Текст книги "Изгнание дьявола из моей лучшей подруги"

Наступил конец света, как мы его знаем (а я чувствую себя прекрасно)[7]7
  «It’s the End of the World as We Know It (And I Feel Fine)» – песня группы R. E. M. (1987 г.)


[Закрыть]

– Ты где? – тихо спросила Эбби, повернувшись спиной к очереди у кассы. На другом конце телефона слышался плеск воды.

– Я сидела в ванной и хотела побрить ноги, но тут вся вода стала красной. Не понимаю, это моя кровь, или я что-то вспомнила, по-настоящему это, или у меня уже глюки… – плеск воды на заднем плане затих, и раздалось громкое жужжание. – Помоги! – прошептала Гретхен.

– Сколько крови?

– Много…

– Значит, так – вылези из ванны и встань перед зеркалом на белое полотенце…

– Очередь! – Ди-Ди дернула Эбби за рукав.

– Секунду, – одними губами прошептала Эбби, отмахиваясь – замороженный йогурт сейчас явно был не главной проблемой. В трубке послышался плеск, звон капель, потом – тишина.

– Встала? Есть на полотенце кровь?

Долгое молчание, затем:

– Нет! – ответила Гретхен с явным облегчением.

– Точно? Все полотенце чистое?

– Да! О господи, я с ума схожу…

– Иди смотреть телек, позже поговорим. Обязательно позвони мне сегодня.

– Прости за беспокойство. Удачной работы…

Разрешив серьезную проблему и повесив трубку, Эбби со спокойной совестью продолжила раскладывать ванильный йогурт по вафельным рожкам и посыпать сверху ириской и шоколадом, пока не наступило девять часов, и они с Ди-Ди не заперли помещение. Приехав домой, Эбби залезла в постель и принялась смотреть телемарафон Джерри Льюиса, который уже заканчивался, держа при этом палец на звонке своего телефона вплоть до 11:06. В это время у них с Гретхен был ежевечерний телемост. Эбби нельзя было звонить подруге настолько поздно, и Гретхен, собственно, тоже не должна была звонить ей. Но Эбби держала палец на звонке и отпускала, стоило ему завибрировать, так что родители ничего не знали.

Тем вечером, однако, телефон так и не зазвонил.

* * *

Утро понедельника, двадцать минут восьмого. Олд-Вилледж была окутана наползавшим из гавани туманом, который нависал над землей и сглаживал все острые углы. Эбби затормозила напротив дома Гретхен на Пьератес-Крузе. Она подпевала Филу Коллинзу, который, как никто, способен был поднять Эбби настроение. На заднем сиденье был набор батончиков из воздушного риса, чтобы смягчить приземление Гретхен после тяжелых выходных.

Обычно она ждала Эбби на улице, но сегодня там был только Хороший Песик Макс, который уже перевернул мусорный бак доктора Беннета и зарылся туда по самые плечи. Стоило Эбби затормозить, как пес насторожился, обернулся и стоял, как вкопанный, глядя на Катышек. Эбби открыла дверь машины, и Макс хотел перепрыгнуть через белые пакеты с мусором, но зацепился передними лапами, плюхнулся в мусор всей мордой и задергался, пытаясь вырваться.

Эбби бросилась ко входу. Стеклянная дверь разгерметизировалась, но вместо сонной Гретхен, жаждущей инъекции кока-колы лайт, ее встретила миссис Ланг в халате со словами:

– Гретхен сегодня не пойдет в школу.

– Можно, я поднимусь? – спросила Эбби. На лестнице послышался грохот, и появилась Гретхен в школьной форме с сумкой для книг на плече:

– Пойдем!

Миссис Ланг схватилась за сумку, остановив дочь:

– Ты почти не спала! Я твоя мать, и я решаю, пойдешь ты или нет!

– Отпусти меня!!! – завопила Гретхен, высвобождаясь из ее хватки. Эбби покраснела, чувствуя, как потеют ладони и спина – ей всегда становилось неловко во время ссор подруги с ее матерью, потому что она никогда не знала, как показать, на чьей стороне находится.

– Скажи ей, Эбби! Я должна пойти! Это очень важно для моего образования!

– Ну… Э-э… – ответила Эбби, запинаясь под взглядом миссис Ланг. Вдруг лицо последней вытянулось:

– Ох, Макс…

Эбби оглянулась – Хороший Песик Макс подошел к дому и теперь пялился на троих женщин, будто впервые их видел. К его морде прилипла окровавленная женская прокладка.

– Фу-у! – засмеялась Эбби и, схватив Макса за ошейник, потянула собаку к двери.

– Нет, Эбби! Он весь грязный! – воскликнула миссис Ланг, перехватывая ошейник. Воспользовавшись суматохой, Гретхен вырвалась из материнской хватки, бросилась к Пыльному Катышку, волоча за собой Эбби, и крикнула через плечо:

– Пока, мам!

– Гретхен!.. – крикнула миссис Ланг, подняв голову, но подруги уже были далеко.

– Держите своего пса подальше от моего двора – у меня есть духовушка! – заявил доктор Беннет пробегающим девушкам, оторвавшись от своих мусорных баков.

– Доброе утро, доктор Беннет! – помахала ему Гретхен, прежде чем обе бросились в Катышек, и Эбби нажала на газ.

– Почему ты вчера не позвонила? – спросила она.

– Я говорила с Энди! – ответила Гретхен, передавая подруге две монеты в 25 центов. Она вытащила из промежутка между сидений кока-колу лайт – Эбби всегда привозила ее для Гретхен.

Эбби это бесило. Вернувшись из летнего библейского лагеря, Гретхен только и говорила, что об Энди – своей великой курортной любви: Энди то, Энди се, он такой классный, такой мускулистый, и она обязательно поедет к нему во Флориду… К первой неделе июля Энди был совершенно забыт, и Эбби думала, что навсегда, но теперь он вернулся снова.

– Это хорошо, – сказала Эбби. Ей самой не понравилось, как кисло это прозвучало, поэтому она изобразила улыбку и наклонила голову вбок, будто внимательно слушала. Эбби никогда не видела Энди на фотографиях («Он считает, что фотографироваться – значит держаться за прошлое!» – вздыхала Гретхен) и не говорила с ним по телефону («Мы переписываемся – этот способ общения гораздо глубже, чем телефон!» – ворковала Гретхен), но прекрасно его себе представляла: Энди был хромым, горбатым, у него не было одной брови, и он носил брекеты. Может быть, даже внешний стоматологический намордник.

– Энди принимал ЛСД, и он говорит, что тот случай в ванной совершенно нормален. Это со многими бывает, так что судьба Сида Барретта мне не грозит!

– Я же тебе говорила – все хорошо! – улыбнулась Эбби, вцепившись в руль так, что стало больно пальцам. Порывшись в кассетах Эбби, Гретхен поставила их наикрутейший летний микс. На школьную парковку подруги въехали в облаке белой пыли, во всю глотку подпевая Бонни Тайлер и переживая вместе с ней «Полное Затмение в Сердце». Эбби припарковалась на свободном месте далеко в конце и дернула стояночный тормоз. Напротив них была спортивная площадка, а за ней – дом директора, где пять бродячих собак (на болотах жило много таких животных) гонялись друг за другом сквозь туман.

– Готова к любимой школе? – спросила Эбби. Гретхен поежилась и обернулась на заднее сиденье:

– У меня флэшбэки…

– Что?

– Меня кто-то постоянно трогает сзади за шею… Всю ночь не спала.

– Вау. Все-таки ты превратилась в Сида Барретта.

Гретхен вместо ответа показала ей средний палец и сказала:

– Пойдем в любимую школу.

По дороге в здание Эбби коснулась пальцами шеи Гретхен сзади. Та подскочила и сказала:

– Прекрати! Тебе понравится, если я так сделаю?

Школа Олбемарл-Академии располагалась на реке Эшли, у границы Олбемарл-Пойнт. С двух сторон ее окружали болота, а с третьей – район Кресент. Образование здесь было интенсивным и дорогим, и все, кто ходил в Олбемарл, считали себя лучше всех остальных чарльстонцев.

– Упс… – произнесла Гретхен и кивнула вперед. Они с Эбби в этот момент пересекали Олбемарл-Роуд, по одну сторону которой лежали парковка для учащихся и спортивные площадки, а по другую – здания школы. Навстречу им шел физрук Тул – огромная груда мышц и мяса в неприлично тесных спортивных штанах для тяжелой атлетики.

– Леди, – кивнул он им, проходя мимо.

– Мистер Тул, хотите яиц? – спросила Гретхен, стряхивая сумку с плеча и залезая туда. – Мама дала мне на завтрак вареные яйца.

– Нет, спасибо, у меня свои яйца есть! – ответил физрук на ходу. Подруги удивленно переглянулись, расхохотались и пустились в бег по тротуару. На остановке для родительских автомобилей рядом с флагом сидел Трей Самтер.

– Слышьте, вы сделали вопросы по геологии? – жалобно окликнул он девушек со своей скамейки. Учебный год только начался, а у Трея уже была куча долгов по домашке.

– Правильный ответ – магматические горные породы! Всегда магматические горные породы! – отвечала Гретхен. Они с Эбби свернули и оказались в открытой галерее, где с одного боку был главный офис, с другого – стеклянные двери, ведущие в коридор на втором этаже, впереди – необъятный зеленый газон, а позади – колокольня. Теперь подруги находились в самой гуще учеников Олбемарл-Академии.

– О, Господи помилуй… Какие же мы все отстойные, – произнесла Гретхен.

Здесь учились дети докторов, адвокатов, банковских президентов, владевших лодками, лошадьми, загородными плантациями, домами у моря в Сибруке, живших в роскошных особняках в Маунт-Плезанте или в исторических зданиях в центре… и каждый ученик ничем не отличался от других.

Памятка для учеников заменяла в Олбемарле Священное писание, и дресс-код, там описанный, был очень прост: вы одевались, как ваши родители. Пышные прически-«химии», кислотные цвета и большие накладки на плечи предназначались для выходных. Во время учебной недели соблюдался дресс-код, типичный для элитных новоанглийских школ, где готовили к университету: девочки одевались, как «юные леди», мальчики – как «юные джентльмены», а тем, кто не знал, что это значит, в Олбемарл было не место.

Хуже всего приходилось мальчикам: их мамы закупались в «М. Дюма» – магазине на Кинг-Стрит, специализировавшемся на стиле «шебби-шик». В седьмом классе мама выбирала для сына один комплект одежды, в котором он ходил остаток жизни: брюки цвета хаки, зимой – рубашки «Поло» с длинными рукавами, весной – рубашки «Айзод» с короткими рукавами. После университета к этому добавлялись темно-синий блейзер, светлый льняной костюм в тонкую полоску и набор «веселеньких» галстуков, в которых выросшие мальчики ходили на первую работу – в местную юридическую фирму или в папин банк.

Девочки что-то пытались делать – бунтарки вроде Джоселин Цукерман иногда появлялись с дредами. Дресс-код, строго говоря, не запрещал это, но прическа Джоселин оказалась достаточно шокирующей, чтобы ученицу отправили домой. По большей части девушкам удавалось хитро находить способы самовыразиться, не нарушая дресс-кода: те, кто желал привлечь внимание к груди, носили белые водолазки под горло, так как вырезы в той самой области были запрещены; ученицы, считавшие, что у них хорошая попа, носили облегающие лосины, показывавшие их достоинства в самом выгодном свете, а если ты хотела сказать «я – свободная и нестандартная личность», к твоим услугам были неброские узоры под звериную шкуру (леопард, тигр или зебра). Однако, как ученицы ни старались, все все равно выглядели совершенно одинаково.

Дело ведь было не только в одежде. Олбемарл был открыт для всех возрастов – с первого по двенадцатый класс, но в классе Эбби было всего семьдесят два ученика, большинство из которых, начиная с первого класса, учились в этой школе все вместе: вместе катались по кафе (одна машина на всех) и вместе были на балу дебютанток. Их матери вместе ходили на заседания Ирландского католического общества, их отцы вместе воротили финансами и вместе охотились на голубей.

Все в этой школе жаловались, что много задают, и одновременно презирали обычные школы, потому что там все «слишком легко»; все терпеть не могли дресс-код и одновременно насмехались над «реднеками», которые шатались по торговому центру «Цитадель» в вареной джинсе и с прическами типа маллет; все хотели быть личностью и одновременно панически боялись выделяться.

* * *

Прозвенел первый звонок, и ученики отправились в класс. На протяжении всего дня Эбби раздавала батончики из вареного риса на каждом уроке. На информатике новый учитель, мистер Барлоу, заявил, что в компьютерном классе есть нельзя, на геометрии миссис Мэсси конфисковала лоток с батончиками, съела две штуки и вернула остальное на заднюю парту, где сидела Эбби, на истории США Эбби поторопилась раздать батончики до второго звонка… и тут же появился противный мистер Гроут и заставил всех выбросить их в мусорку.

Наконец прозвонил звонок на обеденный перерыв. Эбби нашла Гретхен, и вместе они отправились на Газон, лежавший в тени колокольни. С одной стороны Газон был ограничен главным офисом и галереей, с другой – актовым залом. Рядом со входом в актовый зал и стояла колокольня – четырехэтажная прямоугольная громадина из кирпичей цвета ржавчины, она, казалось, вонзилась в сердце школы, будто кол. На той стороне колокольни, что была обращена к Газону, находился школьный девиз, выложенный большими металлическими буквами: «Вера и честь».

Гли и Маргарет сидели на типично чарльстонской скамейке-качалке под солнышком. Неподалеку ребята играли в бочче. Плюхнувшись рядом на траву, Эбби и Гретхен достали йогурты и зеленые яблоки и принялись обсуждать субботнюю ночь, будто были в этом деле асами и упарывались ЛСД еще с Вудстока.

– У вас есть флэшбеки? – спросила Эбби.

– Ага. Мне было видение твоего лица на заднице одной собаки, – ответила Маргарет.

– Это не смешно. У Гретхен флэшбеки, – сказала Эбби.

Все посмотрели на Гретхен. Та пожала плечами:

– Я просто устала, вот и все…

Эбби это насторожило – обычно Гретхен была совсем не против пожаловаться.

– Что случилось? – спросила Гли.

– Ничего не случилось, потому что кислота не сработала! – заявила Маргарет.

– Мне показалось, что я порезалась, пока брила ноги. Все нормально, – объяснила Гретхен.

– Жуть какая! – воскликнула Гли. – Ты была в ванной? И тебе показалось, что ты истекаешь кровью и сейчас умрешь?!..

Гретхен молча рвала траву. Эбби пришла ей на помощь:

– Когда я искала ее в лесу, я кое-что услышала…

– Что?! – Гли наклонилась вперед.

– Странные звуки… и еще я видела какое-то старое здание.

– А, да, это… – скучающе откликнулась Маргарет. – Нам его нельзя сносить… мол, какой-то супер-пупер исторический памятник. Помойка, а не памятник…

Эбби обратилась к Гретхен:

– Ты помнишь хоть что-нибудь, что произошло?

Гретхен сидела, сгорбившись и наклонившись вперед, и не слушала. Повернувшись к ней, Эбби увидела, как плечи Гретхен дернулись, и она снова вздрогнула.

– Земля вызывает Гретхен! Что было, пока ты гуляла голой по моему заднему двору? – окликнула ее Маргарет.

– Кто был голой? – отозвался голос Уоллеса Стоуни, внезапно оказавшегося среди подруг. Настроение немедленно переменилось. Рядом друг с другом девушки могли расслабиться, но Уоллес Стоуни – это совсем другое дело. Он учился в 12 классе, был парнем, играл в футбол и придерживался мнения, что дружба – это чувства, а чувства – это слабость, а слабость надо искоренять.

– Гретхен, – ответила Маргарет, подвигаясь на скамейке.

– Надо вам было есть грибы, – сказал Уоллес Стоуни, усевшись рядом с ней и потеснив Гли. Та встала и пересела на траву рядом с Эбби и Гретхен.

У Уоллеса Стоуни была заячья губа, и Эбби всегда удивляло, почему он не стал от этого лучше как человек, более того – остался невероятным козлом? Подруги терпели его только потому, что он учился в выпускном классе и был парнем Маргарет, а Маргарет терпела его только потому, что Стоуни всегда выполнял ее приказы.

Неловко обхватив Маргарет и закинув ее ноги себе на колени, Уоллес заглянул ей в глаза и произнес:

– Под грибами любовные ласки намного страстнее.

– Я сейчас блевану, – сказала Гли. – Пойду в компьютерный класс.

– Ботанка! – крикнула ей вслед Маргарет.

– Да, я тоже пойду, – Гретхен поднялась на ноги.

– В чем дело? Девственницам неловко меня слушать? – ухмыльнулся Уоллес. Гретхен развернулась, долго смотрела на Уоллеса и ответила:

– Да, ты меня раскусил. Рыбак рыбака… – и с этим она направилась вслед за Гли.

– Оставлю вас наедине… Продолжайте лизаться, – Эбби тоже за ними последовала. Она догнала Гретхен, когда уже прозвенел звонок, и две подруги снова увиделись только на тренировке по волейболу. Приближалась первая игра, и, если они продуют, будет позор. В прошлом году команда Олбемарла побила Эшли-Холл со счетом 12:0, но теперь самые сильные игроки закончили подготовительную школу и отправились в университет, к которому она их готовила, так что тренерша Грин не питала оптимизма:

– Вы – самые ленивые, немотивированные, деморализованные ученицы, которых я видела за всю свою жизнь! Идите домой и подумайте, хотите ли вы вообще играть за Олбемарл в этом году – если в вас нет огня, я вас и видеть не хочу на поле!

– Спасибо, тренер, – ответила Маргарет, когда все расходились. – Вы нас очень поддержали.

– Я не твоя мама, Миддлтон! Вам пора проснуться и жить в реальном мире!

Маргарет и Эбби переглянулись, закатывая глаза. После этого Маргарет пошла на репетицию группы, где играл Уоллес, а Эбби пошла с Гретхен на парковку. Гретхен по дороге снова дернулась.

– В чем дело? – спросила Эбби.

– Флэшбеки. Все хуже и хуже…

– Энди тебе ведь сказал, что это нормально.

– Энди понятия не имеет, о чем говорит! – сердце Эбби радостно подпрыгнуло при этих словах. – Весь день меня как будто кто-то трогает за шею сзади… все чаще и чаще. Каждую секунду… тык-тык-тык…

Перейдя дорогу, они теперь шагали под замшелыми дубами, что росли у ворот на парковку. Из-под ног разлетались камешки – белый гравий здесь был таким острым, что чувствовался даже через обувь. Все разъехались, и машин уже почти не было. Катышек одиноко стоял в дальнем конце.

– Вот так? – спросила Эбби, тыкая пальцем Гретхен в плечо – тык!

– Не смешно! Прошлой ночью я спать не могла. Стоило мне устать, как тут же меня начали трогать за лицо, дергать за ноги…

– Скоро выветрится – не может же кислота вечно оставаться в организме. Даже двое суток не прошло, – Эбби пыталась говорить уверенно, будто наизусть знала, сколько длится период полувыведения у галлюциногенных наркотиков.

– Мне срочно нужно поспать, или у меня крыша поедет, – Гретхен подтянула сумку на плече. – Все лицо болит…

Эбби снова ткнула ее в плечо. Гретхен отмахнулась.

Для Эбби это был самый обычный понедельник.

Она еще не знала, что тот день станет началом конца.

Одно за другим [8]8
  «One Thing Leads to Another» – песня группы The Fixx (1983 г.)


[Закрыть]

– Вы дети взрослые, и кто-то из вас, возможно, уже видел на вечеринках это, – тренерша Грин, стоявшая на возвышении перед собравшимися старшеклассниками, подняла повыше бутылочку из зеленого стекла. – Производители называют это «Коктейль из вина и сока от «Бартлз-энд-Джеймс». Полицейское управление Чарльстона называет его «напитком для насильников».

Гретхен дернулась вперед, поеживаясь. Эбби, сидевшая рядом, оглянулась в поисках того, кто ее тронул, и, конечно же, никого не увидела. Позади зазвучал приглушенный шепот и смешки – это гоготал Уоллес Стоуни со своими дружками по футбольной команде. Тех звали Джон Бейли и Малкольм Цукерман (последний по неизвестной причине называл себя Ядреной бомбой).

– Он сладок на вкус и стоит около доллара: в жаркую погоду, если не следить за собой, легко выпить три или четыре бутылки и даже не заметить, – продолжала Грин. – Но не обманывайтесь – в одной такой бутылке содержится больше алкоголя, чем в банке пива! Для молодой женщины, злоупотребляющей этим, очень легко попасть в ситуацию, которая поставит под угрозу самое драгоценное для девушки. Вы знаете, о чем я говорю!

Сделав драматическую паузу, тренерша обвела взглядом аудиторию, бросая вызов каждому ученику или ученице, готовым пошутить. Когда вам рассказывали нечто душеспасительное, смех был смертелен.

– Есть вещи, которые нельзя починить, и чтобы сломать их, достаточно одной-единственной ошибки. Например, ваша репутация, или доброе имя вашей семьи, или… Ваш Самый Драгоценный Дар!

Эбби так и подмывало наклониться к подруге и сурово прошептать: «Ваш Самый Драгоценный Дар!..» У этой фразочки явно был потенциал навсегда закрепиться в их с Гретхен наборе излюбленных фразочек, рядом с «Ник-нак-вуги-вуги-вуги!..» (брачным зовом коал) или «Крепкий, крепкий, крепкий – хлипкий, хлипкий, хлипкий!» (из рекламного ролика про мусорные пакеты). Но Гретхен весь день выглядела, будто вот-вот заревет, с того самого момента, как упала на пассажирское сиденье Пыльного Катышка утром с красными глазами. Настоящий комок голых нервов.

Гретхен утверждала, что ее всю ночь хватали невидимые руки – трогали за лицо, хлопали по плечам, гладили по груди… Она часами лежала в постели совершенно неподвижно, молясь, чтобы флэшбеки прекратились, а слезы стекали по вискам и копились в ушах. Около двух утра Гретхен тайком протащила в спальню беспроводной телефон, позвонила Энди, проговорила с ним два часа и, наконец, уснула. Проснувшись на рассвете, она обрадовалась, что поспала целых два часа… и тут же почувствовала, как ее тронули за живот, побежала в туалет и блеванула.

– Я потеряла счет ученицам, которые в слезах приходят ко мне в кабинет, – продолжала Грин с просторной сцены из светлого дерева в передней части актового зала. – Пока вы чего-то не лишились, вам не понять его ценности.

Может быть, Гретхен преувеличивает, подумала Эбби. Сколько же могут длиться эти флэшбеки? Однако ее слова были похожи на правду: утром в этот же день Гретхен уснула на истории США, так что мистер Гроут постучал по ее парте и заныл сквозь усы, мол, может быть, разговор с директором будет для нее интереснее.

* * *

– Я говорю о вашем будущем! – повысила голос Грин. – Один неверный шаг – и вы лишитесь его навсегда. Вот так! – она щелкнула пальцами, издав такой звук, будто кости треснули, и сделала паузу, чтобы ученицы осознали весомость ее слов. Верхняя губа тренерши блестела от пота.

В наступившей тишине слышалось гудение огромного кондиционера, набивавшего комнату прохладным воздухом из вентиляционных труб на потолке. В конце зала кто-то кашлянул. Раздался громкий стук стула – это Гретхен снова дернулась вперед. Эбби выразительно посмотрела на подругу и увидела, что правое плечо Гретхен тряслось, будто кто-то толкал его вперед. Эбби, которая никогда не молилась в церкви, сейчас отчаянно просила Бога, чтобы Грин не заметила шум.

– Прекрати… – прошептала Гретхен.

– Ш-ш-ш! – зашипела Эбби, чувствуя, как по ребрам бежит холодный пот.

– Ваш единственный дар, – повторила тренерша Грин, драматически жестикулируя зеленой бутылкой в руке, – можно потерять только один раз в жизни! И это должно случиться с человеком, которого вы любите, а не…

– Прекрати! – завопила Гретхен, вскочила и развернулась, дрожа всем телом. Ее лицо покраснело, руки были напряжены. Каждая голова в актовом зале мигом развернулась в направлении Гретхен, все выпрямились в сиденьях, обратив на девушку все внимание.

– Я ничего не делал! – Уоллес Стоуни вскинул руки, показывая «Сдаюсь!».

– Чем я могу вам помочь, мисс Ланг? – произнесла тренерша.

– Гретхен. Сядь. Сейчас же, – прошептала Эбби уголком рта.

– Что-то случилось, мисс Ланг? – повторила Грин, чеканя каждое слово.

– Меня все время кто-то трогает!

– А потом ты просыпаешься, – вполголоса добавил Уоллес Стоуни. Ребята вокруг него рассмеялись.

– Тишина! – крикнула тренерша. – Может быть, вам скучно, мисс Ланг? Если желаете, я могу повторить это в субботней школе. Или в моем кабинете, когда будете плакать, лишившись своего сокровища и опозорив себя, семью и школу! Этого вы хотите?

Гретхен должна была, стиснув зубы, ответить «Нет, мэм», извиниться и сесть на место. Но, к ужасу Эбби, она начала спорить:

– Уоллес постоянно трогает меня за шею!

– Мечтай! – ответил Уоллес.

Тут засмеялась даже миссис Мэсси, сидевшая в конце их ряда, но тут же сделала учительское лицо и погрозила Уоллесу пальцем:

– Хватит!

– Я ничего не делал!

– Да, мы все видели – он просто сидел на месте! – пришел своему дружку на помощь Бомба Цукерман. – Она психованная!

– Ланг, ждите меня в вестибюле, – приказала Грин, указывая на Гретхен бутылкой, – или, еще лучше, ступайте в главный офис и ждите директора. Он лучше знает, что с вами делать.

– Я ничего не сделала! – закричала Гретхен.

– За дверь, немедленно! Марш!

– Но…

– Сейчас же!

Эбби внимательно разглядывала свои руки и переплетала пальцы.

– Нечестно, – пробормотала Гретхен, протискиваясь между ногами Эбби и следующим рядом. Она пошла к двери, пошатываясь – вид у нее был очень усталый. Неясно, что случилось, когда Гретхен дошла до конца ряда – может быть, она оступилась, может, кто-то подставил ей ножку, но Ланг споткнулась и упала всем прикладом в проход, что вел к выходу. В тот же момент послышалось «У-у-у!..».

Этот звук слышен, когда в столовой разбивают стакан, и никто никогда не знает, кто именно его начал. Вот и сейчас три сотни глоток в актовом зале издали негромкий протяжный упрек, пристыжая одноклассницу: «У-у-у!..» Подобно воздушной тревоге, они не замолкали, пока Гретхен шла к двойным дверям по длинному проходу. Эбби сидела прямо, как палка, окаменев от ужаса, и не присоединялась.

– Прекратить! – закричала Грин со сцены и дважды хлопнула в ладоши перед микрофоном. – Молчание! – наклонившись к микрофону, тренерша подула в свисток, висевший на шее. Микрофон увеличил пронзительный звук, вой прекратился и учащиеся схватились за уши, делая вид, что им больнее, чем на самом деле. – Вы думаете, это все шутки? Некоторые люди только и ждут, пока вы отвернетесь на миг, чтобы добавить вам в кока-колу наркотики – ГОМК, ЛСД, фенциклидин! Думаете, это неправда? Почитайте газеты!

Тут директор с трудом поднялся из сиденья в первом ряду, взошел на сцену и оттеснил Грин в сторону, как бульдозер.

– Спокойствие, спокойствие, – произнес он нечистым монотонным голосом. – Спасибо вам, тренер, за ценную информацию.

Директор изобразил своими похожими на ласты ступнями глухую барабанную дробь. Учителя, не сразу поняв, что от них требуется, через некоторое время подхватили вслед за ним, и, наконец, ученики ответили редкими аплодисментами.

– Я хотел бы воспользоваться этим моментом и сообщить, что чрезвычайно во всех вас разочарован. Основополагающие ценности Олбемарл-Академии выражены в ее девизе: «Вера и честь». И этим утром вы все предали мою веру в вас.

Директор всегда и во всех был разочарован – эта эмоция была единственной, что он когда-либо испытывал. Этот серый человек с толстой талией (серые волосы, серая кожа, серые глаза, серый язык, серые губы) учился в Олбемарле в детстве и больше трех десятилетий провел здесь в ролях учителя и директора. Все это время каждый ученик, переступивший порог школы, не доставлял ему ничего, кроме разочарования.

– Учебный год не успел начаться, а в комнате отдыха для старшеклассников уже зафиксированы случаи вандализма! – продолжал директор, перебивая зазвучавшие шепоты. – Некоторые машины на парковке для старших классов не имели в окнах необходимого стикера, либо его не было видно из-за неправильного размещения. Также в кампусе были замечены случаи курения. С этого дня и до конца семестра комната отдыха для старших классов закрыта! Я обсудил свое решение с куратором комнаты мистером Гроутом, и он его поддерживает.

Повисло молчание. Атмосфера явно переменилась.

– Кроме того, каждый и каждая, чья машина будет обнаружена на парковке для старшеклассников без соответствующего стикера, будет временно отстранен от занятий. Дисциплина… – по рядам пошел шепот. Грин шагала по проходу и записывала имена. – Спокойствие! Дисциплина избавляет нас от необходимости наказания. А теперь споем гимн нашей alma mater.

Миссис Гей бросилась к пианино у подножья сцены и начала бить по клавишам. Директор, тренерша Грин и новый священник, отец Морган, встали и запели, учителя и ученики последовали их примеру. Эбби была, кажется, единственным человеком в зале, кто знал все слова, однако она, как и остальные, просто открывала рот под музыку и издавала нечленораздельные звуки. Нестройное пение учеников, славивших свою школу со всем энтузиазмом каторжников на каменоломне, наполнило зал.

Немедленно после мероприятия Эбби, Гли и Маргарет поторопились найти друг друга. Все студенты рассыпались на группы по Газону, над которым гудели разговоры. Ходили слухи, что теперь директор отменит бал в честь встречи выпускников или «Неделю командного духа», или снесет комнату отдыха для старших классов, или убьет всех родителей и устроит тут субботнюю школу. Директор был совершенно сумасшедший – откуда знать, что еще он выкинет?

Однако Эбби, Гли и Маргарет больше волновались насчет Гретхен. Как только закончилось собрание, они тут же направились в главный офис, но секретарша старшей школы мисс Тоне их сейчас же прогнала. Подруги направились на Газон, сели так, чтобы видеть дверь главного офиса, и стали смотреть так пристально, что удивительно, как вход не охватило пламя. Они увидели, как директор зашел внутрь, направился в свой кабинет вместе с Гретхен и опустил горизонтальные жалюзи. Подруги продолжали смотреть на дверь офиса, не произнося почти ни слова – в тот момент, когда Гретхен появится, они должны были ее видеть.

– Ну как, все витаем в облаках? – Уоллес Стоуни плюхнулся на траву между Гли и Маргарет и засунул язык в горло последней.

– Я сейчас блевану… Слышьте, заткните мне рот! – взмолилась Гли. Маргарет, не отрываясь от пасти Уоллеса, показала Гли средний палец и взгромоздила ноги к бойфренду на колени, пока тот продолжал дегустировать ее язык.

– Очень по-взрослому, – огрызнулась Гли. Эбби не сомневалась, что это очень круто, когда тебя постоянно кто-то хочет, но сейчас было не время обжиматься посреди Газона, демонстрируя всем свою бессмертную любовь!

– Что ты сделал Гретхен? – спросила она Уоллеса. Тот отлепился от Маргарет:

– Ты из-за туши на ресницах ничего не видишь? Ты же сама там была! Твоя подружка не затыкается о том, как я ее трогаю – видимо, очень этого хочет!

– Она уже полчаса не выходит из кабинета – и все из-за тебя! Признайся, что ты сделал!

– Не суйся не в свое дело, – спокойно произнес Уоллес. – Я, что ли, виноват, что твоя ковырялка психованная?

Никто ничего не ответил ему, потому что тут Гретхен, наконец, вышла из офиса. Подойдя к подругам тяжелым шагом, она упала рядом с Эбби, даже не поглядев на Уоллеса.

– Что там было? – спросила Гли. – Тебя часа три не отпускали!

Утерев с подбородка слюну Уоллеса, Маргарет разломила свой мюсли-батончик «Карнейшн» и отдала половину Гретхен – Миддлтон всегда была рада поделиться едой, содержащей хоть сколько-нибудь калорий.

– Что этот нудила тебе сказал? – спросила Маргарет. Гретхен принялась крошить батончик и ронять кусочки на траву:

– Просто говорил… все про веру и честь, про то, что на нашей родине идет война за души детей Америки… не знаю, я быстро перестала слушать. Он спрашивал, принимаю ли я наркотики.

– Только если лекарство от мозгов! – вставил Уоллес, но никто не обратил внимания.

– И что ты сказала? – переспросила Маргарет, которой владел иррациональный страх, что Гретхен на всех них настучала.