Текст книги "Королева ангелов"

Сейчас в отношении должностных лиц Гражнадзора, совершивших ошибочное раскрытие данных, предусматривались жесткие финансовые санкции и даже лишение свободы. Поэтому каждый запрос ЗОИ становился войной интересов. Мэри воспринимала это как войну стремлений и нехотений; ее четыре попытки получить данные ни разу не увенчались успехом. Она и сейчас не думала, что получит информацию, несмотря на тяжесть преступления, которое расследовала.

Арбайтер, в чьем ведении была стойка регистрации, назвал ее имя. Она пропустила свой талон через прорезь и по короткому лестничному пролету поднялась в маленький кабинет с двумя дверями в противоположных стенах и разделяющим его пространство пустым столом. Стулья отсутствовали. Отношение к посетителям здесь было не дружественным.

Мэри стояла и ждала, когда в другую дверь войдет ее контактное лицо.

Человек средних лет в повседневном синем деловом костюме, с редеющими волосами, всем своим видом выражающий усталость и отсутствие притворства, вошел и с досадой посмотрел на нее.

– Приветствую, – сказал он.

Она кивнула и осталась на месте, в строевой стойке, сложив руки на груди.

– Лейтенант Мэри Чой, расследующая убийство восьми человек в третьем крыле Первого Восточного Комплекса? – сказало контактное лицо.

– Да.

– Я просмотрел ваш запрос. Это необычный случай для Комплекса, да и для любого другого места, если уж на то пошло. Вы хотите знать, не был ли замечен гражданин Эмануэль Голдсмит где-либо на территории США в течение последних семидесяти двух часов. Вы намерены использовать эту информацию, чтобы сузить свой поиск до определенной местности или выехать за пределы США, чтобы его продолжить?

– Да.

Мужчина беспристрастно осмотрел ее, не оценивая, просто оглядывая.

– Ваш запрос нельзя назвать неуместным. К сожалению, я не могу предоставить полную информацию ввиду противоречивости оценок в трех из наших округов. Общественная необходимость недостаточно высока. По нашему мнению, вы поймаете убийцу и без этого. Тем не менее я уполномочен сообщить вам следующее: у нас нет записей о том, что в последние семьдесят два часа Эмануэль Голдсмит предпринимал какие-либо действия финансового или иного личного характера за пределами Лос-Анджелеса на территории Соединенных Штатов Америки. Вы можете подать новый запрос по этому же делу через двадцать четыре дня. До тех пор запросы будут отклоняться.

Мэри несколько секунд никак не реагировала. Оракул изрек все, что должен был. Она расслабилась, чуть опустив руки, и повернулась, чтобы уйти.

– Удачи вам, лейтенант Чой, – сказал усталый человек.

– Спасибо.

18

Старые темнокожие мужчины с седыми

Бородами блюдут племенной закон Зубы гнилые

Глаза желтые Пальцы жесткие Умы

Мечтательные Мужчина крадет чужую жену

Землю Скот Пальца лишен или шрам на

Лбу – знак вора или

Шариат лишает правой руки.

Седые парики, черные мантии, гулкие сонные

Комнаты с таким же старым деревом.

Темнокожие мужчины с седыми бородами.

Желтые глаза.

Прекрасные зубы.

Мартин Берк вставил карту в свой телефон. Появилось лицо Пола Ласкаля и сказало:

– Да. Здравствуйте.

– Это Берк.

– Рад слышать вас, господин Берк. Приняли какое-либо решение?

Губы Мартина онемели и пересохли.

– Передайте Альбигони, я согласен.

– Отлично. Вы свободны сегодня днем?

– Я больше никогда не буду свободен, господин Ласкаль.

Предполагая, что это ирония, Ласкаль засмеялся.

– Да, сегодня днем я свободен, – сказал Мартин.

– В час дня машина будет у вашей двери.

– Куда я отправлюсь?

Ласкаль деликатно покашлял.

– Увы. Пожалуйста, позвольте нам эту степень осторожности.

– И ту, и гораздо большую, – бодро сказал Мартин с подобострастием наемного работника. – Ох, и, господин Ласкаль… Мне понадобятся все клочки информации, какие вы сможете сообщить мне о нашем пациенте. А также неплохо бы информировать его о процедуре…

– Он дал согласие.

Мартин от удивления замолчал.

– Я позабочусь, чтобы все био– и сопутствующие материалы были доступны вам сразу по прибытии, – сказал Ласкаль.

Мартин какое-то время смотрел на пустой экран, не думая ни о чем, и тер ладонями колени. Затем встал и подошел к окну, чтобы посмотреть на обшарпанную благородную Ла-Холью, все еще мечтающую о величии, бежавшем отсюда на север к Монументам, или на запад, за широкое море.

Он полюбил Ла-Холью. И не претендовал на то, чтобы вернуть себе Монументы или, не дай бог, Комплексы. И все же, если все пойдет так, как задумано, как сговорено, то скоро он будет очень далеко отсюда, снова в месте, если это можно так назвать, которое любит даже сильнее, чем этот край, в Стране вместе с Кэрол.

– Можно рассматривать все это как приключение, – сказал он вслух, – или бояться.

Мартин осмотрел полки и собрал необходимые диски и кубы, проинструктировал домашнего диспетчера и по некотором размышлении позвонил своему адвокату, чтобы сообщить, где его можно найти, если через неделю он не вернется в свою квартиру. Предельная подозрительность.

Длинный темно-синий частный автомобиль размером с мини-автобус остановился у тротуара точно в назначенное время и открыл дверь, впуская его в мягкий серо-красный комфорт. Машина, урча мотором, покатила по улицам Ла-Хольи, запруженным нарядной обеденной толпой. Она быстро нашла поворот на самоуправляющую трассу № 5 и понеслась на север.

Десять минут в сторону Карлсбада мимо сложной сети кондоминиумов конца двадцатых, торчащих вдоль самоуправляющей трассы, точно скалы, ныне просто многоквартирных домов для тех, кто не мог позволить себе жить в перевернутой, высотой в километр пирамиде Карлсбада. Поворот к востоку от пирамиды и самоуправляющей трассы на ровную бетонную дорогу в сельской местности, петляющую по холмам и по полям, усеянным похожими на столбики монет гасиендами, и виллами, и мечетями, и стеклянными куполами, кусочками синего океана, оказавшимися вдали от моря, и миниатюрными озерами, и полями для гольфа, и кирпично-деревянными поместьями в стиле «Тюдор»: пристанищами чудаковатых старых богачей, сторонящихся показного величия Монументов и буржуазных притонов для стремящихся к побережью.

C моря южное побережье Калифорнии напоминало стену гигантской тюрьмы или некую небрежно, но ярко раскрашенную базальтовую складку, возникшую при сдвиге земных пластов и образовавшую при остывании цилиндры и кубы, шестигранники и башни, заполненные леммингами, собравшимися со всего мира: колонии русских экспатриантов, эксплуатировавших природные богатства Сибири с десятилетий Гласности с их многочисленными бистро на набережной; колонии китайцев и корейцев, появившихся здесь слишком поздно, чтобы купить сумасбродно дорогую землю; богатые старые японские семьи и последние левантинские семьи нефтяного века, продавшие свои земли со значительной выгодой строителям Монументов; все они действовали в пределах очерченных четких границ и соперничали с немногими обескураженными старыми калифорнийцами, чьи морально устаревшие жилища с замысловато выгнутыми стенами теперь тонули в тени этих самых Монументов или более новых и еще более громадных Комплексов.

Поместье Альбигони вполне логично располагалось в стороне от всего этого, и все же издатель не примкнул к обратной волне жителей западного побережья, переместившихся на тысячи миль к востоку, чтобы восстанавливать центральные штаты и Нью-Йорк после древнего катаклизма.

– Это здесь? – спросил Мартин у автомобиля. Они свернули на частную дорогу, обсаженную с обеих сторон настоящими живыми дубами, и теперь приближались к занимающему большую площадь пятиэтажному комплексу, выстроенному, судя по всему, из дерева, с белыми стенами, крышей кирпичного цвета и большой, широченной центральной башней. Здание показалось Мартину знакомым, хотя он точно не бывал здесь раньше. Контроллер автомобиля, специализированный мыслитель низкого уровня, ответил:

– Это наш пункт назначения, сэр.

– Почему здание выглядит знакомым? – спросил он.

– Отец господина Альбигони построил его так, чтобы оно походило на старый отель «Дель коронадо», сэр.

– А-а.

– Ему очень нравился тот отель. Отец господина Альбигони воспроизвел здесь многие его детали.

Подъезжая к высокому и широкому входу, Мартин присмотрелся, разглядывая кирпичные ступени и латунные поручни, ведущие к широкой двери из дерева и стекла (мореное дерево или выкрашенное белой краской), представляя, как несколько десятилетий назад сырье для этой постройки тащили тягачами из лесов; возможно, вот это из Бразилии или Гондураса, а вон то – из Таиланда или с Лусона; древесную плоть перекусывали огромные механические челюсти, свежевали проволочными щетками, втягивали в машину как в утробу, распиливали на месте на доски, а доски просушивали и складывали штабелями, затем отмеряли нужную длину и обрезали, упаковывали и отправляли заказчику.

Мартин не любил деревянную мебель. У него была странность: в растениях и особенно в деревьях он видел высшее сознание, незамысловатое и глубокое; без разума без «я» без Страны лишь самая простая какую можно представить реакция на жизнь: произразрастание и секс без экстаза или вины, смерть без боли. Он никому не говорил об этих убеждениях; они были частью его тайной свалки глубоко личных мыслей.

Пол Ласкаль спустился по ступенькам и встал рядом с машиной; дверь со вздохом открылась. Он протянул руку, и Мартин пожал ее, все еще разглядывая деревянное сооружение, по-детски приоткрыв от изумления рот.

– Рад, что вы с нами, доктор Берк.

Мартин вежливо кивнул, сунул в карман освобожденную руку и тихо спросил:

– Куда?

– Сюда. Господин Альбигони в кабинете. Он прочел все ваши статьи.

– Прекрасно, – сказал Мартин, хотя на самом деле это была нейтральная информация; от Альбигони не требовалось понимать. Ему не придется идти по Стране. – Я встречался с Кэрол, – сказал он Ласкалю в широком темном зале пол из темного гранита деревянные своды лепнина колонны экзотические сорта древесины красное дерево глазковый клен тик орех и другие которые он не мог опознать постыдные в своем роде как шкуры вымерших животных хотя конечно деревья не вымерли. Время, когда их вырубали и использовали для изделий, было тяжелым временем, греховным, но деревья выжили и теперь процветали. Новая генетически измененная древесина, выращиваемая на фермах, стоила гроши и потому почти не использовалась зажиточными гражданами, они теперь предпочитали искусственные материалы, ставшие редкими ввиду стоимости и энергозатратности их создания. Особняк Альбигони был домом, застрявшим между веком чревоугодия и веком пролетарского изобилия.

Ласкаль сказал что-то, чего он не расслышал.

– Простите?

– Она прекрасный исследователь, – повторил Ласкаль. – Господин Альбигони очень рад, что может воспользоваться услугами вас обоих.

– Да; хорошо.

Ласкаль привел его в кабинет: снова дерево, сумрак и книжное изобилие, двадцать-тридцать тысяч томов, густой сладкий запах пыльной старой бумаги, опять же дерева, времени и приостановленной гнили.

Альбигони сидел в тяжелом дубовом кресле, перед планшетом. Планшет демонстрировал вращающиеся схемы человеческого мозга в поперечном сечении: ростральная, каудальная, вентральная. Альбигони медленно поднял голову, моргая, как ящерица, бледный и состарившийся от горя. Возможно, он не спал с их последней встречи.

– Приветствую, – безучастно сказал Альбигони. – Благодарю, что согласились и пришли. Времени у нас не так много. С послезавтра ИПИ будет открыт для нас, и все ваше оборудование в доступе. Есть несколько моментов, которые я хочу прояснить заранее.

Ласкаль пододвинул стул, и Мартин сел. Ласкаль остался стоять. Альбигони оперся локтями на подлокотниках кресла и наклонился вперед, словно старик: широкое лицо римского патриция, губы, которые когда-то непринужденно улыбались, дружелюбные глаза, теперь пустые.

– Я читаю о вашем датчике-рецепторе с тройным фокусом. Улавливает сигналы электроники, вводимой в кожу специальным неврологическим нано. Предназначен для отслеживания активности в двадцати трех разных точках возле гиппокампа и мозолистого тела.

– Именно так. Благодаря ему мы и отправимся в Страну. Он универсален и способен выполнять другую работу в других областях мозга.

– Это не повреждает субъекта исследований? – спросил Альбигони.

– Нет, никаких долгосрочных последствий. Нано выходит на поверхность кожи и извлекается; если оно почему-либо не выходит, то просто разрушается, распадаясь на неусвояемые металлы и белки.

– А датчик обратной связи…

– Возбуждает нейрохимическую активность посредством воздействия на выбранные пути, нейронные каналы; создает промежуточные передатчики и ионы, что мозг интерпретирует как сигналы.

Альбигони кивнул.

– Это вмешательство.

– Вмешательство, но не разрушительное. Все эти раздражители естественным образом угасают.

– Но на самом деле вы не изучаете сознание субъекта напрямую, как оно есть.

– Нет. Не при исследовании первого уровня. Мы используем компьютерный буфер. Моя компьютерная программа интерпретирует сигналы, получаемые от субъекта, и воссоздает данные глубинной структуры. Исследователь изучает эту глубинную структуру по ее компьютерной модели и при необходимости применяет воздействие, чтобы посредством обратной связи получить запрошенное. Разум субъекта реагирует, и эта реакция отражается в модели.

– Вы можете исследовать разум непосредственно?

– Только при исследовании второго уровня, – сказал Мартин. – Я такое делал лишь однажды.

– Мои техники говорят, что исследование первого уровня провести невозможно. Полгода назад ваше оборудование было повреждено следователями. Ваш имитационный, или буферный, компьютер сейчас в Вашингтоне. Адвокаты конфисковали его на основании сходства с импортными пыточными устройствами, используемыми селекционерами. Готовы ли вы контактировать с нашим субъектом непосредственно, разум с разумом?

Мартин оглядел комнату, поводя подбородком взад-вперед. Улыбнулся и откинулся на спинку стула.

– Это новая игра, господа, – сказал он. – Я не знал о конфискации. Федералы на ложном пути; мое оборудование нисколько не похоже на «адский венец». Теперь я даже не представляю, что могу, а чего не могу делать.

– Восстановить компьютер не удастся. Мы можем подобрать другой…

– Я сам собрал этот компьютер, – сказал Мартин. – Вырастил его из нано, как щенка. Это не мыслитель, но он почти такой же сложный, как мозг, который он имитирует.

– Тогда реализация проекта невозможна, – сказал Альбигони почти с надеждой.

Мартин стиснул зубы и уставился в окно. В ухоженной живой изгороди цвели зимние розы, синие и ярко-зеленые; зеленые лужайки пыльно-зеленые дубы золотисто-коричневые холмы за ними.

Добивающий удар меча. Прими решение, а затем мы отберем у тебя все это. Это уж слишком.

– Вероятно, все-таки возможна. Вот будет ли она целесообразной…

– Есть опасность?

– Прямое исследование, разум к разуму, требует больших усилий и от субъекта, и от исследователя. Меньше времени в Стране. Вероятно, не более часа или двух. Более старый и менее мощный компьютер, созданный мною, сможет принимать определенное участие во взаимодействии и повышать понятность; он действует как интерпретатор, можно сказать, но не как буфер. Надеюсь, это оборудование не тронули.

Альбигони посмотрел на Ласкаля, тот кивнул.

– Судя по имеющейся у нас описи, это так.

– Как вам удалось заново открыть ИПИ? – поинтересовался Мартин.

Ласкаль ответил, что на самом деле это его не касается. Он был прав; Мартин задал вопрос из праздного любопытства. Все это не имело значения, если соответствовало истине. Где пределы власти богача? Открывается это, как правило, если богач облажается или неведомый подчиненный натворит глупостей.

– Почему вообще существует Страна Разума, господин Берк? – спросил Альбигони. – Я читал ваши статьи и книги, но они для специалистов.

Мартин собрался мыслями, хотя уже сотню раз объяснял это коллегам и даже широкой публике. На этот раз он ничего не позволит себе художественно приукрашивать. Страна достаточно сказочна сама по себе.

– Это основа всего человеческого мышления, всех наших значительных и незначительных «я». В каждом из нас все по-своему. Нет такого понятия, как унифицированное человеческое сознание. Существуют базовые шаблоны поведения, которые мы называем личностями – один из них обычно играет роль сознательного «я», – и они частично интегрированы с другими шаблонами поведения, которые я называю субличностями, талантами или способностями. Фактически это ограниченные версии личностей, не окончательно завершенные; чтобы проявляться или контролировать разум в целом, им нужно выйти на передний план и органично соединиться с основной структурой личности, то есть с тем, что раньше называлось сознанием, нашим главным «я».

Способности – это совокупности навыков и инстинктов, опыта и исходных побуждений. Секс, самая банальная и распространенная деятельность, требует от взрослой особи двадцати способностей. Другой пример – гнев: обычно имеется пять способностей, участвующих в реакции гнева. У интегрированного в общество, социально адаптированного взрослого старше 30 лет обычно остаются только две имеющие отношение к гневу способности – социальный гнев и личный гнев. Наш век – век социального гнева.

Альбигони слушал, не кивая.

– Например, у селекционеров доминирует социальный гнев. Они путают его с личным гневом. Способность к социальному гневу контролирует их основные шаблоны поведения.

– Способности – это личные качества, – неуверенно сказал Ласкаль.

– Не полностью развитые. У уравновешенных и здоровых людей они не автономны.

– Ну хорошо, – сказал Альбигони. – Это ясно. А какие вообще существуют способности?

– Их сотни, большинство в зачаточном состоянии, почти все производные от основных шаблонов поведения или параллельные им, все гибко интегрированные, сцепленные, – он сцепил пальцы и изобразил механизм, – и составляющие полноценного человека.

– Вы сказали, почти все. А что не производные шаблоны и субшаблоны поведения, которые имеют больше шансов стать… – Он заглянул в свои пометки. – Тем, что вы называете субличностями или близко подчиненной личностью.

– Тут очень сложная схема, – сказал Мартин. – Она рассмотрена в моей второй книге. – Он кивнул на экран планшета. – Субличности, или близкие вспомогательные личности, включают в себя воспроизведение шаблонов отношений между мужчинами и женщинами, юнговскими animus и anima… Основные шаблоны поведения при осуществлении какой-либо профессиональной деятельности, то есть личина, которую вы надеваете, занимаясь своим бизнесом или играя важную роль в обществе… Любой шаблон поведения, который потенциально способен в течение значительного периода времени оказывать влияние на основную структуру личности или замещать ее.

– Если вы, например, выступаете в роли художника или поэта?

– Или мужа/жены, или отца/матери.

Альбигони кивнул; закрытые глаза почти терялись на его широком лице.

– Те скудные исследования, которые я провел в последние тридцать шесть часов, позволили мне узнать, что коррекция – это, как правило, стимуляция отвергнутых или подавленных поведенческих шаблонов и субшаблонов для достижения лучшей уравновешенности.

Мартин кивнул.

– Или подавление нежелательной или дефектной субличности. Иногда это достижимо посредством внешней коррекции – проговаривая – или с помощью внутренних стимулов, например, прямого поощрения фантазий о приобретении дополнительного опыта. Или же это осуществляется посредством физической переделки мозга, химическим усилением и подавлением или, более радикально, микрохирургической блокировкой локусов нежелательных доминирующих шаблонов поведения.

– В случае совершившего преступление на сексуальной почве, например…

– Типичная коррекция совершивших преступление на почве секса заключается в уничтожении локусов доминирующего нежелательного шаблона сексуального поведения.

– С крайней осторожностью.

– Конечно, – сказал Мартин. – Доминирующие шаблоны поведения могут охватывать большие секторы основной структуры личности. Разделение их – тонкое искусство.

– И это искусство оставалось на примитивном уровне, пока вы не занялись этим в ИПИ.

Мартин скромно согласился.

– Коррекция, затрагивающая основы личности, была эффективна лишь в половине случаев, пока вы не сделали процедуры более точными. – Альбигони поднял на Мартина тусклые глаза и едва заметно улыбнулся. – Благодаря чему в последние пятнадцать лет произошли финальные изменения в преобразовании законов и общества.

– А из меня сделали козла отпущения, – сказал Мартин.

– Вы открыли динамит в области психологии, доктор Берк, – сказал Альбигони. – За последние шесть лет мое издательство выпустило более шестисот книг и семьдесят пять ЛитВизов на эту тему.

До этой минуты Мартин не понимал, что связывает их с Альбигони.

– Вы опубликовали несколько книг об ИПИ и обо мне… Верно?

– Да.

Мартин хмыкнул и приложил палец к губам.

– Не очень лестные книги.

– Их целью не было угодить вам.

Мартин прищурился.

– Вы согласны с их выводами?

– Господин Альбигони не обязан разделять точку зрения, отображенную в книгах или ЛитВизах, которые публикует, – сказал Ласкаль, каким-то образом ухитрившийся, не двигаясь, оказаться между ними.

– В то время я ее разделял, – признался Альбигони. – Ваша работа казалась опасно близкой к тому, чтобы лишить людей последнего клочка того, что не выставлено на всеобщее обозрение.

Мартин покраснел. Старое обвинение по-прежнему было обидным.

– Я исследовал новую территорию и описывал ее. Я ее не создавал. Не вините громоотвод в молнии.

– Если человек потянулся к облакам, можем ли мы ставить ему в вину удар шальной молнии? Но мы пустословим, доктор Берк. Я сейчас не пытаюсь с вами спорить. Мне нужны ваши способности, чтобы… помочь другу. Очистить свою душу от пожирающей ее ненависти. Помочь всем нам разобраться.

Мартин отвернулся, подавляя зарождающийся гнев.

– Все эти субшаблоны и личности лежат на фундаменте, который древнее разговорного языка, культуры и общества. Некоторые части этого фундамента старше человека. Айсберг замерзает задолго до того, как на его вершину выпадает снег.

– Поэтому, возможно, нам, чтобы найти источник отклонения, придется пойти в исследование дальше личностей, способностей и талантов?

– Изредка бывает и так, – сказал Мартин. – Большинство психических заболеваний у людей вызваны поверхностной травмой. Даже у людей с нейромедиаторными и другими расстройствами глубинные структуры мозга функционируют должным образом. Дефекты, как правило, проявляются в более новых с точки зрения эволюции областях структуры сознания. Менее совершенных, менее отлаженных. Однако некоторые унаследованные глубокие дефекты настолько малозаметны, что не влияют на возможность размножения, по крайней мере у нашего вида… Стандартные эволюционные процессы не устраняют их.

– Если отклонение Эмануэля где-то под поверхностью, вы можете найти его, изучить и исправить?

– Нет, вряд ли, – сказал Мартин. – Но, как я уже сказал, такие фундаментальные отклонения редки.

– Как и массовые убийства. Вы когда-нибудь ставили диагноз и занимались психокоррекцией тех, кто совершил массовые убийства?

– По сути, я никогда не занимался коррекцией, – сказал Мартин. – Я больше исследователь, чем врач. Я общался с психокорректорами, применявшими мои теории и некоторые из моих приемов к убийцам… Но никогда к виновникам массовых убийств. Насколько мне известно, за последние десять лет не было ни одного судебного решения, позволяющего виновнику массового убийства пройти коррекцию и выйти на свободу. – Вот он, закон и порядок Рафкинда. Нет покоя истинно нечестивым; не предложат им ни смерти, ни исцеления.

Альбигони снова обратился к планшету.

– Во второй вашей книге, «Пограничные точки разума», приведено множество цитат из разных источников для описания того, что вы называете «Страной Разума». Но вы утверждаете, что Страна у каждого из нас своя. Если они настолько отличаются, как мы можем признавать это местом?

– Прикасаясь к разуму на том уровне, где содержание и структуры у всех нас схожи. Истинно личные верхние слои разума недоступны напрямую, не сейчас во всяком случае. Более глубокие слои имеют различные характеристики, но можно понять их, если пропускать через собственные глубинные интерпретаторы. Именно это и происходит при триплексном исследовании при контролируемых условиях. Без сопрягающего компьютера наше состояние будет контролироваться в меньшей степени.

– Я все еще не понимаю, что подразумевается под Страной Разума.

– Это некая область, непрерывная и логически последовательная фантазия, выстроенная из врожденных энграмм, дословесных впечатлений и всего содержания нашей жизни. Это тот алфавит и основа, на которых полностью зиждутся наше мышление и язык, наш символизм. У каждой мысли, каждого личного действия есть отражение в этой области. Все наши мифы и религиозная атрибутика основаны на ее едином содержании. Все шаблоны и субшаблоны поведения, все личности, таланты и способности, все ментальные структуры имеют отражение в ее особенностях и обитателях или сами отражают их.

– Это действительно некая местность?

– Что-то вроде сельской местности, или города, или какой-то иной среды.

– Со зданиями и деревьями, людьми и животными?

– Своего рода. Да.

Альбигони нахмурился.

– Типы воспоминаний о зданиях и тому подобном?

– Не совсем. Между Страной и внешним миром могут быть аналогии, но восприятие внешних объектов проходит через ряд фильтров, выбранных разумом за их полезность для перевода в символы всеобъемлющего ментального языка. Большая часть этого языка фиксируется еще до того, как нам исполнится три года.

Альбигони кивнул, явно довольный. Ласкаль бесстрастно слушал.

– И, изучив Страну Эмануэля, вы сможете объяснить нам, что могло побудить его убить мою дочь и других.

– Надеюсь, – сказал Мартин. – Нет ничего определенного.

– Нет ничего определенного, кроме горя, – сказал Альбигони. – Пол, покажи доктору Берку наши материалы по Эмануэлю.

– Хорошо, сэр.

Мартин вышел следом за Ласкалем из кабинета в расположенную рядом небольшую медиастудию.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал Ласкаль, указывая на мягкое кресло с откидной спинкой. Кресло окружали черные звуковые стержни, словно оно стояло в обрезанной сверху птичьей клетке. Два маленьких проектора на черной пластинке прямо перед креслом беззвучно повернулись, когда он сел, подбирая правильное положение для его глаз.

– Господин Альбигони уже знал многое из того, что вы объяснили, – тихо сказал Ласкаль, когда оборудование настроилось для презентации. – Он просто хотел услышать это от вас. Помогает ему усвоить прочитанное или увиденное.

– Конечно, – сказал Мартин, внезапно ощутив неприязнь к Ласкалю. Самоотверженно преданный уверенный профессионал; Альбигони не мог бы пожелать более услужливого холуя.

Мультимедийное шоу Эмануэля Голдсмита начиналось с интервью, взятого в 2025 году, в одной из первых сетей ЛитВизов. Плавающая перед ним надпись золотыми буквами (фирменный знак справочной библиотеки Альбигони): «Первое появление на ЛитВизе / После публикации второй книги стихов «Неведомый снег». 10 октября 2025 года. LVD 6 5656A». Ласкаль показал, как пользоваться встроенным в кресло пультом, и оставил Мартина в студии одного.

Перед ним появился молодой и красивый Голдсмит: чистая гладкая кожа цвета красного дерева, густые черные волосы, их красивая линия над высоким лбом, широкий нос тонкая верхняя губа с тонкими усиками нижняя выпячена то ли кокетливо то ли обиженно большие блестящие черные глаза с желтоватой склерой, длинная тонкая шея и выступающий подбородок; двадцать пять лет почти дитя века; одетый в черный шерстяной свитер с высоким воротом, левый рукав закатан, открывает сильную руку с модным в то время наручным спутниковым коммуникатором размером с пачку сигарет конца прошлого столетия; приятная юношеская улыбка непринужденные манеры свободно держится с интервьюером. Обсуждает свою работу амбиции цели. Голос тонкий, но с мягкими нью-йорскими интонациями и вкраплениями среднезападного акцента. Эрудированный Голдсмит своей спокойной невозмутимостью произвел впечатление на журналистку, особенно принимая во внимание темпераментные высказывания об Африке из его книги:

«Она не может быть моим домом. Это просто дом, куда уйдет мой дух, когда я умру. Немногие чернокожие все еще думают о ней как о родине; они ненавидят меня, потому что я знаю, что возвращение невозможно. Никому в Африке мы не нужны: мы слишком белые».

И об Америке:

«Я говорю своим братьям и сестрам: победа одержана в финансовой борьбе, но не в политической и культурной и уж точно не в духовной. Власть, по внутренней сущности чистейше белая, лишь внешне обрела легкий кофейный оттенок. Наша война – внутри Америки. Мы не успокоимся до тех пор, пока не настанет день, когда никто не спросит нас, каково быть черным, и никто не попрекнет нас этим».

И о поэзии:

«В мире побеждающих ЛитВиза и невежества – я слышал выражение «визиотизм» – поэзия мертва и похоронена. Умерев, поэзия обрела невероятную свободу; лишенная внимания, она способна расцвести, как роза на навозной куче. Поэзия воскресла. Поэзия – мессия литературы, но ангел еще не вострубил о ее воскрешении».

И о продаже более четверти миллиона экземпляров в твердом переплете его второй книги стихов:

«Очаровательно и разрушительно. Приходится внимательно следить за этим. Нельзя, чтобы это ударило мне в голову. Я просто тот единственный в поколении чернокожий, которому выпал шанс говорить во весь голос. Что касается личного существования поэта, то нас сейчас так много во всем мире и мы так тесно связаны, что всякая мелкая вспышка энтузиазма масс кажется огромной и способна поддерживать поэта, творческую личность, если ее потребности скромны, как мои».

Мартин переключился на лит-слой: к нему хлынули слова расплескались вокруг имена даты наставники, в целом не имеющие отношения к делу, даже такие сведения, которые он счел бы глубоко личными и не подлежащими разглашению, ранняя оценка психопрофиля в 2021 году – чересчур рано, чтобы заслуживать доверия, – сделанная шутки ради описывающая Голдсмита как уравновешенного упрямого юнца с хорошо контролируемой, но распознаваемой манией величия и даже склонностью к мессианству. Юнг: «Мессианство всегда связано с комплексом неполноценности». Но в данном случае никаких тому доказательств.

Он особо отметил для себя отсутствие сведений о детстве – ничего о том, что было с ним до пятнадцати лет. Голдсмит-подросток на семейных видеозаписях не походил ни на отца, ни на мать, отец – дородный представитель среднего класса, веселый, мать – худая и серьезная, намеренная дать ребенку хорошее литературное образование, книги, никакого визио: Казандзакис Кавафис в греческом оригинале Джойс оба Берроуза Эдгар Райс и Уильям и Шекспир Голдштерн Ремик Рэнделл Берджесс, поэты нового века и прозаики американского Среднего Запада, где Голдсмит жил в отрочестве и до двадцати с небольшим, пока не написал первую книгу, отсюда и смешанный акцент. С проявлениями расизма в юности практически не сталкивался, дружил с одноклассниками и хорошо вписывался в бытие среднего класса.