Текст книги "Стихотворения святого Григория Богослова"

153. К нему же (132)

Поручает его покровительству одного ученого, Евдоксия.

Хотя высота начальственной власти неприступна, однако же дружба человеколюбива; по ней – то и я осмелился представить тебе сию просьбу. Ко всему, что сделал для меня доброго, присовокупи и это. Ученейшего сына нашего Евдоксия, человека и по жизни и по уму достойного твоей доблести, как и в ином чем не лиши своего приятного внимания, так удостой покровительства, если в чем окажется ему нужным твоя правота. А я воздам за это молитвами, чем одним и могу вознаграждать благодетелей.

154. Виктору (133)

Из уединения, где поправляет свое здоровье, просит стараться об умирении Церкви на открывшемся соборе.

Если теперь пишу, это не значит, что я дерзок; а если не написал скорее, это значит, что ленив. Лучше же сказать, даже не значит и этого; потому что не с кем было послать мне письмо, хотя (как

сам полагаешь) и желал сего. Я провожу время среди поля вдали от жилых мест и там поправляю телесное свое здоровье. Но теперь, когда есть случай, и приветствую тебя, и прошу жаловать меня, отсутствующего, той же честью, какой жаловал, когда был я с тобой, и не полениться утешать письмами меня, сильно огорченного разлукой. А поелику опять собор и опять борьба, притом среди врагов, которые внимательно наблюдают за всем, касающимся до нас, то подай руку общему собранию, будучи и сам не последним членом Церкви, и не допусти, чтобы все были потреблены пожаром, который ныне распространился в Церкви; но сколько можешь найти огнегасительных снарядов, употреби их в дело; побуди к тому же и других, чтобы и твои дела шли успешно, когда общее дело пойдет лучше.

155. К нему же (134)

Представляет к нему Иперехия.

Подлинно ты победитель, чудный мой, и победитель во всем доблестный; ибо, пока можно было, побеждал врагов оружием, а теперь побеждаешь всех добротой. Потому и осмелился я представить тебе это приветствие, а с приветствием и досточестнейшего сына Иперехия, которого, как знаю, почтишь за нрав, когда изведаешь этого человека, почтишь и ради меня, как положивший все делать в угодность мне. Вели же понадеяться ему на тебя в память нашей дружбы, которую, я уверен, очень ты уважаешь.

156. К Мардарию военачальнику (135)

Просит стараться об умирении Церкви на соборе епископов.

Ты мне и сродник, и свой, и все, чем только можно наименовать в подобном значении; потому что нас сопрягли благочестие и слава добродетели, какую узнали мы в тебе, ясно показавшем, что быть эллином и быть варваром – вся разность в теле, а не в душе, и расстояние в месте, а не в нравах и произволениях. Если бы многие из нашего рода стали возражать твоей правоте, то, очень знаю, у нас все было бы хорошо, и общественное, и частное. Прошу же тебя, как прекращаешь брань с внешними врагами своей десницей и своим благоразумием, так прекрати и нашу брань; и сколько станет у тебя сил, потрудись сделать, чтобы у собравшихся ныне епископов миром кончилось дело; потому что, как сам знаешь, весьма стыдно собираться многократно и не находить предела бедствиям, но к прежним смятениям прилагать непрестанно новые смятения.

157. К нему же (136)

Представляет на милостивое его внимание воина Феодора.

Давно желал я приветствовать твою досточестность; и благодарение Богу, подавшему повод! Рассуждая, чем вознаградить вручившего тебе это письмо, признал я всего лучшим передать его в твою власть. Отчасти и ради меня удостой его благосклонного внимания, потому что он вместе мой и твой: как живущий со мною – мой, а как воин – твой, разумею Феодора, который приходит теперь к тебе от меня. Пусть и он узнает, какой честью всегда пользовался я от тебя и еще пользуюсь.

158. К Фотию (118)

Отвечает на письмо, в котором Фотий хвалил Никовула за успехи.

Спрашиваешь, почему не пишу? А мне думается, что и сам ты не больше переслал писем (если только болезнь не выводит меня из ума и не делает, что

забываю даже и оказанное мне добро), хотя ты, который владеешь искусством и говорить и писать, если не другим чем, то, по крайней мере, как умершему, обязан мне надгробным словом. Итак, вот мое обличение; потому что, кто обвиняет дружески, тому не должно в этом заходить далее пределов дружбы. А что ты пишешь о дражайшем сыне Никовуле, это весьма важно, удивительно и достаточно к тому, чтобы увлечь добродушие отца, готовое верить всему, что для него желательно. Но я тогда приму это за правду, когда молодой человек, представив мне опыты, окажется не недостойным или твоих обещаний, или наших надежд.

159. К Елладию (234)

Просит доставить Никовулу – старшему упокоение от дел.

И другим приятно приветствовать твое благоговение, но еще приятнее сие мне в настоящем моем положении. Поелику с каждым почти днем теряю надежду, то сие и делает меня более к тебе привязанным, как получающего последнее приобретение. Но как сознаю это приобретение, то обязан я вознаграждением достоуважаемому сыну Никовулу, от которого мое приобретение; и как поступают бедные, когда, видя пред собой богатых, желают от них получить благодеяние, так поступаю и я, уплачивая ему долг через тебя. А имеет он нужду в покое от дел, как человек постоянно к тому привыкший; поэтому соблаговоли доставить ему случай к таковому упокоению.

160. К Олимпию (178)

Извещает о себе, что, спеша на свидание с ним, задержан болезнью в одной обители и просит о Никовуле.

Моя радость миновалась, как сон. Когда донесен я был до обители, чтобы получить там некоторое облегчение от купальни, потом питая, надежду свидеться с тобой, имел уже это благо как бы в руках, и провел в обители несколько дней; внезапно постигла меня болезнь, которая частью уже беспокоит меня, а частью угрожает мне. Если нужно найти какое подобие для моего недуга, то я терплю то же, что и полипы, которых насильственно отрывают от камней и которые часто бывают при этом в опасности или часть своих ячеек уступить камням, или прихватить с ними нечто от камней. Таково – то мое положение. Но о чем было мне нужно просить твою правоту лично, о том осмелился просить и заочно. Нашел я, что сын Никовул очень обеспокоен и заботой о продолжении пути, и постоянным пребыванием в обители, как человек немощный, не привыкший к этому и скучающий одиночеством. Соблаговоли употребить его на всякое другое дело, на какое тебе угодно; потому что он готов во всем служить твоей власти; но избавь, если можно, от этой заботы, если не по чему другому, то из уважения, что ходит он за мной, больным. Как просил я тебя о многом и за многих и получал просимое, так имею нужду в твоем снисхождении и ко мне самому.

161. К нему же (179)

Просит о Никовуле, который замешан в деле возмутившихся рабов.

О чем говорил я как бы пророчески, то и вышло. А именно, находя тебя готовым все для меня сделать

и без сытости пользуясь твоей снисходительностью, боялся я, чтобы не истощить твоего человеколюбия чужими делами. Ибо вот собственное мое дело, если только касающееся до моих есть уже мое. И я не с равной прежней смелостью веду речь, во – первых, потому что дело мое, а просить за себя если и выгоднее, то унизительнее; во – вторых, подозреваю в тебе пресыщение, которое уничтожает приятность и противится всему прекрасному. Хотя это действительно так, и догадка моя справедлива, однако же в уповании на Бога, Которому продстою, и на твою щедрость делать добро, осмеливаюсь на это прошение. Положим, что хуже всех Никовул, виновный в том одном преступлении, что ради меня возбуждает к себе зависть и ведет себя свободнее, нежели как надлежало; положим, что препирающийся теперь с нами самый правдивый человек; потому что стыжусь пред твоим правдолюбием обвинять, кого недавно сам защищал; но не знаю, покажется ли тебе справедливым за грехи одних подвергать наказанию других и за грехи чужие и непроизвольные наказывать тех, которые и рабов к тому не побуждали, и столько вознегодовали на них, что выдали их обвинителю с большей готовностью, нежели как сам он желал? Должно ли же идти в рабство Никовулу или детям его, как угодно это врагам его? Должно ли ему умножить собой число имеющих дело в суде именно теперь, когда огорчают его свои домашние дела? Нет, чудный муж, да не приходит этого и на мысль твоему чистому уму! Напротив того, в быстром полете мысли проникнув в злобу, от которой это выходит, и уважив меня, усердного на похвалы тебе, покажи себя человеколюбивым судьей к возмущенным, произнеся ныне суд не только над людьми, но над добродетелью и над пороком, о чем более, нежели о частных лицах, должны заботиться подобные тебе в добродетели и деятельные начальники. От меня же тебе будет за это воздано не только молитвами, которых ты, как знаю, не презираешь, подобно многим, но и тем, что правление твое сделается славным у всех, кто меня знает.

162. К Астерию (47)

О том же Никовуле, называя его опорой своей старости, просит сего чиновника Олимпиева.

Кто справедливее Бога? Но и Он, Творец и Владыка всего, делает и называет Израиля избранным Своим народом и не стыдится, что за сие почтут несправедливым. Поэтому что же удивительного, если и я, имея попечение о всех, кто у меня на руках и под моей опекой, более других люблю сына Никовула, которого почитаю своим попечителем в старости и болезни и употребляю вместо опоры и жезла своей немощи? Отдаю его тебе на руки, а чрез тебя – на руки градоначальнику, признавая для себя весьма тягостным, что другие освобождены чрез тебя от самых великих бед и теперь первые сделались жестокими обвинителями, а этого не могу освободить от насилия и для себя самого не домогусь той чести, какой домогался для посторонних; но терплю то же, что бывает с глазами, которые, видя все иное, не видят сами себя, или с источниками, находящимися в глубине, которые, не орошая мест, к ним близких, напояют места отдаленные. Положим, что ужасно, и даже более, нежели ужасно, то, на что отважились рабы, так что ничего, может быть, не откроется или откроется немногое, если не будет употреблено с ними строгости при допросе. Но какое отношение имеет это к господам, которые нимало не участвовали

в деле? И какое основание за чужие преступления подвергаться наказанию и теперь заботиться о деле общественном, когда огорчает свое собственное?

163. К нему же (48)

О том же.

Что это? – скажешь, может быть. Опять к нам пишет Григорий; еще письма, еще просьбы? Какая ненасытность, которой сам я причиной! Нет, чудный муж, не говори этого. Для кого же и пристани, как не для обуреваемых? Для кого и лекарства, как не для больных? Да не будем же и мы лишены их, и тем паче, чем более уверены, что имеем у тебя силу. Я уже не прошу, но требую; потому что милость вызывает на милость. Никовул подвергается насилиям, а это то же, что (чему?) подвергаюсь я сам, потому что он – мое упокоение. Как возможно молчать и не быть докучливым при всем даже любомудрии? Подай руку утесняемым, чтобы и самому того же сподобиться от Бога, в чем, конечно, имеешь нужду, как человек. Употреби с Богом и дружбу, и мудрость, и могущество свое в пользу нашего дела. В раскаленное железо не нужно много ударять кремнем, чтобы обнаружился скрытый в нем огонь; но едва ударишь, как уже и огонь блещет. Так и ты не потребуешь, чтобы мне долго тебя упрашивать, и притом за себя, так сильного в убеждении и такого искреннего соучастника во власти. Скажу одно и коротко: другие милости получали чрез меня другие, а в этой милости имею я нужду сам для себя. Это да устыдит всего более твою ученость!

164. К нему же (126)

Просит о сослужителе своем Георгии.

Рад я тому, что пишу к тебе, рад и тому, что упрекаешь, будто бы не пишу, если иногда это бывает. Твои и упреки исполнены доброты. Но знаю, что часто и о многом писал к тебе и получал от тебя все, о чем ни просил. И если не что другое, то самое множество облагодетельствованных тобой свидетельствует о моих письмах. Но если ты щедрее, нежели как даже и желали бы от тебя, а я боязливее на просьбы, то пусть за тобой останется первенство в добродетели; но пусть и мне дано будет извинение, что отказываюсь быть обременительным; потому что слово мудрого во всем признает лучшим середину. Впрочем, благодарение Богу, что дал тебе возможность делать добро, поставив тебя у нас общим благотворителем и соначальником. Почему и теперь через это письмо мое поручаю тебе брата и сослужителя нашего Георгия, человека и много отличаемого, и весьма полезного для Церкви, признавая его достойным иметь право на доверие, если в чем и не согласен с некоторыми, и не подвергаться притеснению наряду с другими.

165. К нему же (127)

Хвалит его за единомыслие и дружбу с Олимпием.

Велик из людей, как говорят, Иракл (тебе, как человеку ученому, напомню нечто из твоего); но и он не был бы таким, если бы не имел своим сподвижником Иолая, особенно в сражении с гидрой, этим злым и многоглавым зверем, у которого один ссекал головы, а другой прижигал, как ты истребляешь пороки. Сыны Акторовы, как угодно уверять Гомеру, многих обгоняли на колесницах, потому что

были близнецы и по телесному рождению, и по искусству; один владел браздами, а другой – бичом, и помогали друг другу в победе. Кормчий спасает многих пловцов; но не спас бы, если бы не помогал ему хороший рулевой, который наблюдает ветры, указывает подводные камни и служит как бы оком для корабля. Таково, по – моему, и твое дело. Градоначальника, который и сам по себе знаменит, содействием своим делаешь ты еще более знаменитым. И хваля в вас многое, всего более дивлюсь этому. Сохраняя такое усердие к общественным выгодам, даете вы место и обязаностям дружбы, не в жестокости нрава выказывая свою строгость, по примеру многих не наблюдающих меры, а, напротив того, кротостью смягчая суровость начальственной власти.

166. К нему же (125)

Изъявляет сожаление, что Астерий оставляет свою должность и Каппадокию.

Что потерпел я! Ты удаляешься, оставляя нас, а я болен. Зависть не дозволила и того, чтобы сказано было тебе мною прощальное слово. Какая утрата! Какая обида! Я в опасности выговорить нечто смелое. Для чего было и получать благо, если ему не надлежало навсегда при нас остаться? Все приятное не столько увеселяет, когда оно при нас, сколько огорчает, удалясь от нас. Я почтен и прославлен был тобой, наслаждался твоим начальством, насыщался твоим человеколюбием. Я не забыл и не забуду этого, скорее разве забуду сам себя, нежели тебя. Чем же за все это будет воздано тебе мною? Чем иным, кроме того, что у нас есть самое лучшее? Это молитвы, по которым да будешь сохранен, и прославлен, и опять возвращен к нам, если только продлится до сего срок моей жизни!

167. К Олимпию (50)

Изъявляет сожаление, что сей правитель Каппадокии оставляет свою должность.

Ты наш начальник и по оставлении тобой начальства, потому что имеешь в себе совокупленными все начальственные доблести. А мы судим о вещах иначе, нежели как судит простой народ. Ибо многие из заседающих высоко для меня стоят низко, и таковы те, кого собственная их рука делает униженными и рабами подчиненных. Многие же возвышены и превыспренны, хотя стоят и внизу, и таковы те, которых высоко ставит добродетель и делает достойными высших степеней начальства. Но что мне до этого? Не с нами уже великий Олимпий, не держит уже у нас кормила. Мы погублены, выданы, стали на будущее время второй Каппадокией, тогда как при тебе были первой. Нужно ли и говорить что о другом? Но кто будет лелеять старость твоего Григория, кто уврачует немощь почтительностью и соделает меня еще более почтенным за то, что многим мог я исходатайствовать твое человеколюбие? Теперь иди от нас в путь свой, с лучшим путеводством и сопровождением, нам оставив много слез, а с собой унося великое богатство – добрую славу, какую уносили не многие из начальствующих, и то, что ты написан у всякого на душе – на этом незыблемом столпе. А если опять возвратишься к нам на высшей и блистательнейшей степени начальства, о чем прорицает нам наша любовь, то, без сомнения, принесем Богу совершеннейшее благодарение.

168. К Григорию архонту (44)

Сего преемника Олимпиева приветствует со вступлением в должность и просит милости его Никовулу – младшему с братьями и с матерью, которая осталась вдовой по смерти Никовула – старшего (384 г.).

Не хвалю Исиода, что занимающихся одним ремеслом назвал противниками по ремеслу, говоря: «И горшечник косо смотрит на горшечника, и плотник – на плотника» [62]62
  Ησιοδου εργα και ημεραι стр. 15.


[Закрыть]. Ибо, по моему мнению, не столько ненавидят они друг друга, сколько бегут друг к другу, взаимно лобзаются и обнимаются, как родные. А певец к певцу тем паче бежит, что их занимает один предмет – слово. Такое же влечение и я чувствую к твоей учености. Если бы тело мое было в таком состоянии, что могло бы служить душевным стремлениям, то никто не предупредил бы меня в том, чтоб прийти, обнять тебя и приветствовать со вступлением в должность. Но на солнце набрасывает тень облако, а на меня – болезнь и эта завистливая плоть и моя темница. Вместо посещения моего не примешь ли от меня этого письма? Конечно, примешь, как человек образованный и снисходительный; верно знаю это, а не по догадкам сужу. А чтобы знать тебе, сколько полагаюсь на твою правоту, вот предлагаю тебе и просьбу, для меня весьма нужную, и у твоей дружбы прошу помощи друзьям. С рук на руки передаю тебе моего Никовула с братьями, не с тем чтоб подвергся он суду, но чтобы получил удовлетворение на суде. Передаю и матерь их, престарелую вдову, и дом, некогда славный и видный, пока был жив много значивший для нас Никовул, а теперь не имеющий свободы и плакать по причине бедствий, уже постигших и ожидаемых, если не будет благоугодно тебе и твоему правосудию стать вопреки лукавому демону, почтить меня, уважить человечество и положить для себя самого блистательное начало оказанным нам благодеянием.

169. К Екиволию (45)

О том же просит сего Григориева чиновника.

Сетующему извинительно говорить, что свойственно сетующим; и я возопию сам на себя: «О лукавая и злонравная плоть, что ты со мной делаешь, сколько причиняешь мне бед! Близко человек, за которым, если бы и далеко он был, необходимо было бы следовать ради начальственной его доблести и во всем прочем кротости. А ты больна, почти недвижима и не берешь во внимание, что другие пользуются благом, которого я лишаюсь». Такова моя жалоба. Но поелику недостаточно оплакать мне только свои страдания, а нужно и какое – нибудь врачевство ранам, то изобретаю и это, осмеливаюсь на сие письмо и им заменяю несколько свидание с тобой. А если ты, обильно источающий добро, ищешь случая и мне сделать благодеяние, то смело представляю тебе достойный жалости и человеколюбия дом – вдову и сирот еще с неостывшими на глазах слезами, разумею сестру мою [63]63
  Алипиана, супруга Никовула – старшего; как видно из предыдущих писем, была племянницей св.
  Григорию.


[Закрыть] и детей ее; у них был добрый отец, который много служил царям с оружием в руках, и притом не бесславно, но с великой честью, а много также оказывал услуг и вам, начальствующим, если знаешь имя Никовула. Но теперь они в опасности подвергнуться самым затруднительным обстоятельствам. Ибо после объявления друзей и после клятв, какие дали они при допросе, теперь опять намереваются вредить сиротам.

170. К Нектарию (52)

Просит о скорейшем окончании дела его племянницы.

Что бы сделал ты, если бы сам я лично имел дело? Как очевидно, приложил бы все свое старание избавить меня от обиды, если заключать о сем по предшествовавшему. Ту же милость окажи мне и теперь в лице благонравнейшей моей племянницы, которая при посредстве моем сама припадает к тебе; уважь возраст просительницы, уважь ее нравы и благоговение, чем не похожа она на многих женщин; сверх сего уважь ее женскую неопытность в делах и то, что имеет теперь дело со своими, а более всего уважь мое прошение. Самая большая для нее милость – скорость благодеяния, о котором прошу. Ибо и неправедный, в Евангелии упоминаемый судья оказал вдове человеколюбие, но оказал после долговременной и неотступной просьбы. А вас просит она о скорости, чтобы не томиться ей долго заботами и невыгодами жизни на чужой стороне, хотя всего более и ясно знаю, что твое богочестие и чужую сторону сделает для нее своей.

171. К Прокопию (57)

Извиняется, почему не был на браке Олимпиады, дочери Прокопиевой.

Знаю твои обвинения, хотя и молчишь. Верно говоришь: «Вот, мы праздновали брак (брак золотой и твоей Олимпиады), у нас было много епископов; а ты, доблий муж, не был у нас, или не удостоивая нас своего присутствия, или потому, что поленился». Ни то, ни другое, чудный мой. Но думаю, что, у кого дела в печальном положении, тому невозможно

праздновать весело; и притом совершенно некстати на свадебном пиру носить двоих больных ногами и видеть их смеющимися среди скачущих, чтоб и пошутить у тебя несколько по – брачному. А желанием своим я у тебя и праздную с тобой; руки молодых твоих слагаю одну с другой и обе влагаю в десницу Божию. Ибо как у тебя все иное благополучно, так следует, чтоб и супружество это вело ко всему наилучшему и соответствовало общим нашим желаниям.