Текст книги "Королева ангелов"

Грег Бир
Королева ангелов

Посвящается Александре, еще до ее рождения, задолго до 100000000000

Greg Bear

Queen of Angels

Copyright © 1990 by Greg Bear

© О. Колесников, перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Книга первая

1100–10111–11111111111

Упражнение 1:

Представьте себе узор из деревьев, суровых и черных на фоне пепельного неба. Ветви резко проступают на нейтральной серости. Этот узор стабилен и неизменчив. Серый фон не имеет качеств, даже тени живости глаз за закрытыми веками. Более застылое состояние, чем сама зима; последний образ, застывший в глазах мертвеца. Спрашивается: вы хотите тишины и покоя?

Упражнение 2:

Есть пшеничное поле, каждый стебель обладает совершенством, и это поле людей. Есть нечто, что совершенно во всех людях, общее для всех, и найти это и затронуть его – значит преобразить всех людей. Спрашивается: служит ли совершенство само по себе несомненным фактом и совершенны ли мы только тогда, когда мертвы?[1]1
  Разрешение на цитаты из книги «Нетореные тропы»: Международный комитет по правам на произведения искусства. Мир © Эмануэль Голдсмит, 2022–2045.


[Закрыть]

Впервые за последние семьдесят два часа наконец-то предоставленная самой себе, Мэри Чой погрузилась в уксусную ванну, блестящая, как косатка, в ртутной ряби воды. Нос щекотал кисло-сладкий запах риса. Она держала роскошное официальное отпечатанное на бумаге руководство из офиса доктора Самплера и искала в оглавлении «обесцвечивание», «размягчение», «состояние стресса», чтобы узнать, почему глубоко черный цвет кожи на складке между ягодицами сменился серым. «Принимали ли вы уксусные ванны каждые две недели?» – упрекнуло ее руководство.

– Да, доктор Самплер. – Она в конце концов научилась наслаждаться в едком растворе.

При обесцвечивании продолжительность водно-уксусных процедур можно сократить. Индивидуальное замещение меланина проводится изнутри и снаружи, с помощью витаминных добавок к еде и эпидермального питания. Причиной обесцвечивания может быть излишне тесная одежда (измените стиль или выбирайте менее обтягивающую одежду); это также может быть связано с неправильным питанием, что не всегда исправимо приемом витаминов. Если обесцвечивание длилось лишь несколько часов или один день, тревожиться не стоит: в первые годы после улучшения вашего тела подобное в порядке вещей.

– Просто замечательно. – Доктор Самплер не предупреждал ее о таких незначительностях проявлений частичного альбинизма. Мэри закрыла руководство и положила его на кафельную раковину, затем запрокинула голову, чтобы намочить волосы, избавить их от въевшейся грязи и трехдневного пота.

Вымыть из глаз видение восьми юных комплексоидов разной степени расчлененности ей не удалось. Накануне к третьему крылу Первого Восточного Комплекса отправилась первая следственная группа – из-за показаний расположенных поблизости от той квартиры медицинских детекторов, выявивших признаки разложения человеческих тел. За первые два часа группа смонтировала анализатор запахов, взяла пробы и просканировала тепловые следы. Потом пришли морозители и законсервировали всю квартиру. Старшая из находящихся на дежурстве, Мэри получила назначение на это редкое убийство в семь ноль-ноль. Час на все сборы.

Теперь криминалисты будут слой за холодным слоем изучать на месте преступления трупы и все прочее, сколько пожелают. От крупных объектов до микробов все будет просеяно и проанализировано, и завтра или послезавтра они узнают что-нибудь о каждом, кто побывал в квартире за последний год. Списки чешуек кожи, волос и следы плевков сопоставят с медицинскими картами, и это будет игра по правилам в соответствии с поправками Рафкинда, благослови Господь этого ублюдка; она могла отслеживать подозреваемых с помощью отклонений в популяциях микробов, устанавливая возможные точки их происхождения с точностью до конкретной комнаты в квартире подозреваемого, благослови Господь эволюцию и митохондриальную ДНК.

Закрыв глаза, она снова увидела окоченелые неподвижные тела под тонким слоем инея; их кровь, темные холодные озерца, свернулась, а воспоминания испарились. Жуткая головоломка из мяса для любителей разгадывать загадки.

Пять из своих двадцати восьми лет Мэри Чой проработала защитником общественных интересов. Профессионализм и законодательный запрет дискриминации в отношении самовольных трансформантов (спасибо за это либерализации во времена до Рафкинда) позволили ей за три с половиной года постепенно дослужиться до полноправного зама по административным расследованиям. Следователем она оставалась по собственному выбору, полагая, что именно тут ее место в жизни. Мэри любила не смерть. Она любила тайны и поимку преступников. Она любила находить социальных хищников, паразитов и избежавших коррекции маргиналов.

Мэри все верила, что помогает держать оборону против селекционеров и прочих требующих возмездия в обход закона. Их путь – путь невероятного страдания для всех. Ее путь – быстрое уверенное правосудие и принудительная коррекция или тюремное заключение. Девяносто пять процентов всех преступлений можно раскрыть; после этого предоставьте корректологам возможность найти и искоренить извращенные побуждения и мотивацию.

Через два часа после ее прибытия на место происшествия курсанты-зои привели к ней возможного свидетеля, высокого изможденного седеющего мужчину Р Феттла, друга Э Голдсмита, владельца квартиры. Мэри не видела квартиры внутри, но присутствовавшие техники ей многое показали; на владельца падала вся тяжесть подозрений. На допросе Феттл мало что рассказал, и его отпустили. Его реакция запала ей в память: глубоко озадаченный, как рыба, вытащенная из воды, он, заикаясь, все отрицал, потрясенный ее заявлением, что его могут привлечь к ответственности за сокрытие настоятельной потребности Голдсмита в коррекции. Неподдельный страх. Поначалу она даже почувствовала презрение к этому обитателю теневого лоскута – таким бессистемным и поверхностным было его мышление.

Подняв руку, она наблюдала, как вода собирается в шарики и скатывается по ее дельфиньей коже. Теперь она жалела Феттла. Она была чрезмерно груба с ним: Мэри не привыкла к убийствам. Феттл ничего не знал. Но как друг мог не знать о предрасположенности к убийству?

Хватит уксуса. Она выбралась из черной пластиковой ванны и обтерлась полотенцем, напевая двенадцатитоновую мелодию. Маленький арбайтер цвета нефрита – китайская модель, купленная с недавней внезапной премии, – ждал ее с выглаженной и аккуратно сложенной формой.

По свистку Мэри домашний диспетчер принялся зачитывать оставленные ей сообщения. Его мужской голос следовал за ней через три комнаты, пока она искала оставленный где-то завиток из самородного серебра, чтобы нацепить его на ухо.

– Был звонок от младшего лейтенанта Теодоры Ферреро, сообщение не оставлено, – завершил отчет домашний диспетчер.

Она не слышала Ферреро уже месяца три; та собиралась идти на повышение, и Мэри полагала, что зубрежка поглотила время ее подруги. Они стали близки в академии; Ферреро тогда только что прошла незначительную коррекцию и казалась уравновешенной, но ранимой. Мэри, которая только что завершила трансформацию и испытывала такое же ощущение уязвимости, сразу подружилась с нею. Но с тех пор их жизнь стала более суровой. Теодора застряла в звании младшего лейтенанта и уже два раза пролетала с повышением.

– Ответный звонок. Прерви меня, если удастся соединиться, – сказала она.

В отличие от двух третей тех миллионов, что стремились к жизни в Комплексах и высокооплачиваемой временной работе, Мэри Чой преуспела без коррекции. Возле входной двери в рамке висело самое последнее заключение об отсутствии потребности в коррекции. Она была натуралом; тесты бюро временного трудоустройства она прошла с первой попытки и затем с такой же легкостью проходила каждый ежегодный экзамен ЗОИ Лос-Анджелеса. Заключение выглядело как сглаженный возвышающийся крест, созданная компьютерной программой картинка из кругов, отображающих локусы мозга, каждый на своем особом месте, каждый указывает на личность уравновешенную и пропорционально развитую в отношении личных способностей и когнитивных способностей субличности. Хладнокровное мышление, эго уравновешено и подстроено; хорошо сознает, кто она и на что способна; знает, как не потерять лицо и оправляться от ударов судьбы; зрелая молодая женщина, готовая продвигаться по службе. Вот что показывала распечатка, но Мэри в моменты самоанализа оставляла окончательное суждение на потом.

Получая высокую зарплату, она не транжирила деньги. Единственные понты, какие она себе позволила, – это квартиру на кончике второго крыла Второго Северного Комплекса. Стильный, спартанский, выдержанный в тепло-серых, бархатно-пурпурных и черных тонах, дом Мэри был идеальным фоном для ее непроглядно черного лоска. Она могла потеряться в нем, раствориться в декоре, поглощая прямой солнечный свет, падающий через широкие незанавешенные окна. Ей не требовались никакие финтифлюшки. Она не увлекалась ни искусством, ни литературой и не завидовала тем, кто увлекался, и жизнь ее была посвящена охоте, а не торжеству человеческого духа.

В выборе личных занятий она была столь же строга. Она практиковала пять искусств, способствующих концентрации силы, в том числе, чтобы дать волю физической активности, Военный Танец, в котором соперничала сама с собой. Делала она это в маленькой пустой комнате с белыми пенопластовыми стенами, словно выводила черные каллиграфические строки на чистом холсте.

Закончив упражнения, Мэри аккуратно надела мундир, надежно укрыв жизненно важные точки под мономолекулярной сетчатой броней, и натянула поддерживающие сапоги, не дающие ногам устать во время долгих засад. Ее служебные обязанности не подразумевали ежедневного ношения оружия. Ее регулярное участие в боевых столкновениях не предполагалось. За последние пятнадцать лет уровень физического насилия в США заметно упал. У корректированных отсутствовала склонность к насилию.

Ее темные глаза, безмятежно спокойные, не были однако ни пустыми, ни невыразительными. Трансформированный голос был глубоким, но приятно женственным, сильным, но по-матерински заботливым. Она могла и петь колыбельные, и грозно рявкать в полицейском духе.

У Мэри Чой, спокойной, сосредоточенной, высокой, цвета ночной тьмы, было все, чего ей хотелось, кроме прошлого. То, что от него осталось, было похоронено в углу ящика комода в спальне: коробка со старыми семейными фотографиями, мемодисками и мемокубиками.

Она стояла у комода, инстинктивно и отчетливо чуя что-то, внушающее страх, в отношении Теодоры, и водила пальцем по ящику. Наклонилась погладить Лодыря, своего белого кота с рыжими полосками. Он терся о ее сапоги – в темно-бордовых глазах светились мудрость и терпение – и утробно урчал, единственная живая связь с ее отрочеством; его подарили Мэри родители на окончание средней школы.

– На связи Теодора Ферреро, – сообщил домашний диспетчер.

– Переключи на визор, – сказала Мэри. – Я поговорю из гостиной. – Она быстро подошла к визору, на мгновение наклонилась, чтобы расправить складки на мономолекулярной сеточке, и выпрямилась, спокойная. – Привет, Тео. Не говорила с тобой несколько месяцев. Рада тебя слышать!

Свою подругу Мэри не видела. У Ферреро была отключена камера.

– Да, спасибо за звонок. – Голос напряженный. – Я подумала, ты захочешь узнать.

– Ну как, удалось? – спросила Мэри, не сомневаясь, что Теодора сдала экзамен.

– Пролетела, – сказал Ферреро. – Уже в третий раз. Последний шанс. Рекомендуется дальнейшая коррекция.

Мэри смотрела удивленно и сочувственно.

– Ну-ка, рассказывай. И позволь увидеть тебя, дорогая, у меня камера включена.

– Знаю, – сказала Ферреро. – Но нет.

– Прости, что?

– Не хочу тебя видеть, Мэри. Не хочу напоминаний.

– Не морочь голову, Тео. Что случилось?

– Я не смогла. Этого достаточно, тебе не кажется?

– Тео, у меня сейчас тяжелое дело. Массовое убийство, восемь трупов. Я сейчас немного торможу и собираюсь вернуться на службу.

– Извини, что говорю это сейчас, но у тебя есть преимущество передо мной, а я отказываюсь соревноваться, Мэри.

– Какое преимущество?

– Ты трансформант. Ты необычна и защищена. Защита общественных интересов не смеет отправить тебя на коррекцию, а если попробует, ты заявишь о нарушении правил найма и потребуешь федерального расследования. Они не могут тебя тронуть.

– Чушь, Тео. – Мэри почувствовала, что ее лицо запылало: румянец на нем проступить не мог, но она его чувствовала.

– Я так не думаю, Мэри. Еще немного, и я прекращу разговор.

– Тео, сочувствую, но не срывайся на мне. Мы вместе прошли через академию. Ты много значишь для меня. Что их в тебе не устроило?..

– Я не обязана тебе докладывать! Ты – хренова инопланетянка, Мэри. У меня не включен визор, потому что я не хочу тебя видеть. Я даже разговаривать с тобой не хочу. Из-за тебя я не могу сдать экзамен. Наслаждайся своими высокими способностями, дорогая. – Связь оборвалась.

Мэри молча стояла перед маленьким серым столиком с телефоном, вцепившись в край столешницы. Она посмотрела на свои гладкие черные пальцы, выпрямила их, снова согнула, отступила от столика. Напряженность была заметна в Теодоре и за месяцы до сегодняшнего разговора, и все же Мэри не ожидала такого. Часть ее сознания заметила: «Ведь очевидно, почему ЗОИ попросила более сильную коррекцию», а другая часть парировала еще более глубинным: «Почему же?»

Чтобы избавиться от этого вопроса, она пересекла гостиную и включила ЛитВиз. Главной новостью Сети были сообщения от АСИДАК, наконец полученные после пересечения станцией межзвездного пространства; Мэри уставилась на высокоточный симулятор выхода автоматической научной станции на орбиту вокруг планеты своего назначения. Она наблюдала за этим, не слыша и едва замечая противоречивые сообщения, медленно проплывающие по ее личному внутреннему пространству.

Почему она решилась на трансформацию и выбрала такую экзотическую форму – получить некое преимущество или добиться более удовлетворительного соответствия внешности ее внутренним ощущениям?

Родители Мэри брат и сестра мать-отец к трансформанту бело-рыжему коту относились лучше, чем потом к трансформанту-дочери. Уже четыре года от них не было никаких вестей.

А теперь Теодора, которую она когда-то могла назвать своей лучшей подругой, выделив среди немногочисленных таких дружб.

Она вернулась к комоду, выдвинула ящик и достала конверт, содержащий диск размером с ладонь. К воспоминаниям она обращалась, только когда попадала в особенно неприятные ситуации и нужно было обрести перспективу. Вставив диск в свой планшет, она открыла картинку номер четыре тысячи двадцать один. Цветная, но не трехмерная: неподвижное изображение двадцатилетней женщины ростом сто шестьдесят пять сантиметров кожа бледная лицо округлое и приятное с улыбкой годы спустя кажущейся безропотной. На ней был зелено-синий лоскутный костюм середины тридцатых оставляющий открытыми часть живота, левое плечо и большую часть правой ноги; необычайно непривлекательный фасон. За молодой женщиной белел деревянный каркасный дом в районе, который теперь стал пятым лоскутом теневой зоны, Калвер-Сити. У ее ног выгнул спину Лодырь – на два кило худее, чем сейчас. Исходная Мэри Чой в двадцать лет. Честолюбивая, но тихая; умная, но сдержанная. Спокойно работает по своей схоластической специальности в судебно-медицинской исследовательской лаборатории, чтобы в расчете на будущую зарплату создать достаточный временный запас денег для оплаты трансформирования.

Щуря темные глаза, поджав губы, она убрала диск обратно в конверт.

Сумасшедший дом «Земля» – такая жуть, что тут нельзя рождаться. Мы все равны в безумии. К счастью, наше безумие любит нас.

Обессиленный Ричард Феттл напряженно стоял, согнувшись дугой, задевая коленями прямых ног согнутые колени сидящих пассажиров. Его все еще трясло после утренних необычайных событий.

Три остановки назад в округлый маленький белый автобус набились моложавые и начинающие стареть граждане, средневековый набор всевозможных разновидностей братьев и сестер заурядных жертв будущего. После этого автобус больше никого не брал.

Подержанный – прошедший через выпуклые окна – свет позолотил всех пассажиров. Пять солнц светились в медленно вращающихся зеркальных конструкциях трех башен Первого Восточного Комплекса – щедрый свет, завещанный мещанам. Нет хорошего настроения в этот день. Оскорблен, незаслуженно. Хотя история хороша. Группа мадам способна сохранять внимание не более пяти минут. Некоторое внимание. Выбрось из головы Голдсмита. То, что он сделал. Да сделал ли? Мужчина – поэт, который убивает; женщина – ангел, который ест. Что он говорил? Так и не записал. Голдсмит – поэт, который убивает. И меня втянул. Господи, я миролюбивый человек.

Эвкалиптовая аллея закрыла от автобуса Комплексы. Пять солнц, раздробленные листвой, исчезли. Ричард потянул за шнур, и автобус прижался к бордюру у ворот в нагорную долину поместья мадам де Рош.

Он вышел. Маленький автобус зарокотал дальше по заплатанному асфальту несамоуправляющей улочки. Ричард стоял на вздыбленном корнями тротуаре, наклонив голову, полуприкрыв глаза, продумывая изложение и приводя мысли в порядок. Как рассказать об этом? Максимальное очищение. Ужасное событие. Они все его хорошо знали.

Шестидесятилетняя рыжеволосая мадам де Рош считала людей восхитительным явлением, заслуживающим внимания и заботы. Она кормила и развлекала свою паству, предоставляла кровати и ванные, выслушивала, когда подопечные были несчастны, и предлагала всем им все, в чем они нуждались, кроме признания их равными, ибо она не была им ровней. Пусть она жила в теневой зоне, но не была ее частью. Не была она и частью Комплексов. Она утверждала, что презирает это «скопище бессердечных перфекционистов».

Мадам де Рош походила на своих гостей не больше, чем на свой сад или своих кошек, о которых тоже заботилась милостиво и с пониманием.

Свести рассказ к выразительному изложению небылицы. Искусственный, но единственный способ спасти тяжелый час. Что я мог быть убийцей. Восемь умирают, чтобы я мог прожить пять минут и рассказать о случившемся со мной всем нам, ибо мы все знали Голдсмита. Обвинения в том, что не выдал его, зная о его нужде в коррекции, – о чем я не знал. Не знал. Начать рассказ до ее прихода. Тогда она попросит повторить его. Слушайте все! Ну а дальше уже куда кривая вывезет.

Ричард вздрогнул. Иисусе. Я миролюбивый человек. Простите, но я заслужил эту историю.

Перешагивая через ступеньку, он поднялся по широкой каменной лестнице, не обращая внимания на потрескавшихся бетонных львов – имитация другой эпохи, сама уже ставшая другой эпохой, – к якобы испанскому портику, входу в особняк.

В кованой эмалированной белой клетке чистила перья крупная красно-синяя птица; она подмигнула ему, на одном стертом когте проступило серебро. Новое дополнение. Сорок лет, древний и очень ценный; настоящие живые птицы намного дешевле. Араподобный.

Дверь его знала. Вежливо кивнув ее тяжелому деревянному лику, Ричард вошел и погрузился в великую общность некорректированных. Четырнадцать прихожан мадам де Рош, шлепая по красному гранитному полу мягкими подошвами тапочек или жестким пластиком каблуков, толпились у подножия лестницы: три длинноволосые девушки, похожие на студенток, любовались ранним Шилбрейджем в нише; два джентльмена в смокингах обсуждали проведение не вполне законных сделок через банки теневой зоны; четыре поэта в джинсовках хвастались друг перед другом своими напечатанными вручную сборниками. Одетые во все лучшее, как всегда, за исключением тех случаев, когда их философия требовала меньшего, они держали в сверх меры украшенных пальцах рюмки с напитками и кивали, когда он проходил; Ричард не был для них старшим по положению – не в этом месяце. Друзья, но пальцем не шевельнут, если я упаду. Таких знал еще Петроний. Господи, пощади меня, они все, что у меня есть или чего я заслуживаю.

В стороне от расползающейся все шире толпы сидела в кресле любимица мадам в этом месяце Лесли Вердуго, древнего рода, прекрасный белокурый призрак; Ричард никогда не обращался к ней, возможно, по застенчивости, но скорее всего потому, что она все время улыбалась чему-то своему и это его не привлекало. Напротив нее за стеклянным столом сидел Джеральдо Франциско, ньюйоркец, специалист по печати с использованием древних методов. К ним неуверенно направлялся Раймонд Кэткарт, называвший себя экологом и писавший стихи, которые иногда глубоко трогали Ричарда, но чаще нагоняли на него скуку. От поэтов отделилась, чтобы присоединиться к этому новому аттрактору, Шивон Эдумбрага, женщина экзотическая в том, что касалось речи и манер, но неуклюжая во всех физических действиях и иногда ужасно грубая, не обремененная талантами, которые он мог бы распознать. Имя у нее было придуманным; настоящего имени он не знал.

Ричард занял место в кругу поэтов и склонился над ними, терпеливо выжидая, мрачное орлиное лицо и серые глаза с поволокой не выдавали его нетерпения. Новости о недавних все более яростных нападках на наноискусство или любую другую бунтарскую технику живописи вызывали у всех здесь смех, полный ненависти и зависти. Возможности Комплексов делали их подобными детям, играющим с пластилином. Индивидуалисты, они лелеяли свою не подвергнутую коррекции нечестность или перекосы восприятия и верили, что природные изъяны – необходимая составляющая искусства. Ричард разделял эту веру, но не принимал ее всерьез. В конце концов, величие достижений в Комплексах было сравнимо с нездорово вычурными самодельными сборниками в потных руках ничтожных поэтов. Любовь к себе равна коррекции. Ненависть к себе – вот свобода.

– Ричард довольно редко опаздывает, – появляясь позади него из ниоткуда за пределами круга, сказала Надин, одетая в красное. Надин Престон, его ровесница, но лишь недавно сбежала после грязного развода от привилегированности Комплексов. На ее гладком лице, обрамленном черными волосами, светилась прекрасная детская улыбка. Он на миг вспомнил ее стройное тело. На три четверти милая, на четверть – накрашенная гарпия. Милая, она оставалась его последним сексуальным утешением, но ее истерик Ричард не переносил.

– У меня было приключение, – тихо сказал он, приподняв седые брови.

– О? – Он привлек внимание Надин, но не круга поэтов; их беседа продолжалась.

Не была ли это Немезида, явившаяся уравновесить мои книги? Хорошая строка.

– Эмануэль Голдсмит пропал, – сказал он густым, тихим, но отчетливо слышным голосом. – Его разыскивает ЗОИ Лос-Анджелеса.

Поэты повернули головы. У него были считаные секунды, чтобы поймать их на крючок.

– Со мной беседовали о нем защитники общественных интересов, – сказал Ричард. – Два дня назад были убиты восемь человек. Я пришел в квартиру Эмануэля в третьем крыле Первого Восточного Комплекса. А там лифт заблокирован, и зои и всевозможные арбайтеры. Комнату заморозили. Самая потрясающая…

Мадам де Рош плавно, словно скользя, как подобает святой, спустилась по лестнице; за ней тянулся синий шифоновый шлейф, рыжие волосы деликатно спадали на плечи. Ричард сделал паузу и улыбнулся, показывая крупные кривые зубы.

– Такая прекрасная компания, – приветствовала их мадам, лучезарно улыбаясь. Без явной дискриминации она обвела свою паству сапфирными глазами в обрамлении морщин естественного происхождения на лице доброй матушки, демонстрирующем хорошее настроение и благосклонность, хотя на самом деле она не улыбалась. – Всегда рада вас видеть. Прошу прощения за опоздание. Продолжайте.

– Ричард побывал на месте преступления, – сказала Надин.

– В самом деле? – удивилась от подножия лестницы мадам де Рош: рука, словно выточенная из слоновой кости, легла на черный деревянный шар. К ней присоединилась Лесли Вердуго, и мадам коротко просияла, а затем обратила все внимание на Ричарда.

– Меня допрашивала сногсшибательная женщина-зои в форме, прямо-таки чернющая, но не негроид. Пожалуй, сначала она собиралась обвинить меня в преступлении или по меньшей мере в общественно опасной беспечности – за то, что не сдал Эмануэля. Я даже задумался: может, это Немезида явилась уравновесить мои книги?

– Начните сначала, – сказала мадам де Рош. – Похоже, я что-то пропустила.