Текст книги "Школа на краю земли"

Глава 3
Все с нуля

Именно женщин с потухшими от слез глазами так ненавидел талибан.

Колин Таброн. «Тень Шелкового пути»

Отряд киргизских всадников, направившихся тем октябрьским утром на север к Иршадскому перевалу, будто бы сошел со средневековой картины. Да и страна, в которую они возвращались, тоже будто бы погрузилась во мрак Средневековья. Институты гражданского общества перестали существовать, время повернуло вспять.

Десятью годами раньше Афганистан распался на части и сейчас представлял собой лоскутное одеяло из отдельных провинций, контролируемых воинственными моджахедами, некогда выдворившими советские войска с афганских территорий, а затем ввязавшихся в кровопролитную борьбу друг с другом за влияние в регионе. В начале 1990-х почти в каждом афганском городе и в каждой области царили хаос и беззаконие. На всех главных дорогах, соединявших между собой города Кета, Герат, Кабул, Джелалабад и Мазари-Шариф, было полным-полно самовольно устроенных контрольных пунктов. На них хозяйничали местные авторитеты – полевые командиры или просто банды молодчиков, вооруженных автоматами Калашникова и требовавших плату со всех проезжающих. В таких городах, как Торхам и Кандагар, процветала торговля людьми: молодых мальчишек и девчонок похищали и заставляли работать на новых хозяев, а нередко и насиловали. Бандиты принуждали торговцев обслуживать их бесплатно. Грабежи, погромы и убийства совершались на каждом шагу. Безвластие и произвол преступных группировок породили в обществе панику, всеобщее недоверие и тревогу, провоцировали массовые беспорядки.

В октябре 1994 года около двух сотен молодых людей, многие из которых выросли в страшной бедности в лагерях беженцев, расположенных в окрестностях пакистанского Пешавара, решили объединить свои силы и объявили о намерении вести новый джихад. Большинство из них обучались в экстремистских медресе – религиозных школах, поддерживаемых спонсорами из Саудовской Аравии или правительством Пакистана. В медресе преподавали радикальную исламистскую идеологию. Сторонники нового движения назвали себя талибан, что означало на языке пушту «ученики ислама» (точнее, от арабского طالبان (taliban) – «студенты». – Ред.). Они перешли пакистано-афганскую границу и проникли в городок Спин Болдак – место, где останавливались на отдых фуры дальнобойщиков. Пришельцы заявили, что стремятся достичь праведности, а также восстановить в стране стабильность и объединить ее под знаменем «истинного исламского порядка». Талибы носили черные тюрбаны, размахивали белыми флагами и присягали на верность некому Мулле Омару. Этот одноглазый таинственный пуштун, мало появлявшийся на публике, обосновался в Кандагаре. По слухам, он опрыскивал себя благовониями, сделанными по рецепту самого пророка Мухаммеда. В течение нескольких дней движение быстро разрослось, пополнилось новыми рекрутами, так что ряды талибов насчитывали уже более двадцати тысяч бойцов. Влиятельное и хорошо оснащенное разведывательное ведомство Пакистана снабдило их оружием, обмундированием и выскотехнологичными средствами связи, так что они смогли одержать несколько впечатляющих побед над моджахедами. Через месяц талибы взяли штурмом Кандагар и захватили аэропорт, получив в свое распоряжение шесть истребителей «МиГ-21» и четыре транспортных вертолета «Ми-17». К следующему сентябрю мотоколонны из японских пикапов с пулеметами в кузове ворвались в город Герат у западных границ страны, а еще через год талибы взяли Джелалабад и саму столицу, Кабул. Они захватили афганского коммунистического лидера Мохаммада Наджибуллу во дворце, оскопили его прямо в его собственной спальне, привязали к джипу и много раз протащили его тело по дворцовой территории, а затем подвесили к светофору – на всеобщее обозрение.

К концу 1996 г. талибан контролировал более чем две трети территории страны. Талибы установили драконовский режим, который представлял собой невероятную смесь садизма и граничащей с безумием глупости. Новая власть выпускала одно абсурдное постановление за другим: людям запрещалось слушать музыку, играть в карты, прилюдно смеяться и запускать воздушных змеев. Под запрет попали декоративные статуэтки и сигареты, гадание и стрижки в американском стиле, особенно почему-то те, что копировали образ Леонардо Ди Каприо в фильме «Титаник».

Все эти реформы диктовались узколобыми сотрудниками «министерства поощрения добродетели и предотвращения порока». Они патрулировали улицы, сидя в кузове пикапов и вооружившись «АК-47» или самодельными плетками. В своем рвении установить порядок и привить всем «высокую» мораль талибы дошли до такой крайности, что единственным разрешенным развлечением для народа осталось посещение публичных казней, во время которых преступников побивали камнями на футбольных стадионах или вешали прямо на фонарных столбах. В столичном городе, некогда славившемся трелями соловьев, пением дроздов и воркованием голубей, гражданам запрещалось держать птиц; тех, кто осмелился ослушаться, сажали в тюрьму, а пернатых питомцев изымали и убивали.

Кроме всего прочего, талибы ревностно выступили против того, что они называют арабским словом бид’ах – это понятие обобщает все явления, которые могут отвлечь человека от Корана. Они перекрыли людям всякую связь с внешним миром, преследовали тех, кто смотрит кино и видеофильмы, давили телевизоры и аудиокассеты танками прямо на улицах, а также заявляли, что всякий, кого заметят с книгой «неисламского» содержания в руках, будет казнен.

«Министерство поощрения добродетели и предотвращения порока» запретило любые развлечения, сжигало книги и сажало в тюрьму тех, кто разводил певчих птиц.

Разумеется, подобный режим задушил всю социальную и культурную жизнь Афганистана. Были уничтожены почти все памятники скульптуры, хранившиеся в Национальном музее, одном из крупнейших мировых собраний искусства Центральной Азии. Шедевры разбивали молотками и палками, потому что талибы считали, что изображение живых существ ведет к идолопоклонству. По тем же причинам они взорвали гигантские статуи Будд в провинции Бамиан. Эти колоссы были вырублены в скале в III–V веках н. э. В президентском дворце в Кабуле головы всех изображенных на шелковой обивке стен павлинов замазали белой краской, а обрамляющие вход в здание каменные львы были обезглавлены.

В конце 1990-х этот кошмарный режим дал трещину. Он начал загнивать изнутри, потому что извращенным оказалось то, что, казалось, было для талибов священным – сам дух ислама. Ведь ислам – это не просто определенный набор верований, порожденных словами пророка Мухаммеда и вдохновленных главным постулатом – необходимостью абсолютного послушания воле Аллаха. Ислам – это еще и основа многоликой и многогранной культуры, создаваемой сообществом верующих мусульман. Эта культура включает не только богословие, но и философию, науку, искусства, мистические учения. В моменты, когда исламская цивилизация достигала вершин совершенства и полноты самореализации, это происходило не в последнюю очередь благодаря тому, что правители были терпимы и открыты всему новому. Они позволяли обществу духовно обогащаться, уважая не только проявления божественного, но и плоды человеческого гения. Последовательно уничтожая подобную традицию, Талибан, как и многие другие современные исламские фундаменталистские течения, забыл о данном Кораном завете – построить справедливое и равноправное общество, где власть имущие несут прямую ответственность за благосостояние всех граждан.

Талибы извратили и грубо нарушили множество глубоких и важных принципов ислама. Но мало что может быть страшнее тех преступлений, которые они совершили против своих сестер, дочерей, матерей и жен.

* * *

В начале 1970-х годов женщины в афганских городах пользовались большой свободой и независимостью. Правила, регламентирующие их жизнь, были достаточно либеральны при условии, что Афганистан все же оставался довольно консервативной исламской страной. По данным Американо-афганского женского совета, многие жившие в Кабуле представительницы прекрасного пола сами зарабатывали себе на жизнь: они были заняты в медицине, юриспруденции, журналистике, строительстве и других сферах экономики. В сельских районах, конечно, у женщин было меньше возможностей для получения образования и выбора профессии по душе, но в столице запросто можно было увидеть не закрывавших лиц девушек, работавших на фабриках или в офисах. С открытыми лицами выступали и ведущие телевизионных новостей. На улицах встречались дамы на каблуках, одетые примерно так же, как обитательницы Восточной Европы.

В первую же неделю после взятия Кабула талибы лишили женщин всех этих радостей. Им приказали хранить вечное молчание и сидеть тихо. Во всех крупных городах страны женщинам было предписано выходить из дома только в сопровождении близкого родственника мужского пола и при этом закутываться в темно-синее покрывало. Тем, кто все же осмеливался появиться на улице, запрещалось покупать товары у торговцев-мужчин, пожимать руку мужчинам и вообще разговаривать с представителями противоположного пола в общественном месте. Нельзя было носить туфли, каблуки которых издавали хоть какой-то стук.

Девушку, приоткрывшую голень, наказывали поркой, а накрасившей ногти могли отрубить кончики пальцев.

Женщинам не разрешалось заниматься спортом. Им нельзя было стирать белье в реке там, где их могли увидеть посторонние. Нельзя было даже выходить на балкон собственного дома. Названия городов и улиц, так или иначе связанные с особами женского пола, срочно должны были быть сменены.

Со временем новая власть вошла во вкус и, продолжая ограничивать свободу, докатилась до абсурдных противоречий. Например, заболевшие женщины могли пользоваться услугами только врача женского пола. Но при этом в первые же дни правления талибов всем врачам-женщинам было предписано не покидать своих домов. Вот и получилось, что почти половина всего населения потеряла доступ к какой-либо медицинской помощи. Кроме того, новые правила оставили без средств к существованию живущих в столице вдов, потерявших мужей на войне. У многих из них вообще не было родственников мужского пола. По данным Агентства США по международному развитию, таких несчастных насчитывалось пятьдесят тысяч. Они могли прокормиться лишь нищенством, воровством или проституцией. Но эти виды «деятельности» также нарушали закон и карались различными видами экзекуции от порки и ампутации конечностей до смертной казни – побивания камнями. Вид наказания выбирала религиозная полиция.

Понятно, что талибы ополчились и на женское образование. С тех пор как они взяли Кабул, все школы для девочек и университеты, где могли учиться представительницы слабого пола, были немедленно закрыты. Обучение девочек грамоте было объявлено вне закона. Только в столице «не у дел» осталось 106 256 учениц начальных классов и 8000 студенток вузов, а 7793 женщины-учителя в момент лишились рабочих мест.

Для пущего устрашения «стражи добродетели и борцы с пороком» стали носить с собой плетки, сделанные из резины от велосипедных шин, – они были специально предназначены для порки девочек, которые решались все же пойти в школу.

Учителя, который осмеливался преподавать школьницам, надлежало наказать, причем нередко прямо на глазах у учениц.

Но, несмотря на столь деспотичные меры подавления всякой свободы, небольшая группа женщин решила организовать подпольную службу, обеспечивающую альтернативную медицинскую помощь, доступ к учебе и к общению с внешним миром. Многие западные организации, в том числе британское министерство международного развития, группа «Спасите детей» и Шведский комитет помощи Афганистану оказывали содействие храбрым афганкам в создании нелегальных школ в домах, официальных учреждениях и даже в пещерах. В 1999 году около 35 тысяч девочек по всей стране проходили домашнее обучение. Правда, это не могло спасти большинство женщин от социальной изоляции и тягот ограниченного четырьмя стенами существования, негативно влиявшего на их психику. В 1998 году организация «Врачи за права человека» провела опрос афганских женщин с целью определить их общее состояние здоровья. Это исследование выявило тревожные тенденции. У 42 % респонденток были обнаружены симптомы посттравматического стресса, у 97 % проявились признаки серьезной депрессии, а 21 % признались, что мысли о суициде посещают их «довольно часто» или «очень часто».

В общем, установившийся режим можно назвать теократией, навязанной народу религиозными фанатиками. Конечно, в таких условиях сама идея, что некий бывший альпинист из Монтаны приедет в Афганистан и займется строительством школ и образованием девочек, казалась безумной. Однако к лету 2001-го позиции талибов пошатнулись, и было ясно, что у этой власти нет будущего.

Несколькими годами ранее в страну приехал Усама бен Ладен, которого к тому времени уже выслали из родной Саудовской Аравии, а также изгнали вместе с женами, детьми и ближайшими приспешниками из его второй штаб-квартиры, находившейся в Судане. Но руководство движения талибан с одобрения правительства Пакистана разрешило ему обосноваться в Афганистане, где Усама продолжал готовить финансируемые им террористические операции, в частности взрыв посольств США в Кении и Танзании в 1998 году. По данным Госдепартамента США, во время этих терактов погибло более 230 и было ранено более 4000 человек.

Хотя террористическая деятельность бен Ладена сильно беспокоила афганские власти, они все же отвечали отказом на неоднократные требования правительства Соединенных Штатов выслать его из страны или предать суду. Талибы прямо и без обиняков заявляли: «Бен Ладен – наш брат-мусульманин. Он вместе с нами воевал против советских войск, и передать его американцам или любым другим его врагам значило бы нарушить пуштунские законы гостеприимства, ненаватай». Согласно этим правилам, хозяева обязаны предоставить убежище и защиту гостю.

Таково было положение вещей к сентябрю 2001 года.

В этот момент я снова приехал в Зуудхан – родную деревню Сарфраз Хана, находящуюся в западной части долины Чарпурсон. На этот раз я собирался познакомиться с работой женского досугового центра, который мы недавно здесь открыли. Во вторую ночь своего пребывания в деревне я лег спать очень поздно, около трех часов ночи – засиделся за разговором с местными старейшинами. Сарфарз, по своему обыкновению, в это время еще не спал, а все крутил ручку маленького советского коротковолнового радиоприемника, пытаясь поймать любимую им уйгурскую музыку, которую передавали из китайского города Кашгар. Но вместо музыки радиоволны принесли тревожные вести о страшных взрывах, только что прогремевших на другом конце света. Примерно в 4.30 меня растолкал Фейсал Байг и сообщил: «Прости, но я должен тебя разбудить. Деревню Нью-Йорк только что бомбили!» – взволнованно сообщил он.

* * *

Американский ответ на террористические атаки, разрушившие Всемирный торговый центр и слегка задевшие Пентагон, был молниеносным и жестким. Операция «Несокрушимая свобода», начавшаяся 7 октября, включала массированные авиабомбардировки и наземные действия. В авангарде выступали представители наскоро сколоченной коалиции североафганских моджахедов, которых поддерживала группа из нескольких сотен американских военных – агентов ЦРУ и бойцов спецназа. К 12 ноября Северный альянс захватил уже почти всю территорию, ранее подконтрольную талибам, и взял Кабул. А месяцем позже бойцы Талибана покинули свой последний опорный пункт, Кандагар – город на юге Афганистана, откуда они когда-то начали свое победное шествие по стране. Лидеры движения рассеялись и затаились, а рядовые его члены вернулись в свои деревни и занялись привычным крестьянским трудом или перебрались через границу, чтобы найти убежище в глухих горных районах Пакистана. Некогда мощное течение бородатых поборников чистого ислама и учеников из радикальных медресе, покорившее почти весь Афганистан за исключением узкой полоски на севере, исчезло так же быстро, как и появилось. И уже во вторую декаду декабря 2001 года я наконец смог впервые отправиться в Кабул.

Из Пакистана в афганскую столицу ведет западное ответвление «Большой дороги» длиной в 2500 километров. Это одна из самых длинных и одна из старейших магистралей в Южной Азии: первое упоминание о ней относится еще к временам империи Маурьев, основанной в 322 году до н. э. Изначально она существовала не как единая дорога, а как несколько торговых маршрутов, соединявших Бенгальский залив и нынешнюю территорию Пакистана с Афганистаном и Персидской империей. Со временем десятки сменявших друг друга государств двигали по этому пути свои армии, в составе которых были пешие воины, кавалерия, боевые слоны, а затем и танковые дивизии.

Мы с водителем Сулейманом Минасом начали свое путешествие, проехав западные пригороды Пешавара и миновав КПП с табличкой двадцатилетней давности, гласившей: «Иностранцам проезд за пределы этого пункта запрещен». Отсюда путь лежит через горы Сафед-Кох. Узкая горная дорога требует от шофера предельного внимания и мастерства: здесь сложно избежать столкновения со встречными или следующими позади автомобилями (некоторые местные жители называют этот участок «Большой дороги» путем смертников, потому что в этих местах огромное количество машин разбилось или подверглось нападениям членов бандформирований). Далее дорога проходит через городок Ланди-Котал. Местная достопримечательность – базар с самым разнообразным контрабандным товаром – от шин и телевизоров до героина.

Мы проехали кладбище колониальных времен, где похоронены сотни британских солдат, погибших во время Второй (1879–1890 гг.) и Третьей (1898–1919 гг.) афганских войн. Эти могилы символически напоминают путнику о печальной судьбе всякой иностранной армии, которая когда-либо пыталась проникнуть в Афганистан и завоевать его.

Затем дорога круто спустилась вниз к афганской границе. На этом узком наклонном участке многочисленные тяжело груженные грузовики до предела снижают обороты двигателя, проходя на самом тихом ходу вдоль ржаво-красных каменных стен легендарного Хайберского прохода. Эти места видели армии Александра Великого, Чингисхана, персидских воинов, войска Великих Моголов и английских солдат. От Хайберского прохода всего пять километров до афганской границы, а сразу за ней нас встретил город Торхам.

В декабре 2001 года сюда хлынул поток из тысяч афганских беженцев: одни стремились вернуться на родину, а другие, наоборот, направлялись в Пакистан. Так, мужчина с всклокоченной бородой рассказал мне, что бежит из Афганистана из-за американских бомбардировок, а женщина с несколькими детьми на руках поведала, что ее дом и землю захватили чужие люди и ей просто некуда податься. Сам пограничный пункт представлял собой огороженный круг под открытым небом, входы в который с двух сторон преграждали массивные металлические ворота. С пакистанской стороны к нему примыкало здание иммиграционной службы с десятками комнат, а с афганской была лишь одна маленькая каморка – стол, стул и сидящий на нем вежливый чиновник, который после беглого взгляда на меня бойко проштамповал мой паспорт, а затем сказал с широкой улыбкой: «Добро пожаловать в Афганистан! Не хотите ли чаю?»

Я попытался вежливо отказаться, но он настоял. Чиновник приоткрыл заднюю дверь, что-то в нее прокричал, и вскоре мальчик принес две маленькие чашки с дымящимся зеленым чаем. После того как я поблагодарил его за гостеприимство и распрощался, мы миновали еще один КПП и наконец въехали в Афганистан. Вдоль дороги почти на полтора километра тянулся длинный ряд грузовых контейнеров. Их стенки были изрешечены пулями. Здесь торговали телевизорами, воздушными змеями, аудиокассетами и множеством других вещей, запрещенных во время правления талибов. Теперь у предпринимателей появилась возможность снова продавать все эти товары.

За этим импровизированным супермаркетом открывался вид, живо напоминающий о том, что на этой земле более двадцати лет шли непрекращающиеся войны. На обочинах «Большой дороги» и на всех соседних холмах валялись останки танков, артиллерийских установок, перевернутые БТРы. Среди этого кладбища техники я даже кое-где заметил ржавые вертолеты. Они напоминали переломанные скелеты мертвых птиц.

* * *

Двенадцатью часами позже мы добрались до столицы. Там царила полная разруха. В Кабуле зимой 2002 года все надо было начинать с нуля.

На каждом шагу встречались напоминания об ужасах и страданиях, принесенных войной: запуганные и затаившиеся люди, разрушенная инфраструктура, кругом серые развалины того, что некогда было архитектурой.

Частично уцелевшие фасады испещрены ранами от гранат и снарядов. После двух десятилетий постоянных вооруженных конфликтов город выглядел одряхлевшим, больным и растерянным. Кажется, будто он перенес тяжелый недуг и едва выжил. Среди хаоса правительственные организации продолжали кое-как функционировать: на развалинах министерств и ведомств устанавливали тенты и палатки, где заседали чиновники.

Проезжая мимо аэропорта, я заметил обломки самолетов прямо у взлетно-посадочной полосы. Бригада рабочих расчищала полосу с помощью бульдозеров. Национальная авиакомпания «Ариана» потерпела колоссальный урон: американские бомбардировки три месяца назад вывели из строя шесть и без того не новых самолетов. В рабочем состоянии остался только один «Боинг-727». Впоследствии я узнал, что пилоты и стюардессы, совершавшие полеты в Дели и Дубай, были вынуждены ночевать прямо в салоне воздушного судна, потому что денег на гостиницу для экипажа не было. Механики оценивали предполетное состояние самолета на глаз, вычисляя равновесие и перегрузку с помощью логарифмической линейки. Каждый раз на борт надо было брать пачку наличных денег, чтобы в аэропорту назначения расплатиться за топливо.

Наконец я добрался до полуобвалившегося здания на улице Багх-и-Бала. Это был так называемый отель «Мир». На дворе была зима, шел снег, а в гостинице не было ни отопления, ни электричества, ни воды. Убогая обстановка напомнила мне глухие горные пакистанские деревни. Но ведь я находился в большом городе с населением в полтора миллиона человек! Первую ночь я провел, прислушиваясь к автоматным очередям, то и дело раздававшимся с разных сторон. В промежутках между ними в округе повисала напряженная тишина, лишь иногда нарушаемая собачьим лаем.

Следующие несколько дней я ездил по городу с таксистом по имени Абдулла Рахман. Взрыв противопехотной мины начисто сжег ему веки, а сильнейшие ожоги руки не позволяли как следует сжать руль. Когда-то Абдулла работал сторожем – охранял три запертых книжных шкафа в библиотеке военного госпиталя. Каждое утро он вместе с шестью библиотекарями приходил на рабочее место, отмечался в журнале, отсиживал примерно час за столом, а затем с разрешения начальника уходил домой. В течение двенадцати лет шесть дней в неделю он нес эту «службу», за которую получал один доллар двадцать центов в месяц. Абдулла рассказал, что в библиотеку заглядывал в среднем один посетитель в неделю.

В течение десяти дней мы с ним колесили по Кабулу, пытаясь оценить масштабы ущерба, который понесла столичная система образования. Предполагалось, что ближайшей весной дети снова пойдут учиться, однако из 159 школ лишь несколько были готовы принять учащихся, да и в тех условия оставляли желать лучшего. Некоторые здания находились под угрозой обрушения, поэтому занятия должны были проводиться на улице или в металлических контейнерах. Кое-где в школах были разрушены лестницы, и вместо них наскоро возведены другие – это были крутые «трапы» из разномастных бревен без перил. По ним дети должны были забираться, чтобы попасть в классы.

Ближе к концу своего пребывания в столице я встретился с Ашрафом Гхани, министром финансов Афганистана и личным советником Хамида Карзая, который вскоре возглавил переходную администрацию. Доктор Гхани когда-то изучал антропологию в Колумбийском университете, а затем сделал весьма успешную карьеру во Всемирном банке. Однако после 11 сентября он решил бросить все и вернуться в Афганистан, чтобы помочь своей стране встать на ноги.

Во время этой встречи министр сообщил мне, что в страну поступило менее четверти тех денег, которые президент Джордж Буш-младший обещал передать на восстановление инфраструктуры. А из тех средств, что пришли, пояснил мне Гхани, 680 миллионов долларов были «перенаправлены» на строительство дорог и подготовку военных баз в Бахрейне, Кувейте и Катаре в преддверии вторжения в Ирак. По сравнению с Боснией, Восточным Тимором и Руандой Афганистан на тот момент получал в пересчете на душу населения лишь треть «подъемных» инвестиций. И только половина этих денег шла на долгосрочные проекты, например образовательные. Кроме того, на распределении западной помощи активно пытались нажиться бюрократы и коррупционеры всех мастей.

Услышанное потрясло меня, но на самом деле ситуация оказалась еще плачевней. Значительная часть средств, выделенных США на развитие страны, оседала в карманах американских строительных компаний. Они платили афганским строителям, работавшим на восстановлении школ и больниц, по 5–10 долларов в день, в то время как по накладным каждое здание обходилось в четверть миллиона. Проблемой было также и то, что та скудная западная материальная поддержка, которая все же доходила до афганских граждан, не проникала дальше Кабула. За его пределами в сельских районах, где разруха и бедность были еще более страшными, никто никаких денег и в глаза не видел, хотя люди в них отчаянно нуждались. В 30 километрах от столичных пригородов фактически царило безвластие. Но доктор Гхани решал более глобальные проблемы, и до того, чтобы налаживать быт в провинциях, у него просто не доходили руки.

«Посмотрите, в Кабуле хаос, – восклицал он. – У многих просто нет крыши над головой, что уж говорить об электричестве, продуктах питания, системах связи, канализации и воде. В деревнях у людей хотя бы есть земля, с которой они могут собирать урожай. Они могут пить воду из реки, поставить палатку в любом месте или даже спать под открытым небом. У них есть скот, или они могут охотиться, добывая хоть какое-то пропитание».

Он потянулся за черной записной книжкой. «Вам стоит начать работу именно здесь, в городе, – продолжал министр, проводя пальцем по списку контактных лиц. – Я знаю хороших строителей, которые помогут вам».

Очень заманчиво было заняться проектами в Кабуле, посвятив именно этому свои силы и потратив в этом городе те ограниченные средства, которыми располагал ИЦА. Столица Афганистана в руинах, и на налаживание образования для девочек может уйти пара десятилетий. Это достойная задача, но проблема в том, что я уже дал слово киргизам. Для того чтобы сдержать его, мне надо было как-то обойти Кабул и отправиться дальше, в Вахан.

«Извините, – сказал я своему собеседнику, – но мы хотим помочь людям в отдаленных областях страны, создавая школы там, где их раньше вообще никогда не было».

«Что ж, как знаете, молодой человек, – Гхани был явно разочарован. – Только имейте в виду, что уж в школах люди в глубинке нуждаются в последнюю очередь».

«Спасибо за информацию, – ответил я. – Но мне все же нужно ехать на север».