Текст книги "Школа на краю земли"

Глава 1
Люди в конце дороги

Я не знаю, какой будет ваша судьба, но одно я знаю наверняка: лишь те из вас будут поистине счастливы, кто искал и нашел способ служить людям.

Альберт Швейцер

Отправляясь в аэропорт, чтобы лететь в Пакистан или Афганистан, я всегда беру с собой небольшой пластмассовый кейс, на котором красуется бело-зеленая наклейка с надписью «Последнее из лучших мест». Изначально эти слова – заголовок сборника писателей Уильяма Киттриджа и Анник Смит, включающего прозу, написанную ими в Монтане. Впоследствии эти слова стали одним из официальных «прозвищ» штата Монтана, в котором я прожил четырнадцать лет со своей семьей – женой Тарой, детьми Амирой и Хайбером и с собакой, тибетским терьером Таши. Этот девиз штата отражает многое: волнующе прекрасные пейзажи и необъятные просторы, которые привлекают сюда очень многих американцев. Слоган «последнее из лучших мест» приклеился к Монтане и является теперь столь же неотъемлемым ее атрибутом, как силуэт гор на номерных знаках всех автомобилей штата.

Однако для меня поэтичная фраза Киттриджа несет в себе совершенной иной смысл.

Взглянув на карту, на которой обозначены школы, построенные с 1995 года Институтом Центральной Азии, вы увидите, что все свои проекты мы реализовали в районах с абсолютно отсутствующей инфраструктурой образования. Школ здесь не было из-за географической удаленности, страшной бедности местного населения, процветающего религиозного экстремизма или непрекращающейся войны. Есть места, о которых вообще мало кто знает и куда практически никто из «внешнего мира» не ездит. Именно об одном из них я расскажу в начале этой книги.

ИЦА всегда отличал нетрадиционный подход к работе. Большинство некоммерческих организаций по разным, но вполне обоснованным причинам предпочитает базироваться в легкодоступном с точки зрения ресурсов и связи регионе. Только после того, как создается «опорный пункт» в удобном месте, они начинают постепенно продвигаться дальше, в глубь страны, в ее труднодоступные районы. И это вполне резонно. Проблема в том, что такое постепенное и неспешное разворачивание занимает массу времени: иногда целая жизнь уходит на то, чтобы добраться до людей, которые больше всех других нуждаются в твоей помощи. Гораздо труднее, а иногда и опаснее, начинать работу в конце дороги и уже оттуда прокладывать себе дорогу в более цивилизованные области. Хорошо это или плохо, но мы именно так и делаем.

Мы не ставим своей целью заполонить весь регион, запуская сотни проектов. Это еще одна черта, отличающая нас от других групп, занимающихся проектами развития. Мы просто хотим построить несколько школ в глухих областях и дать возможность местному населению поддерживать работу этих образовательных заведений. Сделав свое дело, мы уходим в тень, надеясь, что у государственных властей и других НКО постепенно дойдут руки до этих проектов, что они со временем поддержат их и доберутся до этих мест. Таким образом постепенно преодолевается изоляция. На удивление, именно так в большинстве случаев и развиваются события.

В Балтистане, суровом и прекрасном крае на северо-востоке Пакистана, в самом сердце Каракорума, мы работали всю вторую половину 1990-х, приходили в почти необитаемые, забытые Богом и людьми долины и деревни, некоторые из которых находятся в горах на высоте до 3400 метров. Мы закладывали фундаменты более тридцати прочных каменных школьных зданий, привозили стройматериалы и набирали учителей, а деревни предоставляли бесплатную землю под строительство и рабочую силу. Мы брались за проект только в том случае, если власти деревни соглашались на постепенное вовлечение девочек в процесс обучения, чтобы те со временем могли получать образование наравне с мальчиками.

Первая наша школа была построена в Корфе, самом последнем, крайнем населенном пункте в долине Бралду. Прямо за этой деревней начинается ледник Балторо, ведущий к К2. Школа в Хуше тоже находится в самом дальнем углу своего района, у подножия горы Машербрум, одного из самых прекрасных пиков-семитысячников на земле.

С отчаянной смелостью мы первыми проникали в регионы, где шли вооруженные конфликты и отмечался рост экстремистских настроений. В 1999 году по просьбе пакистанских военных мы начали реализацию двух проектов в регионе Гултори, где постоянно происходят стычки между индийскими и пакистанскими войсками из-за спорных границ Кашмира.

Возведенные нами школы прячутся на склонах гор; их металлические крыши стоят под определенным углом, чтобы индийские артиллерийские снаряды рикошетировали от них.

А еще совсем недавно, в 2008 году, мы помогли сообществам провинции Кунар в восточном Афганистане построить две школы для девочек на самой границе с Пакистаном. Она существует условно, власти ее почти не контролируют, и именно здесь находят убежище многие сторонники движения талибан. Старейшины племени патхан обратились к нам с просьбой о помощи в возведении этих школ через командующего расположенной тут американской военной базой.

Философия «последнего места, которое становится первым» отличает нас от других, и за нее нас часто критикуют. Но иногда другой подход просто невозможен. Если организация, подобная ИЦА, не направит свои силы в такие районы, еще как минимум одно или два поколения девочек так и останутся неграмотными. Кроме практических соображений, вести дела подобным образом нас побуждает еще одна причина, не имеющая отношения к прагматизму.

Представители народов, населяющих области на самом краю цивилизованного мира, как правило, не имеют разностороннего кругозора, утонченных манер, им не свойственен космополитизм. Часто они совсем необразованны и не знают о последних достижениях науки и техники или, скажем, о новинках моды. Иногда они бывают недоверчивы и даже не очень дружественны по отношению к чужакам. Но при всем при этом люди, живущие на окраине мира, отличаются невероятным жизнелюбием и изобретательностью. Они мужественны, гостеприимны и покоряют своим благородством.

А еще за многие годы я понял, что, если лишь немного помочь им, они смогут творить удивительные вещи. Так оно и происходит: иногда они совершают такое, на что всем нам следует равняться. Мы все обогащаемся в те моменты, когда обычные люди проявляют необычайное великодушие, стойкость, сострадание. Они подобны рекам Каракорума и Гиндукуша. Их дела вдохновляют всех нас, и воды воодушевления широко разливаются, питая поля в самых разных частях света.

Так что для меня наклейка «последнее из лучших мест» на чемоданчике вовсе не ассоциируется с рекламой красот моего родного штата. Она напоминает мне о том, во что я твердо верю: люди, живущие в самых дальних, «последних» краях, о существовании которых многие вообще не знают или забывают, часто оказываются цветом человечества, образцом, которому всем нам следовало бы уподобиться. Вот почему меня все время тянет на край света и я не в состоянии противостоять зову сердца.

Еще в 1993 году, когда проект по строительству школ только зарождался, маленькая затерянная деревня Корфе поразила меня и послужила для меня олицетворением того, что такое «последние места», места, где кончаются дороги. В последующие годы мне посчастливилось работать в таких же отрезанных от мира и труднодоступных районах. В них живут столь же волшебно привлекательные во всей своей суровости люди, что и в Корфе. И все же киргизские кочевники, приехавшие из Ваханской долины в октябре 1999-го, как оказалось, обитают в еще более затерянном и изолированном районе. Это уже не конец дорог, а прямо-таки край земли.

По сравнению с местом их обитания Корфе показалась мне пригородом Лос-Анджелеса.

Пуштунские старейшины рассказывают, что когда Аллах завершал творение мира, он решил пустить в дело все отходы производства, собрал груду камней и создал Афганистан.

Ландшафты этой страны и вправду выглядят так, будто они собраны из обломков каменных глыб, но особенно ярко эта особенность афганского пейзажа проявилась в узком и длинном, протянувшемся почти на 200 километров горном коридоре на северо-востоке Афганистана, вклинившемся между территорией Пакистана и Таджикистана и упирающемся в границы Китайской народной республики. Высочайшие горные массивы мира – Куньлунь, Тянь-Шань, Памир, Каракорум и Гиндукуш – окружают эту область или вклиниваются в нее. Высота величайших мировых пиков достигает 6000 метров, а обитатели горных плато, живущие в удалении и почти полной изоляции от мира в суровых климатических условиях, называют это место Бами-Дунья – «Крыша мира».

В течение более чем двадцати столетий по Ваханскому коридору пролегали пути торговцев и дипломатов, здесь проходили армии завоевателей, паломники, исследователи, миссионеры, проповедники и чудотворцы всех мастей, путешествовавшие из Центральной Азии в Китай и обратно. Коридор был местом, где смыкались так называемые Внешняя и Внутренняя Татария – области, которые греческий географ Птолемей называл «двумя Скифиями». Это был один из самых трудных участков Великого шелкового пути, транспортной артерии длиной без малого в шесть с половиной тысяч километров, благодаря которой осуществлялись основные контакты между Европой, Индией и странами Ближнего и Дальнего Востока.

Лишь немногие путешественники Запада посещали Вахан. Первым из них был Марко Поло, который за четыре года пересек Персию и Центральную Азию, чтобы прибыть ко двору китайского императора (из монгольской династии Юань. – Ред.) Хубилай-хана.

Преодолев Ваханский коридор в 1271 году, легендарный венецианский путешественник впоследствии писал, что горные хребты здесь настолько высоки, что птицы не могут перелететь через них, а мороз столь суров, что огонь костра меняет цвет и теряет силу, так что людям вокруг него трудно согреться.

Еще через триста пятьдесят лет иезуит по имени Бенто де Гоиш был послан орденом по маршруту Марко Поло с поручением проникнуть в Китай. Под видом армянского купца он присоединился к торговому каравану и благополучно добрался до китайского города Сюйджоу. Вскоре он заболел и умер – в 1607 году, то есть примерно тогда, когда Великий шелковый путь начал терять свое значение. Западные мореплаватели-первопроходцы открыли морские маршруты, связавшие Европу и Дальний Восток. Так что почти вся торговля шла теперь по морю, хотя некоторые купцы все же предпочитали сушу и по горным тропам Памира переходили из Китайского Туркестана – он же Синьцзян – также в Тибет и в Читрал, самый северный район Индии (сейчас это территория Пакистана. – Ред.).

О Ваханском регионе надолго забыли, и он вновь появился на мировой арене лишь в конце XIX века, когда Великобритания и Россия начали борьбу за влияние в Центральной Азии. Столкновение интересов двух империй получило название «Большая игра». В этот период Россия активно расширяла свои южные границы, так что в ее состав входило все больше древних городов Великого шелкового пути. В то же время Англия пыталась защитить старые подконтрольные ей магистрали и перекрыть русским маршруты проникновения в Гималаи и Гиндукуш, а через них и в Индию – «самый драгоценный камень в короне Британской империи». Огромное количество исследователей, военных, шпионов и осведомителей всех мастей пересекали регион вдоль и поперек и бесконечно играли в кошки-мышки в высокогорьях Гиндукуша и Памира. Наконец в 1895 году, когда враждующие стороны уже находились на грани войны, политикам из Лондона и Санкт-Петербурга все же удалось прийти к согласию: Вахан был объявлен буферной зоной, отделяющей и защищающей юго-восточные рубежи царской России от североиндийских форпостов Британской империи.

Еще через двадцать два года, с появлением на политической арене России, северные границы Вахана оказались запертыми на замок, что сильно мешало торговле между севером и югом Азии. В 1949 году, когда Мао Цзэдун окончательно утвердил коммунистический режим в Китае, закрылась восточная «дверь», ведущая в Ваханский коридор, так что в регионе прекратилось всякое движение и по оси «восток-запад».

В течение жизни одного поколения район, бывший некогда оживленным перекрестком торговых путей и находившийся в центре политических и культурных событий, оказался в тупиковом положении.

Две великие империи своим произволом превратили Ваханский коридор в никчемный и бесперспективный кусок земли, обрекли на бедность и прозябание его население.

Сегодня его жители находятся в такой изоляции, которую даже трудно себе представить в современном мире, где любые границы преодолевают электронная почта, «Твиттер» или сигнал спутникового телефона. Заброшенный и глухой уголок, Вахан – это азиатская Ultima Thule, край земли, забытый всеми регион за границами цивилизованного и вообще исследованного мира.

* * *

Киргизские всадники, перебравшиеся через Иршадский перевал осенью 1999 года, вели свой род из Тувы. Их предки пришли из Сибири в Центральную Азию в XIII веке, в период расцвета Монгольской империи. Большую часть последних восьми столетий образ жизни этих племен не менялся. Ритм ему задавали сезонные миграции с одного горного пастбища на другое на востоке Афганистана, западе Китая, юге Таджикистана. Каждый год кочевники свободно пересекали эти территории вместе со своими юртами и стадами коз, яков и двугорбых верблюдов-бактрианов. Чиновники не обращали на них внимания, сборщики налогов или озабоченные вопросами безопасности военные не беспокоили их. На зиму киргизы покидали горы и проводили холодное время года в долинах на территории Таджикистана и западного Китая, где можно было укрыться от стужи и защитить скот от нападений медведей и волков. Летом они медленно возвращались на горные пастбища, где единственными их соседями были горные козлы, которых впервые описал Марко Поло.

После революции в России советское правительство потратило много усилий на то, чтобы принудить кочевников к оседлой жизни. В 1930-х годах их пытались переселить в советские среднеазиатские республики и заставить работать в колхозах. Однако некоторая часть киргизов отказалась жить по навязываемым им правилам и обратилась к королю Афганистана с просьбой предоставить им убежище в Вахане. Это избавило их от давления Советского Союза, но зато сократило территорию миграций – теперь это были короткие перемещения в пределах восточной части Ваханского региона и китайской провинции Синьцзян. Однако в 1950–1960-х годах коммунистический режим, утвердившийся в Пекине, еще больше ограничил возможности их передвижения.

Затем, в 1978 году, перед самым вводом советских войск в Афганистан, примерно 1300 киргизов под предводительством имама Хаджи Рахманкула решили покинуть Памир и двинуться на юг в Пакистан через Гиндукуш. Но жизнь в новом месте оказалась несладкой. Так, например, киргизские женщины были принуждены носить паранджу, а из-за жаркого климата в племени расплодились болезни и повысилась смертность. После неудачных попыток получить американские визы и переправить часть своего народа на Аляску Рахманкул в 1982 году принял решение еще раз поменять место жительства племени. Эту миграцию обычно называют Последним исходом. Имам привел киргизов в восточную Анатолию. Турецкое правительство оказало им покровительство и поселило неподалеку от воинственных курдов, которых, к их большому недовольству, попросили «подвинуться». Сложившийся в Турции киргизский анклав процветает и по сей день.

Тем временем одна небольшая группа, всего человек в двести, отказалась принять участие в Последнем исходе, откололась от тех, кто последовал за Рахманкулом, и вернулась в Вахан, где продолжала, как и их предки, вести кочевой образ жизни. В пустынных высокогорьях Малого Памира потомки этих киргизов сейчас пытаются вести традиционный уклад жизни, пронесенный сквозь века их предшественниками. Это племя – один из последних во всем мире носителей традиций кочевников-скотоводов.

Вся эта история кажется романтичной, однако жизнь киргизов в Вахане на самом деле была очень нелегкой. С каждым годом борьба за выживание становилась все более суровой. Путь на юг, в более теплые долины был закрыт: приходилось в высокогорьях пережидать чрезвычайно холодные зимы, которые длились с сентября по июнь. Средняя зимняя температура составляла около 20 °C ниже нуля. Племя регулярно находилось на грани голодной смерти. Особенно тяжело приходилось ранней весной. Но, несмотря на столь бедственное положение вещей, никакой правительственной поддержки обитатели этого края не получали.

До недавнего времени в восточной части Ваханского коридора не было ни единой школы, аптеки, полицейского участка, почтового отделения, продуктового рынка. Ни одного ветеринарного пункта, больницы или поликлиники.

Это место кажется гиблым даже в неблагополучном Афганистане, стране, где 68 % граждан живут в условиях постоянных военных конфликтов и где средняя продолжительность жизни составляет сорок четыре года, а смертность женщин при родах – на втором месте в мире после Либерии.

Единственной связью киргизов с внешним миром служит однополосная, вечно покрытая грязью асфальтированная дорога, которая берет начало у города Файзабад, находящегося в афганской провинции Бадахшан. Ее протяженность более ста километров. Шоссе проходит через такие населенные пункты, как Бахарак, Ишкашим и Калаи-Пяндж, и обрывается у деревни Сархад. Это примерно полпути в Коридор. Далее надо идти пешком, а груз перевозить на вьючных животных, способных пройти по протянувшимся вдоль реки Памир и по берегам других ваханских рек узким тропам, которые тянутся до самого дальнего, восточного конца Коридора, к кристально чистому горному озеру. Раскинувшиеся по его берегам луга с ярко-зеленой травой носят название Бозаи-Гумбаз. Примерно в этих местах Марко Поло провел зиму 1272 года, восстанавливая силы после малярии. Именно здесь вождь киргизского племени, отправивший ко мне гонцов через Иршадский перевал, надеялся построить школу.

Это место как нельзя лучше отвечало нашей философии – работать в самых удаленных, самых крайних, «последних» местах.

Понятно, что в такой район трудно даже просто доехать, не то что построить здесь здание, где смогут регулярно собираться дети и учителя. Особенно непростой эта задача была для такой маленькой организации, как ИЦА. Кроме того, в Пакистане к тому времени мы были настолько завалены работой, что, казалось, с нею не справиться и за несколько десятилетий. Здравый смысл подсказывал, что не стоит ввязываться в этот проект: наши ресурсы и так скудны, так зачем же затевать дела в глухом углу другого государства, на территории, о которой мы мало что знаем, среди незнакомого народа.

Но, опять же, хочу напомнить: мы изначально были нацелены на работу именно в таких регионах. Кроме того, за предшествующие годы нам удалось собрать удивительную команду, которая с энтузиазмом берется за самые трудные предприятия.

Недаром жена часто напоминает мне о том, что мои коллеги – люди поистине уникальные.

* * *

Мой стиль работы со многих точек зрения необычен: я часто берусь за дело, мало что в нем понимая; мне приходится сотрудничать с несимпатичными персонажами – контрабандистами, нечистыми на руку правительственными чиновниками, фанатиками из движения талибан. Еще более странной может показаться моя привычка брать на работу неопытных, иногда совсем необразованных местных жителей, которых я отбираю, руководствуясь исключительно интуицией. Эту привычку, как выяснилось, я унаследовал от отца.

Весной 1958 года, когда мне было лишь три месяца, наша семья переехала из американского штата Миннесота в Восточную Африку. Мои родители преподавали в школе для девочек, а через четыре года создали на склонах горы Килиманджаро первый в Танзании учебный стационар. В этой больнице одновременно лечили пациентов и готовили молодых местных врачей. Я и мои сестры, Соня и Кэрри, учились в школе совместно с детьми из нескольких десятков разных стран. А в это время Демпси, мой отец, как раз занимался организацией Христианского медицинского центра Килиманджаро (Kilimanjaro Medical Christian Center, KCMC).

Труднее всего ему было бороться со страхом, свойственным многим европейцам: они с подозрениям относились к тому, что представители местного населения получат образование, займут ответственные посты и получат власть.

Отцу со всех сторон твердили: чтобы хоть чего-то достигнуть в Африке, необходим музунго (белый человек), вооруженный кобоко (плетью).

Несмотря на все эти предрассудки, он никогда не сомневался в том, что нет ничего невозможного – важно уметь слушать и строить отношения с людьми. Он вместе с местными жителями совершал ритуал, напоминающий азиатские чаепития. По воскресеньям отец ехал в соседний городок Мамба, где после службы в церкви старейшины, мужчины и женщины, садились в кружок и передавали друг другу общую чашу, сделанную из тыквы, с помбе (местным видом пива), обсуждая текущие дела и ведя дружеские беседы.

За десять лет отцу удалось сколотить инициативную группу, которая напоминала «ООН в миниатюре». Здание больницы строила израильская компания из Хайфы, соответственно это были иудаисты. Инженерами-консультантами выступили египетские сунниты. Архитектором был еврей из Рима. Каменщиков набрали среди арабов-мусульман, живших на побережье Индийского океана. Бухгалтерия исповедовала индуизм, а в качестве прорабов и менеджеров-координаторов проекта выступили местные, африканцы. Вначале всем этим людям было нелегко понимать друг друга; иногда казалось, что дело практически разваливается на глазах. Тем не менее отец с упорством продолжал двигаться вперед, и к 1971 году КСМС наконец был построен и начал работу. И тут произошло знаменательное событие.

Чтобы отпраздновать открытие больницы, Демпси устроил гигантский бетонный мангал в саду нашего дома и устроил праздник, длившийся целый день. В разгар веселья отец произнес речь. Он попросил прощения за все трудности, через которые пришлось пройти участникам проекта, а затем поблагодарил каждого поименно – от руководителей до самого последнего рабочего – и похвалил всех за отлично выполненную работу. А затем объявил, что хочет сделать одно заявление, можно даже назвать его предсказанием. «Через десять лет, – пообещал он, – каждое отделение больницы будет возглавлять танзаниец». Воцарилась тишина, повисла неловкая пауза, а среди присутствовавших на торжестве высокопоставленных выходцев с Запада послышались еле сдерживаемые смешки. Они как бы говорили: «Ты кем себя возомнил? Как ты смеешь вселять в этих людей неоправданные надежды, ставить перед ними нереализуемые цели и тем самым заранее обрекать их на провал?» В то время в обществе все были уверены, что танзаниец не может быть ровней белому человеку. Считалось, что просто наивно ждать от местных тех же успехов. Бытовало негласное мнение, что африканцам просто несвойственны честолюбие и целеустремленность, что они по природе своей невежественны и безответственны.

Наша семья вернулась домой в Миннесоту в 1972 году, а в 1981-м отец умер от рака. Годом позже мы получили по почте годовой отчет о деятельности больницы. Мама со слезами на глазах показала его мне. Каждое отделение возглавлял врач-танзаниец. И по сей день, почти тридцать лет спустя, больница работает именно так, как предсказывал отец.

Мне очень жаль, что ему не удалось дожить до того времени, когда его пророчества не только сбылись, но позволили всем по-новому взглянуть на вопрос образования для местного населения и начать развивать это направление. Да и я сам стал следовать отцовским принципам, работая в Пакистане и Афганистане.

Всего в Институте Центральной Азии насчитывается около двенадцати «полевых» сотрудников. Эти люди в большинстве своем сами «назначили» себя на те или иные должности. Я не причисляю себя к важным персонам, обычно путешествующим с командой охранников, но один из знакомых пакистанцев, работавший когда-то носильщиком с альпинистами на К2, пока в автоаварии сильно не повредил плечо, настоял на том, что мне нужен телохранитель. И с тех пор он много лет ревностно выполняет эти обязанности. Это крупный мужчина по имени Фейсал Байг. Как-то летом 1997 года в городе Скарду он здорово поколотил несчастного прохожего, который нескромно и, можно даже сказать, с вожделением уставился на мою жену Тару, сидевшую в принадлежащем ИЦА «Лендкрузере» и кормившую грудью нашу маленькую дочку.

Несколько лет назад ушел на пенсию бессменный водитель этого «Лендкрузера» Мохаммед Хусейн. Худой, с вечной сигаретой в зубах, он был подвержен смене настроений, но при этом обладал быстрой реакцией и удивительной находчивостью. Мохаммед очень серьезно относился к своим обязанностям и даже настоял, чтобы мы всегда возили с собой запас динамита, хранившегося как раз под пассажирским сиденьем, на котором обычно сидел я. С помощью взрывчатки мы могли без посторонней помощи пробраться по дорогам Каракорума, где нередки оползни и обвалы. Хусейн полагал, что наши дела слишком важны и неотложны, чтобы мы могли ждать, пока бригада дорожных рабочих приедет и расчистит путь.

Нельзя не упомянуть и Апо (полное имя – Абдулла. – Ред.) Разака, семидесятипятилетнего повара небольшого роста, который более сорока лет варил рис и готовил овощи для самых знаменитых альпинистских экспедиций, покорявших Каракорум.

Апо, отец восемнадцати детей, не умеет ни читать, ни писать. Он настолько привык к никотину, что может курить сигареты и одновременно жевать табак. Во рту у него уцелело всего несколько зубов, которые окрасились в цвет смолы.

Но этот маленький человечек умеет держаться с таким благородством и с такой искренностью, что это сразу покоряет сердца всех имеющих с ним дело. Он даже поразил этими своими качествами бывшего президента Первеза Мушаррафа (три раза обстоятельства складывались так, что тот пил чай с Разаком). Его обходительность не раз помогала нам договориться с суровыми охранниками и военными, устраивавшими нам бесконечные проверки в аэропортах, гостиницах и на дорожных КПП. После того как Апо обыскивали, чтобы узнать, не везет ли он с собой оружие, тот тепло и по-дружески обнимал тех, кто только что устроил досмотр. Недаром его прозвали «чача» (дядюшка). В ИЦА Апо отвечает за связи с государственным учреждениями. Ему поручают различные требующие дипломатических способностей дела – он усмиряет аппетиты алчных бюрократов, находит компромисс с упрямыми религиозными лидерами и свирепыми боевиками.

Думаю, стоит признаться, что есть у нас сотрудники, чьи обязанности даже трудно четко определить. Это «специалисты чрезвычайно широкого профиля». Например, Хаджи Гулям Парви, ревностный мусульманин, некогда служивший бухгалтером на пакистанском радио. Он бросил эту работу ради того, чтобы руководить нашими проектами в Балтистане. Или другой пример: Мухаммед Назир, молодой человек двадцати девяти лет с серьезным взглядом и маленькой бородкой, также ведущий несколько проектов в Балтистане. Мохаммед – сын уважаемого человека, бизнесмена из Скарду, поставляющего продовольствие пакистанским войскам, расквартированным в горах, на высоте семи тысяч метров, у горных хребтов, возвышающихся над ледником Сиачен. Это самая высокая точка, где когда-либо проходили военные действия за всю историю человеческих войн. В целом мои коллеги – это люди, на чьи резюме даже не взглянули бы в обычных некоммерческих организациях. В нашей ведомости значится горный носильщик, неграмотный фермер – сын поэта из народа балти, бывший контрабандист, возивший шелк и пластмассовые китайские игрушки по Каракорумскому шоссе. Есть один человек, проведший двадцать три года своей жизни в лагерях беженцев, один бывший пастух и два бывших талиба.

Примерно треть сотрудников ИЦА в Азии не обучены грамоте. У двоих из них несколько жен. И, что особенно важно, они принадлежат к трем разным, враждующим между собой направлениям ислама.

Среди них есть сунниты, шииты и исмаилиты (либеральная группа, отколовшаяся от шиитов. Духовный лидер исмаилитов Ага Хан живет в Париже). Когда я бываю в Пакистане, мне часто говорят, что трудно себе представить, чтобы столь разные по происхождению и убеждениям личности собрались за одним столом и вместе мирно пили чай. В обычной жизни, может, это и малореально. Тем не менее эти люди, получающие небольшую зарплату и почти не контролируемые мной, научились плодотворно работать вместе. Они достигли потрясающих результатов, хотя, конечно, здесь есть и значительный вклад тех, кто ждет «в конце дороги» – ради их блага трудимся все мы.

С тех пор как мне в первый раз довелось ступить на пакистанскую землю, я все время путешествую в компании одного или двух из этих сотрудников. Недели мы проводим рядом в машине, колеся по извилистым дорогам Балтистана, Кашмира и Гиндукуша. Долгие часы в пути и все дорожные неудобства они переносят с такой стойкостью, что я начинаю подозревать, будто они все принадлежат к некоему кочевому исламскому братству. Иногда они громко и заливисто хохочут, ехидно поддевая друг друга. Один из самых острых на язык шутников – Сулейман Минас, бывший таксист, человек с торчащими усами и неуемным чувством юмора. Как-то давно, в 1997 году, он подвозил меня из аэропорта в Исламабаде и, узнав, чем я занимаюсь, сразу же решил бросить свое такси. Он объявил, что готов решать все наши проблемы. Среди сотрудников Сулейман знаменит полифоническим храпом, шумным «выхлопом» своей «личной газовой трубы», а также способностью издавать таинственные звуки, когда отправляется в туалет. Все это являетcя предметом нескончаемых шуток его коллег.

Один из любимых видов времяпрепровождения этой компании – совместный просмотр видеороликов YouTube на моем ноутбуке, подключенном к спутниковой сети SatLink. Особенный интерес у них вызывают сюжеты, посвященные военным действиям американских войск против талибов. Всеобщий фаворит – фрагмент, запечатлевший, как боевик талибана с криком «Аллах акбар» («Господь велик!») загружает минометный снаряд неправильной стороной и таким образом случайно подрывает самого себя. Апо, ревностный суннит, питающий отвращение к религиозному экстремизму, может смотреть этот ролик десять-пятнадцать раз подряд, заливаясь смехом всякий раз, как взрыв разносит боевика в клочья.

Другое всеми любимое развлечение – шутки в адрес Шауката Али Чаудри, солидного и серьезного школьного учителя. Этот человек в очках с золотой оправой, с роскошной черной бородой и застенчивой улыбкой, некогда состоял в талибане, но потом покинул это движение и стал одним из наших внештатных консультантов в Кашмире. Шаукату Али уже около тридцати, но он до сих пор не женат. В стране, где большинство юношей заводят семью чуть раньше или чуть позже двадцати лет, это серьезное отставание. Пытаясь решить проблему, учитель недавно разослал сразу четыре письма разным женщинам с предложением руки и сердца. Но, к сожалению, отовсюду получил отказ. Мои сотрудники объясняют это тем, что уж слишком любит Шаукат длинные и нудные разглагольствования на религиозные темы. Его монологи иногда длятся по сорок пять минут. Так что, по мнению коллег, чтобы устроить свою личную жизнь, ему стоит начать ухаживать за глухой женщиной.