Текст книги "Комедианты"

Матушка Катрин шепотом предупредила меня:

– Здесь тонтон-макуты.

– Всех девушек разобрали?

– Нет, но та, которая вам нравится, занята.

Я не был здесь два года, но она это помнила. И что еще удивительнее, девушка все еще была у нее, а ведь ей сейчас уже лет восемнадцать. Я не ожидал ее здесь найти и все же почувствовал огорчение. На склоне лет предпочитаешь старых друзей даже в борделе.

– А как они сегодня, очень злые?

– По-моему, нет. Охраняют какую-то важную персону. Это он сейчас с Тин-Тин.

Я чуть было не ушел, но обида на Марту сидела во мне как заноза.

– Все равно зайду, – сказал я. – Пить хочется. Дайте мне рому с кока-колой.

– Кока-колы больше нет.

Я забыл, что американская помощь прекратилась.

– Ну, тогда рому с содовой.

– У меня осталось несколько бутылок «Семерки».

– Ладно. Давайте «Семерку».

У входа в зал на стуле спал один из тонтон-макутов, темные очки свалились с носа на колени, и вид у него был довольно мирный. Ширинка на серых фланелевых брюках зияла, оторвалась пуговица. В открытую дверь я увидел четырех девушек в белых батистовых платьях с юбками колоколом. Они молча тянули через соломинки оранжад. Одна, взяв пустой стакан, отошла, она двигалась, раскачивая свой батистовый колокол плавно, как бронзовая балерина Дега.

– А где же клиенты?

– Все разбежались, когда приехали тонтон-макуты.

Я увидел, что из-за столика у стены на меня уставился, словно с нашей первой встречи он так и не спускал с меня глаз, тот самый тонтон-макут, которого я встретил сначала в полиции, а потом на шоссе, где он разбивал стекло катафалка, чтобы вытащить гроб ancien ministre[58]58
  бывшего министра (фр.)


[Закрыть]. Его фетровая шляпа лежала на стуле, на шее был полосатый галстук бабочкой. Я ему поклонился и направился к другому столу. Он мне внушал страх, и я старался отгадать, какую же важную персону – еще более важную, чем этот заносчивый офицер, – услаждает сейчас Тин-Тин. И надеялся ради нее, что тот человек хотя бы не хуже этого подлеца.

– Странно, что я вас повсюду встречаю, – сказал офицер.

– А я так стараюсь не попадаться на глаза.

– Чего вам здесь сегодня надо?

– Рому с «Семеркой».

Он сказал матушке Катрин, которая принесла мне на подносе бокал:

– Вы же говорили, что у вас больше нет «Семерки»!

Я заметил, что на подносе рядом с моим стаканом стоит пустая бутылка из-под содовой. Тонтон-макут взял мой стакан и отпил из него.

– Это «Семерка». Можете принести ему ром с содовой. Вся «Семерка», какая у вас осталась, мне нужна для моего друга.

– В баре темно. Наверно, перепутала бутылки.

– Вам надо научиться делать различие между важными клиентами… – Он запнулся и решил все-таки соблюсти вежливость —…и менее важными. Можете сесть, – разрешил он мне.

Я было повернулся, чтобы уйти.

– Можете сесть здесь. Садитесь. – Я послушался. – Вас остановили на заставе, обыскали?

– Да.

– А здесь, у дверей? Вас задержали у дверей?

– Да, матушка Катрин.

– А мой человек?

– Он спал.

– Спал?

– Да.

Я донес ему об этом, не моргнув глазом. Пусть тонтон-макуты истребляют друг друга. Меня удивило, что он промолчал и не двинулся с места. Он только тупо глядел сквозь меня своими черными, непроницаемыми окулярами. Наверно, что-то решал, но не хотел меня в это посвящать. Матушка Катрин принесла мне рому. Я отпил глоток. Ром был снова разбавлен «Семеркой». Она была смелая женщина.

– Вы сегодня, я вижу, соблюдаете особые предосторожности, – сказал я.

– Мне поручена охрана очень важного иностранца. Надо принять все меры, чтобы обеспечить его безопасность. А он попросил, чтобы его привезли сюда.

– Думаете, его не опасно оставить с маленькой Тин-Тин? Или вы поставили охранника и в спальне, капитан? Простите, не знаю, какой у вас чин – капитан или майор?

– Меня зовут капитан Конкассер. У вас есть чувство юмора. Я это ценю. И люблю, когда шутят. Шутки имеют политическое значение. Это отдушина для трусливых и бессильных.

– Вы говорите, что привезли сюда важного иностранца, капитан. А утром мне показалось, что вы не любите иностранцев.

– Лично я крайне низкого мнения о всех белых. Скажу откровенно – меня оскорбляет цвет их кожи, он напоминает мне сухой навоз. Но кое-кого из вас мы терпим, если вы полезны нашему государству.

– Вы хотите сказать, Доктору?

Он процитировал с едва приметным оттенком иронии:

– Je suis le Drapeau Haltien, Uni et Indivisible. – Потом отпил рому. – Конечно, кое-кого из белых еще можно терпеть. У французов, например, хотя бы общая с нами культура. Я восхищаюсь Генералом. Президент написал ему письмо и предложил включить Гаити в Communaute de l'Europe[59]59
  Европейский союз (фр.)


[Закрыть].

– Он получил ответ?

– Такие вещи быстро не делаются. Надо еще обсудить условия. Мы понимаем, что такое дипломатия. Мы не делаем таких грубых промахов, как американцы… и англичане.

У меня навязчиво вертелась в мозгу фамилия Конкассер. Где-то я ее слышал. Что-то она мне напоминала.

– Гаити по праву примыкает к третьей силе, – сказал капитан Конкассер. – Мы нерушимый бастион против нашествия коммунистов. Тут никакому Кастро не победить. Наши крестьяне преданы режиму.

– Или запуганы до смерти. – Я выпил залпом ром, его разглагольствования легче было выносить на нетрезвую голову. – А ваша важная персона, видно, не торопится.

– Он мне сказал, что у него долго не было женщины. – Капитан рявкнул на матушку Катрин: – Я требую, чтобы меня обслуживали! Понятно? – и топнул ногой: – Почему никто не танцует?

– Бастион свободного мира, – сказал я.

Четыре девушки поднялись из-за столика; одна завела патефон, и они принялись вертеться друг с дружкой в медленном, грациозном, старомодном танце. Их широкие юбки раскачивались, как серебряные кадильницы, обнажая ноги, стройные и золотистые, как у молодых ланей; они ласково улыбались друг другу, слегка откинувшись назад. Эти девушки были красивы и неотличимы, как птицы одного полета. Трудно было себе представить, что они продажны. Как все остальные.

– Конечно, свободный мир лучше платит, – сказал я, – и к тому же в долларах.

Капитан Конкассер заметил, куда я смотрю: черные стекла не мешали ему быть бдительным.

– Хотите девочку? Угощаю. Вон той маленькой с цветком в волосах, Луизой. Она на нас не смотрит. Робеет, боится, что я приревную. Ревновать putain![60]60
  проститутку (фр.)


[Закрыть] Какая чушь! Если я прикажу, она вас прекрасно обслужит.

– Мне не нужна женщина. – Его мнимое великодушие не могло меня обмануть. Он хотел кинуть putain белому, как кость собаке.

– Зачем же вы сюда пришли?

Вопрос был законный. Я пробормотал: «Мне расхотелось», – глядя, как кружатся девушки, достойные лучшей участи, чем этот сарай, простенький бар и старые рекламы кока-колы.

– А вы не боитесь коммунистов? – спросил я.

– Ну, они нам не опасны. А если опасность появится, американцы высадят морскую пехоту. Конечно, у нас в Порт-о-Пренсе тоже есть коммунисты. Мы знаем их имена. Но они не опасны. Собираются по нескольку человек, изучают Маркса. А вы коммунист?

– Как же я могу быть коммунистом? Я – владелец отеля «Трианон». Зарабатываю на американских туристах. Я капиталист.

– Тогда вас можно считать нашим, – сказал он даже с неким подобием любезности. – Если бы, конечно, не ваш цвет кожи.

– Зачем же меня так оскорблять?

– Цвет кожи не выбирают, – сказал он.

– Нет, не причисляйте меня к своим. Когда капиталистическая страна становится чересчур гнусной, она может оттолкнуть даже капиталистов.

– Капиталист всегда поддержит, если ему дать двадцать пять процентов прибыли.

– И проявить хоть немножко человечности.

– Вы рассуждаете, как человек религиозный.

– Да, может быть. Как религиозный человек, потерявший веру. Но разве вы не боитесь, что и ваши капиталисты могут потерять веру?

– Они теряют жизнь, но не веру. Их вера – это деньги. Они сохраняют ее до последнего вздоха и оставляют в наследство детям.

– А ваша важная персона, он преданный вам капиталист или правый политический деятель?

Пока Конкассер звякал в стакане кубиками льда, я, кажется, вспомнил, от кого я о нем слышал. О нем рассказывал Пьер Малыш, даже с каким-то суеверным страхом. Этот Конкассер отобрал у американской водопроводной фирмы, после того как ее служащие были эвакуированы и американцы отозвали своего посла, все насосы и землеройки и отправил на стройку в горной деревушке у Кенскоффа, которая велась по его проекту. Проект был дичайший, и строительство далеко не пошло – рабочие в конце месяца разбежались, потому что им не платили; говорят, что к тому же у Конкассера начались нелады с главой тонтон-макутов, который хотел получить свою долю. В память о его безумной затее на склоне Кенскоффа и посейчас стоят четыре бетонные колонны и цементный пол, уже потрескавшийся от солнца и дождей. Быть может, важная персона, которая сейчас забавлялась с Тин-Тин, – какой-нибудь банкир, пообещавший дать ему кредит? Но какой же банкир, если он в здравом уме, согласится дать заем на постройку искусственного катка на склоне Кенскоффа в стране, откуда сбежали все туристы?

– Нам нужны инженеры, пусть даже белые инженеры, – сказал Конкассер.

– Император Кристоф обходился без них.

– Мы люди более современные, чем Кристоф.

– И поэтому строите каток вместо замков?

– Мне надоело ваше нахальство, – сказал капитан Конкассер, и я понял, что зашел слишком далеко.

Я задел его за живое и сам испугался. Если бы мне больше повезло с Мартой, я бы не так провел этот вечер; теперь я уже давно спал бы в своей постели и меня ничуть не касалась бы ни политика, ни коррупция власть имущих. Капитан вынул из кобуры револьвер и положил его на стол рядом с пустым стаканом. Он уронил подбородок на рубашку в белую и синюю полоску и мрачно молчал, словно взвешивая все «за» и «против» выстрела прямо в лоб. На его месте я не видел бы никаких «против».

Но тут подошла матушка Катрин, встала за моей спиной и поставила на стол два стакана с ромом.

– Ваш приятель провел уже больше получаса с Тин-Тин, – сказала она. – Ему пора…

– Ему должно быть предоставлено столько времени, сколько понадобится, – заявил капитан. – Он – важное лицо. Очень важное лицо. – В уголках его рта собралась пузырьками слюна, совсем как у гадюки. Он дотронулся кончиками пальцев до револьвера. – Искусственный каток – это очень современно. – Его пальцы так и бегали между ромом и револьвером. Я обрадовался, когда они схватили стакан. – Ледяной каток – это шикарно. Это последний крик.

– Вы заплатили за полчаса, – повторила матушка Катрин.

– По моим часам – еще не время, – ответил капитан. – А что вы теряете? Других посетителей ведь нет.

– А мсье Браун?

– Не сегодня, – сказал я. – Я не решусь идти по стопам такого важного гостя.

– Чего же вы здесь торчите? – спросил капитан.

– Пить хочу. И потом – из любопытства. Мы ведь в Гаити теперь не так часто видим знатных иностранцев. Он дает деньги на ваш каток? – Капитан бросил взгляд на револьвер, но минутная вспышка, которая грозила опасностью, тут же прошла. Остались только ее приметы, как следы болезни: кровавая жилка на желтом белке глаза да съехавший набок полосатый галстук. – Вряд ли удобно, чтобы ваш знатный иностранец, вернувшись, обнаружил здесь труп белого. Это может испортить вам все дело.

– Что же, время терпит… – мрачно констатировал он, и вдруг лицо его разверзла улыбка, словно трещина в бетоне пресловутого катка. Улыбка любезная и даже заискивающая. Он вскочил; за моей спиной хлопнула дверь, я обернулся и увидел Тин-Тин, всю в белом, которая тоже улыбалась, скромно, как невеста у входа в храм. Но они с Конкассером улыбались не друг другу, а важному гостю, который вел ее под руку. Это был мистер Джонс.

– Джонс! – воскликнул я. Его лицо еще украшали боевые шрамы, но сейчас они были аккуратно заклеены липким пластырем.

– Кого я вижу! Браун! – сказал он и, подойдя, горячо пожал мне руку. – Приятно встретиться со старой гвардией, – сказал он, словно мы были ветеранами предпоследней войны и впервые с тех пор встретились на полковом сборе.

– Мы же виделись только вчера, – сказал я и заметил, что он несколько смущен.

Стоило Джонсу вывернуться из какого-нибудь неприятного положения, как он тут же об этом забывал. Он объяснил капитану Конкассеру:

– Мы с мистером Брауном вместе плыли на «Медее». А как поживает мистер Смит?

– Да так же, как вчера, когда он у вас был. Очень о вас беспокоится.

– Обо мне? Почему? – И сказал: – Извините. Я вас еще не представил моей юной подруге.

– Мы с Тин-Тин хорошо знакомы.

– Вот и чудесно, чудесно! Садитесь, дорогая, мы все вместе пропустим по маленькой. – Он пододвинул ей стул, а потом, взяв меня под руку, отвел чуть-чуть в сторонку и сказал, понизив голос: – Понимаете, вся та история – уже вчерашний день.

– Я рад, что вы так быстро выкарабкались.

Он туманно объяснил:

– Помогла моя записка. Я на это и рассчитывал. В общем, я не очень волновался. Обе стороны допустили ошибки. Но мне бы не хотелось, чтобы девочки это знали.

– Поверьте, они бы вам только посочувствовали. Но неужели он не знает?

– О да, но ему приказано держать язык за зубами. Завтра я бы непременно вам все рассказал, но сегодня мне просто позарез было нужно сюда… Значит, вы уже знакомы с Тин-Тин?

– Да.

– Прелестная девушка. Я рад, что ее выбрал. Капитан хотел, чтобы я взял ту, с цветком.

– Не думаю, чтобы вы заметили особую разницу. Матушка Катрин держит лакомый товар. А что у вас общего с ним?

– Мы тут вместе обстряпали одно дельце.

– Неужели искусственный каток?

– Нет. При чем тут каток?

– Будьте осторожны, Джонс. Это опасный субъект.

– Не беспокойтесь, – сказал Джонс. – Я не маленький.

Мимо нас прошла матушка Катрин с подносом, заставленным бутылками рома и, видимо, последними запасами «Семерки». Джонс схватил с подноса стакан.

– Завтра они подыщут для меня какую-нибудь колымагу. Я к вам заеду, как только ее получу. – Он помахал Тин-Тин, а капитану крикнул: – Salut[61]61
  привет (фр.)


[Закрыть]. Мне здесь нравится, – добавил он. – По-моему, фортуна наконец мне улыбнулась.

Я вышел из зала с приторным вкусом от выпитой «Семерки» во рту. Проходя мимо, я потряс за плечо стража у двери – надо ведь хоть кому-то оказать добрую услугу! Я ощупью обошел вездеход и добрался до своей машины; вдруг я услышал за спиной шаги и отпрянул в сторону, подумав, что капитан все-таки решил постоять за честь своего катка. Но это была всего-навсего Тин-Тин.

– Я им сказала, что пошла faire pipi[62]62
  сделать пипи (фр.)


[Закрыть], – сообщила она.

– Как поживаешь, Тин-Тин?

– Очень хорошо, а вы?

– Ca marche[63]63
  ничего (фр.)


[Закрыть].

– А вы не хотите немножко обождать в машине? Они скоро уедут. Англичанин уже tout-a-fait epuise[64]64
  совсем выбился из сил (фр.)


[Закрыть].

– Не сомневаюсь, но я устал. Мне надо домой. Скажи, Тин-Тин, он тебя не обижал?

– О, нет. Он мне понравился. Очень понравился.

– А что тебе в нем так уж понравилось?

– Он меня насмешил, – сказала она.

Эту же фразу, к вящему моему огорчению, я услышал снова, но уже при других обстоятельствах. За мою беспорядочную жизнь я научился многим фокусам, но смешить я так и не умею.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Джонс исчез на какое-то время так же бесследно, как труп министра социального благоденствия. Никто так и не узнал, куда делся труп, хотя кандидат в президенты предпринял попытку это выяснить. Он проник в канцелярию нового министра, где его приняли деловито и вежливо. Пьер Малыш не пожалел сил, чтобы раструбить о нем как о «сопернике Трумэна», а новый министр краем уха слыхал о Трумэне.

Министр был маленький толстенький человечек; он неведомо почему щеголял значком американской студенческой корпорации, зубы у него были крупные, белые и редкие, словно надгробные плиты, заготовленные для куда более просторного кладбища. Через его письменный стол доносился странный запах, будто одну могилу забыли засыпать землей. Я сопровождал мистера Смита на случай, если понадобится переводчик, но новый министр свободно говорил по-английски, правда, с таким американским акцентом, что в какой-то мере оправдывал свой значок. (Потом я узнал, что министр некоторое время служил посыльным в американском посольстве. Его производство в министры было бы редким примером выдвижения из низов, если бы в промежутке он не подвизался у тонтон-макутов адъютантом по особым поручениям при полковнике Грасиа, известном под кличкой Толстяк Грасиа.)

Мистер Смит принес извинение в том, что его рекомендательное письмо адресовано доктору Филипо.

– Бедняга Филипо, – сказал министр, и я подумал, что мы услышим наконец официальную версию о его кончине.

– Что с ним случилось? – спросил мистер Смит с похвальной прямотой.

– Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Он был человек угрюмый, со странностями, и, должен вам сказать, профессор, с финансами у него не все в порядке. Было там одно дельце с водопроводной колонкой на улице Дезэ…

– Вы намекаете, что он покончил самоубийством?

Я недооценил мистера Смита. Ради высокой идеи он мог и схитрить, сейчас он решил не открывать своих карт.

– Может, и так. А может, он стал жертвой народного гнева. Мы, гаитяне, привыкли расправляться с тиранами по-своему.

– Разве доктор Филипо был тираном?

– Люди с улицы Дезэ не простили ему этого надувательства с водой.

– А теперь водопровод пустят? – спросил я.

– Это будет одним из моих первых мероприятий, – взмахом руки он обвел папки на полках у себя за спиной, – но, как видите, забот у меня немало.

Я заметил, что остальные скрепки на многих из его «забот» заржавели от длинной череды дождливых сезонов: видно, «заботам» этим еще долго суждено здесь лежать.

Мистер Смит умело возобновил атаку:

– Значит, о докторе Филипо все еще нет никаких известий?

– Как выражались у вас в военных сводках, «пропал без вести, есть опасения, что убит».

– Но я был на его похоронах, – сказал мистер Смит.

– Где?

– На его похоронах.

Я наблюдал за министром. Он ничуть не смутился. Издав отрывистый лай, который должен был обозначать смех (мне вспомнился французский бульдог), он заявил:

– Никаких похорон не было.

– Да, их прервали.

– Вы и представить себе не можете, профессор, как клевещут на нас наши враги.

– Я не профессор и видел гроб собственными глазами.

– Гроб был набит камнями, профессор… простите, мистер Смит.

– Камнями?

– Точнее говоря, кирпичами. Их привезли из Дювальевиля, где мы строим наш прекрасный новый город. Крадеными кирпичами. Мне бы хотелось показать вам как-нибудь Дювальевиль, если вы выберете утром время. Это наш ответ на постройку города Бразилиа.

– Но при этом присутствовала его жена.

– Бедная женщина, она – надеюсь, помимо своей воли, – стала игрушкой в руках бессовестных людей. Владельцы похоронного бюро арестованы.

Я отдал должное его находчивости и воображению. Мистер Смит был на время усмирен.

– Когда их будут судить? – спросил я.

– Следствие займет некоторое время. Заговор широко раскинул свои щупальца.

– Значит, это вранье, будто труп доктора Филипо во дворце? Говорят, его превратили в упыря и заставляют работать по ночам?

– Все это только суеверия, мистер Браун. К счастью, наш президент избавил страну от суеверий.

– В таком случае ему удалось то, что не удалось иезуитам.

Мистер Смит нетерпеливо нас прервал. Он сделал все, что мог, для доктора Филипо, и теперь его внимание целиком занимала его миссия. Ему вовсе не хотелось настраивать против себя министра неуместными разговорами об упырях и суевериях. Министр весьма благосклонно слушал его, выводя карандашом какие-то каракули. Это не означало, что он не слушал, – я заметил, что он чертил больше знаки процентов и плюсы; минусов там не было.

Мистер Смит говорил о здании, где разместится ресторан, кухня, библиотека и лекционный зал. Следовало бы оставить место и для будущих пристроек. Со временем можно будет подумать даже о театре и кино; вегетарианское общество мистера Смита уже и теперь могло снабжать документальными фильмами, и он надеется, что вскоре – если им будут предоставлены возможности – появится школа вегетарианской драматургии.

– А пока, – заметил он, – мы всегда можем опереться на Бернарда Шоу.

– Грандиозный проект, – признал министр.

Мистер Смит жил в республике уже неделю. Он видел, как похищали труп доктора Филипо; я возил его на машине по самым нищим кварталам. Вопреки моему совету он в то утро сам пошел на почту за марками. Я сразу же потерял его в толпе, а когда нашел, оказалось, что он ни на шаг не продвинулся к guichet[65]65
  окошко (фр.)


[Закрыть]. Его взяли в оборот два одноруких и три одноногих калеки. Двое пытались всучить ему грязные, захватанные конверты с аннулированными гаитянскими марками; остальные откровенно попрошайничали. А какой-то безногий устроился у его колен и выдернул шнурки из ботинок, чтобы их почистить. Увидев, что собралась толпа, пробовали протиснуться поближе и другие. Молодой парень с дырой вместо носа, опустив голову, пытался протаранить себе дорогу в самую гущу. Безрукий поднимал над толпой две розовые, словно полированные, культи, демонстрируя иностранцу свои увечья. Это была обычная тут сцена, вот разве что иностранцы стали редкостью. Мне пришлось пустить в ход силу, чтобы пробиться к нему, и моя рука ненароком наткнулась на жесткую безжизненную культю, словно на резиновую дубинку. Я отвел ее в сторону и почувствовал к себе отвращение, словно оттолкнул страждущего. Я даже подумал, а что сказали бы обо мне отцы св. Пришествия? Так глубоко коренятся в нас привычки и верования нашего детства. Я потратил минут пять, чтобы вызволить мистера Смита, но шнурков своих он лишился. Прежде чем идти к министру социального благоденствия, нам пришлось зайти к Хамиту и купить другие шнурки.

Мистер Смит сказал министру:

– Конечно, наш центр не будет давать прибылей, но зато мы обеспечим работой библиотекаря, секретаря, бухгалтера, повара, официантов… а со временем, я надеюсь, и билетерш в кино… По меньшей мере человек двадцать. Киносеансы будут просветительные, бесплатно. Что касается театра… Что ж, не стоит так далеко заглядывать вперед. Все вегетарианские продукты будут поставляться по себестоимости, а книги – тоже бесплатно.

Я слушал его с изумлением. Он был по-прежнему во власти своей мечты. Действительность не могла ее поколебать. Даже сцена на почте ее не омрачила: гаитяне, избавленные от кислотности, нищеты и страстей, вскоре радостно примутся за ореховые котлеты.

– Новый город Дювальевиль, очевидно, нам подойдет, – продолжал мистер Смит. – Я не противник современной архитектуры, – вовсе нет. Новые идеи нуждаются в новых формах, а я хочу поделиться с вашей республикой новой идеей.

– Это, пожалуй, можно устроить, – сказал министр, – там есть свободные участки. – Он начертил на листе ряд маленьких крестиков: одни плюсы. – У вас, несомненно, большие средства.

– Я думал, что совместное предприятие, вместе с вашим правительством…

– Вы, конечно, понимаете, мистер Смит, что мы не социалистическое государство. Мы верим в свободное предпринимательство. Подряд на строительство будет дан с торгов.

– Резонно.

– Окончательное решение, конечно, за правительством. Дело ведь не только в том, кто предложит самую низкую смету. Надо принять во внимание и планировку города. Санитарные условия тоже имеют, как вы знаете, первейшее значение. Поэтому я думаю, что скорее всего вашим проектом займется министерство социального благоденствия.

– Отлично, – заметил мистер Смит. – В таком случае я буду иметь дело с вами.

– Позднее нам, конечно, придется посоветоваться с казначейством. И с таможенниками. Весь импорт проходит через таможню.

– Но ведь у вас не взимается пошлина с продуктов питания?

– А кинофильмы?..

– Просветительные фильмы?

– Знаете что, обсудим все это потом. Раньше всего надо выбрать участок. И определить его стоимость.

– А вы не думаете, что правительство могло бы выделить нам участок безвозмездно? Поскольку мы вложим деньги в строительные работы. Я полагаю, что земля здесь вряд ли особенно дорога.

– Земля принадлежит народу, а не правительству, мистер Смит, – заметил министр с мягкой укоризной. – А впрочем, вы увидите, что для нового Гаити нет ничего невозможного. Если хотите знать мое мнение, я бы со своей стороны предложил внести за участок сумму, равную стоимости строительства…

– Но это же ерунда, – сказал мистер Смит. – Одно к другому не имеет никакого отношения.

– …которая будет возвращена по окончании работ.

– Значит, вы полагаете, что участок предоставят бесплатно?

– Совершенно бесплатно.

– Тогда я не понимаю, для чего нужен этот залог.

– Для обеспечения оплаты рабочих, мистер Смит. Многие иностранные предприятия неожиданно лопались, и в платежный день рабочий не получал ни гроша. Для бедной семьи это настоящая трагедия. А у нас в Гаити все еще много бедных семей.

– Может быть, гарантия банка…

– Наличные всегда лучше, мистер Смит. Гурды – устойчивая монета уже не один десяток лет, а вот у доллара положение напряженное…

– Мне придется написать домой, в мой комитет. Сомневаюсь…

– Напишите домой, мистер Смит, и скажите им, что наше правительство приветствует все прогрессивные начинания и сделает все, что в его силах.

Министр поднялся из-за стола, давая понять, что беседа окончена; его широкая зубастая улыбка показывала, что он считает разговор плодотворным для обеих заинтересованных сторон. Он даже обнял мистера Смита за плечи, подтверждая, что они теперь соратники в великом деле прогресса.

– А участок?

– У вас будет большой выбор, мистер Смит. Может, где-нибудь возле собора? Или колледжа? Или театра? Вы сможете выбрать любой, лишь бы это вписывалось в пейзаж Дювальевиля. Такой красивый город. Вот увидите. Я сам вам его покажу. Завтра я, к сожалению занят. Делегации одолевают. Ничего не поделаешь – демократия, но вот в четверг…

В машине мистер Смит сказал:

– Он, кажется, всерьез заинтересовался этим проектом.

– Будьте поосторожнее с залогом.

– Но ведь его возвратят?

– Только по окончании строительства.

– А что вы думаете насчет кирпичей в гробу? Как вам кажется, это правда?

– Нет.

– В конце концов, – сказал мистер Смит, – ведь никто не видел тела доктора Филипо своими глазами. Не стоит судить чересчур поспешно.

С тех пор как я был в посольстве, прошло уже несколько дней, а я ничего не слышал о Марте, и это меня беспокоило. Я снова и снова мысленно разыгрывал ту сцену, стараясь припомнить, были ли произнесены роковые слова, но, по-моему, ничего такого сказано не было. Когда наконец от нее пришла короткая сухая записка, я вздохнул с облегчением. Хоть и не без досады: Анхелу стало лучше, боли прошли, она может встретиться со мной, если я захочу, у памятника. Я отправился на свидание и выяснил, что ничего не изменилось.

Но даже и то, что все было по-прежнему, даже ее нежность обижали меня. Ну да, теперь, когда ей удобно, она готова мне отдаться…

– Мы не можем жить в машине, – сказал я.

– Я тоже много об этом думала. Мы совсем изведемся, если будем все время прятаться. Я готова поехать в «Трианон», лишь бы не попасться на глаза твоим постояльцам.

– Сейчас Смиты наверняка уже спят.

– Поедем на всякий случай в разных машинах… Я всегда могу сказать, что привезла тебе записку от мужа. Приглашение. Что-нибудь в этом роде. Ты поезжай вперед. Я выеду минут через пять.

Я ожидал, что мы будем препираться всю ночь, как вдруг дверь, в которую я так долго ломился, распахнулась. Я прошел в эту открытую дверь и почувствовал только разочарование. Она хитрее меня, подумал я. И опытнее, знает что к чему.

Смиты меня удивили. Когда я приехал в гостиницу, они еще не ложились спать: слышно было, как звякают ложки, консервные банки, доносились приглушенные голоса. Сегодня, как назло, они решили поужинать своим истролом и бармином на веранде. Я иногда гадал, о чем они говорят, когда остаются одни. Перебирают в памяти былые битвы? Я поставил машину и остановился внизу, прислушиваясь.

– Детка, ты уже положила две ложки, – раздался голос мистера Смита.

– Нет, что ты! И не думала.

– А ты сперва попробуй, сама увидишь.

Ее молчание подтвердило, что он оказался прав.

– Я часто задаю себе вопрос, – сказал мистер Смит, – куда девался тот бедняк, который спал в бассейне в ту ночь, когда мы приехали. Помнишь, детка?

– Конечно, помню. И очень жалею, что не спустилась к нему, – ответила миссис Смит. – На следующий день я спросила о нем Жозефа, но, по-моему, он мне наврал.

– Наврал, детка? Ну что ты, просто он тебя не понял.

Я поднялся по ступенькам, и они поздоровались со мной.

– Вы еще не спите? – задал я глупый вопрос.

– Мистер Смит запустил свою переписку, и нам пришлось покорпеть.

Я не знал, как поскорее спровадить их до приезда Марты.

– Зря вы так поздно засиживаетесь, – сказал я. – Ведь завтра утром министр повезет вас в Дювальевиль. Выедем рано.

– Ничего, – сказал мистер Смит. – Жена не поедет. Я не хочу, чтобы она тряслась по таким дорогам на солнцепеке.

– Раз ты можешь ехать, могу и я.

– Мне поневоле приходится ехать, детка. А тебе незачем. Ты сможешь подогнать свои занятия французским по самоучителю.

– Но и вам нужно выспаться, – вставил я.

– Я вообще мало сплю, мистер Браун. Помнишь, детка, вторую ночь в Нашвилле?..

Я заметил, что Нашвилл то и дело всплывает в их воспоминаниях – может быть, потому, что это была их самая славная битва.

– Знаете, кого я видел сегодня в городе? – спросил мистер Смит.

– Кого?

– Мистера Джонса. Он выходил из дворца с каким-то толстяком в военной форме. Часовой отдал им честь. Я, правда, не думаю, что он отдавал честь мистеру Джонсу.

– Ему видно, повезло, – заметил я. – Из тюрьмы прямо во дворец! Это даже лучше, чем из хижины – в Белый дом.

– Я всегда считал, что мистер Джонс – человек незаурядный. Очень рад, что он пошел в гору.

– Только бы не на чужом горбу…

Даже от такого легкого неодобрения по адресу ближнего лицо мистера Смита сразу окаменело. Он нервно помешивал свой истрол, у меня появилось сильное искушение рассказать ему о телеграмме, полученной капитаном «Медеи». Может быть, страстная вера в непорочность мира – все-таки признак слабости?

От искушения меня спас шум подъезжающей машины, и через минуту по ступеням поднялась Марта.

– Смотрите, это же очаровательная миссис Пинеда! – с облегчением воскликнул мистер Смит.

Он вскочил и принялся ее усаживать. Марта посмотрела на меня с отчаянием.

– Уже поздно, – сказала она. – Я только на минутку, привезла вам записку от мужа…

Она достала из сумочки конверт и сунула мне.

– Выпейте немножко виски, – сказал я.

– Нет, нет. Мне действительно нужно домой.

Миссис Смит заметила – по-моему, чуточку сухо, но, может быть, мне это только почудилось:

– Не торопитесь из-за нас, миссис Пинеда. Мы с мистером Смитом идем спать. Пошли, голубчик.

– Мне все равно пора домой. Понимаете, у моего сына свинка… – И чего вдруг она пустилась в объяснения?

– Свинка? – переспросила миссис Смит. – Да, это неприятно, миссис Пинеда. В таком случае вы, конечно, торопитесь поскорее домой.