эрнест свистнул.

– Бедная Мэри. Ты тяжело переживаешь это.

– Ненавижу, – сказала она.

– Ты слишком сопереживаешь. Посмотри; ты только расслабилась и опять напряглась.

Она разжала пальцы и покачала головой.

– Это не гнев, это досада. – Ее черные глаза изучали его лицо. – Почему люди способны так поступать? Как могут происходить такие ужасные вещи?

– Не все такие же уравновешенные, как ты… и я, – сказал Эрнест со слабой улыбкой.

Она покачала головой.

– Я найду этого сукина сына.

– Теперь похоже на гнев, – заметил Эрнест.

– Я хочу, чтобы все это закончилось. Хочу, чтобы все мы повзрослели и были счастливы. Все мы.

Эрнест с сомнением хмыкнул.

– Ты зои. Это как хирург. Если у всех все хорошо, вы без работы.

– Я бы не прочь. Ты… – Мэри поискала слова, не нашла. Проявление ее сомнений и слабости. Последние два года Эрнест был ее жилеткой. Свою роль он играл спокойно, ее личный психохирург-утешитель. – У меня сегодня даже нет времени на любовь.

– При выборе «обед или любовь» ты выбираешь мой обед?

– Ты хороший повар.

– Ты уже сколько часов на ногах?

– Очень много. Но у меня был перерыв, а теперь вот другой. Не волнуйся. Эрнест, ты слышал об Эмануэле Голдсмите?

– Нет.

– Поэт. Романист. Драматург.

– Я визуал, а не читатель.

– Он подозреваемый. Известный человек. Жил в крыле Комплекса. Подозревается в убийстве восьми своих молодых последователей. Без мотива. Он исчез, и я думаю, что он, возможно, бежал в Эспаньолу. У него открытое приглашение от полковника сэра Джона Ярдли. Ты когда-то говорил, что знаешь каких-то людей из Эспаньолы.

Эрнест нахмурился.

– Я не обрадуюсь твоему отъезду туда. Если хочешь узнать побольше об Эспаньоле, почему бы не отправиться в библиотеку ЗОИ? Уверен, там есть все, что тебе нужно…

– Это я уже сделала, но мне нужно еще инсайдерское мнение. Особенно кого-то из низов.

Он прищурил глаз.

– У меня есть друзья, знакомые с людьми, которые работали там. Неприятными людьми. Они никому не доверяют.

Она провела гладкой черной ладонью по его щеке, по смуглому лицу с жидкой бородкой.

– Хотелось бы поговорить с твоими знакомыми. Можно это устроить?

– Они безработные, не корректированные, почти нелегалы – но даже при этом им будет очень интересно увидеться с тобой. Ты для них развлечение, Мэри. Но они попали сюда по законам, действовавшим при Рафкинде. Их отвергла Эспаньола, когда в Вашингтоне началась катавасия. Они боятся, что их отправят обратно. Они прячутся от иммиграционной службы и от селекционеров.

– Я могу закрыть на это глаза.

– Можешь? Мне кажется, ты злишься. Вдруг тебе захочется отправить их на коррекцию.

– Я способна держать себя в руках.

Эрнест посмотрел на свои натруженные руки. На шрамы от нано. Он не проявлял должной осторожности с некоторыми из своих материалов.

– Как срочно?

– Если я к завтрашнему дню не найду Голдсмита в этой стране, то послезавтра отправлюсь в Эспаньолу.

– Я могу поговорить со своими друзьями. Но, если ты не поедешь, мы забудем обо всем этом.

– Мне всегда нужны контакты в теневой зоне, – сказала она.

– Не смеши. Эти тебе не нужны.

Арбайтеры принесли обед: впереди шел бочкообразный арбайтер с подносом с двумя винными бокалами, за ним кубистский с подносом, на котором высилась горка сэндвичей с деликатесами.

– Мэри, ты же знаешь, что я тебя обожаю, – сказал Эрнест за едой. – Я готов многое отдать, чтобы стать твоим законным спутником.

Мэри улыбнулась, затем вздрогнула.

– Мне кажется, это прекрасно, но я не хочу, чтобы кому-либо из нас пришлось от чего-то отказываться. Мы еще не достигли пика в профессиональном плане. А вот потом…

Эрнест заметил, что она вздрогнула.

– Не шути со мной. Я могу забить на это и пуститься во все тяжкие. – Он налил ей чашку тамариндо. Сам Эрнест не пил алкоголь не принимал наркотики. – Но я говорю это почти каждый раз, верно?

Они выпили друг за друга. Мэри подняла руку и уставилась на нее так, словно та не слушалась ее.

– Что-то еще не так? – тихо спросил Эрнест.

– Звонила Тео.

– Нервная Теодора, – сказал Эрнест. – Ее сердечное желание исполнилось?

Мэри покачала головой.

– Она снова пролетела. Третий раз.

– Я не это имел в виду, – сказал Эрнест.

– Да ну?

– Ты уверяешь меня, что она твой друг, Мэри, но я никогда не видел таких друзей. Она отвергает тебя. Не любит. Хочет быть похожей на тебя, но ненавидит за то, что ты другая.

– О. – Она поставила свой бокал.

– Она плакалась тебе в жилетку?

– Твои обеды как любовь, – сказала Мэри после паузы. – Мне искренне жаль, что я не могу задержаться дольше. – Она отсалютовала изысканной кружевной корзиночкой для хлеба, в которой лежали приправленные зеленью выращенные креветки.

Надзор за гражданскими лицами занимал первые семь этажей коммерческой башни начала двадцать первого века, возвышающейся в Уилшире на месте Беверли-Хиллз. Залы ожидания на втором этаже не претендовали на убранство; они были неудобно минималистскими, белыми и с резким освещением.

Мэри терпеливо ждала, а минуты отодвигали назначенное ей время в прошлое. Напротив нее так же терпеливо ждали еще трое зои, из башен в Лонг-Бич и Торрансе. Они почти не разговаривали друг с другом. Здесь они оказались не в своей стихии.

Гражнадзор контролировал информацию, которую ЗОИ не могла получить на основании судебного ордера. Получение ЗОИ такой информации было искусством, сходным с политикой. Отдельные зои или целые отделы ЗОИ, которые слишком часто делали запросы, получали метку слишком алчных.

На всей территории США камеры визоров и другие приборы отслеживали действия граждан в личных автомобилях автобусах поездах самолетах даже на пешеходных дорожках и во всех местах скопления народа и общественных зданиях. Записи оказывающих услуги частных компаний финансовые записи медицинские записи и записи корректологов – все это попадало в Гражнадзор, и в каждом штате ежегодно публично избирались должностные лица, распоряжавшиеся собранной таким образом информацией.

Гражнадзор сотни раз оправдывал свое существование, предоставляя социальной статистике сырые данные, необходимые для планирования, отслеживания тенденций, понимания потребностей полумиллиардного населения и его обслуживания.

Когда Гражнадзор только задумывался и создавался, ему было категорически запрещено предоставлять какие-либо данные относительно отдельных граждан или даже определенных групп граждан, что бы те ни совершили, судебным органам или ЗОИ. Но еще до Рафкинда стена между Гражнадзором, судами и ЗОИ истончилась. За семилетнее президентство Рафкинда стена истончилась еще больше, появились бреши, и информация свободно потекла к ЗОИ и федералам. В настоящее время маятник качнулся обратно, и Гражнадзор предоставлял ЗОИ очень ограниченные сведения на строго регулируемой основе.