Текст книги "Кетополис: Киты и броненосцы"

Груженая пироксилином джонка без опознавательных знаков пришвартовалась во внутреннем дворике Хун-та-руэ-а, гавани Хунов, огромного, но изысканного П-образного здания, стоявшего невдалеке от водопада, в самом красивом месте на Ручье. Ждали даров от китобоев к шестидесятилетию Дядюшки и даже опознали кормчего, поэтому охранники беспрепятственно пропустили джонку к парадному причалу.

Очевидцы вспоминали, что взрыв раскрыл Хун-та-руэ-а как лепестки цветка, вывернул наизнанку сразу во все три стороны. Доски и камни разлетелись на несколько кварталов, а руины здания мгновенно охватил огонь… Этот огонь до сих пор чувствовался во взгляде Кноб Хуна.

– Мне нужен ваш совет, Ежи, – голос Дядюшки изменился – начался деловой разговор. – Много лет назад у меня украли очень дорогую вещь. Не ценную, а именно дорогую моему сердцу. Я истратил на поиски огромные средства и, наконец, взял след. Теперь мне осталось только пойти и забрать ее.

Баклавский не перебивал, пытаясь понять, к чему клонит Кноб Хун.

– Но беда в том, что вещь ждет меня в очень неудобном месте – там, где Баллена впадает в бухту. Сотни кораблей и лодок бороздят устье днем и ночью. Мне хотелось бы обойтись в этом деле без посторонних глаз. Небольшое содействие Досмотровой службы, пара катеров сопровождения на то время, что понадобится ныряльщикам, очень помогло бы мне – вы ведь не откажетесь помочь, Ежи? Дадите немного чок-дэ старому человеку?

Вся социальная жизнь Пуэбло-Сиама строилась на чок-дэ. Хотя это слово на сиамском обозначало удачу, речь шла скорее об услуге. Не всегда нужны деньги, если можно просто попросить. Кто-то принесет тебе удачу в твоем маленьком деле, а однажды и ты сможешь помочь доброму человеку. Вернешь чок-дэ. Услуга за услугу. Чок-дэ не дает счастья, и лучше соблюдать баланс – отдай, сколько взял.

Еще слова Дядюшки означали, что он не предлагает Баклавскому денег – да между ними такого никогда и не случалось. Что может быть проще – подогнать два-три катера на пару часов к устью? И все же… Баклавский понимал, что нельзя затягивать с ответом на такую пустяковую просьбу, и лихорадочно прокручивал все варианты – ему не понравилось то, о чем говорил Кноб Хун.

– Это важно для меня, Ежи. Нужно забрать вещь как можно скорее, хорошо бы сегодня. В любое удобное для вас время.

– Глубина Баллены там, где она впадает в бухту, очень велика. – Баклавский посмотрел Кноб Хуну в лицо. – Больше сорока метров. Сиамцы – искусные ныряльщики. Если бы они могли донырнуть и найти то, что вы ищете, любезный Кноб Хун, вы не стали бы просить меня о содействии. Вопрос в том, что вы собираетесь организовать погружение водолаза.

Дядюшка Спасибо застыл как статуя. Ни одна морщинка не дрогнула на его лице. Если бы я сейчас сказал «да», подумал Баклавский, то уже не смог бы взять назад свое слово, вне зависимости от любых обстоятельств.

– А поскольку все водолазное оборудование, – продолжил он, – является собственностью Королевского флота, производится только для военных, не продается на сторону и строжайше учитывается, то вам пришлось купить его не в Кето. Я прав?

Дядюшка через силу улыбнулся и вежливым кивком подтвердил предположение. Спокойствие давалось сиамцу с трудом. Он расстегнул две верхних пуговицы френча.

– Позволю себе напомнить, господин Хун, – Баклавский отодвинулся от стола и встал. Поднялся и сиамец. – Позволю напомнить, что с Великой Бирмой мы находимся в состоянии войны.

– Ежи…

– Я не знаю и не хочу знать, ввезли вы уже бирманское оборудование в обход портов или собираетесь сегодня сгрузить его с «Царицы Клео». То, что вы мне предложили, пойди я на такой шаг, расценили бы как государственную измену. Я не ждал от вас подобного, господин Хун.

Сиамец оперся кулаком о стол. Он был невероятно взволнован. Из расстегнутого ворота свесился маленький темный ключик на черном шнурке – Баклавскому даже показалось сначала, что это нательный крест. Ноздри Дядюшки хищно раздувались.

– Мне нужна эта вещь, Ежи! Я добуду ее с вами или без вас. На благо Пуэбло-Сиама и всего Кетополиса! Попади она в чужие руки, случится страшное. Вы очень разборчивы, Ежи, я ценю вашу щепетильность, но это не тот случай! Досмотровая служба исчезнет через считаные дни – если еще раньше Остенвольф со своими дикарями не опрокинет патройский рубеж. Кето на грани хаоса, Ежи! Не цепляйтесь за принципы, помогите мне!

И ведь не врет, понял Баклавский. По крайней мере, считает свои слова правдой. Но мне нечего ему предложить.

– Извините, что разочаровываю, уважаемый Кноб Хун. Закон есть закон – пока я руковожу Досмотром. До свидания!

И, не дожидаясь ответа, Баклавский направился к дверям.

– Это недолго исправить, – вырвалось у Дядюшки Кноб Хуна.

Баклавский обернулся и, приподняв бровь, внимательно посмотрел на сиамца. Оба больше не произнесли ни слова. Баклавский вышел в коридор. Молчаливый привратник вернул ему сданную накануне портупею и черную офицерскую шинель. Чанг и Май испуганно заглянули в распахнутые двери кабинета.

– До свидания, дядя Кноб Хун! – поклонился Май.

– Хорошего дня, дядя Кноб Хун! – поклонился Чанг.

Старый сиамец все так же молча смотрел в спину Баклавскому.

Свежий воздух охладил пылающие щеки. Что за ересь! Какое сокровище может валяться на дне бухты, чтобы ради этого рисковать виселицей? Старик, похоже, тронулся умом. Баклавский спустился по мосткам к урчащему котлом катеру. Чанг и Май, не издавая ни звука, следовали за ним.

– Поторопимся, – сказал Баклавский, чтобы хоть что-нибудь сказать.

2. Сиамские причалы

Мальчишки были взволнованы и обескуражены случившейся ссорой. Но Баклавский не собирался их успокаивать – сами уже взрослые.

– Через шлюз пойдем, – приказал он.

В том месте, где Ручей изгибался крутой дугой в сторону бухты, сиамцы соединили их узким каналом. Он проныривал под десятком мостов-улиц, что исключало прохождение парусных судов, да и по ширине канал рассчитывался только на юркие джонки и небольшие паровые катера. Минуя сложный фарватер устья Баллены, в которую Ручей впадал выше моста Меридиана, можно было выиграть до двадцати минут на пути к сиамским причалам и киторазделкам, занимавшим весь южный берег Новой бухты.

Пропустив идущий встречным курсом сухогруз – ярко раскрашенную низкобортную посудину с драконьей головой, Май повернул в сторону двух колонн в виде золоченых китовых хвостов.

Вход в канал перегораживала якорная цепь. Сбавив ход, катер уперся в нее носом. Сверху, от корявой будочки, прилепившейся к стене углового дома наподобие ласточкиного гнезда, заскользила к рулевому желтая металлическая рука. Изгибаясь паучьими суставами, она замерла открытой ладонью прямо перед Маем. Тот положил в нее несколько монет, и с едва слышным звуком хорошо смазанного маслом металла пальцы сжались.

Сиамцы всегда придавали значение мелочам. Баклавский проводил взглядом латунную длань, уплывающую к будочке шлюзовщика, – пухлые женственные фаланги, аккуратные овальные ногти, морщинки на сгибах суставов. Наверное, вблизи можно разглядеть папиллярный рисунок на кончиках пальцев.

Цепь, натянутая от берега до берега, скользнула вниз, пустив по воде гирлянду кругов. Пыхнув черной сажей, катер двинулся в створ шлюза. Разница в уровне воды сейчас составляла почти два метра. За кормой бесшумно начали сходиться створки, отрезая катер от Ручья.

– Шеф, – сказал Чанг, – а пока мы в шлюзе, можно я добегу до Подводного Бога?

Баклавский пожал плечами, что означало «не возражаю». И вдруг неожиданно для самого себя спросил:

– Если я пойду с тобой, это не нарушит какой-нибудь традиции?

– Тоже хотите совета? – поинтересовался Май, аккуратно подводя правый борт к прогнившим мосткам.

– Просто никогда там не был.

Баклавский вслед за Чангом вылез на шаткий настил. Створки сошлись, и тут же вода под катером начала убывать.

По хлипким мосткам они перебрались на кирпичный парапет шлюза. Сразу за ним в двух огромных ваннах монотонно били хвостами тягловые дельфины, приводя в действие механику створа. Медные пластины, закрывающие головы животных, крепились намертво к решеткам, через которые в ванны втекала вода. Каждое движение хвоста ускоряло огромный маховик – сердце шлюза.

Чанг двигался бесшумно, по-кошачьи, Баклавский же то и дело терял равновесие, делал лишние шаги, доски хлопали под ногами, кирпичная крошка ссыпалась в канал. По другую сторону сливного створа, уже высоко над водой, они прошли до опоры моста и спустились вниз по кривоступой винтовой лесенке.

Под мостом царила вечная ночь. Душный и кислый запах сгоревшего газолина, угля, мазута въелся в черные камни; стен не хотелось касаться. Звуки сверху, с авениды Дельфинов, парадной улицы Пуэбло-Сиама, приходили сюда искаженными до неузнаваемости. Стук подошв превращался в едва слышное капание воды, проехавший автомобиль пробуждал рокот горного обвала, а деревянные колеса торговых тележек, катящиеся по брусчатке, издавали цокот клавиш пишущей машинки. Эхо собственных шагов возвращалось выстрелами.

В самой середине тоннеля у того берега, по которому шли Чанг и Баклавский, светилась вода. Вечные спички размером с руку окружали золоченую тушу кита метров трех длиной, подсвечивая ее со всех сторон. Носом кит почти упирался в парапет. На его торчащей из воды спине стояла маленькая статуэтка Подводного Будды. Бог безмятежно улыбался, сложив руки на круглом животике. Огни с глубины окрашивали Будду в странные перевернутые тени. Там, где горели спички, столбы воздушных пузырьков упирались в поверхность воды с тихим журчанием.

– Будете? – спросил Чанг, выгребая из кармана мелочь.

– Нет, посмотрю, – ответил Баклавский.

Чанг встал на одно колено и протянул руку к китовой спине. Монетка скользнула в прорезь дыхала и, звякнув, исчезла в утробе животного. Где-то под ногами заворочались тяжелые шестерни, задребезжали колокольчики. Чанг поднялся и обернулся. Еще один Будда, золотой барельеф в человеческий рост, располагался на опоре моста, напротив кита.

Чанг положил ладонь богу на живот, прикрыл глаза и замер. Баклавский почувствовал себя неудобно. Лязги и звоны стихли. Из узкой щели в губах настенного Будды показался бумажный язычок. Чанг вытянул записку и, расправив ее, повернул к свету, идущему от воды. Баклавский сделал шаг в сторону, чтобы не мешать помощнику.

– Но вы же хотели посмотреть? – переспросил Чанг и протянул записку.

– Боюсь, что не разберу по-сиамски в такой темноте.

Чанг бесстрастно прочел:

 
– «Когда к волку крадется шакал,
Бумажный меч надежней стали,
Но в нем нет твоего отраженья».
 

– Для тебя это что-то значит? – недоуменно пожал плечами Баклавский. – Такие предсказания может дать любая гадалка.

Чанг аккуратно скрутил бумажку в трубочку и убрал в карман.

– В этих словах много важных новостей, шеф. Только надо правильно их прочесть и понять.

Они прошли по узкому приступку чуть дальше, почти до конца тоннеля, откуда их мог бы подобрать катер. Помощник сделался неразговорчив – абракадабра из уст Подводного Будды погрузила Чанга в мрачные раздумья. А может быть, Баклавский задел его своим недоверием. А может быть, дело в дяде.

Когда Май, подведя борт прямо им под ноги, вопросительно посмотрел на Чанга, тот лишь отрицательно помотал головой. Возишься с ними, подумал Баклавский, нянчишь с пеленок, учишь работе, суешь во всякие переделки, всегда локоть к локтю, а ведь не знаешь и десятой доли того, что у них внутри. Что у одного, а что у другого. Братья стояли рядом, Май у штурвала, Чанг – держась за невысокий бортик. Одинаковые затылки, одинаковые позы. Пока не взглянешь в лицо – не различишь.

Ближе к гавани запах паленого жира становился непереносимым. Густой смрад стлался по воде и полз по улочкам Пуэбло-Сиама, не смущая местных жителей, рождающихся и умирающих с ним.

Кит – это еда, невкусная, но сытная. Кит – это кожа, плотная, крепкая, красивая, складной верх для паровых колясок, обтяжка кресел и диванов, тяжелые темно-красные куртки и пальто, сотни разновидностей ремней и упряжи. Кит – это ус для корсетов, жилы для аэростатов и дирижаблей, кость для статуэток, трубок, шахматных фигур и прочей красоты. Но прежде всего, кит – это жир. Топливо для светильников и смазка – смазка! – для любых механизмов, чей век вступает в свои права.

Неприметный катер вышел из канала на открытую воду. Раз в два месяца Баклавский отправлял его в доки, где не болтающие лишнего мастера переделывали надстройки, подбирали новые краски, меняли имя. Только так можно было обеспечить внезапность, когда речь шла о рейдах-сюрпризах.

Но сейчас этого не требовалось. У рыбацких причалов уже покачивался на легкой волне черный паровой шлюп Досмотровой службы. Два десятка баркасов борт к борту прижались к пирсу, и разгрузка шла одновременно с проверкой. Черные фигуры «кротов» – так за глаза называли досмотровиков – мелькали там и тут.

Чанг легко выпрыгнул на пирс, принял поспешный доклад от старшего патрульного и устремился вперед, не дожидаясь Баклавского. Рутинная процедура проделывалась такое количество раз, что можно было бы досматривать пропахшие рыбой развалюхи даже с закрытыми глазами.

Только у одного баркаса царила непривычная нервная суета. Из щели между потолком трюма и палубой патрульные деловито вытаскивали одну за другой легкие яркие коробки.

– Что там? – спросил Баклавский у спускающегося по трапу патрульного.

– Галлийский шелк! – весело ответил тот. – Чулки кружевные, с резинками вот тут… – видимо пытаясь показать, где именно – с резинками, патрульный закачался и чуть не улетел в воду. – Придумают же! – И, похохатывая, пошел дальше.

Хозяин лодки метался между трапом и растущей горой коробок в полном отчаянии.

– Твой товар? – остановил его Баклавский.

– Пом майчао джай! – заверещал сиамец, пуча глаза и отчаянно размахивая руками.

– Не понимаешь? – по-сиамски переспросил Баклавский. – Если не хочешь разговаривать, придется отнять твою лодку, посадить тебя в тюрьму, а твой дом продать другим рыбакам, которые понимают, когда с ними хотят поговорить.

– Нет, начальник, я плохо говорить, но все понимать, все! – быстро согласился рыбак. – Большая семья, животов кормить – надо нгерн, много нгерн, хотел один раз… Больше не буду…

– Будешь, – с сожалением сказал Баклавский. – Куда ж ты денешься, обязательно будешь. Ну-ка, иди за мной.

Они обошли контрабандное разноцветье.

Для верности Баклавский снова заговорил по-сиамски:

– Запомни, рыбак. Если ты помимо рыбы везешь товар… Любой товар… Ты приходишь в мою контору и говоришь, что привез и сколько. Там решим, какую часть надо показать таможне, а в таможне скажут, сколько заплатить пошлины. Если ты хочешь не платить ничего, то скоро окажешься в тюрьме по-настоящему. Понятно?

Рыбак старательно кивал, будто его кивки помогали инспектору выталкивать изо рта сложные звуки чужого языка.

– И еще. Если тебе когда-нибудь предложат доставить в Кето сомские синие бобы, то ответь, что ты не сумасшедший, потому что каждую лодку, каждый катер досматривает сам Лек-Фом, старший инспектор Его Величества Ежи Баклавский. Запомнил?

– Да, да, господин начальник!

– В этот раз предъявишь треть, а дальше видно будет. Тебе надо жить, но и государству тоже. Попробуешь обмануть меня – останешься и без товара, и без лодки. И еще. Сегодня от меня к тебе пришла чок-дэ. Если однажды мне понадобится твоя помощь, не отказывай, иначе чок-дэ отвернется от тебя навсегда. Иди. Не прощаюсь.

Рыбак, радостно поклонившись, засеменил назад к трапу, а Баклавский направился к самой дальней джонке, где досмотром руководил Чанг.

– Эта последняя?

Помощник кивнул.

– И где же бобы?

Чанг развел руками:

– Видимо, не здесь, шеф. Надо ловить на Стаббовых пристанях.

Баклавский насупился:

– «Царица Клео» дрейфует к югу от Кето. Каждый раз, как эта посудина оказывается в наших водах, рынок наполняется бобами под завязку. А сейчас, в канун Бойни, спрос возрастает десятикратно. Просто не верю, что никто из сиамцев не позарился, – слишком серьезный терн.

– Утопить бы ее к чертям собачьим… – грустно сказал помощник.

Баклавский улыбнулся:

– Дня через три «Клео» чин по чину войдет в порт, начнет торговлю. Все в твоих руках.

– Возвращаемся в контору, шеф?

– Да, сейчас… – Баклавский еще раз обвел взглядом бухту.

Бесконечные причалы сиамцев перетекали в кривые переулочки и подворотни. Не поймать контрабанду здесь, на границе воды и суши, значит, потерять всякий шанс.

– А по пути они не могли где-нибудь швартануться по-быстрому, а?

– А где бы? – удивился Чанг. – Все сразу к причалам, как обычно. Ра Манг только китенка на разделку закинул и тоже сюда. Все доложились, товар предъявили. Парфюмерия, пластинки, белье, опиум, чай. Все как всегда.

– А Ра Манг, кстати, что привез?

– Сегодня пустой. Говорит, пока загарпунили, пока убили, пока на поплавки вытащили, ночь и прошла. Даже без рыбы почти. Злой ушел, сердитый. Минут пять как.

Баклавский, прищурившись, посмотрел на запад, где в утренних лучах солнца растекался жирный черный дым из труб киторазделок. По воде как раз с той стороны долетел ржавый скрежещущий звук.

– Стапель заработал, – уверенно сказал Чанг.

– Быстро. – Баклавский сглотнул загустевшую слюну. – Возьми восьмерых – перекрой дорогу к разделкам и двигайся по ней. Все встречные экипажи тормозить и проверять. Жестко. Мая с катером – сюда, и пусть тоже возьмет людей. Понадежней.

Чанг кивнул и исчез.

Через минуту паровой шлюп Досмотровой службы с хищной горгульей счетверенного пулемета на носу взрыл воду винтами и по прямой устремился к киторазделке.

Стапели для подъема китов сиамцы ставят на глубину, чтобы рыбацкий баркас мог войти в ангар, оставить буксируемую тушу над опущенными в воду захватами и, двигаясь вперед, снова оказаться на открытой воде. К берегу от киторазделки ведут не хлипкие мостки, а серьезная конструкция, способная выдержать вес. По мосту идут рельсы, соединяющие каждый ангар с Китовым рынком. Там огромные пласты мяса рубятся на части, удобные к перевозке, – и оптовики сбывают китятину ресторанам и консервным фабрикам, амбру – парфюмерам, ус – портным, железы – фармацевтам… Киторазделки Пуэбло-Сиама отличались от дряхлеющих китобоен Стаббовых пристаней сильнее, чем современный локомотив от прогулочной коляски.

При появлении досмотровиков полтора десятка рабочих бросились прочь, что, впрочем, для здешних мест считалось естественным поведением. Спотыкаясь на шпалах, юркие сиамцы проскакивали по широкому короткому мосту, прямо мимо носа швартующегося катера. Только рябой подслеповатый мясник в кожаном фартуке спокойно вышел навстречу.

– Доброго дня, господин начальник! А мои внуки уж подумали, что начался бирманский десант!

– Следи за берегом, – негромко напомнил Маю Баклавский и первым выбрался на причал.

– Веди, – сказал мяснику, – хотим на улов взглянуть.

Тот удивленно-безразлично пожал плечами и открыл узкую дверь в кованых грузовых воротах.

Метров восьми от головы до хвоста, китенок-горбач смотрелся на огромном стапеле как кофейная чашка в глубокой тарелке. Механизм был рассчитан на взрослых гигантов, пальцы подъемника поднимались с шестиметровой глубины. От стапеля по потолку разбегались в разные стороны тельферы, вдоль подъемника шли два дополнительных рельса, по которым можно было подвести кран-балку. В углу тяжело гудел высоченный промышленный котел, питавший пневматику всей киторазделки. Столько подъемной техники Баклавский видел только на броненосных верфях за маяком Фло.

Пятеро досмотровиков вмиг проверили подсобки, коридоры, складские помещения. Пусто. Баклавский огляделся внимательно и оценивающе. Он всегда прислушивался к своей интуиции, а сейчас колокольчик тревоги звенел как на пожаре. Хозяин старался выглядеть невозмутимым, но получалось это лишь отчасти.

Баклавский вспрыгнул на помост – пальцы стапеля в верхней позиции превращались в разделочный стол – и обошел по кругу темно-сизую блестящую тушу. Под помост уже были заведены сливные ванны для крови и жира. Острозубая шестеренка паровой пилы свисала с тельфера.

Снова и снова Баклавский обошел тело китенка, пока не увидел то, что хотел. Брюхо животного уже было разрезано – и сшито темным шпагатом. Края двухметрового шва покрывал толстый слой жира, почти идеально маскируя разрез. Почти.

Баклавский просунул руку в локтевые ремни, сжал пальцы на рукояти пилы. Мясник дернулся, но патрульные недвусмысленно направили ему в грудь стволы карабинов.

– Что, уважаемый, кита по старинке прямо в океане потрошили? – Баклавский разобрался, как запускается механизм, и блестящий диск начал быстро набирать обороты.

Сиамец сделал два шага назад, к стене, и патрульные не уследили за его движением. Рука мясника дотянулась до лакированной коробочки пульта рядом с воротами, и оглушительный ревун разнес на всю гавань и половину Пуэбло-Сиама весть о том, что на киторазделке не все в порядке. Патрульные оттащили мясника в сторону и, свалив на пол, защелкнули ему за спиной наручники. Сирена выла еще добрых полминуты, пока не разобрались, как ее отключить.

Баклавский осторожно развернул бешено вращающийся диск вдоль шва и опустил пилу вниз. Стяжки на китовом брюхе лопались со звуком басовых струн. Тяжелая плоть расползалась под собственным весом, обнажая жесткий, пропитанный кровью брезент.

– Ты не жилец! – оторвав щеку от жирной напольной плитки, выкрикнул мясник. – Уйди, пока еще не поздно, и уведи людей. Вам никто не даст забрать…

Увесистый пинок от одного из патрульных прервал его монолог.

Из инструмента, висящего на опоре стапеля, Баклавский выбрал самую подходящую штуковину – названия всех этих китобойских железок он запомнить никак не мог, – острый крюк на длинной ручке и подцепил им край брезента.

– За что люблю сиамцев, – сказал Баклавский, обращаясь в большей степени к своим подчиненным, – так это за умение угрожать в самых неожиданных ситуациях. Вы расскажете нам, любезный, кто же так фаршировал несчастное животное?

Мясник что-то прорычал и закономерно получил сапогом в бок от патрульного, знакомого с основными сиамскими ругательствами.

Под брезентом обнаружились десятки тугих продолговатых мешков. Расплывчатый штамп на каждом гласил, что к их изготовлению имеет непосредственное отношение товарищество «Сома Ривер Ресурс». Один из верхних мешков оказался слегка надорван, и крупные глянцевые бобы, переливаясь голубым и синим, драгоценными камушками скатывались по китовому боку под ноги Баклавскому и через щели между пальцами стапеля с глухим звоном падали в сливную ванну.

– Кноб Хун разрежет тебе живот, – не унимался мясник, – и зашьет в него двух вивисекторских крыс! Ты увидишь их, только когда они вылезут из твоего поганого рта!

– Кислоту, – сказал Баклавский патрульным, высвобождая руку из пилы.

А сам спустился к мяснику, сел рядом на корточки.

– Не думаю, чтобы досточтимый Кноб Хун когда-нибудь приторговывал сомскими бобами. Он умный и деловой человек. Дядюшке Кноб Хуну очень не понравилось бы, что какой-то киторез осмеливается возводить на него напраслину.

Четверых патрульных, надевших респираторы и защитные очки, можно было принять за подземников. Они с трудом втащили в ангар пятидесятилитровую бутыль из толстого химического стекла. Увидев кислоту, мясник заверещал и закричал что-то нечленораздельное.

– Каждого, каждого из вас, – Баклавский сгреб его за воротник, – я предупреждал лично – никаких бобов в моем порту. Ты сам накликал беду.

Пока досмотровики опорожняли мешки в сливную ванну, заполняли ее проточной водой так, чтобы ни один боб не остался сухим, пока кислота с шипением и бульканьем выплескивалась в эту взвесь, а синие шарики лопались, обнажая белоснежное нутро, и тут же серели, чернели, превращались в слизь, Баклавский стоял у открытой боковой стены ангара и смотрел на Кетополис.

Хрустальная башня дрожала светящимся столпом в утреннем воздухе. У верхней мачты, почти прячущейся в пробегающих облаках, можно было разглядеть темное пятно дирижабля. Острова в устье Баллены, разделяющей Пуэбло-Сиам и остальной город, тонули в сизой угольной дымке. Черная ниточка моста Меридиана скорее угадывалась, чем виднелась на самом деле.

На авениде Дельфинов уже начали запускать фейерверки, треск и взрывы слились в постоянный хруст, будто кто-то за горизонтом мял вощеную бумагу. Улыбчивые сиамцы сейчас торопятся выйти на улицу, всюду гомон и приветственные крики, разноцветные киты на длинных шестах плывут над крышами домов, и Будда улыбается своим подданным в ответ, словно намекая, что все будет хорошо.

На мгновение показалось, что в рокот праздника вплелись выстрелы. Впрочем, вряд ли кто-то сюда сунется – год назад пришлось продемонстрировать, что такое счетверенный пулемет, с тех пор любопытных не находилось.

Встревоженные чайки метались над гаванью, вырисовывая странные ломаные фигуры, похожие на сиамские буквы.

Конечно, Кноб Хун, думал Баклавский. На этом берегу Дядюшка так или иначе стоит абсолютно за всем, за каждой заработанной кроной, за каждой жизнью и каждой смертью.

Но разве это что-то меняет?

3. Новый порт

Новый порт, неудержимо разрастающийся, пускающий в бухту все новые метастазы-пирсы, с воды казался стеной из кораблей. Левее, под щербатыми склонами Монте-Боки, хмурились серые борта броненосцев, справа, в мутной дымке, зависшей над устьем Баллены, создавали суету речные трамвайчики, шлюпы, яхты и прочая мелочь, а прямо по курсу возвышались гордые обводы торговых парусников – темное дерево, золотые буквы имен, лес мачт.

Катер Баклавского в несколько галсов пробрался к отдельному пустому причальчику, закрепленному за Досмотровой службой.

Одинокий офицер застыл у поручней. Долгополая морская шинель смотрелась на плотной фигуре немного кургузо. Ветер налетал порывами, и одной рукой офицер придерживал фуражку, а другой – как-то по-дамски придерживал полы шинели, не давая им распахиваться. Немного комичный, но такой домашний, в доску свой Савиш. Баклавский был рад видеть своего помощника и заместителя, хотя его появление и стало сюрпризом – тот заведовал конторой Досмотра на Стаббовых пристанях.

Савиш не выглядел моложе шефа из-за ранней седины, хотя ему едва исполнилось тридцать семь. Свои внешние недостатки он умело направлял во благо и слыл одним из главных кетополийских ловеласов. Впрочем, смертоубийственный шарм и невероятно развитое умение договариваться использовались им не только в амурных делах, и Баклавский часто засылал помощника туда, где сам не смог проломиться напрямую.

Когда Баклавский поднялся на причал, Савиш уверенно взял его за локоть и потянул в сторону конторы. Заговорил быстро и негромко, чуть склоняя голову к уху старшего инспектора.

– Кажется, снова пришло письмо. Если так, то игнорировать уже нельзя. Это какая-то провокация, нам нельзя просто отмалчиваться. Ежи, давай сообщим в контрразведку…

Баклавский молча протянул руку. Савиш вложил ему в ладонь холодный латунный патрон пневмопочты класса «лично в руки». Отвинтив пробку с торца цилиндра, – она характерно хрустнула, подтверждая, что патрон еще не был распечатан, – Баклавский взглянул на номер отправителя. Судя по первым двум цифрам, письмо отправили откуда-то с восточных окраин.

– Как на пристанях?

– Без эксцессов, – сказал Савиш. – Галлийский шелк, кельнская вода – ничего сверхъестественного. «Клео», мне кажется, уже почти разгрузилась.

– А мы накрыли бобы, – не без гордости сообщил Баклавский.

– Ух ты! Много?

– Пару тонн.

Савиш присвистнул. Баклавский выудил пальцем из цилиндра свернутое в трубочку письмо – стандартный узкий и длинный листок формата «пневма». Развернул тонкую хрустящую бумагу.

«Дорогой Ежи,

лес ощетинился ветками. Патройские смертники лишь длят агонию. Очищение застанет нас на руинах Хрустальной башни. Ты справился с Сиамом – подчинишь и моих новых друзей. В мире было бы грустно без тебя.

Искренне и отчаянно,

Твой О.О.»

Баклавский поймал заинтересованный взгляд помощника.

– Чуть позже, – сказал он Савишу и сунул письмо в карман, видя, что от дверей конторы к ним спешит незнакомый смуглый офицер в мышино-сером мундире.

– Господин инспектор, – издалека загнусавил таможенник.

– Старший инспектор, – поправил его Баклавский. – Слушаю вас, господин майор. И давайте без чинов, не на плацу. – Протянул руку. – Баклавский.

– Ривейра. Я по поводу любековских контейнеров. Можете, как сосед соседу, объяснить, что происходит?

Савиш изменился в лице и тихо отдрейфовал в сторону.

– А что-то происходит? – уточнил Баклавский. – Обычная процедура – Досмотровая служба по своему усмотрению проверяет грузы, входящие или покидающие порт. Торговый дом «Любек и сыновья» – один из наших основных подопечных. Что вас волнует?

– Все обеспокоены, – сказал таможенник. – В Ганайских копях взрывом метана искорежило несколько жужелиц, добыча угля почти остановлена. Техника нужна как воздух, а вы тормозите отправку. Груз срочный, идет под пломбой Канцлера. Зачем устраивать волокиту?

– Думаете, Канцлер лично пломбировал ящики? – улыбаясь, спросил Баклавский. Он всегда улыбался, когда злился, а сейчас был просто взбешен.

Никаких разумных доводов задерживать двенадцать тяжелых морских контейнеров, принадлежащих главному торговому дому города, у него не было. Только чутье, знаменитое лисье чутье, сделавшее его начальником Досмотровой службы. С грузом что-то не так, но из-за пломб Одноногого контейнеры нельзя вскрыть. Из допустимых трех суток на проверку уже шли последние, а ответа из Дворца так и не было. Ни положительного, ни отрицательного, никакого.

Все это типично, так типично для Его Величества, думал Баклавский. Немудрено, что практик и прагматик Канцлер давным-давно подмял под себя всю власть – государство не терпит пустоты, а королю откровенно плевать на собственные обязанности. Скорее всего, он даже не подозревает, что они у него есть.

– Не надо шутить, Баклавский… – выскочка из центральной таможни сразу включил увещевающие интонации, так разговаривают с непослушными детьми и капризными больными. – Разрешения на досмотр у вас нет и не будет. Любековский сухогруз под парами, так зачем ссориться со всеми? Соблюсти букву?

Интересно, подумал Баклавский, а когда мою службу вольют в таможенное управление, мне с этой крысой еще и работать придется вместе? Увольте! Все катится киту под хвост…

– А вот еще занимательный вопрос, – сказал он. – Горное, как вы мне напомнили, оборудование следует из Кетополиса в Ганайские копи. Чисто внутренняя перевозка. Так кто же вас, любезный Ривейра, уполномочил просить досмотровиков за этот груз? Может быть, мне побеседовать сразу с этим человеком?