Текст книги "Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии"

Глава 6
Все ваши «я»

Я начал эту книгу с утверждения, что у каждого из нас три версии себя, распределенные по трем временны́м измерениям, – прошлое, нынешнее и будущее «я». На самом деле таких «я» гораздо больше. Все мы носим в голове разные представления о самом себе. Это версии, которые мы выводим на сцену в определенных социальных ситуациях, и они, в свою очередь, отличаются от той, которую мы приберегаем для моментов, когда остаемся наедине с собой. Сейчас вы уже, наверное, догадываетесь, что вопрос, какая из версий и есть «подлинная», только уведет нас в сторону. В силу способности человека диссоциировать – дробить свою личность – подлинными будут все версии.

Концепция множественности нашего «я» не нова. Зигмунд Фрейд, как известно, делил психику на три части – ид, эго и суперэго. Карл Юнг несколько позже доказывал, что у каждого из нас есть «тень», то есть темная сторона личности, способная временно подчинить себе сознание. Но ни Фрейд, ни Юнг не считали эти составляющие нашей личности полноценно развитыми и самодостаточными. Предполагалось, что львиная доля личности скрыта, как нижняя часть айсберга, в глубинах подсознания. Однако на рубеже XIX–XX вв. все больше психиатров приходило к убеждению, что некоторые пациенты могут скрывать в себе множество разных и при этом полноценных личностей.

Концепция множественности личности продолжала набирать популярность на протяжении всего XX столетия в значительной мере благодаря ряду книг и фильмов, поражавших воображение публики. Большинство психиатров между тем терялись в догадках насчет расстройства множественной личности (РМЛ). «Оно действительно существует? – спрашивали они. – Как его лечить?»

Четкого ответа на эти вопросы у нас нет до сих пор, но в эволюции нашего понимания РМЛ, которое сейчас называют диссоциативным расстройством личности (ДРЛ), можно отыскать важные ключи к разгадке тайны текучести и изменчивости наших представлений о себе.

О том, что в одном человеке может существовать несколько личностей, широкая публика узнала в 1906 г., когда невролог из Бостона Мортон Принс выпустил книгу, представлявшую собой историю одной из его пациенток{45}45
  Morton Prince, The Dissociation of a Personality. A Biographical Study in Abnormal Psychology (New York: Longmans, Green, 1906).


[Закрыть]. Начинается книга вот с такого описания:

У мисс Кристины Л. Бичем [имя вымышленное] развилось несколько разных личностей. Помимо подлинной, изначальной ипостаси, той самой, которая была предназначена ей природой, она может представать еще в трех разных. Я говорю «трех разных», поскольку каждая из них, пользуясь тем же телом, что и другие, обладает тем не менее совершенно самобытным, не похожим на остальные характером. Различия проявляются в ходе мыслей, взглядах, убеждениях, идеалах, темпераменте, вкусах, привычках и воспоминаниях. Две из этих личностей совершенно не ведают друг о друге и о третьей. Личности являются и уходят в калейдоскопической последовательности, зачастую сменяясь не единожды за сутки.

Так или иначе, Принс предложил описывающую расщепление сознания терминологию, которая составляет сейчас неотъемлемую часть нашего психологического пейзажа. Отметим, что Принс провидчески избегал словосочетания «множественность личности», предпочитая термин «раздробленная», подчеркивающий, что вторичные личности – это лишь часть изначального, цельного «я». Он еще называл их альтернатами, и другие психологи стали обозначать их именно так (или сокращенно альтерами).

Мисс Бичем обратилась к доктору Принсу вовсе не из-за множественности своей личности. 23-летняя пациентка пришла к нему лечиться от «неврастении» – за этим расплывчатым диагнозом тогда подразумевали целый букет физических симптомов. В случае мисс Бичем в этот набор входили головные боли, бессонница, боли в теле, слабость и потеря аппетита.

Арсенал средств лечения у психиатров той эпохи был невелик. Из снадобий использовались успокоительные – главным образом морфин и хлоралгидрат. На них в XIX в. держалась работа всех психиатрических лечебниц, поскольку они крайне эффективно действовали на перевозбужденных пациентов, позволяя утихомирить их и погрузить в сон. К началу XX в. успокоительные перебрались и в обиход – к ним стали прибегать страдающие от тревожности и бессонницы. О том, как действует на человека морфин, нам хорошо известно, тем более что он популярен по сей день. А вот хлоралгидрат не употребляется по меньшей мере с конца 1990-х гг. Однако столетие назад именно им пользовались в тех целях, в которых впоследствии станут применять клофелин. На сленге мошенников смешанный с алкоголем хлоралгидрат назывался «Микки Финн», а «подсунуть Микки» значило подсыпать в бокал хлоралгидрат. Полученный коктейль гарантированно вырубал жертву и стирал память о дальнейшем.

Доктор Принс не говорил прямым текстом, назначал ли он пациентке морфин и хлоралгидрат, но мы предполагаем, что назначал, поскольку «традиционные методы», по его собственным словам, на мисс Б. не подействовали. После этого 5 апреля 1898 г. он применил к ней гипноз. Согласно записям, когда через несколько дней он повторил процедуру, мисс Б. сразу стала лучше спать и у нее появился волчий аппетит. Однако в последующие недели у пациентки под воздействием гипноза начали проявляться альтернативные личности. Первая из обозначившихся называла себя Крис – уменьшительное от Кристины. Позже Крис переименовалась в Салли и обрела занятную манеру говорить о себе в третьем лице.

Со временем доктор Принс пришел к выводу, что Салли и Кристина – разные личности. Если Кристина была тревожной и угрюмой, то Салли – бойкой, живой и «обольстительной чертовкой». Салли заикалась, Кристина – нет. Салли не любила Кристину, называла ее «стоеросовой дубиной» и выкуривала сигарету, чтобы ее мерзкий вкус остался во рту у Кристины.

Если вам это кажется подозрительно похожим на «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», то, возможно, вам не кажется. Повесть Роберта Льюиса Стивенсона вышла в 1886 г., за 13 лет до того, как мисс Бичем обратилась к доктору Принсу. Можно не сомневаться, что сюжет был ей известен. Сегодня, однако, основную идею Стивенсона помнят, наверное, не все. Мистер Хайд был не просто альтернативной, злобной и порочной личностью. Джекил сознавал свою раздвоенность и боролся с ней, как два капитана могут бороться за штурвал. Перед публикой он представал глубоко нравственным, серьезным представителем благородной профессии, но наедине с собой желал вкусить от жизненных удовольствий сполна. Снадобье давало ему возможность предаваться порокам, не сковывая себя ненужными цепями стыда и вины. Джекил был в курсе своих превращений в Хайда. Некоторые доказывают, что именно Хайдом он все время и хотел быть.

Как и доктор Джекил, превращающийся в Хайда уже без снадобья, мисс Бичем в конце концов начала превращаться в Салли без гипноза. Салли проделывала злые шутки со второй своей личностью – например, писала письма, заводя знакомства с теми, с кем мисс Бичем знаться не стала бы. Спустя год появилась еще одна личность, которую Салли прозвала Идиоткой, поскольку новенькая ничего не знала о двух других. Еще через несколько лет этой борьбы за штурвал доктор Принс отметил в своих записях, что в ходе многократных сеансов гипноза ему наконец удалось объединить личности изначальной мисс Бичем и Идиотки. Но для этого потребовалось изгнать Салли, заставив ее вернуться «туда, откуда пожаловала».

Таких трансформаций, особенно под воздействием разного рода снадобий, массовая культура знает немало. Аналогично Джекилу, превращающемуся в Хайда, становится Невероятным Халком после облучения гамма-радиацией ученый Брюс Бэннер, который затем делается Халком всякий раз, когда рассердится. Несколько иначе и не в такой степени трансформируется Питер Паркер, превращаясь в Человека-Паука после укуса радиоактивного членистоногого.

То, что многие из самых популярных супергероев появились на свет в результате некоего волшебного превращения, говорит о силе этого нарративного клише. Причина проста: истории о превращениях созвучны нашему врожденному желанию самим примерять на себя разные личности. Такие превращения позволяют нам отделить друг от друга разные версии нашего «я», на которых держатся разные наши личности.

Из истории мисс Бичем можно извлечь две важные идеи, касающиеся того, как мы конструируем и деконструируем личность. Первая заключается в том, что у каждого из нас есть разные ипостаси, существующие под общей крышей нашего «я». Я подозреваю, что мисс Бичем (или Салли, или Идиотка) действительно, каким бы невероятным это ни показалось, считала свои личности отдельными людьми. Ее самовосприятие каждый раз менялось. Но ведь и наше самовосприятие слегка меняется в зависимости от окружения, разве не так? У вас одна версия себя для работы, другая для друзей, третья для семьи (и она тоже в свою очередь распадается на версию для родителей, для братьев и сестер, для детей). И есть версия для себя самого.

Разница между мисс Бичем и нами состоит, кажется, только в степени перевоплощения. Как у доктора Джекила и мистера Хайда, у Кристины Бичем разные субличности носили разные имена. Даже допуская, что внутри любого из нас тоже живет целый спектр субличностей, давать каждой из них отдельное имя кажется крайностью, однако на самом деле имена у них все равно образуются. Они то, как нас зовут в разных обстоятельствах. На работе, например, я доктор Бернс (когда принимаю в клинике) или профессор Бернс (когда преподаю). На обложках книг я значусь как Грегори, но для друзей я Грег. В детстве меня иногда звали Бернси, а еще Кудряш за вьющиеся волосы – вот это прозвище я просто терпеть не мог.

Мы в той или иной степени разводим эти личности по разным траекториям. Наглядный комический пример такого разделения мы видим в одной из серий «Сайнфелда». Герой сериала Джордж какое-то время встречается с женщиной по имени Сьюзен, а затем Элейн, послушавшись Джерри, приглашает эту Сьюзен к себе в шоу. Джордж в ярости. Он-то считал, что отделил тот мир, где существуют Джерри, Крамер и Элейн, от того, в котором он обитает со Сьюзен. «Независимый Джордж», его холостяцкая личина, живет в первом мире, а состоящий в отношениях – во втором. Покусившись на этот порядок, Джерри поставил под угрозу всю вселенную множественных миров Джорджа. А, как нам всем известно, когда миры сталкиваются, происходит взрыв, и, значит, Независимому Джорджу дальше жить не суждено.

Вторая идея состоит в том, что мисс Бичем и доктор Принс создавали шаблон для множественности «я» пациентки сообща. Вспомните, как появлялись альтеры Кристины Бичем. Нет никаких указаний на то, что к расщеплению ее личности привела какая-то травма. Насколько мы можем судить, до сеансов гипноза никаких альтер не существовало. Поэтому можно со всем на то основанием доказывать, что доктор Принс создал две ее другие «отдельные» субличности силой внушения, подстегивая процесс развития наиболее неоднозначного расстройства в истории психиатрии.

И все-таки концепция расстройства множественной личности возникла не на пустом месте. Значительную часть XX в. на прием к психиатрам являлись пациенты – точнее, всегда пациентки, – страдающие от полного набора расплывчатых физических и психических симптомов. Множественность личности не считалась отдельным расстройством, этот феномен рассматривали как признак истерии наряду с диссоциативной фугой[5]5
  Диссоциативная фуга (от лат. fuga – «бегство») – редкое психическое расстройство, характеризующееся внезапным, но целенаправленным переездом в незнакомое место, после чего человек полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени. – Прим. ред.


[Закрыть] и амнезией, судорожными припадками, двигательным параличом, анорексией и потерей чувствительности к боли (анестезией){46}46
  Pierre Janet, The Major Symptoms of Hysteria. Fifteen Lectures Given in the Medical School of Harvard University (New York: Macmillan Company, 1907).


[Закрыть]. Сам термин «истерия» образован от древнегреческого названия матки («гистера»), отражая тем самым бытовавшее издавна убеждение, что подобные недуги вызываются «блужданием матки». И хотя к XX в. психиатры в самовольное разгуливание матки по организму уже не верили, истерию все равно считали женской болезнью.

Если разработка основного метода лечения истерии считается заслугой Фрейда, то описанием симптомов и поисками способов лечения расстройства множественной личности (диссоциативного расстройства) занимался коллега Фрейда Жан Мартен Шарко.

Один из самых влиятельных неврологов в истории медицины, Шарко в 1860–1880-х гг. работал в знаменитой парижской больнице Сальпетриер. Именно тогда он в числе первых описал рассеянный склероз и заболевание, которое позже назовут болезнью Паркинсона. Он также стандартизировал неврологическое обследование, заключающееся в методичном скрупулезном анализе ощущений и рефлексов. Благодаря этому обследованию и знанию анатомии Шарко сумел локализовать неврологические проблемы, не располагая современными возможностями радиографической визуализации. Неврологическое обследование по-прежнему служит отправной точкой при обращении к неврологу.

Разработки Шарко, несомненно, повлияли на Фрейда, однако ученые резко расходились во взглядах на истоки истерии. Шарко полагал ее неврологической проблемой, вызываемой травмирующим событием и излечиваемой только гипнозом. Фрейд считал истерию проблемой психосексуальной, поддающейся лечению психоанализом.

Сейчас, столетие спустя, обе точки зрения можно считать несостоятельными. Отчасти потому, что диагноз «истерия» больше никому не ставят. Но это не значит, что синдром, который скрывался под этим термином, тоже ушел в прошлое. Предпосылки для физических симптомов могут быть самыми разными, и, когда исключаются или не обнаруживаются так называемые органические причины, у пациента с необъясненным физическим недугом диагностируется функциональное расстройство – такое, как синдром раздраженного кишечника или синдром хронической усталости. Это реальные симптомы, вызывающие самые настоящие физические страдания, но у их патологии глубокая связь с нервной системой.

Однако сейчас применительно к понятию «я» нас интересует то, как первые описания истерии привели к популяризации расстройства множественной личности. Здесь, как и во всей остальной психиатрии, огромную роль сыграл Фрейд. Как раз в промежутке между историями доктора Джекила и мисс Бичем Фрейд в соавторстве с еще одним неврологом, Йозефом Брейером, опубликовал книгу «Исследование истерии». Основополагающим для психоанализа стал весь этот сборник случаев из практики, но история Анны О. стоит среди них особняком. Она послужила архетипом так называемого катарсического метода лечения{47}47
  Henri Frédéric Ellenberger, «The Story of 'Anna O': A Critical Review with New Data,» Journal of the History of the Behavioral Sciences (1972).


[Закрыть].

Анна О. была пациенткой Брейера, и ее история подана с его точки зрения. Брейер представляет нам Анну О. как умную и симпатичную 21-летнюю жительницу Вены из довольно обеспеченной семьи. Проблемы начались, когда ее обожаемый отец заболел туберкулезом. Несколько месяцев Анна выхаживала его, но потом силы у нее иссякли, и она вынуждена была отстраниться. Девушка надолго проваливалась в сон, а в промежутках сама начинала заходиться в кашле. Месяцы спустя у Анны возник довольно озадачивающий набор физических отклонений: проблемы со зрением, периодический правосторонний паралич, онемение разных частей тела и нарушение речи. Брейер пишет, что ее личность разделилась на относительно нормальную, пусть и погруженную в печаль, и безнадежно «засорившуюся», нервную, одержимую галлюцинациями вроде черных змей.

Когда отец умер, Анна сдала окончательно. Два дня она пролежала в глубоком ступоре, а когда очнулась, перестала узнавать родных. Признавала только Брейера. Отказывалась есть, если Брейера не было рядом, и, когда ей пришлось на неделю уехать из города, ее состояние усугубилось. По возвращении Брейеру удалось вернуть Анну к жизни только гипнозом.

Сеансы гипноза стали для нее «разговорной терапией», или, как она еще их называла, «прочисткой дымохода». От сеанса до сеанса ее мучила тревога такой силы, что справиться с ней можно было только конскими дозами хлоралгидрата. По свидетельству Брейера, личность Анны в конце концов раздробилась полностью. Пациентка по-прежнему переключалась с относительно нормальной субличности на больную, но теперь больная считала, что родилась ровно на год раньше здоровой. Брейер продолжал сеансы гипноза полгода, работая с каждым из симптомов Анны с целью вызвать катарсис. В июне 1882 г., через два года после появления симптомов, Брейер заявил, что с болезнью удалось справиться. Когда через три года Брейер с Фрейдом публиковали свои очерки, Анна, как утверждалось, по-прежнему была в добром здравии.

Именно так рассказывали историю Анны последующие 70 лет. Случай ее стал прототипом катарсической разговорной терапии. Увы, изложенное не соответствовало правде. Это знал даже Фрейд, который, по некоторым свидетельствам, сообщил Юнгу в 1925 г., что Анну так до конца и не вылечили{48}48
  Элленбергер (прим. 3) цитирует в подтверждение такого свидетельства слова Юнга на семинаре по аналитической психологии, который Юнг вел в Цюрихе в период с 23 марта по 6 июля 1925 г. Источником цитирования служит неопубликованный машинописный текст. «Notes on the Seminar in Analytical Psychology Conducted by C. G. Jung» (Цюрих, 1926).


[Закрыть].

В 1953 г. было раскрыто подлинное имя Анны – Берта Паппенгейм{49}49
  Ernest Jones, The Life and Work of Sigmund Freud, Vol. I (New York: Basic Books, 1953). Псевдоним был получен путем замены инициалов пациентки – Б. П. на А. О.


[Закрыть]. Выяснить подробности биографии Берты оказалось не так трудно, поскольку в кругу венских евреев она была фигурой довольно известной. В 1880-х гг., когда Берту вроде бы мучило нервное расстройство, она занималась важной общественной деятельностью: путешествовала по странам Балтийского региона, разыскивая центры продажи еврейских женщин в сексуальное рабство. Эта версия Берты плохо вяжется с той персоной, которую описывал Брейер. В результате небольшого медицинско-детективного расследования, проведенного канадским психиатром Анри Элленбергером, были найдены изначальные записи о лечении Берты в психиатрической клинике в пригороде Вены. Выяснилось, что вместо «разговорной терапии», о которой сообщалось в опубликованной истории Анны О., Берту глушили сильными дозами хлоралгидрата и морфина, избавляя от лицевых тиков.

Сейчас очевидно, что история Анны О. все-таки нам хорошо знакома: это пример женщины, жизнь и переживания которой подогнала под свои планы парочка влиятельных докторов. Фрейд сделал из нее модель для рекламного плаката «разговорной терапии», но подлинной причины возникновения ее недугов так и не узнал. Хотя он преподносил этот симптомокомплекс как типичный случай истерии, если бы Берта пришла на прием сегодня, у нее, возможно, диагностировали бы височную эпилепсию. Историю Анны О. исказили, чтобы втиснуть ее в рамки заранее заготовленного нарратива, который намеревались продвигать Фрейд и Брейер. К несчастью, этот нарратив продержался почти столетие, формируя как психиатрическую практику лечения истерии, так и обывательское представление о расстройстве множественной личности.

Случаи Анны О. и мисс Бичем заложили основы популярных представлений об истерии, тем не менее в свое время эти истории были почти неизвестны широкой публике. В отличие от них, истории Евы Уайт в 1950-х гг. и Сибил в 1970-х произвели в прессе эффект разорвавшейся бомбы. До тех пор истерия и сопутствующее ей расщепление личности обитали исключительно в пропахших сигарным дымком стенах психиатрических кабинетов. Но когда в словаре обывателя появились имена Ева и Сибил, расстройство множественной личности стало встречаться на каждом шагу – как какой-нибудь нервный срыв.

История Евы Уайт начиналась так же, как и остальные аналогичные, – с обращения к местному психиатру с жалобами на физические симптомы, в частности сильные головные боли. Ева жила в сельской Джорджии, недалеко от полей, где проводились знаменитые турниры «Мастерс» по гольфу. Психиатров там было раз-два и обчелся, поэтому Еве пришлось ехать в Августу, где находился медицинский колледж штата Джорджия, и она попала к белокурому здоровяку по имени Корбетт Тигпен. Но Тигпена в медицинском случае Евы заинтересовали не головные боли, а провалы в памяти, которые следовали за приступами. Чтобы помочь Еве восстановить воспоминания о том, что происходило во время этих периодов сомнамбулической диссоциативной фуги, Тигпен поступил так же, как когда-то Брейер с Анной и доктор Принс с мисс Бичем. Он погрузил ее в гипнотический сон.

То, что произошло затем, он описывал так: «Напряженная чопорная поза Евы Уайт сменилась расслабленно-игривой. С негромким и неожиданно интимным смешком она закинула ногу на ногу»{50}50
  Corbett H. Thigpen and Hervey Cleckley, «A Case of Multiple Personality,» Journal of Abnormal and Social Psychology 49, no. 1 (1954): 135.


[Закрыть]. Ноги показались Тигпену красивыми. Он расценил это как проявление контрпереноса, при котором психоаналитик использует собственные чувства и ощущения как показатель тех эмоций, которые пытается вызвать у него пациент. Проще говоря, Тигпен приписал Еве влечение, возникшее у него самого. Как он свидетельствовал, «вместо довольно заурядной и уже не юной особы передо мной явилась совершенно другая – с зазывным блеском в глазах и озорной бесшабашностью во всем облике». Она называла себя Евой Блэк.

В истории Евы прослеживалось поразительное сходство с историей мисс Бичем. Если Ева Уайт была замужем, то Ева Блэк утверждала, что свободна. Она любила гулять и веселиться, могла пропадать, судя по всему, на несколько дней, «заводя новые знакомства». Ева Уайт, разумеется, утверждала, что не помнит о поступках Евы Блэк. Тигпен со своим коллегой Херви Клекли анализировал субличности Евы с помощью различных стандартизированных методов обследования, включая регистрацию мозговых волн с помощью электроэнцефалографии. ЭЭГ ничего определенного не показала, а вот IQ у Евы Уайт получился по тестам немного выше, чем у Блэк. За 14 месяцев лечения Евы Тигпен и Клекли провели 100 часов терапии, в основном состоявшей из сеансов гипноза. К концу этого периода появилась третья субличность, отрекомендовавшаяся как Джейн.

История Евы так и осталась бы в анналах психиатрии, если бы в 1953 г. Тигпен и Клекли не сделали о ней доклад на конгрессе Американской психиатрической ассоциации, где присутствовали представители прессы. Когда случай Евы получил огласку, публика забурлила. Тигпен и Клекли уговорили Еву передать им права на публикацию ее истории и в 1957 г. издали книгу «Три лица Евы» (The Three Faces of Eve), которая стала бестселлером. В том же году был снят одноименный фильм с Джоан Вудворд, получившей затем «Оскар» в номинации «Лучшая женская роль» за экранный образ Евы. В книжной и кинематографической версиях обе Евы в итоге исчезали, а Джейн жила долго и счастливо до конца дней своих.

Однако при всей сенсационности истории Евы ей далеко было до щедро приправленной перцем истории Сибил.

Сибил (настоящее имя Ширли Мейсон) страдала от множества физических расстройств и провалов в памяти с детства, которое у нее пришлось на 1950-е гг., проведенные в Миннесоте. Единственная дочь в семье адвентистов седьмого дня, юная Ширли проводила много времени за игрой с куклами и воображаемыми друзьями, хотя мать считала ее фантазии кознями дьявола{51}51
  Debbie Nathan, Sybil Exposed: The Extraordinary Story Behind the Famous Multiple Personality Case (New York: Simon & Schuster, 2011).


[Закрыть]. По совету семейного врача Ширли направили к психиатру Конни Уилбур, которая принимала в Омахе (штат Небраска), Уилбур лелеяла собственные мечты и амбиции. Женщины-врачи были тогда редкостью, и удел прозябать на Среднем Западе, когда каждому известно, что Мекка и передний край психоанализа – это Нью-Йорк, Уилбур не прельщал. К Ширли, необычайно умной по сравнению с обычными пациентками, Уилбур прониклась симпатией. Ширли же в свою очередь идеализировала доктора Уилбур как представительницу того типа утонченных образованных женщин, которой она сама надеялась когда-нибудь стать. Но Уилбур уже строила планы уехать из Омахи, чтобы делать карьеру на Восточном побережье. Сеансы терапии закончились спустя полгода. И только по стечению обстоятельств жизненные пути Ширли и Уилбур пересеклись вновь – через девять лет.

Как Ширли нашла доктора Уилбур в Нью-Йорке, неизвестно, но сделать это было нетрудно, поскольку Уилбур преуспевала, подкрепляя психотерапию мощными успокоительными препаратами нового поколения. Эти лекарства, в большинстве своем барбитураты, такие как тиопентал и амобарбитал, завоевали популярность не только у психиатров, но и у следователей в качестве «сыворотки правды». Уилбур назначила Ширли коктейль успокоительных, включавший и секонал (секобарбитал) от бессонницы, и аспиринно-амфетаминную смесь от менструальных болей{52}52
  Там же, р. 88.


[Закрыть]. Спустя несколько месяцев приема возбуждающих и успокаивающих средств Ширли на очередном сеансе у доктора Уилбур заявила, что она девочка по имени Пегги. Еще через неделю она представилась как Вики и объяснила, что Пегги на самом деле две – есть Пегги-Лу, а еще есть Пегги-Энн.

Уилбур хотела знать, что происходит, когда Ширли слоняется по Нью-Йорку, проявившись в той или иной из своих субличностей. Выяснить это можно было только путем «пентоталового допроса». Они начали регулярные сеансы, вступлением к которым становилась неизменная инъекция пентотала прямо в вену. Дальнейшую беседу Уилбур записывала на пленку.

Все это могло бы остаться между пациентом и врачом, но у Уилбур были другие планы. Накопив за 1960-е гг. не одну коробку записей и катушек пленки, Уилбур пришла к писательнице Флоре Шрайбер с предложением написать книгу по мотивам истории Ширли. Она познакомила Флору с пациенткой, которая действительно горела желанием, чтобы о ее случае узнали другие страдающие от аналогичных проблем{53}53
  Там же, введение.


[Закрыть]. В окончательной версии книги имя Ширли изменили на Сибил, и именно под этим названием опубликованная история появилась в 1973 г. на витринах книжных магазинов. И тут же стала бестселлером. В 1976 г. на экраны вышел одноименный телефильм, в котором Салли Филд сыграла роль Сибил, а Джоан Вудворд (двадцатью годами ранее примерившая три лица Евы) перевоплотилась из пациентки в психиатра.

Эти истории расстройства множественной личности, пусть и захватывающие, представляют собой примеры крайнего проявления способности, живущей в каждом из нас. Сейчас психиатры обозначают психические состояния, в которых человек чувствует себя как будто бы кем-то другим, термином «диссоциация». Она может принимать форму внетелесного переживания – когда человеку кажется будто он парит сам над собой, или наблюдает происходящее словно со стороны, или (это и есть крайнее проявление) когда его психика расщепляется на несколько разных субличностей. Способность к диссоциации таит в себе важные ключи к выстраиванию себя, поскольку демонстрирует изменчивость нашей памяти. У каждого из нас есть воспоминания «от третьего лица», которых, если вдуматься, у нас быть не должно, поскольку со стороны мы себя видеть не можем.

Одно из самых ярких и живых моих воспоминаний от третьего лица – травмирующее переживание времен юности. В шестнадцать я повсюду разъезжал на велосипеде. И даже когда мне разрешали брать родительскую машину, я все равно предпочитал свободу, которую давал мне двухколесный конь. Однажды, когда я ехал по подъездной дороге, тянувшейся параллельно федеральной автостраде, фуру из правой полосы вдруг вынесло на обочину. Не понимая, что происходит, я смотрел, как эта громадина, смяв сетчатое ограждение, летит на меня со скоростью 60 миль в час.

Вот тут-то мое воспоминание и переходит в увиденное словно со стороны. Я как будто зависаю у себя тогдашнего над плечом, потому что вижу, как сижу на велосипеде. Я представляю ужас в глазах водителя фуры, когда в последнюю минуту он выворачивает руль, чтобы не задавить меня. Прицеп заносит, фура складывается пополам, будто в замедленной съемке, кабина врезается в склон холма прямо передо мной, поднимая густое облако пыли. Через несколько минут пыль слегка рассеивается и я вижу двух человек, выброшенных из кабины на склон. Вижу, как бегу к ним. Оба живы, оба стонут от боли. Но я ничего не могу сделать, только утешаю и прошу потерпеть. К нам спешат еще люди. Водитель просит пить, я даю ему свою велосипедную фляжку. Я не понимал тогда, что у него был шок, – может быть, внутреннее кровотечение.

Ко мне подходит какой-то мужчина и говорит: «Парень, я все видел с холма. Я уж подумал, тебе крышка».

В конце концов приезжают медики и обоих пострадавших увозят. Что с ними стало потом, я не знаю.

Описанный мною случай – пример деперсонализации. В 5-й редакции Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам (DSM-5) это состояние описывается как «ощущение нереальности, отстраненности, наблюдения со стороны применительно к собственным мыслям, восприятию, чувствам, телу или действиям». Деперсонализация – явление распространенное. В опросе, проведенном летом 1995 г. в сельских районах Северной Каролины, 19 % респондентов сообщили, что за прошедший год пережили по крайней мере один случай деперсонализации{54}54
  Y. A. Aderibigbe, R. M. Bloch, and W. R. Walker, «Prevalence of Depersonalization and Derealization Experiences in a Rural Population,» Social Psychiatry and Psychiatric Epidemiology 36, no. 2 (2001): 63–69.


[Закрыть]. Схожая с деперсонализацией дереализация, которая характеризуется ощущениями «словно во сне, затуманенными, безжизненными, визуально искаженными», отмечалась у 14 % участников того же опроса. Разновидностью дереализации выступает ощущение замедленности времени. И хотя у деперсонализации и дереализации есть нечто общее с расстройством множественной личности (или диссоциативным расстройством, согласно современной классификации), это не одно и то же. При деперсонализации вы по-прежнему осознаёте, что вы – это вы, пусть и смотрите на себя словно со стороны. РМЛ же полностью отключает вас от себя самих.

Принято считать, что расщепление личности возникает вследствие какого-либо травмирующего переживания, однако некоторые исследователи эту этиологию оспаривают. Они предполагают, что РМЛ и ДРЛ являют собой результат социального научения и культурных ожиданий{55}55
  Steven Jay Lynn, Scott O. Lilienfeld, Harald Merckelbach, Timo Giesbrecht, and Dalena van der Kloet, «Dissociation and Dissociative Disorders: Challenging Conventional Wisdom,» Current Directions in Psychological Science 21, no. 1 (2012): 48–53.


[Закрыть]. Согласно социокультурной теории, у некоторых людей расщепление личности происходит, когда они узнают истории Евы и Сибил. И действительно, после выхода книги «Сибил» число зарегистрированных случаев РМЛ и ДРЛ резко возросло. Что еще хуже, психотерапевты из благих побуждений научились сами подталкивать пациентов к выявлению у себя субличностей, нащупывая вытесненные воспоминания и «те ваши составляющие, с которыми мы еще не беседовали».

Глядя на все это, вполне естественно усомниться, не выдумка ли РМЛ и ДРЛ. Как-никак для нашего нормотипичного опыта такие пациенты – очень большая экзотика. Но сомнение будет неправомерным. У каждого пятого из нас за год случается по крайней мере один случай деперсонализации, а это значит, что почти все мы за свою жизнь успеваем испытать диссоциацию той или иной разновидности. РМЛ/ДРЛ – это ее крайнее проявление, но у большинства людей даже после травмирующего события не возникнет такого глубокого и продолжительного расщепления личности.

Таким образом, диссоциативные переживания образуют целый спектр – от эпизодической и вполне распространенной деперсонализации до редкого полноценного расщепления личности. Где в этом спектре окажетесь вы, зависит в основном от того, что вам рассказывали о подобных переживаниях. Если вы узнаете, что внетелесный опыт есть у всех, то будете расценивать деперсонализацию не так, как если бы не слышали о ней никогда или, что еще хуже, узнали о ней из сенсационной истории вроде «Сибил».

Если мы признаем диссоциацию нормальной составляющей человеческого опыта, нам придется заодно признать, что это не более чем фикция, сфабрикованная психикой. Выйти из тела и смотреть на себя со стороны невозможно. Тогда почему же это ощущение кажется таким реальным?